Глава Десятая

После того как разрушилась петля, и упала башня, нам не позволили стоять потрясенными и глазеть. По крайней мере, стоять слишком долго. Хотя, казалось, самые страшные опасности были уже позади, и большинство наших врагов пали или были схвачены, повсюду царил хаос, и было полно работы. Несмотря на смертельную усталость, синяки и вывихи, имбрины принялись делать то, что имбрины умеют делать лучше всего — наводить порядок. Они приняли людское обличие и взяли все в свои руки. Территорию крепости обыскали на наличие спрятавшихся тварей. Две сдались сразу, а Эддисон обнаружил еще одну — жалкого вида женщину, прятавшуюся в какой-то яме.

Она вылезла с поднятыми руками, моля о пощаде. Кузенов Шэрона наняли сооружать временную тюрьму, чтобы поместить туда нашу маленькую, но разрастающуюся группу заключенных, и они охотно взялись за дело, распевая в такт стуку молотков. Мисс Сапсан и мисс Шилоклювка допросили Шэрона, но уже после нескольких минут они удовлетворились его ответами, поняв, что он был всего лишь наемником, а не тайным агентом и не предателем. Шэрон, похоже, был также шокирован предательством Бентама, как и остальные.

В течение короткого времени тюрьмы и лаборатории тварей были опустошены, а их жуткие машины уничтожены. Объекты их ужасных экспериментов были выведены наружу и окружены всяческой заботой. Еще десятки были освобождены из другого тюремного блока. Они появились из подземного сооружения, где их содержали, худые и оборванные. Кое-кто бродил в прострации, и их приходилось собирать в одну кучку и присматривать за ними, чтобы они не ушли и не потерялись. Некоторых так переполняла признательность, что они никак не могли перестать благодарить нас. Одна маленькая девочка провела полчаса, ходя от одного странного к другому и заставая нас врасплох объятьями. «Вы даже не знаете, что вы для нас сделали, — продолжала повторять она, — „Вы даже не знаете, что вы сделали“».

Это все не могло не тронуть, и пока мы утешали их, как могли, нас окружали всхлипы и вздохи. Я даже представить не мог, через что пришлось пройти моим друзьям, и уж тем более тем, кто провел в заточении у Каула недели или месяцы. По сравнению с этим все мои синяки и травмы казались ерундой.

Из всех спасенных странных мне наиболее запомнились трое братьев. Они, казалось, были полностью здоровы, но были так шокированы тем, что им пришлось пережить, что даже не разговаривали. При первой возможности они отделились от толпы, нашли себе какой-то обломок и устроились на нем, глядя вокруг пустыми глазами. Старший брат, раскинув руки, обнимал младших. Как будто они не могли соотнести происходящее вокруг с тем адом, что они уже привыкли считать за реальность.

Эмма и я подошли туда, где они сидели.

— Вы в безопасности, — сказала она им ласково.

Они посмотрели на нее так, словно не понимали значения этого слова.

Енох увидел, как мы с ними разговариваем, и подошел вместе с Бронвин. Она тащила с собой полубесчувственную тварь — одетого в белый халат сотрудника лаборатории со связанными руками. Мальчики отшатнулись.

— Он больше не сможет обидеть вас, — обратилась к ним Бронвин. — Никто из них больше не сможет.

— Может быть нам оставить его с вами ненадолго, — предложил Енох с дьявольской ухмылкой. — Спорю, вам есть что обсудить.

Мужчина подняла голову. Когда он увидел мальчиков, его потемневшие от синяков глаза расширились.

— Перестань, — бросил я. — Не мучай их.

Руки самого младшего мальчика сжались в кулаки, и он собрался было встать, но старший брат удержал его и прошептал что-то на ухо. Мальчик закрыл глаза и кивнул, словно отказываясь от некоей мысли, а затем засунул кулаки подмышки.

— Нет, спасибо, — вежливо произнес он, растягивая звуки на южный манер.

— Пойдемте, — произнес я, и мы оставили их в покое, а Бронвин потащила тварь за собой дальше.

* * *

Мы кружили по двору, ожидая инструкций от имбрин. Все-таки было облегчением, наконец не быть тем, кто все решает. Мы чувствовали себя одновременно и выдохшимися и полными энергии, уставшими сверх меры и взбудораженными тем сумасшедшим осознанием того, что мы выжили.

То тут, то там случались спонтанные взрывы смеха, веселья, песен. Миллард и Бронвин пустились в пляс по выгоревшей земле. Оливия и Клэр повисли на мисс Сапсан, и она носила их на руках, пока суетилась вокруг, проверяя все ли в порядке. Гораций постоянно щипал себя, чтобы еще раз удостовериться, что это не один из его снов, какое-нибудь прекрасное будущее, которое еще не наступило. Хью бродил в одиночестве, без сомнения, скучая по Фионе, чье отсутствие оставило дыру в каждом из нас. Миллард все беспокоился о своем кумире Перплексусе, чье ускоренное старение прекратилось, когда он попал в Абатон, и, что странно, еще не возобновилось. Но оно начнется, заверил нас Миллард, и теперь, когда башня Каула уничтожена, было неясно, как Перплексус сможет попасть в свою старую петлю. (Был еще Панпитликум Бентама, но которая из сотен дверей правильная?)

