Студопедия

Главная страница Случайная страница

КАТЕГОРИИ:

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Хранитель Книги






 

«Восстань, о счастливый путник! Ты достиг цели».

Вместе с этими словами ко мне вернулось сознание. Я почувствовал жар и нестерпимую сухость во всем теле, и понял, что изнываю от жажды. Я приоткрыл глаза. Сперва я ничего не мог разобрать, так как солнце било мне прямо в лицо, но через несколько мгновений я увидел склонившегося надо мной человека в черном одеянии. Я лежал на земле, а он заботливо смачивал мне губы водой и ласково отирал кровь с моих ран. Определить его возраст было почти невозможно. Взгляд его был глубок и проницателен. Вид его, пожалуй, можно было назвать грозным, если не устрашающим — грузного телосложения, с крупными чертами, косматой бородой и копной спутанных волос, он производил впечатление человека большой физической силы. Несмотря на это, его прикосновения были мягкими и ободряющими. Он помог мне сесть. Еле слышным голосом я спросил:

— Где я?

— На Алтарной вершине.

— А где пещера?

— За тобой.

— А где Черная пропасть?

— Перед тобой.

Как же велико было мое изумление, когда я увидел прямо перед собой зияющую пропасть, а оглянувшись, действительно обнаружил пещеру. Я сидел на самом краю. Я попросил мужчину отвести меня в пещеру, и он с готовностью исполнил мою просьбу.

— Кто вынес меня из пропасти?

— Тот, кто привел тебя на вершину, должно быть, спас тебя.

— Кто это?

— Тот, кто сковал мой язык и велел оставаться здесь, на вершине, сто пятьдесят лет.

— Значит, ты и есть блуждающий монах?

— Он самый.

— Но ты разговариваешь, а тот нем.

— Ты развязал мой язык.

— Но он сторонится людей, а ты, похоже, совсем меня не боишься.

— Я избегаю всех, кроме тебя.

— Ты никогда прежде не видел меня. Почему же ты избегаешь всех, кроме меня?

— Сто пятьдесят лет я ждал твоего прихода. Сто пятьдесят лет, не пропуская ни единого дня, в любую погоду, мои грешные глаза вглядывались в даль каменного склона, ища человека, который взойдет по
нему, как ты, без посоха, одежды и еды. Многие пытались сделать это, но ни один из них не был без посоха, без одежды и без еды. Я наблюдал за тобой вчера целый день. Я оставил тебя ночевать в пещере, а утром, на заре, нашел бездыханным. И все же я не сомневался, что ты жив. И вот, ты сейчас живее, чем я!
Ты умер, чтобы жить, а я живу, чтобы умереть. Да! Слава его имени! Бее именно так, как он обещал. Все так, как должно быть. Без сомнения, ты — избранный.

— Кто?

— Благословен будет тот, в чьи руки я отдам святую книгу, тот, кто познакомит с нею мир.

— Книгу?

— Его книгу — Книгу Мирдада.

— Мирдад? Кто такой Мирдад?

— Возможно ли, что ты не слышал имени Мирдада? Странно. А я думал, что его имя распространилось по миру так же, как оно наполняет землю под моими ногами, воздух, который меня окружает, и небеса надо
мной. Священна эта земля, о странник, его ступни касались ее. Священен этот воздух, его легкие наполнялись им. Священно здешнее небо, Мирдад смотрел в него.

Произнося эти слова, монах почтительно нагнулся, поцеловал землю три раза и замолчал. Какое-то время мы оба не произносили ни слова. Наконец, я сказал:

— Ты говоришь загадками. Кто этот человек, которого ты называешь Мирдад?

— Выслушай меня, и я расскажу тебе то, что мне позволено рассказать. Меня зовут Шамадам. Я был Старейшиной Ковчега, когда один из девяти монахов умер. Едва душа ушедшего отлетела в мир иной, как мне сказали, что у ворот храма дожидается странник. Я сразу понял, что Провидение привело его к нам, чтобы он занял место только что умершего брата. Я должен был бы возрадоваться, что Господь все еще не оставил Ковчег, как и во времена нашего отца Сэма.

Тут я перебил монаха и спросил, правда ли то, что люди внизу рассказали мне, что будто бы Ковчег был построен старшим сыном Ноя. Он торжественно подтвердил:

— Все, что рассказали тебе — истинная правда.
Затем он продолжил прерванный рассказ:

— Так вот, я должен был возликовать. Но по какой-то причине, которая находилась вне пределов моего разума, обнаружил я в своем сердце сопротивление. Еще даже не взглянув на странника, я всем своим существом уже был настроен против него. И я решил отвергнуть его, полностью осознавая, что тем самым нарушу незыблемый закон, и, конечно, отвергну. Того, кто привел путника к нашим вратам.

