Модель двух измерений этнической идентичности

Исследователи, полагающие, что индивид с разной степе­нью интенсивности может идентифицировать себя как с од­ной, так и одновременно с двумя этническими общностями, предложили модель двух измерений этнической идентичности (см. рис.2). Она включает четыре типа этнической идентичнос­ти, при которых связи с двумя группами могут сосуществовать относительно независимо друг от друга (см. Berry et ai, 1992).

Высокий уровень идентификации со своей этнической группой

Высокий уровень идентификации с чужой «этнической группой

Рис.2. Модель двух измерений этнической идентичности: А – моноэтническая идентичность со своей этнической груп­пой; Б – биэтническая идентичность; В – моноэтническая иден­тичность с чужой этнической группой; Г – маргинальная этни­ческая идентичность

Для большинства индивидов характерна моноэтническая идентичность, совпадающая с официальной этнопринадлеж-ностью. Как и другие варианты идентичности она проявляется в многочисленных уровнях интенсивности. При благоприятных социально-исторических условиях позитивная этническая иден­тичность сопровождается патриотизмом, гордостью за дости­жения своего народа и его великих представителей, адекватно высокой самооценкой, чувством собственного достоинства и т.п. На основании результатов многочисленных исследований можно считать доказанным, что «формирование этнической идентичности по типу «нормы» (позитивная этническая иден­тичность) предполагает соотношение в структуре идентичнос­ти позитивного образа собственной этнической группы с позитивным ценностным отношением к другим этническим группам» (Дробижева и др., 1996, с.332)[79].

Но позитивная этническая идентичность может прояв­ляться в различных уровнях интенсивности. В своей крайней форме она представляет собой этническую гиперидентич­ность, которая доминирует в иерархии социальных идентич-ностей индивида и сопровождается этноцентристскими стереотипами, предубеждениями к представителям других этнических групп, уклонением от тесного взаимодействия с ними и нетерпимостью в межэтническом взаимодействии. Так, моноэтничные казахи – респонденты уже упоминавшегося исследования – продемонстрировали низкую толерантность к русским в сфере близкого общения: 77, 6% респондентов исключали возможность своего брака с русскими, а 19, 5% предвидели распад такого брака. Их гиперидентичность осо­бенно ярко проявилась в том, что 71, 6% респондентов оби­делись бы, если бы их посчитали по характеру похожими на русских (см. Донцов, Стефаненко, Уталиева, 1997).

Моноэтническая идентичность с чужой этнической груп­пой (измененная этническая идентичность), как уже отмеча­лось, возможна в случаях, когда в полиэтническом обществе чужая группа расценивается как имеющая более высокий эконо­мический, социальный и т.д. статус, чем своя. Конечным резуль­татом идентификации с чужой группой является полная ассимиляция, т.е. принятие ее традиций, ценностей, норм, языка и т.п. вплоть до – при условии принятия индивида груп­пой – полного растворения в ней[80]. Например, приоритетное положение русского языка в Казахстане в советский период привело к значительному снижению значимости собственного языка как жизнеспособного средства коммуникации и к язы­ковой ассимиляции части казахов, прежде всего горожан. По результатам репрезентативного социологического исследова­ния, проведенного уже в независимом Казахстане, в середине 90-х гг. 74, 5% казахов свободно владеет русским языком и толь­ко 71% – казахским. Языковая ассимиляция части казахов в СССР отражала стратегию индивидуальной мобильности, же­лание интегрироваться в доминантную группу и таким образом приобрести позитивную социальную идентичность.

Сильная, хотя и разного уровня интенсивности, идентифи­кация с двумя группами ведет к формированию биэтнической идентичности. Имеющие такую идентичность люди обладают психологическими особенностями обеих групп, осознают свое сходство с ними и обладают бикультурной компетентностью. Хотя в нашем исследовании казахи-билингвы четко деклари­ровали свою принадлежность к казахскому этносу, они припи­сывали себе как качества, свойственные, с их точки зрения, казахам, так и качества, характеризующие типичного русско­го, а более половины из них согласились бы, что по характеру они похожи на русских. Иными словами, результаты продемон­стрировали отсутствие у билингвов и «казахского» внутригруп-пового фаворитизма, и предубеждений к представителям русского народа (см. Донцов, Стефаненко, Утааиева, 1997).

В полиэтническом обществе наиболее благоприятна для человека биэтническая идентичность, так как она позволяет органично сочетать разные ракурсы восприятия мира, овладе­вать богатствами еще одной культуры без ущерба для ценнос­тей собственной. С этой точки зрения интересна попытка выделения этапов личностного роста индивидов, взаимодей­ствующих с представителями других культур и получающих социальную поддержку. Согласно этой модели, в процессе успешной адаптации индивид проходит три этноцентрист­ских этапа (отрицание различий; защита от различий с их оценкой в пользу своей группы; минимизация различий) и три этнорелятивистских этапа (принятие различий; адапта­ция к культурным или групповым различиям, т.е. способность не только их признавать, но и действовать соответствующим образом; интеграция, т.е. применение этнорелятивизма к собственной идентичности) (см. Bennett, 1986). Позицию индивида на высшем этапе личностного роста Беннетт назы­вает конструктивной маргинальное/пью, что соответствует та­ким понятиям, как человек-посредник между культурами, человек мультикультуры.