И потом еще оставался вопрос, касающийся Эммы и меня. Мы не отходили друг от друга ни на шаг, и вместе с тем, едва ли перебросились и парой слов. Я думаю, мы боялись разговаривать друг с другом, из-за того, что нам придется друг другу сказать.

Что будет дальше? Что станет с нами? Я знал, Эмма не сможет покинуть странный мир. Ей придется всю оставшуюся жизнь жить внутри петли, будь то Акр Дьявола или какое-нибудь другое, лучшее место. Но я был волен уйти. У меня были дом и семья, которые ждали меня. Жизнь, или хотя бы бледное подобие таковой. Но здесь у меня тоже была семья. И была Эмма. И тот новый Джейкоб, которым я стал, и все еще становился. Выживет ли он там, во Флориде?

Мне нужно было это все. Обе семьи, оба Джейкоба. Вся Эмма. Я знал, что мне нужно выбирать, и я боялся, что разорвусь надвое.

Это было слишком много, больше, с чем я готов был столкнуться сразу после всех испытаний, через которые мы только что прошли. Мне требовалось еще несколько часов, дней, чтобы решиться. Так что Эмма и я стояли плечом к плечу и смотрели в разные стороны, готовые схватиться за любое дело, которые имбрины поручали нам.

Имбрины, сверхзаботливые по природе, решили, что с нас достаточно. Мы нуждались в отдыхе, и, кроме того, оставались дела, как они сказали, участие в которых — не дело странных детей. Когда обрушилась башня, она погребла под собой небольшое здание внизу, но они не хотели, чтобы мы обследовали завалы на предмет выживших. Где-то на территории оставались еще сосуды с амбро, и их необходимо было найти, и они не хотели, чтобы мы к ним приближались. Мне стало любопытно, что они станут делать с ними, и могут ли эти украденные души снова воссоединиться со своими владельцами.

Я подумал о том пузырьке с душой моего дедушки. Я почувствовал себя так мерзко, когда Бентам воспользовался ею… И все же, если бы он не сделал этого, мы бы никогда не смогли покинуть Библиотеку душ. Так что, в итоге, на самом деле, это душа моего дедушки спасла нас. Меня утешала мысль о том, что она, по крайней мере, не пропала даром.

За территорией крепости тоже оставалось еще много работы. В Порочном переулке и повсюду в Акре Дьявола необходимо было освободить порабощенных странных детей, и имбрины настояли на том, что сделать это должны именно они вместе с несколькими взрослыми странными. Когда это случится, они не встретят сопротивления: рабовладельцы и остальные отступники бежали из Акра, как только пали твари. Детей соберут и отправят в безопасный дом. Предателей выследят и отдадут в руки правосудия. Ничего из этого нас не касалось, как нам сказали. Прямо сейчас мы нуждались в месте, где мы могли бы восстановить силы, а также оперативной базе, с которой можно было бы начать восстановление странного мира, и никто из нас не желал оставаться в пропитанной страхом крепости тварей дольше необходимого.

Я предложил дом Бентама. Там было полно места, кроватей, различных удобств, живущий в доме доктор и Панпитликум (который, кто его знает, возможно, для чего-нибудь да пригодится). Мы выдвинулись, как только начало темнеть, заполнив один из грузовиков тварей теми, кто не мог ходить, остальные шагали рядом с ним. Мы покинули крепость с небольшой помощью пустó ты из моста, который сначала поднял и перенес через провал грузовик, а затем и всех остальных группами по три человека. Некоторые из детей испугались пустó ты, и их пришлось уговаривать, другие не могли дождаться своей очереди и просили прокатить их еще, как только оказались на другой стороне. Я побаловал их. Мой контроль над пустó тами стал моей второй природой, что приносило удовлетворение, хотя и вызывало смешанные чувства. Теперь, когда почти все пустó ты вымерли, моя способность потеряла свою актуальность, по крайней мере, такое ее проявление. Но я не жаловался. Я не особо переживал, что не стану обладателем впечатляющей силы; теперь это был просто фокус для вечеринок. И я был бы гораздо счастливее, если бы никаких пустó т вообще не существовало.

Мы шествовали через Акр Дьявола медленной процессий, те, кто шли пешком, окружили грузовик, словно платформу на параде, остальные ехали на бампере и на крыше. Это походило на круг почета, и странные Акра Дьявола высыпали из своих домов и лачуг, чтобы посмотреть на нас. Они видели, как рухнула башня. Они знали, что положение вещей изменилось. Многие хлопали в ладоши. Кое-кто салютовал нам. Другие прятались в тени, стыдясь той роли, которую они сыграли.

Когда мы прибыли к дому Бентама, Матушка Пыль и Рейнальдо встретили нас на пороге. Нас тепло приветствовали и сообщили, что дом в нашем полном распоряжении. Матушка Пыль немедленно взяла на себя заботу о раненых, показывая им кровати, устраивая их со всеми удобствами и натирая их пылью. Она предложила вначале залечить мои синяки и раны от укуса пустó ты, что были у меня по всему туловищу, но я сказал ей, что это может подождать. Остальные были в худшем положении.

Я рассказал ей, как я использовал ее палец. Как он спас мою жизнь и жизни всех остальных. Она лишь отмахнулась и вернулась к работе.

Я не отставал:

— Вы заслужили медаль, — заявил я. — Я не знаю, положено ли у странных давать медали, но если да, я прослежу, чтобы вы ее получили.