Когда же я открыл ворота и увидел его, совсем юного, мое нутро переполнилось желчью, которую я был готов излить на него. Раздетый, разутый, очевидно, изголодавшийся, лишенный какого бы то ни было средства защиты, даже посоха, он выглядел беспомощным. И все же, благодаря свету, исходившему из его глаз, он выглядел более защищенным, чем рыцарь, облаченный в латы с ног до головы, и гораздо старше, чем ему можно было дать на вид. Все внутри меня восставало против этого юноши. Каждой частицей своей души я жаждал его погибели. Не спрашивай меня, почему. Быть может, потому, что взгляд его был настолько проницателен, что обнажал мою душу, и я испугался, я не хотел открывать ее никому. А быть может, его чистота, сорвав покровы, выявляла мою собственную грязь, и я расстроился, что нечем укрыть ее. Возможно, между нашими звездами шла многовековая вражда. Кто знает? Кто знает? Лишь Он может сказать.

Резко и безжалостно я произнес, что он не может быть принят в братство, и повелел ему тот же час убираться восвояси. Он стоял на своем и спокойно советовал мне передумать. Его совет я воспринял, как оскорбление, и плюнул ему в лицо. И снова он был тверд и настойчив. Медленно вытирая лицо, он вновь посоветовал мне изменить решение. Когда он вытирал слюну с лица, мне показалось, что это я оплеван. Я чувствовал, что проиграл, и где-то в самой глубине души признал, что битва была неравной, что он сильнее меня.

Как всякое уязвленное самолюбие, мое не сдавалось до тех пор, пока не увидело себя растоптанным и брошенным в грязь. Я уже почти был готов исполнить просьбу этого человека, но прежде мне хотелось усмирить его. Конечно, это было невозможно.

Вдруг он попросил принести ему что-нибудь, во что он мог бы одеться, и что-нибудь поесть. Тут я снова воспылал надеждой. Вооруженный голодом и холодом против него, я верил, что смогу победить. Это было жестоко с моей стороны, но я отказался подать ему кусок хлеба, сказав, что монастырь живет на пожертвования и не может разбрасываться своим имуществом. То была вопиющая ложь, поскольку монастырь был слишком богат, чтобы отказать в пище и одежде тому, кто в них нуждался. Я хотел заставить его умолять. Но он не умолял. Он просил так, как будто имел право, и в его голосе мне послышался приказ.

Схватка наша продолжалась долго, но никто не выиграл. Победителем был он с самого начала. Чтобы как-то скрыть свое поражение, я в конце концов предложил ему остаться в монастыре в качестве слуги — слуги, и не более. Это, как мне казалось, усмирит его. Тогда я так и не понял, что это я был просителем, а не он. Чтобы окончательно утвердить мое унижение, он согласился на мое предложение без слов. Если бы я только знал тогда, что, беря его в монастырь, я тем самым подписывал себе приговор. До самых последних дней я цеплялся за призрачную иллюзию, что я, а не он, был хозяином Ковчега. Ах Мирдад, Мирдад, что же ты сделал с Шамадамом! Ах Шамадам, что же ты сделал с самим собой!

Две крупных слезы, скатившись, оросили его бороду. Его рассказ тронул мое сердце, и я произнес:

— Умоляю тебя, не рассказывай мне больше о человеке, воспоминания о котором обращаются в слезы. Но он ответил:

— Не волнуйся, о благословенный посланник. То былая гордыня Старейшины вымывается слезами желчи. Былая власть его скрежещет зубами, сопротивляясь власти Духа Святого. Пусть гордыня рыдает, это ее последние слезы. О, если б взгляд мой не был столь затуманен земными благами, когда впервые встретился с тем небесным взглядом! О, если б уши мои не были столь забиты мудростью земной, когда впервые услышали мудрость божественную! О, если б язык мой не был столь косен горькой сладостью плоти земной, когда впервые столкнулся с языком духа! Да, я пожал и пожну еще плоды моих никчемных иллюзий!

Семь лет он прожил среди нас в качестве нижайшего слуги: кроткий, услужливый, он ни на что не обижался, всегда был готов придти на помощь, выполнить любую прихоть наших братьев. Он не ходил, а словно парил в воздухе. Ни одного слова не слетело с губ его. Мы думали, что он принял обет молчания. Некоторые поначалу пытались дразнить его. Он принимал их выпады с ангельским смирением и вскоре заставил всех нас уважать его молчание. Остальные семь братьев восхищались его спокойствием и сами становились мягче и терпимее. Меня же такая невозмутимость тяготила и раздражала. Много раз пытался я вывести его из себя, но тщетно.

