Студопедия

Главная страница Случайная страница

КАТЕГОРИИ:

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Глава 16. Поездка в Ригу вышла далеко не такой, как предполагали ее наши путешественники






Поездка в Ригу вышла далеко не такой, как предполагали ее наши путешественники. Ехали они не вместе, так как Лаврик поехал только на следующий день, чтобы не возбуждать лишних разговоров и подозрений. Он выдумал какой-то неудачный предлог, вздорность которого при желании всегда можно было обнаружить, и поехал ночью, всю ночь не смыкая глаз и думая не столько с радостною тревогою, сколько с беспокойным удивлением о предстоящем свидании.

Поминутно начинался дождь, чередуясь с ветреными, ясными минутами, мостовые и зонтики блестели черной мокротой, и Лаврик подумал, глядя на один из дамских зонтиков, поднятый выше других: «Это, наверно, Лелечка! Она встала на цыпочки, чтобы лучше видеть, а потому подняла зонтик».

Но это была не Елена Александровна, а высокая, белокурая немка; она встретила старого, хромого господина и поехала с ним, оживленно, но как-то нерадостно говоря по-немецки.

Гостиницу Лаврик нашел скоро. Елена Александровна, несмотря на ранний час, уже встала, но кофе еще не пила, очевидно, поджидая Лаврика. Стояло две чашки и двойное количество булок и ветчинных ломтей. Из открытого окна, около которого было сделано возвышение вроде амвона, доносились голоса, какой-то мокрый стук экипажей и теплый запах листьев бульвара. Елена Александровна смотрела из окна, когда подъезжал Лаврик с своей маленькой сумочкой, без постельного белья и полотенец, но Лаврик этого не заметил, слишком занятый тем, чтобы правильнее объясняться по-немецки с швейцаром.

— Рядом номера не нашлось, обещали перевести к вечеру.

— Досадно, что идет дождь… Я так рассчитывала на эту неделю… Вы теперь отдохните, вы, наверное, не спали? К завтраку встанете… Я тоже прилягу.

— Я почему-то думал, что вы будете меня встречать… Так, конечно, гораздо лучше.

— Кушайте, кушайте, не стесняйтесь! После завтрака пойдем в старый город… Рядом стояло какое-то семейство с маленьким, а теперь будете жить вы: тоже вроде маленького.

Как ни странно, но Лаврик чувствовал себя гораздо стесненнее и более робко, нежели в Петербурге. Они даже, кажется, не поцеловались при встрече. Елена Александровна была тоже не то усталая, не то рассеянная. Очевидно, она сама сознавала это и старалась быть нежной какою-то извиняющейся нежностью.

— Ну, полно болтать! возьмите ванну и сосните часа три. Я и сама лягу… Как хорошо, милый, что вы приехали!

Она говорила так, будто уж они все переговорили, а между тем они почти ничего не сказали друг другу о том, что их должно было интересовать. И Елена Александровна словно сознавала это и именно потому-то и улыбалась так ласково и жалко.

Узкие улицы, даже середины которых были полны пешеходов, длинные палки вывесок, выступавшие почти на середину проезда, обилие старых домов, пивных подвалов и открытых кофеен — придавало несколько нерусский характер городу; но несмотря на оживление, впечатление было невеселое.

А может быть, это происходило и оттого, что дождь не переставал лить, и лишь минутами мокрые камни блестели от неожиданного солнца. Вернулись наши путники домой уже вечером, после обеда, но им казалось, что они так ходят и вместе живут уже недели три и что им больше решительно нечего делать. Елена Александровна сняла шляпу и молча села к столу, молчал и Лаврик у дверей; наконец Лелечка зажгла свет и позвонила.

— Этот противный дождь нагоняет скуку; при свете все-таки веселее. Давайте хоть чай пить.

Когда лакей ушел, подав никелированный прибор, Лаврик пересел на диван рядом с Еленой Александровной и молча обнял ее.

— Милый, милый Лаврик! — проговорила Елена Александровна не двигаясь. — Плохие мы с вами путешественники! Я уверена, что вы теперь думаете: что-то делает Орест Германович?

