САРКОФАГ 2 страница

– Увидеть? – произнес голос, шедший из серого квадрата. Он был похож на протяжный вздох, будто с каждым слогом что-то выталкивалось, выдавливалось.

– Идите, идите, ваше высочество! – сказал Поатас, показывая Орамену, что нужно выйти вперед. – Он хочет вас увидеть. Сюда, ваше высочество. Как и тогда, в фокус.

Орамен остался на месте.

– Просто для того, чтобы он меня увидел? Зачем опять в фокус?

Орамена беспокоило, что теперь, обретя голос, камень снова может захотеть читать мысли.

– Ты – принц? – без выражения проговорил голос.

Орамен вышел вперед так, чтобы расположиться напротив серого пятна, если это было своего рода окно, но не встал в фокусную точку, как сделал в прошлый раз.

– Да, – сказал он. – Меня зовут Орамен. Я сын покойного короля Хауска.

– Ты не доверяешь мне, принц?

– Это слишком сильно сказано, – ответил Орамен. – Ты меня удивляешь. Ты, верно, нечто весьма примечательное и странное, если после столь длительного погребения остался в живых. Как тебя называть?

– Мы так быстро приходим к раскаянию. Мое имя, как и многое другое, утеряно для меня. Я стараюсь отыскать его. Вместе со всем остальным.

– И как ты это собираешься сделать? – спросил Орамен.

– Есть другие части. Части меня, принадлежности. Разбросаны. Если их соединить, то, возможно, я снова стану цельным. Это все, что важно для меня теперь, все, по чему я тоскую, по чему томлюсь.

Вперед вышел Лератий.

– Мы полагаем, ваше высочество, что некоторые из кубов меньшего размера – хранилища памяти этого существа. Возможно, в них заключены и другие его способности.

– Видите ли, ваше высочество, их необходимо было расположить поблизости, но не вместе с этим существом, – добавил Поатас. – Чтобы хотя бы часть выжила наверняка.

– Все эти кубы? – переспросил Орамен.

– Думаю, не все, хотя не могу знать наверняка, – сказал голос-вздох. – Может быть, три-четыре.

– Остальные могут иметь чисто символический характер, – добавил Поатас.

– И кто же ты? – спросил Орамен у Саркофага.

– Кто я, принц?

– К какому народу ты принадлежишь? К какому виду?

– Мой милый принц, я – Мантия. Я то, что вы иногда, насколько я понимаю, называете Вуаль.

– Наш предок жив! – воскликнул Савидиус Савид. – Вуаль, те, кто сотворил нас и все пустотелы, в одном существе возвращаются к нам, чтобы благословить нас, благословить всех, но благословить нас, октов, – истинных наследников, что теперь невозможно отрицать!

* * *

Мертис тил Лоэсп бродил по Императорским палатам, пытаясь скрыться от стаи советчиков и высших армейских командиров, которые следовали за ним по пятам, каждый со своим предложением. Он снова облачился в сарлские одежды, надел кольчугу, плащ и пояс для меча, отказавшись от изящных гражданских одеяний делдейнов, но чувствовал себя не в своей тарелке и казался себе чуть ли не смешным. Ведь вроде бы наступила Новая эпоха – считалось, что со сражениями и ссорами покончено. Неужели ему придется снова пустить в ход оружие из-за недоразумения, из-за двух тупых неумех? Почему никто, кроме него, не умеет толком делать свое дело?

– Он все еще молодой человек, почти совсем ребенок. Он не может быть серьезной проблемой, ваше превосходительство. Мы должны найти того, кто имеет на него влияние и, таким образом, направляет его действия. Это ключ к решению.

– Вы должны только настоять, чтобы он прибыл к вам, ваше превосходительство. Он приедет. Молодые обычно яростно сопротивляются, по крайней мере на словах, но потом, заявив о себе, проявив, на их взгляд, достаточно независимости, – тогда, несмотря на природную необузданность, они прозревают и проникаются более зрелыми взглядами. Повторите ваше приглашение в виде приказа. Приведите юношу в чувство. А когда он столкнется в Расселе с вашей непререкаемой властью и неоспоримой доброй волей, все разрешится удовлетворительно.