Это, похоже, ее несколько ошеломило, она судорожно всхлипнула и поспешила прочь.

— Я что-то не то сказал? — спросил я у Рейнальдо.

— Не знаю, — ответил он озадаченно и пошел за ней.

Ним бесцельно бродил по дому в трансе, не в состоянии поверить, что наделал Бентам.

— Здесь какая-то ошибка, — продолжал повторять он, — мистер Бентам никогда бы вот так не предал нас.

— Да хватит уже! — прикрикнула на него Эмма. — Твой босс был тем еще мерзавцем.

Правда имела немного больше нюансов, подумал я, но то, что я буду приводить аргументы в пользу многогранности моральных качеств Бентама, не сделает меня жутко популярным. Бентам был не обязан отдавать рецепт или вступать в схватку со своим чудовищным братом. Он сделал выбор. В конце концов, он проклял себя, чтобы спасти всех остальных.

— Ему просто нужно время, — сказал Шэрон про Нима. — Слишком много нужно переварить. Бентам одурачил многих из нас.

— Даже тебя? — спросил я.

— Меня в особенности.

Он передернул плечами и покачал головой. Он выглядел запутавшимся и печальным.

— Он снял меня с амброзии, избавил меня от зависимости, спас мне жизнь. В нем было что-то хорошее. Полагаю, из-за этого я не замечал всего остального.

— У него должно было быть хоть одно доверенное лицо, — заметила Эмма, — Ну, вы знаете, приспешник. «Игорь».

— Его ассистент! — воскликнул я. — Кто-нибудь видел его?

Никто не видел. Мы обыскали весь дом, но угрюмый подручный Бентама исчез. Мисс Сапсан собрала всех вместе и попросила Эмму подробно описать его, на случай, если тот вернется.

— Его следует считать опасным, — заявила она. — Если вы его увидите, не вмешивайтесь. Бегите и скажите имбрине.

— Скажите имбрине, — пробормотал Енох. — Неужели она не понимает, что это мы спасли их?

Мисс Сапсан услышала его.

— Да, Енох. Вы были великолепны, все вы. И вы заметно выросли. Но даже у взрослых есть старшие, которые знают лучше.

— Да, мисс, — ответил он пристыжено.

Позже я спросил у мисс Сапсан, как она думает, Бентам планировал свое предательство с самого начала?

— Мой брат в первую очередь был оппортунистом, — ответила она. — Я думаю, какая-то часть его хотела поступить правильно, и когда он помогал вам с мисс Блум, он делал это искренне. Но вместе с этим он готовился предать нас, в случае, если это окажется выгодным для него. И когда я сказала ему, куда он может засунуть свою выгоду, он решил, что этот случай настал.

— Это не ваша вина, мисс С, — откликнулась Эмма. — После того, что он сделал с Эйбом, я бы не простила его тоже.

— И все же я могла бы быть добрее, — она нахмурилась, ее взгляд блуждал. — Отношения между братьями и сестрами подчас бывают сложными. Иногда я задаюсь вопросом, могли ли мои собственные действия как-то повлиять на те пути, что выбрали мои братья? Могла ли я быть для них лучшей сестрой? Возможно, что как юная имбрина, я была слишком сосредоточена на себе.

Я возразил было:

— Мисс Сапсан, это…, — но остановил себя от использования слова «абсурд», потому что у меня никогда не было брата или сестры, так что возможно это и не было.

* * *

Позже мы отвели мисс Сапсан и еще несколько имбрин в подвал, чтобы показать им центральную часть Панпитликума. Я чувствовал своего пустó ту внутри батарейного отсека, он был слаб, но жив. Мне стало ужасно жаль его, и я спросил, можем ли мы его вынуть, но мисс Сапсан сказала, что пока необходимо, чтобы машина работала. Наличие под одной крышей такого количества доступных петель позволит быстро разнести весть о нашей победе по всему странному миру, оценить ущерб, нанесенный тварями, и начать восстановление.

— Я надеюсь, вы понимаете, мистер Портман, — подытожила она.

— Понимаю…

— Джейкоб питает слабость к этой пустó те, — вставила Эмма.

— Ну…, — слегка смутившись, пробормотал я, — он был моим первым.

Мисс Сапсан странно посмотрела на меня, но сказала, что сделает все возможное.

Раны от укусов стало невозможно дальше игнорировать, так что мы с Эммой встали в очередь к Матушке Пыль, которая тянулась от импровизированной клиники на кухне по всему коридору. Было удивительно наблюдать, как человек за человеком, хромая, заходили внутрь, избитые и покрытые синяками, баюкая сломанный палец, или слегка контуженые, или, как в случае с мисс Шилоклювкой — с застрявшей в плече пулей из антикварного пистолета Каула, и уже буквально через пару минут они бодро выходили оттуда здоровее прежнего. На самом деле они выглядели настолько хорошо, что мисс Сапсан отвела в сторонку Рейнальдо и попросила его напомнить Матушке Пыль, что ее ресурс не возобновляем, и чтобы она не расходовала себя на легкие ранения, которые прекрасно заживут и сами по себе.

— Я и сам пытался сказать ей это, — ответил он, — но она — перфекционист. Она не желает даже слушать меня.