— Нет, я думаю совсем о другом; я думаю о вашем обещании.

— О каком?

— Когда мы… когда вы… решили, чтоб я ехал с вами, вы мне сказали, что здесь будет совсем иначе.

Елена Александровна покраснела и быстро заговорила:

— Да, да… конечно… Я помню и не отказываюсь от своих слов. Только, милый мой, не сегодня… Хорошо?

— Отчего не сегодня?

— Ну, так… я вас прошу. Не нужно быть грубым, Лаврик… Ведь вы знаете, что я вас люблю.

— Я не знаю, знаю ли я что-нибудь… Вы говорите, что вы меня любите, я, конечно, вам верю… Но как я могу быть уверен в этом?

— Не будьте, Лаврик, как все мужчины… Это так скучно.

— Я такой, как есть. Может быть, я — как все. Вы меня видели, я ни за что себя не выдавал.

— Да, я вас видела и знаю, что вы тонкий, нежный и прелестный мальчик, что у вас сложная душа… А теперь вы сами на себя выдумываете. Вы просто в дурном расположении духа, сознайтесь? Это от дождя, а завтра все пройдет.

— Нет, простите, Елена Александровна, моя любовь, мое желание вовсе не от дождя и вряд ли завтра пройдет… Я думаю, вам самим было бы это не очень желательно. Вот, может быть, ваш каприз завтра пройдет… Это другое дело.

— Каприз! Это может быть легче, очаровательнее и прекраснее каприза.

— Я не люблю, когда капризничают.

— Послушайте, Лаврик, кто вас научил так разговаривать? Вы будто уж тридцать лет как мой муж. Неужели люди хороши, покуда они влюблены, ухаживают, а как только получат то, чего хотели, так делаются все похожи друг на друга — скучными, ординарными брюзгами?

— Вы не можете судить, какой я сделаюсь, потому что, по правде сказать, я ничего от вас не получил.

Елена Александровна даже вскочила с дивана и невольно возвысила голос.

— Как? Ничего от меня не получили? А то, что я отдала вам свое сердце, свою честь, что я для вас бросила своего мужа, это ничего, по-вашему? А ваше собственное чувство, которым вы, все-таки, обязаны мне? Это ничего? А все часы, минуты, которые мы проводили вместе, это тоже не считается?

Лаврик остановил ходившую Елену Александровну и начал спокойно, как старший.

— Успокойтесь, Елена Александровна! ничего подобного я не говорил и не думал… Хотя вы мужа покинули и не для меня, но, тем не менее, я вам очень признателен… Но вы говорили, что люди меняются, когда получат то, чего они искали… Причем вы имели очень определенную и достаточно простую мысль, что обладание действует на людей губительно. Так вот я и хотел сказать, что мне-то меняться не от чего, потому что вы мне совсем не принадлежите, больше ничего!

— Нет, вы сказали, что я вам ничего не даю, и, кроме того, вы говорите, что я вам не принадлежу… нельзя так грубо рассуждать! Как будто принадлежать значит именно то, что вы думаете… А душой и сердцем я принадлежу только вам, вы страшно неблагодарный… Я бросила мужа, поехала в Ригу нарочно для вас…

— Вы же в Ригу поехали, чтобы повидать вашу сестру.

— Ну, да… все равно, я поехала для вас.

— Ас мужем вы хотели расстаться, чтобы выйти замуж за Лаврентьева.

— Это очень бестактно с вашей стороны напоминать мне о Лаврентьеве, и потом, не все ли вам равно, кто мой муж; Лаврентьев, или Леонид Львович? Я себя компрометирую для вас, а вы еще ворчите… Что же, вы думаете, это очень прилично — уезжать с посторонним молодым человеком на целую неделю и жить с ним в одной гостинице вдвоем.

— Но ведь этого никто не знает, что мы здесь с вами вместе… Никто не думает, что я в Риге, а вы поехали к сестре… Чем же вы себя компрометируете?

