Студопедия

Главная страница Случайная страница

КАТЕГОРИИ:

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Понятийная составляющая. Понятийная составляющая лингвокультурного концепта отражает его признаковую и дефиниционную структуру






 

Понятийная составляющая лингвокультурного концепта отражает его признаковую и дефиниционную структуру. Согласно С. Г. Воркачеву, понятийную составляющую «уместнее всего определить через отрицание: это то в содержании концепта, что не является метафорически-образным и не зависит от внутрисистемных («значимостных») характеристик его языкового имени» (Воркачев 2002: 55).

При анализе национальной формы обыденного сознания в качестве эталона принят семантический прототип языка, полученный на материале научного дискурса и не отмеченный культурно-языковой спецификой. Его семантическое ядро образуют следующие дефиниционные признаки: неограниченная семантическая мощность, эволютивность, манифестируемость в речи и социальная маркированность. Импликативными признаками, выводимыми из дефиниционных, являются коммуникативность и двойное членение языка.

Очевидно, что при употреблении имени концепта в составе предикативных единиц актуализируется один или несколько из дефиниционных признаков, помещаемый говорящим в коммуникативный фокус высказывания (см.: Воркачёв 2003: 41). Таким образом, исследование понятийной составляющей концепта «язык» сводится к анализу актуализации дефиниционных признаков концепта при употреблении его имени.

Предмет анализа составила актуализация семантических признаков концепта «язык» на материале, с одной стороны, русских и, с другой стороны, англоязычных (английских и американских) прозаических художественных и (в меньшей степени) публицистических произведений ХХ–XXI вв. Корпус иллюстративного материала составил более двух тысяч примеров для каждого языка.

С социолингвистической точки зрения в иллюстративном материале представлен личностно-ориентированный дискурс, выступающий в двух разновидностях: бытовом и бытийном типах дискурса. По В. И. Карасику, если для бытового дискурса характерно стремление максимально сжать передаваемую информацию при самоочевидной коммуникативной ситуации, то бытийный дискурс предназначен «для нахождения и переживания существенных смыслов, здесь речь идет не об очевидных вещах, а о художественном и философском постижении мира» (Карасик 2004: 232).

В русском иллюстративном корпусе наибольшим числом употреблений оказывается представлен дефиниционный признак социальной маркированности. Естественный язык, представляя собой абстракцию высокого уровня, в языковой деятельности человека проявляется в виде конкретного идиоэтнического языка. Поэтому крайне высокая частота признака социальной маркированности языка оказывается вполне естественной: «Беззвучный голос выкрикнул несколько отрывистых фраз, непонятных, как малайский язык; раздался шум как бы долгих обвалов; эхо и мрачный ветер наполнили библиотеку» (Грин); «Ну, уж знаете... Если уж такую подлость!.. – Вскричал Филипп Филиппович по-русски» (Булгаков); «Потом пришла немка, она же француженка – преподавала немецкий и французский» (Каверин).

Можно заметить, что при упоминании о родном (в основном – русском) языке, о нём часто говорится по контрасту с другими: «Сам Таяма или его штурман ругательски ругали в это время на русском языке экипаж и рулевого шхуны, которые не умели-де обращаться с управлением и не знали своего дела» (Беляев); «Матвей Петрович говорил очень правильным русским языком, с твердыми, ясными окончаниями слов, с той правильностью, которая легче всего выдает иностранца» (Адамов); «Бюрократизмус! – кричал немец, в ажитации переходя на трудный русский язык» (Ильф-Петров).

В фантастических произведениях упоминаются не только существующие этнические человеческие языки, но и вымышленные языки. Однако ни по форме, ни по сущности они ничем не отличаются от реальных языков, и в подобных произведениях признак социальной маркированности актуализируется точно так же, как и при упоминании человеческих языков: «Не ведая опасности, они все хорошо запоминали и очень скоро одинаково свободно говорили как на своем языке, так и на языке избранников. Тогда менвиты запретили им разговаривать на арзакском языке, закрыли арзакские школы» (Волков); «Я не хочу, чтобы моя дочь была отстающей по марсианскому языку» (Булычев).

