Александр иванович репинецкий

ИСТОРИЧЕСКИЙ ФАКТ И ИСТОРИЧЕСКОЕ СОБЫТИЕ: АНАЛИТИЧЕСКОЕ «ПУТЕШЕСТВИЕ» В ЛАБИРИНТЕ МНЕНИЙ, ОЦЕНОК, СУЖДЕНИЙ (статья вторая)

Авторы данного исследования осветили тему, имеющую богатую историю изучения. Проблема «исторический факт и историческое событие» явно не обделены вниманием как философов, так и историков. Тем не менее, ее исследовательский потенциал не исчерпан. Во второй статье [1] завершается анализ динамика изменения сущности и содержания понятий «исторический факт» в историософии и методологии исторической науки, а также освещается категория «историческое событие» в ее историческом развитии. Приводятся итоговые обобщения. При этом анализируются различные мнения, оценки, суждения. Исследователи осознают, что некоторые их обобщения могут стать поводом для научных дискуссий. Они открыты к ней.

Ключевые слова: исторический факт; историческое событие; Э. Карр, марксизм, философия, история, методология истории, постмодернисты, К.Маркс, Ф. Энгельс, В.И. Ленин, Д.С. Лихачев

Человек не должен всегда быть в мундире своих мнений. Он должен быть внутренне свободным и, если это необходимо, не стыдиться отказываться от своих старых суждений.

Д.С. Лихачев [2]

Необходимо подчеркнуть, что понятие «исторический факт» пытались истолковывать и постмодернисты, для которых в сфере понимания и осуществления историко-научного познания характерно разочарование в глобальных историко-теоретических построениях[3]. Так называемый постмодернистский вызов в историографии поставил под сомнение принципы получения информации об ис­торической реальности. Постмодернисты утверждали, что между свершившимся событием и рассказом историка об этом событии стоит огромная дис­танция, в ходе преодоления которой происходит такое искажение про­шлого, что об его адекватном отражении вообще нельзя говорить. Ис­торический факт отражается в письменном источнике — нарративе, где он уже искажен из-за разной степени осведомленности автора текста, его субъективности и тенденциозности, наконец, из-за его преднамерен­ной лжи или искреннего заблуждения. Чем дальше отстоит само событие от его отражения в нарративе (например, в средневековье большин­ство хроник отделено от описываемых в них событий на несколько де­сятков, а то и сотен лет), тем выше степень погрешности данного от­ражения. Однако искажения нарастают, когда к использованию нарратива приступает историк-интерпретатор.

Во-первых, он выступает как бы соавтором текста, поскольку прочитывает его исходя из своей про­фессиональной подготовки, мировоззрения, исследовательских задач. И смысл, который он извлекает из памятника, может в значительной мере не совпадать с тем, который в него вкладывал создатель.

Во-вторых, в принципе нет уверенности в возможности адекватного истолкования современным историком текста, написанного много столетий назад.

В-третьих, даже если ученый сможет достигнуть максимального пони­мания текста, все равно последний будет стоять неодолимой преградой между историком и фактом, который он изучает. Поэтому постмодер­нисты утверждают, что прошлого как бы не существует, а есть представ­ленное в дискурсе информационное поле, которое, собственно, и есть история.

Авторы данной статьи не решают задачу синтезирования оценочных суждений по поводу постмодернистского вызова в историографии[4], в том числе по проблеме ««исторический факт и историческое событие». Нам представляется, что это — предмет отдельного исследования. Напомним лишь о том, что в ходе обсуждения сложившегося положения на XVIII Междуна­родном Конгрессе исторических наук (1997 г.) был сформулирован такой тезис: то, что история труднопознаваема, еще не означает, что реальность не существует. Есть и прошлое как объективная реальность, и дискурс как независимый исторический фактор[5]. В целом, посмодернистские построения в сфере методологии истории не отличаются строгим структурированием и четкостью[6].