— Да, конечно, вам бы хотелось, чтобы все это знали… Вам бы хотелось кричать о своей победе, о моем позоре! Ну, что же, напишите письмо Оресту Германовичу, моему мужу, — ведь вы теперь с ним такой друг! Но только я вас предупреждаю, что, если вы будете это делать, то я всем, всем, даже при вас, вам в глаза, буду говорить, что вы нагло лжете… Как все мужчины похожи один на другого!

— Я не знаю каковы все мужчины… я в этом не знаток…

— Вы мне говорите дерзости… Вы меня оскорбляете и все, все сами на себя выдумываете. Уйдите! Я не хочу вас видеть!

И Лелечка громко заплакала. Лаврик пробовал было ее утешить, взял за руку, но Елена Александровна, вырвав руку, не унималась и плакала все громче и громче.

— Елена Александровна! перестаньте! Ну, я уйду, если вы не хотите меня видеть. Если вы подумаете хорошенько, то увидите, что вовсе не я на себя выдумываю, а вы сами мне приписываете Бог знает что. Я уверен, что потом, завтра, вы спокойно увидите, какой я есть на самом деле и как я вас люблю. А теперь успокойтесь… выпейте воды… в соседних номерах все слышно.

Лелечка выпила воды, стуча зубами по краю стакана, и проговорила сквозь слезы:

— Справа ваш номер, а слева никто не стоит… Кто меня услышит? А теперь, действительно, уходите… Я, наверно, растрепалась, как чучело… У меня покраснели глаза и подпух нос… Я не хочу, чтоб мой мальчик видел меня такою. — И она улыбнулась.

Лаврик хотел было сказать: «Все-таки какая вы настойчивая, поставили на своем… выставили-таки меня на сегодня отсюда», но потом раздумал, сообразив, что завтра действительно, может быть, Лелечкины капризы пройдут и все будет иначе. Лелечка, очевидно, тоже предполагала, что Лаврик мог бы это сказать, потому что она взглянула с каким-то благодарным удивлением, когда Лаврик просто поцеловал ей руку, проговорив:

— Ну, спокойной ночи! Спите спокойно… утро вечера мудренее, как говорят няньки. А я вовсе не так плох, как вы обо мне полагаете.

— Вы, Лаврик, — моя прелесть!

— Прелесть ли я, я не знаю, а что я — ваш, так это правда!

На следующее утро, действительно, дождь прекратился и вместе с ним, казалось, исчезли и Лелечкины капризы. Но это мало поправило дело, потому что нашим влюбленным явилась совершенно неожиданная помеха. Елена Александровна была уже в шляпе и весело смотрела из окна на изменившуюся от солнца улицу, как вдруг она увидела подъезжавшего к подъезду их гостиницы офицера в стрелковой форме. Он так быстро прошел в подъезд, что Елена Александровна не успела разглядеть его лица, но смутно затревожилась, подумав: «Как неудобно. Какой-нибудь товарищ Дмитрия Алексеевича еще увидит, что я здесь с Лавриком, расскажет ему». Так она тревожилась, не зная сама хорошенько, зачем ей Лаврентьев, когда в дверь тихонько постучали. Так как Лаврик переодевался у себя, чтобы опять идти бродить по городу, то Елена Александровна не очень удивилась его стуку. Она спокойно сказала: «Войдите!», рассудительно думая, что вот они уйдут на целый день, приезжий офицер их не заметит, и может случиться, что сегодня вечером или завтра утром уедет куда-нибудь. И в самом деле: зачем ему сидеть в Риге? Но совершенно не голос Лаврика окликнул ее:

«Здравствуйте, Елена Александровна! вы не сердитесь на мой приезд?»

Обернувшись, она увидела стрелка, который не был товарищем Дмитрия Алексеевича, а самим Лаврентьевым.

Елена Александровна совершенно не соображала, что может выйти из всего этого стечения обстоятельств, но ясно чувствовала, что в настоящую минуту все дело в спокойствии, что прежде всего нужно, как говорится, не подавать виду. Все эти соображения промелькнули в ее голове очень быстро, так что без всякой задержки она отвечала на слова Лаврентьева быстро и радостно, будто ей нечего было от него скрывать:

— Дмитрий Алексеевич, как вы очутились здесь? вот уже никак этого не ожидала! Надеюсь, что не случилось ничего опасного или неприятного?