Так что мисс Сапсан пошла на кухню, чтобы лично поговорить с ней. Она вышла оттуда через пять минут, выглядя слегка сконфуженной; несколько порезов, что были на ее лице, исчезли бесследно, а ее рука, которую она не могла опустить прямо с тех пор, как Каул швырнул ее о стену в той пещере, свободно раскачивалась на своем месте.

— Что за упрямая женщина! — объявила она.

Когда подошла моя очередь, я чуть было не отказался от лечения — на ее целой руке остались только большой и указательный пальцы. Но едва она взглянула на кривой, покрытый запекшейся кровью след от укуса на моем животе, то чуть ли не силой погнала меня к койке, которую они поставили возле раковины. В рану попала инфекция, сказала она мне через Рейнальдо. На зубах пустó т полно опасных бактерий, и без лечения я серьезно заболею. Так что я уступил. Матушка Пыль нанесла свой порошок на мое туловище, и через несколько минут я почувствовал заметное улучшение.

Прежде чем уйти я снова рассказал ей, как много значила ее жертва, и как та ее частица, что она дала мне, спасла нас.

— Честно, без того пальца я бы никогда не смог…

Она отвернулась, как только я начал говорить, словно слова благодарности жгли ей уши.

Рейнальдо поспешил выпроводить меня:

— Прошу прощения, у Матушки Пыль еще много пациентов.

Эмма встретилась со мной в коридоре.

— Ты выглядишь прекрасно! — воскликнула она. — Хвала птицам, а то я уже начала волноваться за тот укус…

— Не забудь рассказать ей про свои уши, — напомнил я.

— Что?

— Твои уши, — повторил я громче, указывая на них.

У Эммы не переставало звенеть в ушах, с тех пор как мы покинули библиотеку. Из-за того, что ей пришлось поддерживать руками огонь, чтобы освещать нам путь, пока мы убегали, она не могла заблокировать тот ужасный грохот, который в буквальном смысле был оглушающим.

— Только не упоминай про палец.

— Про что?

— Палец! — повторил я, выставив свой палец. — Он ее сильно задевает, извиняюсь за каламбур…

— Почему?

Я пожал плечами:

— Понятия не имею.

Эмма зашла в кухню. Три минуты спустя она вышла, щелкая пальцами возле ушей.

— Потрясающе! — воскликнула она. — Слышно просто отлично!

— Слава богу, — откликнулся я. — Орать не очень то весело.

— Ага. А я упомянула про палец, кстати.

— Что?! Зачем?

— Из любопытства.

— И?

— У нее задрожали руки. Она пробормотала что-то, что Рейнальдо не стал переводить, и он практически выгнал меня вон.

Мы, наверное, продолжали бы обсуждать эту тему и дальше, если бы не были такими уставшими и голодными, и если бы в этот момент наши ноздри не защекотал запах еды.

— Все к столу! — крикнула в коридор мисс Королек, и разговор был отложен.

* * *

Когда наступила ночь, мы собрались на ужин в библиотеке Бентама — единственной комнате, которая была достаточно большой чтобы комфортно вместить всех нас. Там был разожжен камин и расставлен ужин, из еды, подаренной благодарными местными жителями: здесь были и жареный цыпленок и картофель, и дичь, и рыба (от которой я на всякий случай воздержался, поскольку она, скорее всего, была выловлена в Канаве). Мы ели и болтали, и пересказывали наши приключения за последние несколько дней. Мисс Сапсан слышала лишь немного о нашем путешествии из Кэрнхолма в Лондон, и по разбомбленному Лондону в поисках мисс Королек, и хотела знать все до последней детали. Она была великолепным слушателем, всегда смеялась в забавных местах и испуганно ахала к нашему удовольствию на наших красочных описаниях драматичных моментов.

— И потом бомба упала прямо на пустó ту и разнесла ее на мелкие кусочки! — выкрикнула Оливия, выпрыгивая из своего кресла, пока живо пересказывала этот момент. — Но на нас были странные свитера мисс Королек, и поэтому осколки не убили нас!

— Боже мой! — ахнула мисс Сапсан. — Вот уж действительно повезло!

Когда наши рассказы были окончены, мисс Сапсан сидела безмолвно какое-то время, изучая нас со смешанным выражением грусти и изумления.

— Я очень, очень горжусь вами, — произнесла она, — и очень сожалею обо всем том, что случилось. Я даже не могу вам сказать, как бы мне хотелось, чтобы это я была там с вами, а не мой коварный брат.

Мы почтили минутой молчания Фиону. Она не умерла, настаивал Хью, а просто заблудилась. Деревья смягчили ее падение, сказал он, и она, возможно, бродит по лесу где-нибудь неподалеку от зверинца мисс Королек. Или ударилась головой, пока летела, и забыла, откуда она пришла. Или спряталась…

Он оглядел нас с надеждой во взгляде, но мы отводили глаза.

— Она еще объявится, — утешила его Бронвин.

— Не вселяй в него ложную надежду, — возразил Енох. — Это жестоко.

— Что ты знаешь о жестокости, — откликнулась Бронвин презрительно.

— Давайте сменим тему, — вмешался Гораций. — Я хочу узнать, как пес спас Джейкоба и Эмму в подземке.