Иногда имя концепта имплицитно используется в значении «иностранный язык» (часто в форме множественного числа), таким образом язык по умолчанию понимается как чужой: «Так и было, когда мы жили в Крыму: Саня сердится, что я забросила языки, и я стала снова заниматься испанским» (Каверин); «Великими полномочными послами выбрали Лефорта, сибирского наместника Федора Алексеевича Головина, мужа острого ума и знавшего языки, и думного дьяка Прокофия Возницына» (А. Толстой).

Относительно часто актуализируются сразу два дефиниционных признака: признак социальной маркированности и признак манифестации в речи. Признак манифестации в речи сопровождает около 40% случаев актуализации признака социальной маркированности. Необходимо отметить, что признак манифестации в речи не встречается отдельно от признака социальной маркированности: говорить можно только на конкретном идиоэтническом языке. При этом социальная маркированность языка может выражаться как эксплицитно – через его конкретное определение, так и имплицитно – через подчеркивание характерных признаков чужого языка: принадлежности членам определенной этнической общности, его непонятности, особенностей звучания. Признак манифестации в речи представлен главным образом употреблением имени концепта в сочетании с глаголами, обозначающими речевую деятельность в словосочетаниях типа говорить на каком-л. языке: «Китайцы стирали рубахи в Северной Двине, прямо под набережной, и, громко болтая на своем гортанно-глухом языке, растягивали их под солнцем между большими камнями» (Каверин); «Однако он ни о чем не спросил нас, не поинтересовался узнать, кто мы такие, куда едем, на каком языке разговариваем» (Ильф, Петров); «Язык, на котором он говорил, был цокающим, быстрым, отрывистым, словно стрекотание лесной птицы» (Булычев); «Короткие и мелодичные слова земного языка звучали для тормансиан как заклинания» (Ефремов).

Дефиниционный признак неограниченной семантической мощности языка представлен крайне незначительным числом употреблений, но «с отрицательным знаком» – ставится под сомнение принципиальная возможность передать при помощи языка информацию любого рода: «Я чувствую тысячи новых необычных запахов и их оттенков, я слышу бесконечное количество звуков, для выражения которых, пожалуй, не найдется слов на человеческом языке» (Беляев); «Заодно мы выяснили о тебе такое, чему в ваших языках нет и названий» (Звягинцев). При этом речь может идти как о конкретном этническом языке, так и о человеческом языке вообще.

Признак эволютивности представлен единичными примерами: «Удивительно, как автор не сообразил, что язык меняется тем сильнее и скорее, чем быстрее идет изменение человеческих отношений и представлений о мире!» (Ефремов).

В некоторых редко встречающихся случаях актуальным в контексте становится важным факт номинации именно человеческого языка, а не его идиоэтнических вариантов. Это происходит при эксплицитном либо имплицитном сравнении естественного языка с другими коммуникативными знаковыми системами. Таким образом, родовой признак антропности в таких случаях как бы замещает дефиниционный признак социальной маркированности. Имя концепта при этом всегда имеет при себе определение «человеческий»: «" Иду вперед! Следуйте за мной! " – закричал Дима, хлопая в ладоши и переводя на человеческий язык эту перекличку кораблей» (Адамов); «Можно подумать, что слон понимает человеческий язык и знает, что я хотел сделать, – сказал он» (Беляев); «А тут еще кот выскочил к рампе и вдруг рявкнул на весь театр человеческим голосом: – Сеанс окончен! Маэстро! Урежьте марш!!» (Булгаков).

Если же о человеческом языке говорится вне сравнения его с иными коммуникативными системами, то представляется, что подобные случаи отражают уже не «наивное» представление о языке, опираются не на языковую картину мира: «Ведь язык тоже одно из самых логических строений человеческой мысли» (Ефремов).