– Его гордость тоже уязвлена, ваше превосходительство. Нетерпение, присущее юности. Он знает, что со временем станет королем, но в таком возрасте мы нередко не хотим мириться с ожиданием. Поэтому следует найти компромисс. Встретьтесь с ним посередине – между Рассел ем и Водопадом, на краю области, где сейчас начинается тень. Пусть это станет зарей добрых отношений между вами.

– Поезжайте к нему, ваше превосходительство, продемонстрируйте выдержку сильного. Не берите с собой никого. Пусть армия станет лагерем неподалеку, но к нему вы должны прийти один, просто и смиренно, как тот, на чьей стороне справедливость и право.

– Это его детские капризы, ваше превосходительство. Накажите его. Принцев, как и всех детей, нужно приводить к послушанию. Даже больше, так как им всегда потворствуют, а потому необходимо постоянно вмешиваться, чтобы сохранить баланс между снисходительностью и строгостью. Поспешите на Хьенг-жар, развернув армию в боевой порядок, – он не посмеет выступить против вас, а если вдруг решится, то люди поумнее ему отсоветуют. Демонстрация силы улаживает такие дела, ваше величество, – глупые планы и фантазии тут же рассеиваются как дым. Сделайте это – и ваши проблемы исчезнут.

– У них есть люди, но нет оружия, ваше превосходительство. А у вас есть и то и другое. Дайте ему об этом понять, и все успокоится. Проявите решительность, не допустите, чтобы ему сошли с рук беспочвенные обвинения в ваш адрес. Вас незаслуженно обвинили, вы по праву оскорблены. Покажите ему, что не собираетесь сносить оскорблений.

Тил Лоэсп стоял на балконе Большого дворца в Расселе, глядя поверх деревьев и держась за перила. Чем больше болтали незваные советчики за его спиной, тем сильнее вцеплялись в металл его пальцы. Он чувствовал себя загнанным в угол. Наконец он повернулся к остальным.

– Фойз, – обратился он к генералу, прибывшему с Хьенг-жара всего несколькими часами ранее; они уже успели поговорить, но разговор свелся к краткому докладу Фойза, – ваши соображения?

– Ваше превосходительство, – Фойз обвел взглядом присутствующих; здесь были в основном сарлские военные и аристократы, а также несколько делдейнских чиновников и дворян, неизменно симпатизировавших сарлам, когда оба народа воевали. – Здесь говорились мудрые слова. – (Многие закивали, некоторые напустили на себя скромный вид. Только те, кто до сего времени молчал, никак не отреагировали на слова генерала.) – Но, как всегда, мы не можем последовать всем советам сразу. А потому, держа в уме последние сведения, доставленные сюда вашим покорным слугой, я предлагаю рассмотреть то, в каком положении сейчас находится объект наших размышлений.

Тил Лоэсп все еще надеялся услышать что-нибудь важное или по-настоящему новое, но один только голос Фойза, казалось, успокоил его. Он почувствовал, что снова может дышать.

– Так что вы предлагаете предпринять, Фойз? – спросил он.

– То, чего он не ждет, ваше превосходительство, – сказал Фойз.

Тил Лоэсп снова почувствовал груз ответственности. Он улыбнулся, обвел взглядом всех по очереди и пожал плечами.

– Генерал, – сказал он, – он не ждет, что я сдамся и признаю себя виновным, преступником, предателем. Заверяю вас: этого мы не станем делать.

Раздался смех. По лицу Фойза тоже промелькнула улыбка – словно краткое эхо улыбки господина.

– Конечно, ваше превосходительство. Я хочу сказать, что нам не следует ждать, не следует собирать силы. Нанесите удар немедленно. Те слова, что мы сейчас слышали о принце и его окружении, которые дрогнут при демонстрации силы, остаются справедливыми.