Назвался он Мирдадом. Лишь на это имя откликался он. Больше мы не знали о нем ничего. Несмотря на то, что никогда и ничем не привлекал он к себе внимания, его присутствие остро ощущалось всеми, настолько остро, что мы редко разговаривали при нем, даже о чем-то для нас важном, и осмеливались заговорить только после того, как он удалялся к себе в келью.

То были годы изобилия, семь лет Мирдада. Имущество монастыря увеличилось всемеро, а то и больше. Мое сердце смягчилось, и, видя, что Провидение нам больше никого не посылает, я решил серьезно переговорить с братьями и принять его в наше братство.

Дальше случилось то, чего никто не ожидал — никто, и меньше всех бедный Шамадам. Мирдад разомкнул уста, и буря вырвалась наружу. Он дал волю всему, что так долго скрывал, и оно внезапно хлынуло всепобеждающим потоком, которому невозможно было сопротивляться. Братья были захвачены его стремительным напором, все, кроме бедного Шамадама, который боролся с ним до последнего. Я надеялся повернуть течение вспять с помощью своей власти Старейшего в монастыре, но братья не признавали ничьей власти, кроме Мирдада. Мирдад был Мастером, Шамадам — изгоем. Мне даже пришлось пойти на хитрость. Я обещал некоторым братьям награду из золота и серебра, другим я посулил плодородные земли. Я уже почти преуспел в своем намерении, когда каким-то загадочным образом Мирдад узнал о моих стараниях и развеял их без особого труда, всего лишь несколькими словами.

Слишком странны и сложны были его идеи. Все они записаны в Книге, о них мне говорить запрещено. Но его красноречие сделает черное белым, а белое черным — настолько глубоко и сильно его слово. Чем я мог противостоять такому оружию? Ничем, кроме монастырской печати, которая хранилась у меня. Но и она оказалось бесполезной. Благодаря его пламенным призывам, братья заставляли меня ставить печать и подпись под всеми документами, которые они составляли сами. Постепенно они раздали все монастырские земли, которые были пожертвованы нам верующими в течение многих лет. Затем Мирдад начал отправлять Братьев в соседние деревни, нагружая их дарами для бедняков. В последний День Ковчега, который был одним из двух ежегодных праздников в монастыре (вторым был День виноградной лозы), Мирдад завершил свои безумства тем, что приказал

Братьям снять с монастыря все украшения и раздать прихожанам.

Мое грешное сердце было готово разорваться от ненависти к Мирдаду. Если бы одной только ненавистью можно было убивать, то пламя, бушевавшее в моей груди, испепелило бы тысячу Мирдадов. Но любовь его была сильнее моей ненависти. Вновь битва была неравной. И вновь моя гордыня не сдавалась до тех пор, пока не увидела себя раздавленной и втоптанной в грязь. Он разбил меня, не борясь со мной. Я же боролся с ним, а победил себя. Как часто, с любовью и терпением, он пытался отвести пелену с глаз моих! Как часто я искал большего, и тем самым лишь уплотнял пелену на глазах моих! Чем более кроток он был со мной, тем больше я его ненавидел.

Мы были двумя полководцами на бранном поле — Мирдад и я. Он был целым легионом, я же — воином-одиночкой. Если бы братья помогли мне, я бы его в конце концов одолел. И тогда я заставил бы его страдать. Но братья были на его стороне. Предатели! Мирдад, Мирдад, ты отомстил за себя.

На сей раз слезы полились ручьем, Шамадам долго молчал, всхлипывая. Наконец, Старейшина снова поклонился и, три раза поцеловав землю, произнес:

— Мирдад, мой повелитель, моя надежда, мое наказание и моя награда, прости горечь Шамадама. Голова змеи сохраняет яд даже после того, как ее отсекли. Но, к счастью, она не может укусить. Ты видишь, Шамадам теперь лишен зубов и яда. Поддержи его своей любовью, чтобы он увидел день, когда из уст его польется мед так же, как из уст твоих. Ты обещал. Сегодня ты освободил его из плена первого, не дай же ему долго томиться во втором.

И, точно в ответ на мой мысленный вопрос, он принялся говорить о том, что это был за плен. Однако голос его теперь стал мягким и густым, так что я едва верил своим ушам, словно не с этим человеком я только что разговаривал.