Осознание и принятие своей принадлежности к двум этни­ческим общностям благотворно сказывается и на личностном росте выходцев из межэтнических браков. Прекрасно сказала об этом Н.Н.Берберова, армянка по отцу и русская по матери:

«Я давно уже не чувствую себя состоящей из двух половинок, я физически ощущаю, как по мне проходит не разрез, но шов. Что я сама есть шов. Что этим швом, пока я жива, что-то сошлось во мне, что-то спаялось, что я-то и есть в природе один из примеров спайки, соединения, слияния, гармонизации, что я живу недаром, но есть смысл в том, что я такая, какая есть: один из феноменов синтеза в мире антитез» (Берберова, 1996, с.51).

Но, к сожалению, чаще «культурные гибриды» – члены групп меньшинства и выходцы из межэтнических браков – ощущают, что они представляют собой именно разрыв, а не шов. Это индивиды с маргинальной этнической идентичнос­тью, которые балансируют между двумя культурами, не ов­ладевая в должной мере нормами и ценностями ни одной из них. Подобные маргиналы, путаясь в идентичностях, часто испытывают внутриличностные конфликты, симптомами которого являются, по мнению автора книги «Маргинальный человек» Э.Стоунквиста, дезорганизованность, ощущение «неприступной стены», неприспособленности, неудачливо­сти, отчужденность, отчаяние, бессмысленность существо­вания, агрессивность (см. Социальная маргинальное™, 1992). По ответам на прямые вопросы трудно выделить индивидов с маргинальной идентичностью. Они могут четко деклари­ровать моноэтническую идентичность и даже быть агрессив­но настроенными националистами, обычно предпочитая группу, которая имеет более высокий статус в обществе. В проведенном нами исследовании казахи-маргиналы, плохо владеющие казахским языком и не включенные полностью в русскую культуру, проявили почти такую же предубежден­ность по отношению к русским, что и индивиды с этничес­кой гиперидентичностью. Они демонстрировали избегание близких форм социального контакта с русскими: 45% счита­ли, что при их браке с русскими будут проблемы с родствен­никами, 25% исключали саму возможность подобного брака, а 25% затруднялись с ответом, то есть испытывали диском­форт и колебания. Проявляя подобные негативные социаль­ные установки и предпочтение внутригрупповых контактов, маргиналы пытаются разрешить конфликт этнической иден­тичности и озабоченность проблемами своего положения в обществе, где казахский язык и культура стали приоритет­ными (см. Донцов, Стефаненко, Уталиева, 1997).

Но и модель двух измерений этнической идентичности не описывает всех ее возможных форм и – соответственно – стратегий сохранения индивидом и группой субъективного благополучия при неблагоприятном межэтническом сравнении. Правда, имплицитно в ней заложена еще одна форма идентичности: если существуют разные уровни осознания своей принадлежности к одной или нескольким этническим группам, следовательно, возможен и его нулевой уровень. Иными словами, возможна слабая, четко не выраженная этническая идентичность или даже ее полное отсутствие, по крайней мере, на осознаваемом уровне. В качестве стратегии сохранения личностного благополучия она проявляется в отрицании «значимости этнического фактора и этнической принадлежности как в своей жизни, так и в обществе в це­лом» (Шлягина, Данзаева, 1997, с.352).

Подобная стратегия позволяет членам групп меньшинств сохранить позитивную идентичность, исключив из нее вы­зывающую беспокойство идентичность этническую. Во-пер­вых, она может проявляться в предпочтении личностной идентичности перед этнической и социальной в целом, в осознании себя как уникального индивида, а не как члена группы. Во-вторых, возможна переструктуризация социаль­ной идентичности с вытеснением из нее этнической иден­тичности.

Проявление этой стратегии мы обнаружили в своем ка­захстанском исследовании. При выявлении места этнической идентичности в структуре самокатегоризации было обнару­жено, что при заполнении теста Куна – Макпартланда «Кто я?» этническую принадлежность намного чаще указывали респонденты, компетентные в казахском языке(71, 6%), чем не владеющие им (12, 5%). Иными словами, респонденты с низким уровнем компетентности в казахском языке, чувствуя некоторую «ущербность» в качестве членов этнической груп­пы, стремились защитить свою самооценку, вытесняя из струк­туры самокатегоризации этническую принадлежность и заменяя ее другими категориями (см. Донцов, Стефаненко, Ута-лиева, 1997).

Какие категории использует индивид, чтобы уйти от пе­реживаний, связанных с принадлежностью к этнической группе? При формировании социальной идентичности он может опираться на гражданскую идентичность. Или при­числять себя к широким наднациональным общностям – европейцам, гражданам мира, т.е. декларировать космополи­тическую идентичность.

Однако вытеснение из структуры социальной идентично­сти одной из ее важнейших составных частей – этнической идентичности – грозит, с одной стороны, потерей целост­ности Я-образа, а с другой – потерей связей с какой бы то ни было культурой. Утрата этнической идентичности может привести к негативным последствиям для идентичности че­ловека в целом, что проявляется, например, в негритянском ощущении «я – никто», невидимости, безымянности, без­ликости (см. Эриксон, 1996 б).

ЛИТЕРАТУРА ДЛЯ ЧТЕНИЯ

Донцов АИ., Стефаненро Т.Г., Уталиет Ж.Т. Язык как фактор этнической идентичности // Вопросы психологии. 1997. № 4. С.75–86.

Лебедева КМ. «Синдром навязанной этичности» и способы его преодоления // Этническая психология и общество / Под ред. Н.МЛебедевой. М.: Старый сад, 1997. С.104-115.

Солдатова Г.У. Психология межэтнической напряженности. М.: Смысл, 1998. С.40–63.

Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис. М.: Издательская груп­па «Прогресс», 1996. С.308-333.