– Нанести удар немедленно? – сказал тил Лоэсп, глядя на других собравшихся. Он театрально посмотрел вниз, перегнувшись через перила балкона. – Мне кажется, тут нет принца-регента, чтобы осуществить эту стратегию немедленно.

Послышались новые взрывы смеха.

– Вы правы, ваше превосходительство, – сказал, ничуть не смущаясь, Фойз. – Я хочу сказать, что следует создать воздушный отряд. Снарядите столько людей и оружия, сколько унесут все имеющиеся в городе лиджи и кауды, и направьте их на Водопад. Противник не ждет этого. У него нет оружия, чтобы противостоять атаке с воздуха. Его...

– Над этой областью темно! – возразил один из военных. – Животные не полетят!

– Полетят, – ровным голосом сказал Фойз. – Я видел, как сам Орамен вверил свою жизнь одному из них всего несколько дней назад. Спросите погонщиков. Может быть, им нужно будет попривыкнуть, но это реально.

– Ветра слишком сильны!

– В последнее время они ослабели, – возразил Фойз. – И в любом случае длятся они не дольше короткого дня, а потом – перерыв. – Фойз посмотрел на тила Лоэспа и, раскинув руки, сказал: – Это вполне реально, ваше превосходительство.

– Посмотрим, – проговорил тил Лоэсп. – Лемитт, Юлиаст, – подозвал он двух самых толковых генералов, – обдумайте это предложение.

– Есть, ваше превосходительство.

– Есть, ваше превосходительство.

* * *

– Значит, он выбирает имя Безымянный, – сказал Савидиус Савид. – Наш дорогой предок, этот священный остаток, сохранившееся эхо всемогущего и величественного хора от рассвета всякого добра, принимает на себя бремя этого вечно священного города, как мы берем на себя бремя долгого отсутствия. Вечно присутствующая утрата! Как это жестоко! На нас опустилась ночь, длившаяся миллиардолетия; оборотная сторона полувечной тени. Ночь, в которой наконец-то забрезжил рассвет! О, как долго мы ждали! Все в радости! Новая часть великого сообщества обрела целостность! Тот, кто скорбел, теперь может – нет, должен – со всеми на то основаниями и обильными желаниями возрадоваться, возрадоваться и еще раз возрадоваться за нас, воссоединившихся со своим прошлым!

– Это наш родитель! – добавил Киу. – Сотворяющий все и сам сотворенный этим рождением целого города, мусор унесен, прошлое обнажилось, все насмешки посрамлены, все неверие иссякло.

Орамен никогда не видел посла таким возбужденным и не слышал, чтобы тот говорил так связно.

– Снова посочувствовать! – воскликнул Киу. – Тем, кто сомневался в октах, презирал нас за одно наше имя – Наследники. Как они будут раскаиваться в своем неверии в нас, когда до них дойдет эта новость, в неверии в истину абсолютную, нерушимую, бесспорную для каждой звезды и планеты, обиталища и корабля большой линзы! Пусть упадет тишина на Водопад, замерзший в трепетном ожидании, в спокойном, в надлежащем и подходящем междудействии, перед тем как зазвучат величайшие струны осуществления, реализации, праздника!

– Вы абсолютно уверены в том, что оно – именно то, что оно говорит про себя? – спросил Орамен.

Они все еще стояли на лесах неподалеку от светлого пятна на Саркофаге, которое то ли было, то ли не было окном внутрь существа. Орамен хотел продолжить разговор с двумя октскими послами, но дипломаты не пожелали удаляться от того, что находилось внутри Саркофага, позволив увести себя лишь к дальнему краю лесов: возможно, это место было видно из окна в стене куба, а возможно, и нет. Остальных Орамен попросил отойти подальше. Поатас и Лератий спустились лишь на этаж ниже, да и то неохотно. Орамен говорил вполголоса в тщетной надежде, что это побудит говорить тихо и двух октов, но те и не подумали. Возбужденные, полные энтузиазма, они почти не владели собой.