Должную стройность категории «исторический факт» в XX в. пытались придать исследователи, работающие в системе координат марксистской методологии истории (главным образом, советские). Ясно, что они не могли «нырнуть под флажки»[7], и сбросить с себя магические чары стереотипов и догм, утвердившихся после того, как марксово учение, одно из неординарных в сокровищнице мировой социально-гуманитарной мысли, перевели в большевистское измерение. Но это не означает, что к наработкам ученых-марксистов дозволительно нигилистическое отношение. Такая позиция — бегство в прошлое в печально памятные времена «Краткого курса истории ВКП (б)» (только с обратным знаком). И это отнюдь не вызов грядущему.

Уже в 1920-е – 1930-е годы представители молодой исторической науки молодого Советского государства пытались ответить на вопрос: что такое исторический факт? Тогда ученые-марксисты особе внимание заостряли на объективности исторического факта, приводя, к примеру, следующий аргумент: в любом источнике следует видеть не только отражение, но и остаток какого-то исторического явления — не всегда того, которое отражается в нем, но реального и интересного для историка[8].

Причем, М.Н. Покровский (1868 – 1932), видный русский историк-марксист, советский политический деятель, столь рьяно низвергавший «старую буржуазную школу», начиная с С.М. Соловьева (1820 – 1879), В.О. Ключевского (1841 – 1911) и «кончая агентами великорусской буржуазии» М.К. Любавским (1860 – 1936), С.В. Бахрушиным (1882 – 1950), Е.В.Тарле (1874 – 1955) и другими, и интенсивно насаждавший методологию марксизма в молодой советской исторической науке в 1920-е – начале 1930-х годов (за что был, видимо, в благодарность, посмертно ошельмован сталинскими идеологами[9]) утверждал, что необходимо установить между историческими фактами причинно-следственные связи. Пока не установлены реальные связи, не объяснены причины возникновения факта и последствия, из него вытекающие, он (факт) является случайным, необъясненным изолированным, непонятным. И нужно факт объяснить не социологически, а исторически, то есть на основе принципа историзма, показать неизбежность его возникновения в конкретных условиях места и времени, какие факты и события обусловили его появление[10].

Здесь явно чувствуется влияние идей В.И. Ленина (1870 – 1924), который еще до революции 1917 г. сделал интересное методологическое замечание, имеющее отношение к марксистской интерпретации категории «исторический факт»: «Необходимо брать не отдельные факты, а всю совокупность относящихся к рассматриваемому вопросу фактов, без единого исключения, ибо иначе неизбежно возникает подозрение, и вполне законное подозрение, в том, что факты выбраны или подобраны произвольно, что вместо объективной связи и взаимозависимости исторических явлений в их целом преподносится «субъективная» стряпня»[11].

При этом В.И. Ленин придавал большое значение отбору исторических фактов, решительно осуждал тех историков, которые концентрируют свое внимание на незначительных, по его оценке событиях. Он очень резко отозвался, например, о немецком историке Г. Эгельгафе за то, что он с педантичной аккуратностью отмечал даты, относящиеся к коронованным особам, но «не упомянул ни звуком восстания крестьян в Румынии в 1907 году»[12]. Но почему-то вождь большевизма не стал подчеркивать, что здесь налицо и его субъективный подход к отбору исторических фактов и событий. Впрочем, нам, современным историкам ясно, почему В.И. Ленин отобрал исторические факты именно так, как изложено выше: все то же классовый подход к оценке событий и явлений.

Необходимо подчеркнуть то, что М.Н. Покровский отводил неодинаковую роль различным фактам в историческом познании. Зависимость факта от его объективной роли в историческом процессе специально подчеркивалось ученым различными терминами: «факт основной», «факт первостепенный», «факт характерный» и др.[13] В число основных, решающих включались факты, отражающие историю экономических отношений и классовой борьбы, которые действительно определяли сущность тех или иных крупных событий, выражали неизбежность, закономерную обусловленность этих событий, процессов[14]. Как видно, тезис выдержан в духе исторического материализма. Именно из такого тезиса легко перекидывается логический мостик к классовому подходу к оценке событий и явлений и принципу партийности исторической науки, столь любимыми марксистами-ленинцами[15].