В англоязычных текстах из дефиниционных признаков концепта «язык», как и в русской литературе, наиболее часто представлен признак социальной маркированности. Подавляющее большинство случаев употребления лексем, номинирующих концепт «язык» в английском языке, в базовом значении концепта, актуализируют именно этот дефиниционный признак: “Well, ” said Gabriel, “if it comes to that, you know, Irish is not my language. ” (Joyce); He broke into a mixture of Italian and French, instinctively using a foreign language when he spoke to her (Lawrence); That he was neither English nor American was evident from the fact that he could not understand her native tongue (Burroughs); The man was clearly Scots, but his native speech was overlaid with something alien, something which might have been acquired in America or in going down to the sea in ships (Buchan).

В фантастических произведениях, как и в русских произведениях этих жанров, упоминаются не только человеческие этнические языки, но и вымышленные языки. Ни по форме, ни по сущности они ничем не отличаются от реальных земных языков, и в подобных произведениях признак социальной маркированности актуализируется точно так же, как и при упоминании реальных земных языков: «All the races of mankind on Venus (at least those that I have come in contact with) speak the same tongue (Burroughs); A voice speaking Atreides battle language came into the tent (Herbert); His final words had been in Thari, my native tongue (Zelazny).

Дефиниционный признак манифестируемости в речи, как и в русских текстах, встречается только в сочетании с признаком социальной маркированности: " Ages ago, " Urthred continued, " we certainly used to speak languages. ” (Wells); She sat and watched them and she felt herself an alien among them, as alien and lonely as if she had come from another world, speaking a language they did not understand and she not understanding theirs (Mitchell); I found myself speaking in a language that I hadn't realized I knew (Zelazny). Около половины случаев актуализации дефиниционного признака социальной маркированности приходятся на его сочетание с признаком манифестации в речи.

Дефиниционный признак неограниченной семантической мощности языка представлен крайне незначительным числом употреблений – как и русском языке, «с отрицательным знаком». Подчеркивается лимитированность языка, невозможность выразить при помощи языка некоторые эмоции и мысли: My mother had said no painter could get such a colour. And neither were there any words in the language to describe it (Robins); The idea plunged back out of sight – untranslatable in language (Blackwood).

Дефиниционный признак эволютивности представлен единичными примерами: It felt good to speak these words openly, reminding his listeners that only here among the innermost Tleilaxu were the old words and the old language preserved without change (Herbert).

Когда говорится о языке вообще, то, как и в русских текстах, подобные случаи отражают скорее научную, а не языковую картину мира: We can never dispense with language and the other symbol systems; for it is by means of them, and only by their means, that we have raised ourselves above the brutes, to the level of human beings (Huxley).

Таким образом, анализ понятийной составляющей в русских и англоязычных текстах показывает подавляющее частотное преобладание актуализации дефиниционного семантического признака социальной маркированности по сравнению с другими признаками. Дефиниционный признак манифестации в речи встречается только вместе с признаком социальной маркированности, примерно в 40% (для русских текстах) или 50% (для англоязычных текстов) случаях актуализации последнего. Дефиниционный признак эволютивности представлен незначительным числом употреблений, при этом встречается только «с отрицательным знаком». Очевидно, это связано с проекцией носителем обыденного сознания своего личного уровня языковой компетентности на языковую систему в целом. Также можно отметить, что как русское, так и английское языковое сознание фиксирует внимание именно на пределах возможности человека выразить чувственную и субъективно-эмоциональную информацию.

Дефиниционный признак неограниченной семантической мощности представлен крайне незначительным числом употреблений. Очевидно, эволютивность языка индифферентна для обыденного сознания, т. к. эволюция языка совершается относительно медленно и незаметно для индивида: как писал Б. Уорф, «язык < …> реагирует на все изменения и нововведения, но реагирует слабо и медленно, тогда как в сознании производящих изменения это происходит мгновенно» (Уорф 1999: 87).