Перед этим все по очереди, включая Поатаса и Лератия, встали перед окном, чтобы пережить удивительный опыт. Теперь все говорили, что испытывали радость и надежду, а не чувство утраты и тоски. Каждого, кто становился перед окном или парил перед ним, переполняла эйфория, а также мучительное, серьезное желание обрести цельность в скором времени.

– Конечно, уверены – он именно это и говорит! С какой стати что-либо еще? – спросил Савидиус Савид. Иноземный голос звучал потрясенно – как можно сомневаться?! – Ведь он сам это говорит. Это было предсказано, это ожидалось. Кто может сомневаться, имея дело с такой вековечной силой?

– Вы ждали этого? – спросил Орамен, переводя взгляд с одного окта на другого. – И давно?

– Все наши жизни до нашего рождения, воистину! – сказал Киу, взмахивая верхними конечностями.

– Как это будет звучать теперь вечно во времени, так и ожидания длились вечно не для отдельных личностей, а для всех нас как единого существа, вида, рода, – добавил Савидиус Савид.

– Но как давно вы поняли, что ответ – здесь, на Водопаде? – спросил Орамен.

– Неизвестно, – сказал ему Киу.

– Никому не известно, – поддакнул Савидиус Савид. – Кто знает, какие уроки выучиваются, будущие предсказываются, сведения собираются в эпохах старше, чем мы, и имеющих целью, уверены мы, составление планов, направлений, действий? Не мне знать.

– И не мне, – эхом отозвался Киу.

Орамен понял, что, даже если окты и пытаются ответить прямо, он вряд ли поймет их. Что ж, придется смириться.

– Те сведения, что вы передали с машины-коммуникатора Безымянному, – сказал он, пытаясь зайти с другой стороны, – они были... так сказать, нейтральными относительно того, что вы предполагали здесь обнаружить?

– Еще лучше! – воскликнул Киу.

– Излишняя неуверенность, – сказал Савид. – Трусость прискорбной нехватки воли, решимости. Будь все такое извергнуто.

– Господа, – Орамен все еще старался говорить вполголоса, – вы сообщили этому существу о том, что ищете? О том, что вы предполагаете найти в нем Мантию?

– Как его истинная природа может быть скрыта от него самого? – презрительно спросил Савид.

– Вы спрашиваете невозможности, – добавил Киу.

– Он такой, какой есть. Ничто не может это изменить, – сказал Савид. – Нам всем следует дать совет дважды выучить подобные уроки, запечатлеть в памяти.

Орамен вздохнул.

– Одну минуту, прошу вас.

– Не принадлежащий суть невозможный к дарению. Все мы связаны одним моментом – теперь, – сказал Киу.

– Ну хорошо.

Орамен покинул октов и жестом попросил их оставаться на месте. Он подошел к бледно-серому пятну, но встал не в фокусной точке, а ближе.

– Кто ты? – тихо спросил он.

– Безымянный, – раздался такой же приглушенный ответ. – Я взял это имя. Оно нравится мне сейчас, пока мое истинное имя не вернется ко мне.

– Но что ты такое на самом деле?

– Вуаль, – шепотом ответил голос. – Я – Вуаль, я – Мантия. Мы сделали то, в чем ты прожил всю свою жизнь, принц.

– Вы сделали Сурсамен?

– Да. И все те миры, что вы называете пустотелами.

– С какой целью?

– Окружить галактику полем. Защитить. Это всем известно, принц.

– Защитить от чего?

– А ты как думаешь?

– Я не знаю. Ты не хочешь отвечать на мой вопрос? От чего вы хотели защитить галактику?

– Ты не понимаешь.

– Тогда объясни, чтобы я понял.