При этом марксист М.Н. Покровский усиленно подчеркивал, что «черновая работа» по установлению исторических фактов, требующая немалой затраты труда и времени, сама по себе представляет сложный методологический процесс[16]. Даже при всем критическом отношении к его работам, вряд ли кто из современных историков в данной связи может что-то возразить. Если, конечно, не исповедовать принципы зоологического антикоммунизма. Но тогда это будет уже не наука истории, а дешевое политиканство.

Анализ марксистских интерпретаций категории «исторический факт» показывает, что также уделялось повышенное внимание проблеме познаваемости, достижимости объективной сути исторических фактов. Методологи-марксисты, почерпнув сведения из какого-либо исторического источника, то есть, превратив их в исторический факт, стали рассматривать его как отражение событий и явлений исторической действительности. Пусть оно сложно для понимания, искажено особенностями того или иного источника, но здесь есть закономерности, которые можно выявить[17].

Что характерно: сформированная М.Н. Покровским марксистская историографическая традиция по вопросу об отношении к историческому факту оказала влияние на тех ученых, кто творил уже достаточное количество лет спусти после смерти одного из патриархов-разработчиков методологии советской исторической науки. Так, Ю.П. Францев (1903 – 1969) в 1964 году подчеркивал буквально следующее: «Нет науки истории, которая лишь бы собирала факты. Не вместе с тем науки истории, которая не опиралась бы на факты и только бы повторяла прописные истины о логике исторического факта»[18]. Вряд ли здесь что-то можно поставить под сомнение с точки зрения современного уровня накопления исторических знаний. Но далее ученый выдает позиции применительно к оценке исторического факта, которая напоминает взгляды М.Н. Покровского, особенно в части классового подхода к оценке событий явлений.

Ю.П. Францев, отвечая на им же заданный вопрос, что представляет собой оценка исторического факта, в первую очередь отметил то, что здесь подразумевается «вскрытие действительной объективной связи (вспомним М.Н. Покровского — Г. И., С.П., А.Р.), которая существует между тем или иным фактом и тенденцией развития исторической действительности»[19]. Не может быть научного подхода без того, чтобы факт, вновь добытый или добытый ранее, но неправильно освещенный, не был поставлен в связи с другими фактами и явлениями, сопоставлен с общими тенденциями развития истории, сопоставлен с общими тенденциями развития истории, в первую очередь с ходом классовой борьбы» (разрядка наша. — Г. И., С.П., А.Р.) — полагал ученый.

Разумеется, при установлении сущности и содержания категории «исторический факт» тенденция к излишней категоричности, столь любимой марксистским методологами советской исторической науки, имела устойчивый характер. Так, А.П. Пронштейн (1919 – 1998) в своем учебнике выдал такое безапелляционное суждение: нет никаких объективных препятствий для познания исторической действительности по фактам и явлениям, «сохранившимся в источниках. Не имеется для этого препятствий и субъективного характера»[20].

Здесь явное сходство с вульгарным эмпиризмом историков XIX в. Даже для ортодоксального марксизма-ленинизма утверждение А.П. Пронштейна звучит исключительно категорично. Особенно в части то, что нет «препятствий субъективного характера» для познания исторической действительности. А как быть с личностью ученого? Именно поэтому, к примеру, советский историк А.Некрич (1920 – 1993) набрался гражданской и научной смелости и в свое время «нырнул под флажки»[21] — дал свою оценку историческим фактам по проблеме начала Великой Отечественной войны[22] (за что и был ошельмован идеологами правившей в СССР компартии[23]).

В целом, ученые-марксисты, анализируя категорию «исторический факт», исходили из материалистического понимания истории, четко обоснованного классиками марксизма-ленинизма[24], а также из неукоснительного соблюдения принципов классового подхода к оценке событий и явлений и партийности исторической науки. Так, И.Д. Ковальченко, (1923 – 1995), маститый советский (российский) методолог исторической науки, писал об ответственности историка за объективность процесса формирования фактов. «Эта ответствен­ность, как субъективное явление, касается, прежде всего историков-марксистов, ибо их партийно-классовые позиции таковы, что они не просто допускают, но и требуют соблюдения объективности в лю­бом, в том числе и историческом, исследовании»[25]. Отступать здесь было нельзя ни на йоту. Следовательно, для них исторически факт как объект исследования существует вне зависимости от сознания историка.