Эддисон бодро запрыгнул на стол и начал рассказ, но он приукрасил историю таким количеством отступлений о своем героизме, что Эмме пришлось взять дело в свои руки. Вместе она и я рассказали им, как нашли путь в Акр Дьявола, и как с помощью Бентама мы спланировали и осуществили свое мини-вторжение к тварям. А затем они завалили меня вопросами — всем хотелось побольше узнать о пустó тах.

— Как ты научился их языку? — спросил Миллард.

— На что это похоже, когда ты управляешь ими? — спросил Хью. — Ты представляешь себя одним из них, как я с пчелами?

— Это щекотно? — спросила Бронвин.

— Тебе никогда не хотелось оставить себе одну как домашнее животное? — спросила Оливия.

Я отвечал, как мог, но чувствовал, что мне тяжело подбирать слова, так как мою связь с пустó тами было непросто описать, это как если бы вспоминать наутро приснившийся ночью сон. К тому же я постоянно отвлекался на мысль о разговоре, который мы с Эммой до сих пор откладывали. Когда я закончил, я встретился с Эммой взглядом и кивком указал на выход из комнаты. Мы поднялись и извинились. Пока мы шли к двери, я чувствовал, что все взгляды в комнате направлены на нас.

Мы нырнули в освещенную лампой гардеробную, заваленную пальто, шляпами и зонтами. Это было тесное и не очень-то удобное место, но оно было, по крайней мере, уединенное, такое, где мы могли поговорить, без риска быть прерванными или услышанными. Внезапно я почувствовал какой-то иррациональный ужас. Мне предстояло сделать трудный выбор, с которым я не был в полной мере готов столкнуться до этих пор.

Мы молчали какое-то время, глядя друг на друга. Обилие ткани так приглушило все звуки в комнате, что мне казалось, я слышу, как бьются наши сердца.

— Итак, — начала Эмма, потому что, конечно же, именно она начала бы первой. Эмма — всегда прямолинейна, и никогда не боится неловких моментов. — Ты останешься?

Я не знал, что я скажу, пока эти слова не покинули мой рот. Я действовал на автопилоте, без фильтра:

— Я должен увидеться с родителями.

Это была неоспоримая правда. Они были обижены и напуганы, и совершено не заслужили такого обращения, и я уже оставил их в подвешенном состоянии слишком надолго.

— Конечно, — ответила Эмма. — Я понимаю. Конечно ты должен.

Так и не заданный вопрос повис в воздухе. Увидеться с родителями — это только полумера, а не ответ. Я увижусь с ними, конечно. А потом что? Что я скажу им?

Я попытался представить, как я рассказываю родителям правду. В этом плане телефонный разговор, который состоялся между мной и отцом в подземке, был лишь прелюдией к грядущему аттракциону. Он спятил. Наш сын безумен. Или на наркотиках. Или не только на наркотиках.

Нет, правда не пойдет. Тогда что? Я увижусь с ними, заверю их, что я жив и здоров, сочиню историю о том, что просто отправился смотреть достопримечательности Лондона, а потом скажу им возвращаться домой без меня? Ха-ха. Они же устроят на меня охоту. Полицейские будут прятаться в кустах в месте нашей встречи. Люди в белых халатах с сетями по размеру Джейкоба. Мне придется убегать. Сказав им правду, я сделаю все только еще хуже. Увидеться с ними только для того, чтобы убежать снова, значит заставить их мучаться еще больше. Но сама мысль о том, что я никогда не увижу родителей, никогда не вернусь домой, не укладывалась у меня в голове. Потому что, если уж быть с собой совсем откровенным, как бы не было больно думать о том, чтобы покинуть Эмму и моих друзей, какая-то часть меня хотела вернуться домой. Мои родители и их мир олицетворяли собой возвращение к вменяемости и предсказуемости, к тому, к чему я стремился после всего этого безумия. Мне нужно было побыть нормальным какое-то время. Перевести дыхание. Всего лишь на время.

Я вернул свой долг странным и мисс Сапсан. Я стал одним из них. Но я был не только одним из них. Я также был сыном моих родителей, и какими бы несовершенными они не были, я скучал по ним. Скучал по дому. Я даже вроде как скучал по своей тупой, обычной жизни. Конечно же, я буду скучать по Эмме больше, чем по любой из этих вещей. Проблема была в том, что я хотел слишком многого. Я хотел обе жизни. Двойное гражданство. Быть странным и узнать все, что только можно узнать о странном мире, и быть с Эммой, и исследовать все петли, которые Бентам собрал в своем Панпитликуме. Но при этом делать и те глупые вещи, которые делают обычные подростки, пока я все еще могу сойти за такого. Получить водительские права. Подружиться с кем-то своего возраста. Закончить школу. Потом, когда мне исполнится восемнадцать, я буду волен идти куда хочу. Или когда хочу. Я смогу вернуться.

Вот в чем была правда, корень и суть всего этого: я не мог провести остаток своей жизни во временной петле. Я не хотел быть странным ребенком вечно. Но однажды, возможно, я смогу стать странным взрослым.

Может быть, если я буду очень осторожным, я найду способ иметь это все.

— Я не хочу идти, — произнес я, — но, думаю, мне, скорее всего, придется, ненадолго.

Выражение ее лица стало ровным.

— Тогда иди, — ответила она.

Меня это задело. Она даже не спросила, что значит «ненадолго».

— Я приеду в гости, — поспешил сказать я. — Я могу вернуться в любой момент.