– Мне нужны остальные мои части, мои осколки. Я снова стану целым и тогда смогу ответить на твои вопросы. Эти годы были долгими и суровыми для меня. Столько прошло, столько утрачено. Столько всего, чего я стыжусь. Краснею от того, что знаю так мало, помимо воспринятого от устройства, которое позволяет мне говорить с тобой.

– Краснеешь? Ты можешь краснеть? Да? Кто же ты – там, внутри?

– Я часть целого. Я, конечно, не краснею. Это перевод. Я говорю с тобой на вашем языке. С октами – на их языке, а потому совсем по-другому. Все есть перевод. Да и может ли быть иначе?

Орамен тяжело вздохнул и пошел прочь от Саркофага. Окты вернулись на прежнее место перед окном.

На дне камеры – чуть поодаль от внешнего круга благоговеющих октов – Орамен вступил в беседу с Поатасом и Лератием. Пока он стоял на лесах, прибыли еще два специалиста по октам – они позевывали – и кое-кто из недавно набранных советников.

– Господа, – объявил Поатас, подаваясь вперед на своем стуле и опираясь обеими руками на трость, – наступил важнейший исторический момент всегалактического значения.

– Вы думаете, что там, внутри, – Вуаль? – спросил Орамен.

Поатас нетерпеливо взмахнул рукой.

– Ну, не Мантия как таковая. Это маловероятно.

– Но возможно, – вставил Лератий.

– Да, возможно, – согласился Поатас.

– Тут, вероятно, задействован механизм статического равновесия или что-то сходное, – предположил один из специалистов помоложе. – Даже петля времени. – Он пожал плечами. – Нам известно о таких вещах. Говорят, что Оптимы способны на такое.

– Настоящая это Мантия или нет, на практике не имеет никакого значения, хотя, повторяю, мне это кажется маловероятным, – сказал Поатас. – Если эта машина не вышла из строя, смогла пробудиться по прошествии такого длительного времени, то она наверняка создана кем-то из Оптим! Она покоилась здесь десятки, а то и сотни миллионов лет! Само подобное событие – обнаружение разумных, способных к общению и столь древних сущностей – случается в Большой галактике, может быть, раз в миллион лет! Мы не должны сомневаться! Если мы промедлим, нарисцины или мортанвельды отнимут у нас артефакт. Но даже если не отнимут, скоро вернется вода и затопит, снесет все то, о чем мы можем только догадываться! Понимаете, насколько все это важно?! – Поатас сильно нервничал, все его тело было напряжено, на лице появилось мучительное выражение. – Мы топчемся на грани того, что может прогреметь по всей цивилизованной галактике! Мы должны ударить! Мы должны сделать все, что в наших силах, иначе мы потеряем эту бесценную возможность! Если мы начнем действовать, то будем жить вечно! Все Оптимы узнают о Сурсамене и Хьенг-жаре, о Безымянном Городе, о его единственном Безымянном обитателе, о всех нас!

– Мы тут все время говорим об Оптимах, – сказал Орамен в надежде проявить спокойствие и практичность и тем утихомирить Поатаса. – Может, нам следует подключить их? Мне представляется, что мортанвельды – тот народ, к которому имеет смысл обратиться за помощью.

– Они заберут это себе! – воскликнул Поатас с мучительным выражением на лице. – Мы его потеряем!

– Окты уже наполовину забрали его себе, – заметил Дроффо.

– Они здесь, но они не хозяева положения, – настороженно сказал Поатас.

– Я думаю, они станут хозяевами, как только захотят, – гнул свое Дроффо.

– Нет, никогда! – проворчал Поатас. – Мы работаем с ними. Они предлагают нам помощь.

– У них практически нет выбора, – сказал Орамену Лератий. – Они боятся, что нарисцинам не понравятся их действия. А вот кого могут опасаться мортанвельды?

– Других Оптим, я так думаю, – сказал Орамен.

– Которые могут разве что выразить свое сверхцивилизованное неодобрение, – презрительно бросил Лератий. – А какой в нем прок?