На основании проведенного анализа русских и англоязычных текстов можно сделать вывод, что как в русском, так и английском языковом сознании язык по преимуществу рассматривается как этнический язык, а представление о едином человеческом языке актуализируется только при эксплицитном либо имплицитном сравнении его с иными коммуникативными системами.

Для обеспечения полноты исследования лингвокультурного концепта «язык» представляется необходимым проанализировать его паремиологическую реализацию. Под паремиями понимаются устойчивые в языке и воспроизводимые в речи анонимные изречения, пригодные для употребления в дидактических целях (Савенкова 2002: 67). Как правило, к паремиям относят пословицы и поговорки. Паремиологически отражённое знание, представленное в отдельных языковых системах, опирается на повседневный опыт людей как членов конкретных этнокультурных общностей, на традиции, обычаи и верования народов (Савенкова 2002: 115). Паремии, а в особенности пословицы, точно фиксируют обобщённый, проверенный жизнью исторический опыт народа, его вековые наблюдения, выполняя тем самым кумулятивную функцию (см.: Верещагин-Костомаров 1983: 94; Дмитриева 1996: 67; Тарланов 1999: 3). Пословицы – это по традиции передаваемый из поколения в поколение язык веками сформировавшейся обыденной культуры, в котором в сентенционной форме отражены все категории и установки носителя языка (Телия 1996: 241).

Вместе с тем вопрос о том, как именно отражается конкретная этнокультурная модель в семантике паремиологического фонда естественного языка и в чем состоит отраженная в нем культурно значимая специфика современного лингвоменталитета, на сегодняшний день остается открытым (Телия 1996: 235). Паремиологические представления, как и языковая картина мира в целом, несколько архаизированы и не всегда отражают установки современного этнического сознания (Попова-Стернин 2001: 68, 82). Кроме того, паремии часто рождались в определенных социальных группах, и, следовательно, не обязательно отраженные в них представления могут быть релевантны для общества в целом (Гоннова 2004: 27).

Логема (термин П. В. Чеснокова, см.: Чесноков 1966: 284) – это логико-семантическая единица обобщённого характера, под которую могут быть подведены отдельные группы паремий. Логема выступает в качестве обобщающей исходной мысли, объединяющей группы конкретных характеристик и оценок отдельных культурно значимых смыслов, выявляемых в паремиологическом фонде. Однако следует учитывать, что сведение паремий в логемы осуществимо только в общем виде вследствие возможности различных субъективных восприятий пословичной семантики (Савенкова 2002: 46, 112), при этом наличие сигнальной лексемы в составе паремии не является обязательным условием для связи её с определённым концептом (Савенкова 2003: 260).

Материалом для исследования паремиологического представления о языке в русском языке послужили словари пословиц и поговорок русского языка В. И. Даля (Даль 1996), В. П. Жукова (Жуков 2000), В. П. Аникина (Аникин 1988) и М. И. Михельсона (Михельсон 1997), а также другие источники (Мокиенко 1999; ФКГ). Корпус исследуемого паремиологического материала составил 93 паремии.

Основные суждения о языке, выраженные в русском паремиологическом фонде, могут быть сведены к 4-м общим логемам:

1. Речевая деятельность играет важную роль в жизни человека (41 паремия, 44 %).

2. Речь имеет меньшую ценность по сравнению с практической деятельностью (35 паремий, 37, 7 %).

3. Язык как орган речи является автономным органом (15 паремий, 16, 1 %).

4. Язык как орган речи подчинён человеку (2 паремии, 2, 2%).

Общие логемы 1 и 2 в свою очередь представлены группами частных логем.

В то же время все паремии, имеющие отношение к концепту «язык», могут быть рассмотрены в следующих аспектах:

1. Роль языка в жизни человека.