— В тот день он созвал нас в этой самой пещере, где он имел обыкновение учить Семерых. Солнце уже садилось. Западный ветер нагнал густого туману, который наполнил все ущелье и повис над землей, как
колдовское покрывало. Туман доходил до этой горы, и она напоминала морской берег. К западу на горизонте застыло зловещее, тяжелое облако, полностью заслонившее солнце. Мирдад обнял каждого из Семерых. Видно было, что чувства переполняют его, но он сдерживал себя. Затем он сказал:

— Долго жили вы в вышине, сегодня же в глубины вам сойти предстоит. Если не возвыситесь вы своим спуском и не присоедините долины к вершинам, высота всегда будет искушать вас алчностью, а глуби
на ослеплять.

Повернувшись ко мне и с нежностью глядя мне в глаза, он продолжал:

— Что до тебя, Шамадам, твое время еще не пришло. Ты станешь дожидаться моего возвращения здесь, на вершине. И пока будешь ожидать своего часа, ты станешь хранителем Книги, которая находится в железном сундуке под алтарем. Смотри, чтобы ни одна рука не касалась ее, даже твоя. В свое время я пришлю к тебе посланника, который заберет Книгу и
отдаст миру. Ты узнаешь его: он поднимется на вершину по каменному склону. Он начнет свое путешествие одетый, возьмет с собой посох и семь буханок хлеба, но ты найдешь его перед этой пещерой бездыханного, нагого, без посоха и без пищи. До его появления уста твои будут сомкнуты, и будешь ты сторониться людей. Один его вид освободит тебя из плена
молчания. После того, как ты отдашь ему Книгу, ты превратишься в камень и будешь охранять вход в эту пещеру до моего возвращения. Из этого плена лишь я один смогу тебя освободить. Если ожидание покажется тебе долгим, то удлинится оно, если же ты сочтешь его кратким, то станет оно еще короче. Терпи и веруй.

После чего он снова обратился к Семерым, и, махнув им рукой, сказал: «Братья, идите за мной».

И зашагал вперед, вниз по склону. Он шел, высоко держа голову, неотрывно смотря вперед, едва касаясь земли. Когда они достигли края, где начинался туман, солнце пробилось сквозь черную тучу, образуя в небе сводчатый проход, озаренный светом, слишком необыкновенным, чтобы выразить это словами, и слишком ярким, чтобы можно было на него смотреть. Мне показалось, что Мастер и его Семеро спутников отделились от горы и пошли через этот проход прямо к солнцу. Как же горько мне было оставаться здесь одному, совсем одному.

Словно изнуренный непосильным трудом, Шамадам вдруг обмяк и замолчал, склонил голову, закрыл глаза и несколько раз глубоко вздохнул. В таком состоянии он пребывал довольно долго. Пока я искал подходящие слова, он поднял голову и сказал:

— Ты — возлюбленный сын Судьбы. Прости меня несчастного, я много говорил, слишком много. А как иначе? Может ли тот, чей язык был скован полтора столетия, сбросив оковы, произнести лишь «да» иль
«нет»? Может ли Шамадам быть Мирдадом?

— Позволь мне задать тебе вопрос, брат Шамадам.

— Слова твои ласкают слух. Так давно никто не называл меня братом. Последний раз это было, когда мой единственный брат умер много лет назад. О чем ты хотел спросить?

— Если Мирдад — такой великий учитель, то мне странно, почему в наши дни никто не слышал ни о нем, ни о семи братьях. Как же так?

— Возможно, Мирдад ждет своего часа. А может, он учит под другим именем. В одном я уверен наверняка, Мирдад изменит мир так же, как он изменил Ковчег.

— Должно быть, он давно умер.

— Только не Мирдад. Мирдад сильнее смерти.

— Ты хочешь сказать, что Мирдад уничтожит наш мир, как он уничтожил Ковчег?

— Нет и еще раз нет! Он освободит мир так же, как освободил Ковчег. И затем он вновь зажжет вечно сияющий свет, который люди, похожие на меня, похоронили под толщей иллюзий и прозябают в тем ноте. Он возродит в человеке то, что человек успел разрушить. Скоро Книга будет в твоих руках. Прочти ее, и ты увидишь свет. Довольно медлить. Подожди
здесь, я скоро вернусь. Тебе нельзя идти со мной.

Он встал и поспешно вышел, оставив меня в недоумении и нетерпении. Я тоже решил выйти наружу, но дошел лишь до края пропасти.