– По крайней мере, им может быть известно, с чем мы имеем дело, – предположил Орамен.

– Нам это уже известно! – чуть не прокричал Поатас.

– Возможно, у нас уже нет времени, – сказал Лератий. – Октам незачем сообщать кому-то об этих делах. Однако сведения скоро просочатся, и тогда сюда могут нагрянуть нарисцины или даже мортанвельды. И потому я, – старший специалист посмотрел на Поатаса, который, казалось, сейчас лопнет, – согласен с моим коллегой, ваше высочество. Мы должны продвигаться с максимальной скоростью.

– Должны! – проорал Поатас.

– Успокойтесь, Поатас, – сказал Лератий. – Мы не можем бросить кого-то еще на три других куба. Новички будут мешать старым работникам, которые прекрасно знают, что нужно делать.

– На три других куба? – переспросил Орамен.

– Наш Безымянный утверждает, что его воспоминания и, возможно, некоторые способности хранятся в трех из десяти известных нам черных объектов, ваше высочество, – сказал Лератий. – Он их идентифицировал. Мы готовимся перенести их сюда, поближе к нему.

– Как можно скорее! – настаивал Поатас. – Пока еще есть время!

Орамен окинул взглядом остальных.

– Это разумно? – спросил он; на него смотрели озабоченные глаза, но никто, похоже, не был готов назвать такие действия неразумными. Он снова повернулся к Лератию. – Меня об этом не поставили в известность.

– Опять же, ваше высочество, все дело во времени, – сказал Лератий с улыбкой, словно извиняясь и одновременно призывая к рассудительности. – Вас, конечно, обо всем будут ставить в известность, но, на мой взгляд, это чисто научный вопрос, который нужно было решать как можно скорее. Кроме того, будучи в курсе событий за пределами города – я имею в виду разногласия между вами и тилом Лоэспом, – мы не хотели усугублять бремя ваших забот, пока физическое перемещение кубов не станет возможным. Мы непременно собирались сообщить вам – а как же иначе? – о наших намерениях, когда сможем осуществить их на практике.

– И когда же это случится? – спросил Орамен.

Лератий посмотрел на часы.

– Перевозку первого куба мы сможем начать часов через шесть, второго – часов через восемнадцать – двадцать и последнего – несколько часов спустя после второго.

– Окты подгоняют нас, ваше высочество, – Поатас обращался к Орамену, но глядел на Лератия. – Они предлагают свою помощь при перемещении кубов. Мы могли бы ускорить процесс, позволив им это.

– Я возражаю, – заявил Лератий. – Мы должны сделать все сами.

– Если у нас возникнут трудности, окты будут настаивать, – сказал Поатас.

Лератий нахмурился.

– Никаких трудностей не возникнет.

Прибыл посыльный с депешей и передал ее Дроффо, а тот – Орамену.

– Наши воздушные аванпосты сообщают о наступлении армии из Расселя, – сказал Орамен. – Пешком это не меньше недели. Итак, у нас семь дней.

– Неважно, что захлестнет нас – армия или растаявший лед. Результат надо получить раньше.

– Дубриль, – Орамен повернулся к начальнику своей охраны, – как по-вашему, где лучше держать оборону: в моих вагонах в Колонии или здесь?

Он кивнул, имея в виду камеру, в которой они стояли.

– Безусловно, здесь, ваше высочество, – ответил Дубриль и посмотрел на множество октов. – Хотя...

– Тогда я поставлю свою палатку рядом с нашими союзниками-октами, – сказал Орамен, обращаясь ко всем сразу. – Я остаюсь здесь. – Он улыбнулся Негюсту. – Господин Пуибив, проследите, чтобы сюда доставили все необходимое.

Негюст посмотрел на него довольным взглядом – может, оттого, что его назвали «господином».

– Конечно, ваше высочество!