— Нет, ничего не случилось. Я просто соскучился, мне захотелось вас повидать… ведь вы не сердитесь, что я вас не предупредил?

— Нет, нет… и прекрасно сделали. Я, по правде сказать, думала, что вы приедете. Тут все шел дождь, вы с собой привезли солнце… Ну, что же в Петербурге? что ваша матушка? что мистер Сток? вы, конечно, хотите кофею? Я совсем не помню, что говорю… от этой неожиданности, не обращайте внимания.

И действительно, Елена Александровна едва ли понимала, что говорила. У нее в голове вертелась одна мысль: сейчас постучится Лаврик. Что они будут делать? Послать записку с человеком, чтобы Лаврик не выходил, а ждал ее где-нибудь в городе? там она ему все объяснит… Что-нибудь придумает… Да, да, конечно, другого никакого способа нет… но нужно делать скорей, скорей.

— Вы меня простите, я должна написать записку сестре, чтоб меня не ждали к завтраку… Ведь мы завтракаем вместе, не правда ли!

— Я, конечно, очень рад. Но вы из-за меня не ломайте своего дня.

— Нет, нет! — ответила Лелечка из-за маленького письменного стола.

В дверь слегка постучали. Лелечка покраснела, но продолжала писать молча. Постучали еще раз. Лаврентьев, ходивший по комнате, остановился.

— Кто-то стучит!

— Я не слышала… вам показалось. Кто же может стучать?

— Девушка или лакей… Может быть, мальчик принес письма.

— Я не звонила… здесь без звонка не приходят. Вам показалось.

Постучали еще раз.

— Войдите! — сказал Лаврентьев.

— Не надо, Дима. Я еще не окончила письма.

— Я пойду посмотрю, кто беспокоит.

— Нет, не уходите… Оставайтесь.

Но стучавший, очевидно, слышал ответ Лаврентьева, потому что дверь тихо открылась и вошел Лаврик. Елена Александровна заговорила очень громко:

— Лаврик! как вы сюда попали? Сегодня положительно какой-то съезд! только что приехал Дмитрий Алексеевич… как вы не встретились в поезде? Я только того и жду, что сейчас явится мой муж, Ираида Львовна или, еще лучше, милая Полина… тогда бы было совсем похоже на водевиль!

— Да и без нее это похоже на водевиль, и притом довольно скверный, — заметил офицер.

Елена Александровна пропустила мимо ушей замечание Лаврентьева и, обращаясь к вошедшему лакею, сказала только: «Дайте еще чашку».

— Вы хотели послать письмо вашей сестрице, — напомнил ей Лаврентьев.

— Да, да! — сказала Лелечка и разорвала записку на мелкие куски. — Я совсем и забыла, что сестра с семейством уезжает сегодня на два дня к штранду, так что я — совершенно свободна! — и, написав на маленьком клочке: «Оставьте нас вдвоем, я вам все объясню», передала это Лаврику. Оба кавалера молча пили кофей, одна только Лелечка пробовала время от времени что-то беззаботно щебетать, как будто эти двое были случайно встретившимися у нее в гостиной господами. Наконец Лаврик произнес: «Я пойду к себе покуда… Если я буду нужен, мой № 71-й».

Елена Александровна благодарно закивала ему головой, между тем как офицер продолжал молча сидеть над чашкой. Помолчала и Лелечка. Наконец Дмитрий Алексеевич произнес: «Что это значит?»

— Что, что значит?

— Зачем этот молодой человек здесь?

— Почем я знаю? вздумал приехать — и приехал, вы же вот приехали?

— Вы думаете, что у него были такие же основания приехать, как и у меня?

— Я ничего не думаю… какие были у него основания… меня это, по правде сказать, мало интересует. Это, конечно, практически не очень удобно… Он может начать болтать… но от него всегда легко избавиться — самым простым способом, хотя переехавши в другую гостиницу или другой город.

Лаврентьев вдруг быстро встал, с шумом отодвинув стул.