Исторический процесс представляет собой цепь взаимосвязанных фактов, сам по себе может рассматриваться как исторический факт. Следовательно, всякая объективная реальность есть исторический факт. Объективность же отбора фактического материала целиком зависит от общего мировоззрения историка. Исторический факт, «проходя через призму человеческого восприятия, не меняет своей сущности, остается объективной реальностью». Такую позицию сформулировал Е.М. Жуков (1907 – 1980)[26]. Ее можно расценивать как своего рода методологический синтез методологических наработок предшественников в рассматриваемой сфере. Ясно, что на данном синтезе есть налет марксистско-ленинской ортодоксии. Правда, несколько смягченной, более гибкой, нежели той, которую введи в научный оборот в 1930-е годы. Подобную оценку можно дать и следующему тезису И.Д. Ковальченко: «Ис­торические факты неповторимы лишь на единично событийном уровне, но на уровне функционирования и развития общественных систем им имманентно присуща повторяемость»[27].

А.П.Пронштейн и И.Н. Данилевский (1953) выделяли три категории исторических фактов: 1) объективно существующие факты действительности, находящиеся в определенных пространственно временных рамках и обладающие материальностью (исторические события, явления и процессы как таковые); 2)факты, отраженные в источниках, информация о событии; 3) «научные факты», добытые и описанные историком. «Научные факты», по их мнению — это уже не само событие, а отражение его в специфической форме – в форме «доказанного знания», которое отражает «конкретный ход развития человеческого общества как закономерный процесс»[28]. Между тем, здесь можно привести возражение, данное современным исследователем Л.И. Кузевановым: «Но ведь факты, отраженные в источниках, также уже «не само событие». И почему развития человеческого общества — это обязательно «закономерный процесс»? [29]. По нашему суждению, возражение довольно весомое.

Однако, критикуя ортодоксальные методологические марксистские позиции советских ученых, не следует забывать, что иногда здесь рождались неординарные обобщения. Так, Е. М. Жуков писал: «Сама процесс отбора фактического материала предполагает наличие не только чисто профессиональной квалификации, но и теоретической концепции или гипотезы, существенно влияющей на процесс отбора. Нередко приходится проводить различие между «историческим фактом» и «понятием, с которым приходится сталкиваться историку»[30].

Отличается четкой структурированностью и классификация исторических фактов, предложенная видным советским методологом истории М.А. Баргом (1915 – 1991). В его интерпретации понятие «исторический факт» имеет несколько значений. Первое значение — исторический факт, как фрагмент исторической действительности, имеющий «хронологическую завершенность и онтологическую неисчерпаемость». Второе значение — «сообщение источника»; третье — «научно-исторический факт» — в его «познавательной незавершенности, в содержательной изменчивости, кумулятивности, способности к бесконечному обогащению и развитию» вместе с развитием самой «исторической науки». Кроме того, М.А. Барг квалифицировал еще одну разновидность исторического факта — «факты-грани» («связи») Именно в выявлении «новых, ранее неизвестных сторон, связей, сцеплений, переходов», число которых бесконечно, ученый видел возможность дальнейшего прогресса исторического познания[31].

И.Д. Ковальченко, в развитие классификации М.А. Барга, обратил внимание на то, что применительно к фактам исторической действительности существен вопрос о «простых«и «сложных» фактах. Наличие сложных исторических фактов ставит перед историка­ми задачу их обоснованного выделения в исследовательской практи­ке. Критерий здесь один — учет той качественной определенности, которая присуща всем фактам исторической действительности. Это требует установления тех пространственных и временных границ, в которых заключена качественная определенность того или иного сложного исторического факта[32].

Не может не интересовать современных исследователей рассматриваемой проблемы и неординарное утверждение И.Д. Ковальченко о том, что исторические факты чрезвычайно многообразны по простран­ственно-временной протяженности (факты простые и сложные), по предметной содержательности (факты экономической, социальной, политической, культурно-идеологической жизни и т.д.) и по системе присущих им взаимосвязей. «Любой исторический факт всегда нахо­дится в системе других фактов и взаимодействует с ними. Поэтому при инвариантности каждого отдельного выражения исторического факта система этих выражений является поливариантной, т.е. мно­гозначной. Это служит объективной основой для разного «видения» исторических фактов познающим субъектом-историком. Но от ис­торика зависит лишь выбор угла зрения на факт, но не его реальное содержание, которое объективно»[33].