2. Отношения между говорением и практической деятельностью.

3. Статус языка как органа речи по отношению к человеку.

Аспект «Роль языка в жизни человека» реализуется в логеме 1 «Речевая деятельность играет важную роль в жизни человека». В ней можно выделить логемы низшего порядка 1.1 «Язык обладает высокой ценностью», 1.2 «Язык обладает могуществом» и 1.3 «Язык является источником опасности».

Логема 1.1 «Язык обладает высокой ценностью» представлена одной паремией Язык телу якорь. Здесь язык представлен как важный орган, дополняющий тело.

Логема 1.2 «Язык могущественен» объединяет паремии, описывающие язык как орган речи и речь в общем как мощный инструмент влияния на окружающий мир (Язык царствами ворочает) и людей (Язык – стяг, дружину водит; Ласковое слово и кость ломит). Могущество языка подчёркивается в сопоставлении с малыми размерами анатомического языка как органа речи: Язык мал, великим человеком ворочает; Мал язык – горами качает; Мал язык, да всем телом владеет.

Логема 1.3 «Язык является источником опасности» содержит две логемы низшего уровня: 1.3.1 «Язык является источником опасности для говорящего» и 1.3.2 «Язык является источником опасности для окружающих».

В свою очередь, в логеме 1.3.1 можно выделить две частные логемы 1.3.1.1 «Говорение приводит к отрицательным результатам для говорящего» и 1.3.1.2 «Говорение приводит как к положительным, так и отрицательным результатам для говорящего».

В паремиях частной логемы 1.3.1.1 говорится о «враждебности» языка (До чего язык не договорится! Языце, супостате, губителю мой!; Свой язык – первый супостат; Язык до добра не доведёт; Язык доведёт до кабака), в частности, о потенциальной опасности для говорящего выдать себя при помощи языка (Никто бы про тебя не знал, когда б сам не сболтал; Сама скажет сорока, где гнездо свила; Птица поёт – сама себя продаёт; Всякая сорока от своего языка гибнет). Неосторожное слово может повлечь за собой серьёзные негативные последствия: Лучше ногою запнуться, нежели языком. Кто говорит, что хочет, сам услышит, чего и не хочет; Говоря про чужих, услышишь и про своих; От одного слова – да на век ссора; Худое слово доведёт до дела; За худые слова слетит и голова. Следует следить за языком также и потому, что результат говорения необратим: Слово не воробей: вылетит – не поймаешь; Коня на вожжах удержишь, а слова с языка не воротишь.

В паремиях частной логемы 1.3.1.2 говорится о двойственности языка, как о положительных, так и об отрицательных последствиях говорения, при этом акцент делается на отрицательных последствиях: Язык голову кормит (он же и до побоев доводит); Язык поит и кормит, и спину порет; Язык хлебом кормит и дело портит; Язык до Киева доведёт и до кия.

Логема 1.3.2 «Язык является источником опасности для окружающих» содержит паремии, описывающие опасность говорения для его объектов: Не ножа бойся, языка. При этом язык может действовать как оружие: Бритва скребёт, а слово режет; Он зубаст, он остёр на язык; У него язык как бритва; Слово не стрела, а пуще стрелы (а разит); Слово не стрела, а сердце сквозит (язвит); Слово не обух, а от него люди гибнут. Подчёркивается, что действие языка неотвратимо: От языка не уйдешь; Язык везде достанет; Бабий язык, куда не завались, достанет.

Часто высказанное при помощи языка утверждения расходятся с реальностью: На словах, что на гуслях, а на деле, что на балалайке; На словах, что на санях, а на деле, что на копыле; По разговорам всюды (годится), а по делам никуды, поэтому верить на слово всему не следует: Не всё то верится, что говорится. Данные паремии объединяются в логему 1.4 «Речь может являться инструментом обмана».

Логема 1.5 «Незнание языка приводит к отрицательным последствиям» представлена пословицей Горе в чужой земле безъязыкому.