Теоретически это было правдой: теперь, когда угрозы со стороны тварей больше не существовало, всегда будет, с птичьей помощью, к чему возвращаться. Но я с трудом мог представить, чтобы родители в ближайшее время подписались еще на одну поездку в Великобританию. Я лгал себе. Нам обоим. И Эмма знала это.

— Нет, — ответила она, — я не хочу этого.

Мое сердце ухнуло вниз.

— Что? — тихо спросил я. — Почему нет?

— Потому что так поступил Эйб. Каждые несколько лет он возвращался. И каждый раз он становился старше, а я оставалась прежней. А потом он встретил кого-то и женился…

— Я бы так не поступил, — отозвался я. — Я люблю тебя.

— Я знаю, — ответила она, отворачиваясь. — Он тоже любил.

— Но мы не так… с нами так не произойдет…, — я отчаянно искал подходящие слова, но мои мысли превратились в кашу.

— Но так будет. Ты знаешь, я бы пошла с тобой, если бы могла, но я не могу, я быстро состарюсь. Так что я просто буду ждать тебя. Застывшая в янтаре. Я не смогу так снова.

— Это не продлится долго! Всего пару лет. А потом я смогу отправиться, куда захочу. Я смогу пойти в какой-нибудь колледж. Может быть даже здесь, в Лондоне!

— Может быть, — откликнулась она. — Может быть. Но сейчас ты даешь обещания, которые не в состоянии будешь сдержать, и именно так влюбленным людям становится очень больно.

Мое сердце бешено колотилось. Я чувствовал себя отчаявшимся и жалким. К черту все! Я никогда больше не увижу родителей. Хорошо. Но я не могу потерять Эмму.

— Я не думал, что говорил, — произнес я. — Я не это имел в виду. Я остаюсь.

— Нет, я думаю, ты был честным, — ответила она. — Думаю, если ты останешься, то не будешь счастлив. И в итоге ты станешь винить в этом меня. А это будет самое худшее.

— Нет. Нет, я бы никогда…

Но я уже раскрыл свои карты, и теперь было слишком поздно менять их.

— Ты должен идти, — заявила она. — У тебя есть жизнь и семья. Не предполагалось, что это будет длиться вечно.

Я сел на пол, затем прислонился к стене из пальто и позволил им поглотить меня. На несколько секунд я представил, что ничего этого не происходит, что я не здесь, что весь мой мир состоит из шерсти, темноты и запаха нафталина. Когда я вынырнул снова, чтобы вдохнуть, Эмма сидела, скрестив ноги, на полу рядом со мной.

— Я тоже не хочу этого, — произнесла она. — Но я думаю, я понимаю, почему так должно быть. Тебе нужно восстановить свой мир. А мне — свой.

— Но он и мой теперь тоже, — возразил я.

— Это правда, — она раздумывала некоторое время, теребя подбородок. — Это правда, и я очень сильно надеюсь, что ты в самом деле вернешься, потому что ты стал частью нас, и наша семья уже не будет полной без тебя. Но когда ты это сделаешь, думаю, нам стоит быть просто друзьями.

Я размышлял над этим пару минут. Друзья. Это звучало так блекло и безжизненно.

— Я думаю это все же лучше, чем не разговаривать больше никогда.

— Согласна, — ответила она. — Не думаю, что вынесла бы такое.

Я подполз к ней и обнял за талию. Я подумал, что она, возможно, отстранится, но она так не сделала. Через какое-то время ее голова опустилась на мое плечо.

И мы сидели так еще долго-долго.

* * *

Когда мы с Эммой, наконец, покинули гардеробную, большинство уже спали. Камин в библиотеке прогорел до углей, на тарелках, доверху наполненных едой, остались одни объедки, эхо под высокими потолками разносило довольный храп и бормотание. Дети и имбрины лежали, закутавшись в одеяла, на диванах и кушетках, свернулись на ковре, хотя наверху было полно удобных спален. Едва не потеряв друг друга, они не готовы были пока расстаться, пусть даже и на одну ночь.

Я уйду утром. Теперь, когда я знал, что должно произойти между Эммой и мной, дальнейшее промедление будет лишь мучить нас. Прямо сейчас, однако, нам требовался сон. Сколько времени уже прошло с тех пор, как мы закрывали глаза больше чем на минуту или две? Я не мог вспомнить, чтобы когда-нибудь чувствовал себя настолько измотанным.

Мы набросали в угол несколько подушек и заснули, обнимая друг друга. Это была наша последняя ночь вместе, и я прижался к ней, обхватив ее руками, так словно если я стисну ее в объятьях достаточно сильно, я смогу запечатлеть ее в своей сенсорной памяти. Как она ощущается, как пахнет. Как звучит ее дыхание, когда оно замедляется и становится ровным. Но сон быстро одолел меня, и, казалось, едва я закрыл глаза, как внезапно уже жмурился от яркого желтого дневного света, льющегося в комнату из высоких окон.

Все уже проснулись и бродили по комнате, разговаривая шепотом, чтобы не потревожить нас. Мы поспешно расплели конечности, смутившись из-за отсутствия уединенности, которая давала темнота. Прежде чем мы успели привести себя в порядок, в библиотеку впорхнула мисс Сапсан с кофейником, а следом за ней Ним с подносом кружек.