— Зачем эти прятки, Елена Александровна? что мы с вами, маленькие что ли? Ведь я же отлично понимаю, что молодой человек был вызван вами сюда, если только вы не приехали вместе. Он сам бы никогда на это не решился.

— Да, конечно, я вызвала его. Я его умоляла, в ногах валялась, чтобы он приехал, я без него не могу жить! он мой любовник… вот уже десять лет… с семилетнего возраста… еще что?

— Почему, Елена Александровна, вы разговариваете и ведете себя, как дрянь?

— Да потому, что я, по-вашему, дрянь и есть…

— Нет, по-моему, вы женщина, которую я собираюсь сделать своей женой.

— Это, конечно, большая честь.

— Я не знаю, честь ли это, но во всяком случае, я это считаю доказательством моего уважения и любви к вам.

— Знаете что, Дмитрий Алексеевич, в конце концов мне надоели эти истории.

— А мне еще того больше.

Лаврентьев походил некоторое время молча, потом, вдруг остановившись перед Лелечкой, закричал во весь голос:

— Да поймите же, что все эти сложности, тонкости, ерунду нужно послать к черту. Мне хочется биться головой об стену, когда я вас вижу… Или так вас встряхнуть, чтобы весь вздор из вас вылетел и вы бы крепко встали на обе ноги с прямым и твердым сердцем и ясной, нежной душой… Ведь это же в вас есть и должно, должно быть! Ведь все, что вы считаете тонким, это не более как Полинины тряпки, купленные в Гостином дворе.

Лелечка ответила тихо и просто: «Вам нужна простая, непосредственная женщина… почти баба… Я такою быть не могу… и скажу больше: если б я была такою, вы бы меня не любили!»

— Я всегда думал, что я отлично знаю, чего хочу… Теперь же как-то теряю даже это сознание.

Лелечка нежно взяла руку Лаврентьева и проговорила как старшая сестра: «Это потому, что вы любите… это всегда так бывает… разлюбить меня вы не в силах, что бы я ни делала».

— Да? вы так думаете? боюсь, что вы ошиблись. Хотя бы мне это стоило жизни, я вырву из себя это чувство, которое делает меня самому себе смешным и противным. Я нас люблю, но вы мне противны, понимаете? я готов вас три дня не переставая бить, вы это понимаете?

— Действительно, если у вас такая домостроевская любовь, так уж лучше от нее избавиться, если вы только в силах это сделать, конечно… А я сильно сомневаюсь в этом.

— Это уж вас совершенно не будет касаться, что будет со мною.

— Конечно, конечно.

Лаврентьев еще походил, наконец, спросил совсем неожиданно: «Неужели, Елена Александровна, вы этого избалованного мальчишку любите больше, чем меня?»

Лелечка не отвечала, смотря в сторону.

— Неужели, счастье целой жизни, моей и вашей, вы приносите в жертву минутному и странному капризу? ведь это каприз, не правда ли, сознайтесь? может быть, я сумею это понять, ждать что ли! — и он поцеловал ей руку.

Лелечка, не отнимая рук, сказала со скорбной насмешкой: «Не все ли равно, что предпочитает, какие имеет капризы такая противная дрянь, как я?»

Лаврентьев долго смотрел в ее светлые, не посиневшие от волнения глаза, вздохнул и произнес без гнева: «В вас совсем нет сердца… как вы можете говорить о любви?.. прощайте!»

Так как Лелечка ничего не отвечала, то он еще раз сказал: «Не думайте, что когда я говорю: прощайте! так это на две минуты, как у вас и у ваших друзей. Я говорю просто и навсегда…»

— Дмитрий Алексеевич, если б меня и моих друзей люди простые и любящие не заставляли побоями отказываться от своих слов, так мои решения были бы такими же крепкими, как и ваши.

— Тогда я поступил глупо.

— Боюсь, что вы не только тогда поступили глупо.

Лаврентьев помялся немного, взял свою фуражку и сказал неуверенно:

— Ну что ж, прощайте, Елена Александровна.