И.Д. Ковальченко принадлежит тонкое методологическое замечание о том, что истинный смысл исторических фактов и их по­нимание и оценка современниками очень часто не совпадают. «Но какими бы ни были иллюзии современников о своей эпохе, они яв­ляются реальными историческими фактами, с которыми приходит­ся иметь дело историку»[34]. Думается, что здесь содержится достойный контрответ носителям постмодернистских крайностей в суждениях о проблеме исторического факта.

Дает повод для переосмысления и такая позиция: следует делать различие между «фактом — объективной реальностью» и «фактом — предметом исследования», «научным фактом». «Научный факт — это уже не само событие, а отражение его в специфической форме»[35].

И, наконец, будем помнить, что в именно советской исторической науке родился удивительно тонкий синтез, автор которого А.Я. Гуревич: «Нельзя согласиться с оценкой исторического факта как твердого ядра в окружающей его мякоти противоречивых интерпретаций... Научный факт неотделим от его интерпретации, понятие факта включает в себя и его интерпретацию»[36].

Следует подчеркнут то, что рассматриваемая проблема находилась в поле зрения и историков-марксистов из стран социалистического содружества. Так, болгарский ученый Н. Ирибаджаков писал, что историческое прошлое существует как объективная реальность не только в вещественных останках его материальной и духовной культуры. «Бесчисленными способами оно вплетено в ткань современности как объективная реальность»[37]. Например, войны закончились, но сохранились передвинутые ими границы и порожденные ими реваншистские, пацифистские и другие настроения масс. Вот и вырисовывается перспектива, в которой объективная сторона исторического факта проверяется и поддерживается, в конечном счете всей жизненной практикой человечества (разумеется, это не гарантирует бесспорности каждого отдельного решения)[38]. Но при внимательном прочтении выходит, что болгарский ученый-марксист поддержал старую идею эмпиристов, что факты существует «объективно и независимо от интерпретации историка». Отрицать эту идею, по Ирибаджакову, могут только приверженцы субъективного идеализма[39].

Думается, что на ученого, изложившего такой взгляд, оказало влияние то, что в марксисткой методологии истории всегда имеется приверженность к схематизму, усиленная классовым подходом к оценке событий и явлений. Если безоговорочно согласиться с приведенным выше утверждением Н. Ирибаджакова, то логично будет: проигнорировать сложность исторического факта; не учитывать того обстоятельства, что исторические факты черпаются из исторических источников, которые, в свою очередь, содержат информацию о событиях прошлого в опосредованном виде, приходится много поработать, чтобы расшифровать закодированную в исторических источниках информацию.

Нельзя классифицировать иначе, как оригинальные рассуждения по поводу исторического факта, автор которых польский историк-марксист Е. Топольский (они несколько выпадают из ортодоксальной схемы марксисткой методологии истории). Ученый предложил представить исторические факты как динамически-целостную систему (холизм) и подчеркнул, что они находятся в состоянии постоянного изменения. «Возникает вопрос, — пишет ученый, — в какой момент мы имеем дело с данным фактом, а в какой — уже с другим»[40]. Если, по Топольскому, исторические факты соподчинить в систему, то понятие «историческая система» станет широким и разнообразным. В нее можно включить и общественно-экономическую формацию, и Пелопонесскую войну, и мануфактуру XVIII века, и крестьянское хозяйство. Именно введение понятия «системы» позволит объединить статическую и динамическую точку зрения на исторический факт[41].

Между тем, подобные взгляды подвергались относительно мягкой критике в советской историографии. Так, Е.М.Жуков, соглашаясь, в основном с Е.Топольским, отмечал, однако следующее: холизм, то есть единство объекта изучения, не меняет положения, что каждый исследователь, прикасающийся к материалу, не способен исчерпать все его стороны. «К одному тому же объекту можно подойти с разных позиций, рассматривать их в различном ракурсе в зависимости от той конкретной задачи, которую ставит перед собой исследователь»[42].