* * *

Под конец следующей долгой смены в камере воцарилась тишина. Огни в большинстве своем не горели, и пространство выглядело гораздо обширнее, чем при свете. Окты по очереди возвращались на свои корабли по каким-то делам, но девять десятых их неизменно располагались концентрическими кругами вокруг одетого в леса Саркофага – синие тела и красные конечности, все абсолютно неподвижные.

– Вы считаете, что он проявит себя и будет похож на вас, что он и в самом деле живой портрет ваших прародителей? – спросил Орамен у Савидиуса Савида.

Они остались в одиночестве на мостках. Другие занимались делами или спали. Орамен проснулся в своей наскоро разбитой палатке – сделанной из того же материала, что и занавеси, закрывавшие леса, – и пришел сюда поговорить с существом, которое называло себя Безымянный. Здесь он нашел Савида, который парил в воздухе перед светло-серым «окном» Саркофага.

– Он есть мы. Внешняя форма не имеет значения.

– Вы спрашивали у него – на самом ли деле вы его потомки?

– Этого не требуется.

Орамен встал.

– Тогда я спрошу.

– Это не может быть уместно, – сказал Савид Орамену, который встал перед Саркофагом.

– Безымянный, – сказал Орамен, снова располагаясь ближе фокусной точки.

– Орамен, – раздался в ответ шепот.

– Окты – твои потомки?

– Все – наши потомки.

«Это что-то новенькое», – подумал Орамен.

– Но окты в большей степени, чем остальные? – спросил он.

– Все. Не спрашивай, кто больше, кто меньше. Но теперь – без моей памяти, без моих способностей – я даже не могу сказать. Те, кто называет себя наследниками, верят в то, во что верят. Я чту их и чту их веру, которая ничуть их не умаляет. Что касается правомерности их веры, это другой вопрос. Я есть Мантия. Если они – те, кем зовут себя, то это моя родня, пусть и очень отдаленная. Я не могу выносить суждения, пребывая в незнании. Восстановите меня в моей истинной сущности, и, возможно, я буду знать. Но и тогда – кто может сказать? Я провел здесь столько времени, что, пока я спал, успели прийти и уйти целые империи, виды и типы, панпланетарные экосистемы, солнца короткого цикла. Откуда мне знать, кто вырос в нашей тени? Ты спрашиваешь того, кто находится в неведении. Спроси меня снова, когда я обрету знание.

– Что ты будешь делать, когда тебя восстановят?

– Тогда я стану тем, что я есть, буду видеть то, что видимо, и делать то, что надлежит делать. Я есть Мантия, и, насколько мне понятна суть вещей, я – последний. Все, что мы собирались делать, либо уже сделано, либо уже не стоит того. Мне придется определиться со своими будущими действиями. Я могу быть только тем, чем был всегда. Я надеюсь увидеть то, что осталось от нашей великой работы, от пустотелое, и увидеть то, что можно увидеть в галактике и за ее пределами, признавая, что необходимость в пустотелах уже отмерла. Все изменилось, и я могу быть только диковинкой, реликтом, выставочным экспонатом. Возможно – примером или предупреждением.

– Почему предупреждением?

– Где теперь мой остальной народ?

– Исчез. Если только мы не впадаем в неправедное заблуждение. Совсем исчез.

– Значит – предупреждением.

– Но все народы исчезают, – тихо сказал Орамен, словно объясняя что-то ребенку. – Никто не остается на сцене долго. Продолжительность жизни одного народа – меньше жизни звезды. Жизнь продолжается, постоянно меняя свои формы. Стараться сохранить конкретный вид или народ – неестественно и пагубно. Существует нормальный, закономерный путь развития для людей и цивилизаций, и он заканчивается там же, где начинается, – в земле. Даже сарлы знают это, а ведь по меркам большинства цивилизаций мы – варвары.