— Доброе утро всем! Я надеюсь, вы все хорошо отдохнули, потому что у нас много…

Мисс Сапсан увидела нас и остановилась на полуслове, ее брови поползли вверх.

Эмма спрятала лицо:

— О, нет …

От усталости и эмоций прошедшей ночи до меня не сразу дошло, что сон в одной постели с Эммой (даже если это было все, что мы делали) мог оскорбить викторианские чувства мисс Сапсан.

— Мистер Портман, на одно слово, — мисс Сапсан поставила кофейник и поманила меня пальцем.

Похоже, меня ожидает нагоняй. Я встал и расправил помятую одежду, мои щеки пылали. Мне было нисколечко не стыдно, но я не мог не почувствовать себя неловко.

— Пожелай мне удачи, — прошептал я Эмме.

— Не сознавайся ни в чем! — прошептала она в ответ.

Пока я шагал к двери, я слышал за спиной смешки, и кто-то напевал: «Тили-тили-тесто, жених и невеста…»

— Ох, Енох, вырасти уже! — вздохнула Бронвин. — Ты просто ревнуешь.

Я вышел вслед за мисс Сапсан в коридор.

— Ничего не было, — торопливо сообщил я, — просто чтобы вы знали.

— Уверена, что меня это не интересует, — отозвалась она. — Вы покидаете нас сегодня, верно?

— Откуда вы знаете?

— Я может быть, строго говоря, и старая женщина, однако я еще не выжила из ума. Я знаю, вы разрываетесь между вашими родителями и нами, вашим старым домом и новым… или тем, что от него осталось. Вы хотите достичь равновесия без необходимости выбирать ту или иную сторону, и ранить чувства людей, которых вы любите. Но это нелегко. И даже, добавлю я, невозможно. Все обстоит именно так?

— Ну… да. В общем-то, верно.

— И где вы остановились с мисс Блум?

— Мы друзья, — ответил я, это слово далось мне с трудом.

— И вас это не радует?

— Ну, да. Но я понимаю… думаю.

Она вскинула подбородок:

— Правда?

— Она защищает себя.

— И вас, — добавила мисс Сапсан.

— Вот этого я не догоняю.

— Вы очень молоды, Джейкоб. Есть много вещей, которые вы, скорее всего, не «догоняете».

— Не понимаю, причем здесь мой возраст.

— Да при всем!

Она рассмеялась резко и коротко. Но потом увидела, что я действительно не понимаю, и смягчилась немного.

— Мисс Блум родилась почти в начале прошлого века, — произнесла она. — Ее сердце старое и спокойное. Возможно вы переживаете, что она скоро найдет вам замену, что какой-нибудь странный Ромео вскружит ей голову. Я бы на это не рассчитывала. Она выбрала вас. Я никогда не видела, чтобы она была так счастлива с кем-либо. Даже с Эйбом.

— Правда? — переспросил я, и у меня потеплело в груди.

— Правда. Но, как мы уже установили, вы молоды. Вам исполнилось всего шестнадцать, шестнадцать в первый раз. Ваше сердце еще просыпается, и мисс Блум — ваша первая любовь. Так ведь?

Я смущенно кивнул. Но, да, это было несомненно. Любой мог бы это заметить.

— У вас может появиться другая любовь, — продолжила мисс Сапсан. — Юные сердца, как и юные мозги, не могут подолгу концентрировать внимание на чем-либо.

— Не появится, — возразил я. — Я не такой.

Я знал, что это похоже на слова какого-нибудь импульсивного подростка, но в тот момент я был уверен в Эмме, как не был уверен до этого ни в чем другом.

Мисс Сапсан медленно кивнула:

— Я рада это слышать, — ответила она. — Мисс Блум может быть и дала вам разрешение разбить ее сердце, но я не даю. Она очень важна для меня, и даже не в половину такая сильная, какой хочет казаться. Я не могу позволить ей бродить по дому и поджигать все подряд, только потому, что вы поддадитесь жалким чарам какой-то нормальной. Я уже прошла через это, да и у нас попросту нет столько лишней мебели. Вы понимаете?

— Э-э, — пробормотал я, застигнутый врасплох. — Думаю да…

Она подступила ко мне вплотную и повторила низким и твердым голосом:

— Вы понимаете?

— Да, мисс Сапсан.

Она коротко кивнула, затем улыбнулась и похлопала меня по плечу:

— Вот и славно. Отлично поговорили.

И прежде чем я успел что-либо ответить, она уже маршировала обратно в библиотеку, крича: «Завтрак!»

* * *

Я отправился в доки часом позже, сопровождаемый Эммой, мисс Сапсан и всеми нашими друзьями и имбринами в полном составе. Шэрон уже ждал там с новой лодкой, оставшейся от сбежавших канавных пиратов. Последовал долгий обмен объятьями и полными слез прощаниями, который окончился тем, что я пообещал, что приеду и навещу их всех снова (даже если я понятия не имел, как я смогу это устроить в ближайшем будущем, чем оплачу международный перелет, и как уговорю родителей).

— Мы никогда не забудем тебя, Джейкоб! — всхлипнула Оливия.

— Я запишу твою историю для будущих поколений, — пообещал Милард. — Это будет моим новым проектом. И прослежу, чтобы ее включили в новое издание «Историй Странных». Ты станешь знаменитым!

Эддисон подошел к нам с преследующими его двумя медвежатами-гримами. Я не мог сказать, это он усыновил их, или они его.