Аспект 2 реализуется в логеме 2 «Речевая деятельность имеет меньшую ценность по сравнению с практической». Паремии этой логемы реализуют сравнение говорения с практической деятельностью в пользу последней (Меньше говори, да больше делай!; Кто мало говорит, тот больше делает; Кто много говорит, тот мало делает; Не спеши языком, торопись делом; Языком не торопись, а делом не ленись; Не та хозяйка, которая говорит, а та, которая щи варит).Говорение представляется как нечто бесполезное и потому малоценное: На язык нет пошлины; Со вранья пошлины не берут.

В паремиях частной логемы 2.1 «При помощи только говорения невозможно добиться практического результата» утверждается, что говорение бесполезно там, где требуется деятельность физическая (Языком капусты не шинкуют; Языком и лаптя не сплетёшь; Кто языком штурмует, не много навоюет; Горлом не возьмёшь; Горлом изба не рубится (дело не спорится); Плети лапти не языком, а кочадыком!; Языком масла не собьёшь; Сколько не говорить, а с разговору сытым не быть; Есть что слушать, да нечего кушать). Отрицается причинно-следственная связь между высказанным утверждением о событии и самим событием в материальном мире: От слова не сбудется (не станется, не прикинется), подчёркивается неспособность при помощи одного только говорения добиться желаемых результатов: Словом человека не убьёшь; Слово не обух, в лоб не бьёт; Словом не перелобанишь; Сколько не говорить, а с разговору сытым не быть; Не всё то делается (творится), что говорится; Все мы говорим, да не по говореному выходит.

В ряде паремий наблюдается оппозиция «язык – руки», символически отражающая здесь более абстрактную оппозицию «говорение – физическая деятельность»: Языком болтай (играй), а рукам воли не давай; Языком, как хошь, а руками не трожь; Языком хоть ноги лижи, а руки покороче держи; Языком и шипи, и щёлкай, а руку за пазухой держи.

В паремиях логемы 2.2 «Хорошее владение языком несовместимо с навыками практической деятельности» отражается убеждение в том, что умение хорошо говорить является специфическим навыком, несовместимым с навыками практической деятельности: Рассказчики не годятся в приказчики; Хороший рассказчик – плохой приказчик.

В логему 2.3 «Говорение легче практической деятельности» могут быть объединены следующие паремии: Скоро то говорится, а не скоро делается; Скоро сказано, кабы да сделано; Всё скоро сказывается, да не всё скоро делается; Из лука – не мы, из пищали – не мы, а зубы поскалить, язык почесать - против нас не сыскать.

Логема 2.4 «Результат говорения ценится выше результата практической деятельности» реализуется паремией Не пройми копьём, пройми языком!. Так как говорение малоэффективно, то результат, достигнутый с его помощью, обретает бó льшую ценность.

Аспект «Статус языка как органа речи по отношению к человеку» реализуется в логеме 3 «Язык как орган речи является автономным органом». В паремиях, объединяемых этой логемой, языку как органу речи приписывается автономность от человека. Язык обладает способностью говорить сам, без санкции сознания (Язык языку весть подаёт), при этом в паремиях описываются оппозиции «язык – голова» (Язык лепечет, а голова не ведает; Язык болтает, а голова не знает; Язык языку ответ даёт, а голова смекает) и «язык – ум» (Язык наперёд ума рыщет). Эта способность говорить является неотъемлемой функцией языка: Язык без костей – мелет; Язык – балаболка; Язык мягок: что хочет, то и лопочет (чего не хочет, и то лопочет); Что знает, все скажет, – и чего не знает, и то скажет (о языке); Язык блудлив, что коза. При этом язык болтлив и способен говорить на любые

 

Таблица 1


Поделиться с друзьями:

mylektsii.su - Мои Лекции - 2015-2024 год. (0.012 сек.)Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав Пожаловаться на материал