— Прощайте, Дмитрий Алексеевич, не поминайте лихом! — ответила Лелечка, даже не вставая с места. Но едва закрылась дверь за Лаврентьевым, как Лелечка, быстро вскочив, подбежала к окну, откуда был виден подъезд гостиницы: может быть, она хотела окликнуть уезжающего, найти настоящие и искренние слова, как вдруг она почувствовала, что ее талию охватывают чьи-то дрожащие руки.

— Вернулся! — воскликнула она, оборачиваясь к красному Лаврику, по лицу которого были размазаны слезы.

— Зачем вы это делаете? зачем вам я, ну, скажите, скажите, когда вы любите совсем другого? Зачем вы играете мною? вы сами ломаете то, что так бережно строили.

Лелечка вдруг закричала так же точно, как только что кричал Лаврентьев:

— Ну, да, да! я — противная дрянь! я вами играла, вас завлекала! Что вы хотите? Как у вас, Лаврик, не хватает деликатности, чтобы не приставать ко мне с разным вздором? зачем вы сюда приехали, кто вас звал? вы все какие-то полоумные!.. еще два таких дня, и я с ума сойду с вами! — Почему вы сердитесь, Елена Александровна? я же сказал правду.

— Ах, Боже мой! Нашел чем хвастаться: сказал правду! Кому она нужна? Вы понимаете, что я устала! я хочу простой, тихой, спокойной любви! я думала, что в вашем невинном сердце, в вас, тонком, чутком, я сумею взрастить то, чего я так ждала, а вы как все, — и она заплакала. Лаврик растерянно повторял: «Я очень люблю вас, Елена Александровна, но люблю, как умею».

— Нет, Лаврик! я старше вас и должна вам сказать тоже правду: я не буду вас мучить и делать несчастным… я вас не могу любить так, как нужно было бы. Это правда. Для вас, конечно, это очень горько, но вы так молоды, что это скоро забудется… Я хотела устроить прекрасную жизнь, но видите ли, в чем дело: нужно, чтобы один из двоих был сильным, а мы оба так слабы, так слабы!

— Нужно, чтобы другой был, как тот, как Лаврентьев. Елена Александровна, будто не замечая Лаврика, произнесла мечтательно:

— Да, Лаврентьев — сильный и определенный… а вы нежный цветок. За вами нужно ходить не с таким сердцем, не с такою душою, как у меня. Я слишком запыленная, изломанная для вас.

Елена Александровна мельком взглянула в зеркало, где отражалась склоненная фигура Лаврика и она сама, заплаканная, с кружевным платочком в руках, будто какое-нибудь «последнее свидание». Тогда она наклонилась еще красивее и прошептала, разглаживая Лавриковы волосы:

— Теперь, милый друг, уезжайте! Мне так тяжело, будто я хороню лучшую свою мечту… Но нужно сделать это теперь, пока не поздно. Я делаю это не только для вас, но и для себя. Какие мы несчастные с вами, Лаврик! Ну вот, я целую вас в последний раз… Уезжайте сегодня же!

Лаврик долго смотрел в светлые глаза, даже не посиневшие от волнения, и наконец сказал: «Вы плачете, Елена Александровна, но у вас совсем нет сердца!»

— Может быть, милый друг, может быть, я ничего не знаю… Потом, и скоро, вероятно, вы поймете все. Я делаю это не только для себя и вас, но и еще для одного человека, который одинаково дорог и мне и вам… Я делаю это для Ореста Германовича.

Когда заплаканный Лаврик вышел, спотыкаясь, Елена Александровна не бросилась к окну, а велела подать себе счет, сказав, что завтра рано утром уезжает, а сама села за письменный столик и написала на голубом листке телеграмму: «Петербург, Екатерининский канал. Царевскому. Соскучилась. Благополучно. Завтра буду. Целую. Люблю», и давно так крепко не спалось Елене Александровне, как в эту ночь. Она спала, как маленькие дети, набегавшиеся за долгий день.


Поделиться с друзьями:

mylektsii.su - Мои Лекции - 2015-2024 год. (0.016 сек.)Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав Пожаловаться на материал