Такой взгляд Е. М. Жукова, во-первых, уже явно не может классифицироваться как сугубо ортодоксально-марксистской, во-вторых, советский историк, критикуя польского коллегу, не отметил, что Е. Топольский утверждал буквально следующее: «Историк получает сведения, нагруженные интерпретацией его информатора, зависимые от уровня знаний и системы ценностей последнего»[43]. Кроме того, Е.М. Жуков подверг уже более жесткой критике другое утверждение Е. Топольского о том, что ученый является в известной мере творцом исторических фактов[44]. По мнению оппонента польского ученого-марксиста, последний допускает «некоторую уступку субъективистским взглядам»[45].

Таким образом, методологи-марксисты признают сложность понятия «исторический факт». В то же время, у них налицо нетерпимость к так называемым взглядам буржуазных ученых, особенно, в части субъективного восприятия анализируемой категории.

Анализ показывает, что в начале XXI в. отечественные ученые продолжают попытки углубиться в природу исторического факта с точки зрения гносеологии. Например, Ю.И. Семенов пишет, что факты, с одной стороны объективны, а с другой — существуют в сознании человека. Факт есть момент действительности, вырванный из нее и пересаженный в сознание, точнее, в мышление человека. Установление факта есть вырывание момента действительности из самой действительности. Познание мира с неизбежности предполагает на первых порах его раздробление ее на фрагменты. В результате никакая, даже самая большая совокупность фактов не может дать целостного знания о реальности. Груда обломков мира не есть мир. Чтобы возникло целостное представление о мире, необходимо факты объединить, связать друг с другом. А это предполагает познание связей, существующих в реальности. Только тогда мир будет воссоздан в сознании и предстанет в нем таким, каким он является в действительности.

Получив в свое распоряжение факты, люди начинают их так или иначе упорядочивать: классифицируют, обобщают, расставляют их во времени и пространстве. Но все это пока еще не объединение фактов, а лишь создание условий для него. Объединение начинается тогда, когда вскрываются более глубокие, чем пространственные и временные, отношения между моментами действительности, и каждый факт предстает не изолированно, а в связи с целым рядом других таких же фрагментов. Выявление связей между фактами обычно именуется их истолкованием (интерпретацией), а результат этого процесса — пониманием фактов, а тем самым и их объяснением[46].

В целом, аналитический материал, изложенный выше, дает основания для следующего обобщения: исторический факт, с точки зрения гносеологии, имеет сложную структуру его познания. Вначале исследователю приходится разбираться с анализируемой категории, исходя из того, что она есть ничто иное, как явление прошлого. Затем приходит осознание того, что исторический факт — это не просто явление прошлого, но и его восприятие автором источника, откуда тот почерпнут. Затем исследователь, выражаясь юридическим языком, работает со «свидетельским показаниями источника», откуда почерпнут исторический факт (дорос этот часто проводится с пристрастием). И, наконец, ученый преподносит исторический факт в качестве научных данных, пополняя сокровищницу исторических знаний человечества. Ясно, что на любом из этих гносеологических этапов познания исторической истины возможны искажения, дезинформации, да и просто преднамеренные фальсификации. Вот почему сегодня становится особо значимым компаративистский подход в методологии истории.

Непростая диалектика просматривается и при анализе категории «историческое событие».

Она детерминируются, во многом тем, самое непосредственное выражение деятельность человека находит в исторических событиях. Именно они лежат в основе истории как социальной реальности, как реального процесса. Постоянно сменяя друг друга в пространственно-временном континууме, исторические события формируют процесс социального развития общества. Исторические события — это некие точки, фрагменты социальной реальности, которые происходили и происходят благодаря действиям человека. Именно человек совершает действие, и он же его изучает[47].