Что за картина открылась моему взору! Волшебный пейзаж, раскинувшийся вокруг, насыщенный невиданными цветами и оттенками, покорял самое искушенное воображение. На какой-то момент мне почудилось, будто я растворяюсь в нем, растекаюсь мельчайшими капельками по всей поверхности — по морю, такому спокойному, подернутому жемчужной дымкой; по холмам, то изгибающимся, то отклонившимся назад, но все же вырастающим один за другим, образуя ровную гряду, возносясь выше и выше от самого моря до скалистых вершин Молочных гор; по мирным селеньям, приютившимся на склонах, утопающих в пышной зелени; по цветущим долинам, свившим свои гнезда меж гор и утоляющим жажду из плачущего сердца горного хребта, с множеством людей, занятых повседневным трудом, и животными, пасущимися на богатых лугах; по оврагам и лощинам, этим шрамам, нанесенным Временем на некогда молодое чело гор; я словно унесся с легким ветерком в лазоревое небо и вместе с тем остался на пепельно-серой земле.

Лишь созерцание Каменного склона вывело меня из состояния отрешенности и вернуло мои мысли к монаху, к его потрясающему рассказу о себе, о Мирдаде и о Книге. Думая об этом, я не мог не восхититься той невидимой рукой, что отправила меня в путь за одним для того, чтоб обрести другое. Я возблагодарил ее всем сердцем.

Вскоре монах вернулся и, протягивая мне небольшой сверток, завернутый в пожелтевшую от времени ткань, сказал:

— Отныне мой долг становится твоим. Будь верен
в выполнении его. Теперь же пришел час моего второго плена. Уже скрипят врата моей тюрьмы, открываясь навстречу мне, и совсем близок тот миг, когда они захлопнутся за мной. Долго ли будут они закрыты, знает лишь Мирдад. Скоро о Шамадаме не вспомнит никто. Как больно, ах, как больно пребывать в забвении!.. Но зачем я все это говорю? Мирдад не за бывает ни о. ком. Тот, кто живет в его памяти, будет жить вечно.

Повисло тягостное молчание, а когда Старейшина поднял голову, то я увидел, что глаза его полны слез. Едва слышно он прошептал:

— Теперь ты спустишься в мир. Но ты наг, а мир не терпит наготы. Ведь даже душу пытаются там об лечь в лохмотья. Моя одежда больше не нужна мне. Я пойду в пещеру, сниму ее, и тебе будет чем прикрыться, хотя одежда Шамадама подходит только
Шамадаму. Мне остается лишь пожелать, чтоб не была она для тебя тяжкой ношей.

Я не стал ничего говорить в ответ и принял его предложение в радостном молчании. Когда Старейшина ушел в пещеру, я раскрыл Книгу и начал с трудом переворачивать пожелтевшие, выцветшие листы.

Вскоре я обнаружил, что глаза мои прикованы к первой странице. Я попытался прочесть то, что там было написано. Книга захватила меня. Я читал и читал, все больше и больше погружаясь в текст.

Вместе с тем, подсознательно я ждал, что Старейшина закончит раздеваться и позовет меня, чтобы забрать одежду. Но минуты шли, а меня никто не звал.

Оторвав взгляд от Книги, я повернулся и заглянул в пещеру. Я увидел одежду, лежавшую на камнях. Но Старейшины там не было. Я позвал его несколько раз, каждый раз громче и громче. Ответа не последовало. Я удивился и заволновался. Другого выхода из пещеры, кроме узкого прохода, где я стоял, не было. Старейшина не выходил из пещеры — в этом я был абсолютно уверен. Быть может, я беседовал с призраком? Но нет, то, несомненно, был живой человек, из плоти и крови, я ощущал его присутствие каждой клеткой своего тела. Кроме того, в руках я держал Книгу, которую он принес, а в пещере лежала его одежда. Что, если он под ней? Я подошел и собрал вещи. Никого.

У меня мелькнула мысль: вдруг Старейшина каким-то волшебным образом выбрался из пещеры и свалился в Черную пропасть? Я бросился к выходу. Выбежав, я не успел сделать и нескольких шагов, как наткнулся на огромную каменную глыбу, стоящую прямо на краю пропасти. Раньше ее здесь не было. Валун напоминал сидящее животное, но голова была удивительно похожа на человеческую, с грубыми, тяжелыми чертами, широким подбородком, поднятым вверх, челюсти плотно сжаты, губы сомкнуты, незрячие глаза устремлены на север.

 


 

Книга

 

 

Перед вами Книга Мирдада,

записанная Нарондой, младшим и нижайшим по чину из братьев.

Сей путеводитель — маяк и небеса для тех,

кто ищет выход за пределы.

 

Все остальные да остерегутся читать ее!



Поделиться с друзьями:

mylektsii.su - Мои Лекции - 2015-2024 год. (0.013 сек.)Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав Пожаловаться на материал