— Ты четвертый самый храбрый человек, которого я знаю, — произнес он. — Я надеюсь, что мы еще встретимся.

— Я тоже на это надеюсь, — ответил я, и я говорил это от чистого сердца.

— О, Джейкоб, можно мы приедем к тебе в гости? — попросила Клэр. — Я всегда мечтала побывать в Америке.

У меня не хватило духу объяснить ей, почему это невозможно.

— Конечно, — ответил я. — Мне бы очень этого хотелось.

Шэрон постучал шестом по лодке:

— Все на борт!

Скрепя сердце я забрался в лодку, Эмма и мисс Сапсан зашли тоже. Они настояли на том, чтобы остаться со мной пока я не встречусь с родителями, и я не стал спорить. Было бы легче прощаться поэтапно.

Шэрон отвязал лодку, и мы отчалили. Наши друзья махали и кричали нам вслед, пока мы отплывали все дальше от них. Я махал в ответ, но мне было так больно смотреть, как они удаляются, что я прикрыл глаза, пока течение не унесло нас за поворот Канавы и они не пропали из виду.

Разговаривать ни у кого не было желания. В тишине мы смотрели, как мимо проплывают покосившиеся здания и хлипкие мостики. Вскоре мы добрались до точки перехода, и нас грубо всосало в тот же туннель, через который мы прибыли, а затем выплюнуло с другой стороны в душный современный полдень. Обветшалые постройки Акра Дьявола исчезли, на их месте выросли застекленные многоквартирные дома и сверкающие на солнце офисы. Моторная лодка прожужжала мимо.

Звуки занятого, поглощенного заботами современного дня просачивались отовсюду. Звук автомобильной сигнализации. Звонок сотового. Отголоски поп-музыки. Мы миновали расположенный на берегу канала модный ресторан, но благодаря чарам Шэрона, обедающие на открытой террасе даже не заметили, как мы проплываем мимо них. Интересно, что бы они подумали о нас, если бы увидели двух подростков в черном, женщину в строгом викторианском платье и Шэрона в его наряде Мрачного Жнеца, выталкивающего нас с помощью шеста из подземного царства. Кто знает, может современный мир был настолько пресыщен, что никто бы даже глазом не моргнул.

Мои родители — это все же другая история, и теперь, когда мы были снова в настоящем, то, как будет развиваться эта история, начало волновать меня. Они уже думают, что я спятил, или подсел на тяжелые наркотики. Мне повезет, если они не сплавят меня в психлечебницу. Даже если они так и не сделают, я буду исправлять причиненный ущерб годами. Они никогда больше не будут доверять мне.

Но это была моя проблема, и я найду способ уладить ее. Самым простым было рассказать им правду, но опять же, я не мог. Мои родители никогда не поймут эту часть моей жизни, а пытаясь заставить их это сделать, можно довести уже их до психлечебницы.

Мой папа уже знал больше о странных детях, чем это было для него полезно. Он встретился с ними на Кэрнхолме, хотя и решил, что это ему снится. А потом Эмма оставила ему то письмо, и фотографию, где была она с моим дедушкой. И как будто этого было недостаточно, по телефону я прямо так и сказал отцу, что я странный. Это было ошибкой, как я понял, и эгоизмом с моей стороны. А теперь еще я направляюсь на встречу с ними вместе с Эммой и мисс Сапсан.

— А вообще, я тут подумал, — начал я, разворачиваясь к ним, — может быть вам и не стоит идти со мной.

— Почему? — удивилась Эмма. — Мы не состаримся так быстро…

— Я думаю, мои родители не должны видеть меня с вами. Мне и так уже будет достаточно сложно объяснить им все.

— У меня есть некоторые мысли по этому поводу, — ответила мисс Сапсан.

— По какому? По поводу моих родителей?

— Да. Я могла бы помочь вам с ними, если хотите.

— Как?

— Одна из мириадов обязанностей имбрины заключается в том, чтобы улаживать дела с нормальными, которые становятся проблематично любопытными или каким-либо иным образом причиняющими беспокойство. У нас есть способы сделать так, чтобы они перестали быть любопытными, чтобы они забыли, что видели некоторые вещи.

— Ты знала об этом? — поинтересовался я у Эммы.

— Конечно. Если бы не стирание, странные появлялись бы в новостях чуть ли не каждый день.

— Так это… стирает людям память?

— Это больше похоже на избирательное изъятие некоторых неудобных воспоминаний, — пояснила мисс Сапсан. — Это вполне безболезненно и не имеет побочных эффектов. Все же это может показаться вам чересчур экстремальным. Я оставляю это на ваше усмотрение.

— Окей, — ответил я.

— Что, окей? — переспросила Эмма.

— Окей, сделайте, пожалуйста, эту стирающую штуку с моими родителями. Это звучит великолепно. И пока вы будете у них в голове, там есть один момент, когда мне было двенадцать, и я въехал на маминой машине в дверь гаража…

— Давайте не будем увлекаться, мистер Портман.

— Я шучу, — ответил я, хотя это было не совсем правдой. В любом случае, я почувствовал огромное облегчение. Теперь мне не придется провести остаток своей юности, извиняясь за тот случай, когда я убежал, заставил своих родителей думать, что я умер, и чуть навсегда не разрушил их жизнь. Что меня вполне устраивало.