– Тогда мне нужно больше узнать о том, как мы исчезли, как исчез я. Был ли наш конец естественным, нормальным, был ли он если не естественным, то заслуженным? Я пока еще не знаю, почему я здесь. Почему я сохранился? Может, я был особенным, прославленным? Или излишне ординарным, способным представлять всех сразу? Я не помню за собой никаких пороков или добродетелей, а потому не могу считать, что меня избрали за великие достижения или за дурной поступок. И тем не менее я здесь. Я хочу знать почему. Я надеюсь вскоре выяснить это.

– А если выяснится, что ты – совсем не то, что думаешь о себе?

– Почему я должен быть чем-то другим?

– Не знаю. Столько всего подвергается сомнению...

– Дай я покажу тебе, что я знаю, – пробормотал голос. – Ты не против?

– Покажешь?

– Если не возражаешь, встань снова туда, где мы можем общаться наилучшим образом.

Орамен помедлил.

– Ну хорошо, – сказал он, отодвинулся назад, нашел квадрат, начертанный на досках, потом оглянулся, увидел плавающего поблизости Савидиуса Савида и снова повернулся лицом к светлому пятну на поверхности Саркофага.

Эффект, казалось, проявился быстрее, чем в прошлый раз. Очень скоро Орамен снова почувствовал странное головокружение. За мгновением кажущейся утраты равновесия наступило ощущение невесомости и беззаботности, а потом дезориентации – он не понимал, где он и кто.

А потом он уже знал, кто он, где и когда.

Он снова находился в той странной залитой солнцем комнате, как тогда, когда все прошлые воспоминания пронеслись перед ним. Кажется, он сидел на причудливом деревянном стульчике, а снаружи ярко сияло солнце, слишком ярко, чтобы разобрать в подробностях пейзаж за дверью.

Странная апатия охватила его. Он чувствовал, что надо бы набраться сил и встать со стульчика, но ему совсем не хотелось. Было гораздо приятнее просто сидеть и ничего не делать.

В комнате позади него был кто-то еще. Но Орамена это не беспокоило – напротив, присутствие второго воспринималось как нечто благоприятное. Этот второй просматривал книги на полках у него за спиной. Теперь Орамен внимательно оглядел комнату или просто вспомнил ее лучше: вдоль стен – сплошные полки с книгами. Что-то вроде маленькой библиотеки, и посередине – Орамен. Он хотел повернуться и увидеть своего гостя, но почему-то никак не мог заставить себя сделать это. Кто бы это ни был, он, закончив с очередной книгой, бросал ее на пол. А вот это уже беспокоило Орамена. Так некрасиво, неуважительно. Как найти нужную книгу, если все они свалены в кучу на полу?

Орамен напрягался, пытаясь повернуться, но безуспешно. Всю волю и силу он направлял на то, чтобы пошевелить головой, но это оказалось невозможным. Эта лень, это ощущение покоя, это нежелание двигаться несколько мгновений назад были вполне приемлемыми, так как рождались внутри него. Но теперь все стало обманом, чем-то, навязанным извне. Ему не позволялось двигаться. Его парализовал тот, кто рылся в книгах у него за спиной.

Он понял, что это символ. Комната была его разумом, библиотека – памятью, книги – отдельными воспоминаниями.

Личность у него за спиной копалась в его прошлом!

Неужели из-за того, что?..

Чуть раньше у него мелькнула мысль. Она не задержалась ни на мгновение и едва ли стоила того, потому что казалась такой иррациональной, такой ненужно-устрашающей и тревожной. Неужели эта мысль, это слово были как-то связаны с тем, что происходит сейчас?

Его провели, заманили в ловушку. Тот, кто обшаривал комнату, библиотеку, полки, книги, главы, предложения, слова, определявшие его «я» и его воспоминания, видимо, подозревал что-то. Он, Орамен, почти не знал, что это такое, явно не хотел знать и чувствовал непреодолимое внутреннее сопротивление (комическое в других обстоятельствах, но совершенно ужасающее здесь и сейчас) при любой мысли о...