У нас имеется неординарная точка зрения трактовка категории «событие», данная видным английским философом-методологом науки А. Н. Уайтхедом (1861 – 1947): «Я даю имя «событие» пространственно-временному происшествию»[48]. Но такая философская максима не возводится в абсолют. Дело в том, что в философии, что выше отмечалось, одно из значений понятия «факт» — синоним понятий истина, событие, результат. Между тем, понятие «событие» имеет боле широкий спектр толкований: природное явление (геологическое, физическое, биологическое, экологическое, космологическое и т. п.); событие историческое; событие психо-биографическое («история жизни»), мировое событие (катастрофы, войны, эпидемии); событие в статусе происшествия или случая (событийность повседневного опыта)[49].

Видимо, поэтому в современной литературе по методологии истории можно встретить дефиниции, в которых категория «исторический факт» расшифровывается в качестве «события или явления исторической действительности»[50]. Хотя подобная синонимичность устраивает не всех исследователей: предпринимаются попытки разведения понятий «исторический факт» и «историческое событие»[51]. Так, украинский философ А. М. Еременко в авторской классификации выделяет три типа событий, которые имеют значение для воссоздания социальной реальности прошлого: природные, трансцедентные и социальные. Природные делятся на физические (затмение солнца, ураган и пр.) и биологические (рождение, болезнь). Первые ученый называет «квазиисторическими», то есть такими, в которых действует природа, а воспринимает действие человек. Под трансцендентными событиями понимаются явления, откровения, вмешательство трансцедентных субъектов. Однако наиболее важными для исторической науки являются события социальные, собственно исторические, то есть те, в которых действует и воспринимает действие человек[52].

В то же время, А.М. Еременко рассматривает категорию «событие» в значении «человеческое действие», полагая, что именно тогда оно и являет собой историю. Историческое событие понимается при этом как изменение существующих социальных условий, которое есть результатом действий, осуществленных индивидом или социальной группой. Ему присуща относительная самостоятельность, целостность и значимость для хода исторического процесса[53]. При этом под значимостью понимается степень изменения этим событием системы условий[54]. Традиционно к числу важных историки относят политические события (возникновение и падание государств и др.), отчасти — биологические (смерть)[55].

Но здесь представлен взгляд современного философа. И, как представляется авторам данной статьи, он излишне заформализован. Историк-методолог может усмотреть здесь элементы излишней категоричности. Хотя, он не может не учитывать изложенное выше. Точно так же, как и такую философскую конструкцию: «факты» никогда полностью не идентифицируются с «событиями». Относясь к наблюдаемому миру, факты не могут стать объектом наблюдения: можно быть свидетелем события, но нельзя быть свидетелем факта.... Имя факт ориентировано на мир знания, то есть на логическое пространство, организованное координатой истины и лжи, имя событие ориентировано на поток происходящего в реальном пространстве и времени. «В структуре факта (как и в пропозиции) присутствует связка, в структуре события ей нет места» [56]

Имеются здесь и другие подходы. Так, канадский философ У. Дрей (1921) выделяет несколько уровней отбора исторических событий. На первом из них должны быть выявлены типы человеческих действий и опыта, находящиеся в фокусе внимания исследователя: но, к примеру, политическая история диктует свой выбор событий, а экономическая — свой, не говоря уж об исторической психологии. На втором уровне представлена оценка прошлого, но не только интеллектуальная, прагматическая, моральная. Здесь играет роль репрезентативность события, его способность стать причиной, симптомом новых событий[57]. Между тем и подобный подход повергался критике за то, что при нем невозможно однозначно определить объективные признаки значимости события. Такая значимость может быть представлена как точка пересечения интерпретации и объективности[58].

В то же время, В.З. Демьянков предлагает различать: 1) событие как идею; 2) собственно событие или референтное событие; 3) текстовое событие[59]. Но здесь представлена семантика исследуемой нами категории. Его можно учитывать, с точки зрения авторов данной статьи, больше в контексте историософии, нежели собственно методологии истории.

Четко определись в отношении к историческим событиям в свое время классики марксизма: «Имеется бесконечное количество перекрещивающихся сил, бесконечная группа параллелограммов сил, и из этого перекрещивания выходит одна равнодействующая — историческое событие», — писал Ф.Энгельс (1820 – 1896)[60]. А для К. Маркса (1818 – 1883) общество представляло «не твердый кристалл, а организм, способный к превращениям и находящийся в постоянном процессе превращения»[61].

Такая позиция стала основополагающей на долгие годы для советских историков. Например, видный советский методолог исторической науки А.И. Данилов (1916 – 1980) писал: «Исторический мир — мир событий. Там, где их нет, нет и изменения, движения, развития, а, следовательно — и истории как действительности. Историческая реальность выступает перед тем, кто обращается к ее рассмотрению, прежде всего как совокупность множества «событий». Конечно, разные историки будут различно их оценивать: один будет понимать их как изолированно существующие явления, другой — как взаимосвязанные и взаимообусловленные, третий — как выражение определенных закономерностей, толкуемых материалистически или идеалистически, и т. д.»[62].

Что характерно: А.И. Данилов разводит понятия «исторический процесс» и «историческое событие» в жесткой системе координат материалистического понимания истории: «Процесс не тождествен с событиями, его составляющими. Но это не означает, что в исторической действительности тот или иной процесс может протекать в каком-либо ином выражении, кроме событий и их результатов»[63]. Можно, конечно, дискутировать по данному, но нельзя не отметить, что он несет в себе солидное методологическое «рациональное зерно». Тем более, если вспомнить, в контексте вышеизложенного об одном неординарном методологическом замечании Ф. Энгельса: ««... Материалистический метод превращается в свою противоположность, когда им пользуются не как руководящей нитью при историческом исследовании, а как готовым шаблоном, по которому кроят и перекраивают исторические факты»[64].

Существует в историографии и такая крайность: некоторые представители квантитативной историографии (Франция)[65] в конце 1940-х — 1970-х гг. полагали, что следовало бы вообще устранить понятие «событие» из исторической науки. Взамен предлагается ввести категории «ряд» и «серия», которые выстраиваются не посредством исторических событий и фактов, а через статистику, которая позволяет с никогда ранее недостижимой точностью измерить поток жизни[66].

Однако здесь нельзя не привести критическое утверждение польского историка-марксиста Ц. Бобинской, считавшей, что одностороннее предпочтение статистических данных может привести историка к игнорированию качественных изменений, которые на стадии возникновения этими данными не улавливаются[67]. И, критикуя крайности квантитативной историографии, польский историк не без иронии замечает что те, кто стремится изгнать события как категорию познания из исторической науки «в теории, продолжают иметь с ними дело в практике исторического исследования»[68]. С подобной критикой авторы данной статьи вполне солидаризируются.

Известный английский историк Хайден Вайт (Уайт) считает, что отношение историка к событиям во многом объясняет кризис исторической науки, в который она вступила в начале прошлого века. Ученый рассматривает гипотетический спор между историком и философом истории, который утверждает, что у истории есть только одна фабула, которую должен изложить историк. Философ, по мнению Х. Вайта, может упрекнуть историка в том, что последние придают событиям разные значения, наделяют одни и те же события различной степенью значимости. Автор наглядно показал это на разновариантной линейки событийного ряда одного и того же явления[69]. Так, история Великой Французской революции у Мишле рассматривается как драма романтика, а у его современника Токвиля как ироническая трагедия[70]. Таким образом, считает Х. Вайт, наше понимание прошлого увеличивается в той степени, в которой историк сочинил об этом прошлом. Это отношения к событиям и стали фактором, определившим кризис истории.

Следует подчеркнуть то, что в методологии истории относительно категории «историческое событие» имеется небезынтересное, на наш взгляд, мнение по поводу интерпретации анализируемого понятия. Предполагается разделение его внешней стороны и внутреннего содержания[71], которые, в то же время, рассматриваются во взаимосвязи. Внешняя оболочка имеет отношение к физическим процессам, а внутренняя может быть описана исключительно при помощи «категорий мысли». Получается, что изучение внутреннего содержания события предполагает его соотнесение с определенным социально-историческим контекстом. По этой причине «нечто, имевшее место» часто может быть названо историческим событием только спустя некоторое время, когда его результаты, последствия станут очевидными.

Всю сложность диалектики интерпретации внутренней и внешней стороны исторического события подчеркнул в свое время Р. Дж. Коллингвуд (1889 – 1943), британский философ-неогегельянец и историк, специалист по древней истории Британии (см. табл.1).

Таблица 1