Студопедия

Главная страница Случайная страница

КАТЕГОРИИ:

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Вступление к курсу

1917-1940

В нынешних условиях в России, когда идет острая политическая борьба по поводу событий, происходивших в недавнем по историческим меркам прошлом, создать единый и целостный курс — нелегкая задача. Положение усугубляется тем, что в последние годы очень быстро падает общественный интерес к историческим знаниям. Можно сказать, что в настоящее время историческая наука находится в глубоком и затяжном кризисе, который вызван концом советской эпохи и созданной ею историографии.

Об истоках и причинах кризиса разговор долгий. Это задача особого курса. Однако уже сегодня необходимо извлекать некоторые уроки и пытаться наметить пути объективного освещения истории. Догмы исторического материализма, служившие раньше критериями постижения истины, подвергаются ныне критике и пересмотру. Проблема гораздо более серьезная, чем кажется на первый взгляд. Слишком глубокий след в сознании людей оставила прежняя идеология в форме абстрактных классовых схем, понятий и определений, с детства впитавшихся в плоть и кровь. Прежде в СССР превратно и искаженно преподносились существующие в мире исторические школы, замалчивались или пылились на полках спецхранов труды крупнейших ученых, вносивших заметный вклад в познание и осмысление прошлого. Нынешняя ситуация в исторической науке характерна тем, что вакуум, образовавшийся в результате краха коммунистической идеологии, заполняется обрывками идей самого разного толка. За время, прошедшее после 1985 г., когда была провозглашена «перестройка», отечественные историки не сумели создать большого числа солидных, заслуживающих уважения исторических трудов, в которых отражены новые концепции, новые подходы, новые темы. Чаще всего — это сборники статей, где каждый автор «обсасывает» какой-то отдельный сюжет, это — разного рода компиляции, публицистические рассуждения, переиздания трудов зарубежных авторов и эмигрантов, содержащих разные точки зрения, на то, что происходило c Россией и СССР в ХХ в. Отрадным фактом стала публикация новых, ранее недоступных документов и свидетельств, хотя и в этой работе не удалось избежать налета политической конъюнктуры и идеологического заказа.

Между тем потребность в объективном взгляде на историю страны в советский период ощущается все более настоятельно. Крутые и поворотные годы, когда происходит явная и скрытая борьба различных тенденций и стоящих за ними социальных и политических сил, вызывают необходимость критического переосмысления прошлого. В такие годы история в наибольшей степени должна выполнять свою основную функцию — роль социальной памяти общества. В ней общество ищет для себя нужные ему социальные ориентиры, духовные ценности, традиции, нормы поведения и т. д. Кризисная ситуация, в которой мы все находимся, заставляет искать в прошлом корни многих проблем, ошибок и трудностей, существующих противоречий. И чем больше мы занимаемся подобным поиском, тем дальше в глубь десятилетий уводит нас канва исторических событий. Центральный вопрос, на который нужно дать ответ в настоящее время, — был ли закономерен тот финал советской истории, свидетелями коего мы стали, или же система, созданная в стране в 1917 г., имела все-таки какие-то потенции в исторической перспективе. Ответ на этот вопрос задевает интересы практически каждого.

Особенность всякой недавней истории состоит в том, что она как бы опалена горячим дыханием современности. Она служит оружием в политической борьбе, она находится на перекрестке столкновения различных мнений. На этой основе многие считают, что правдивую историю в такой ситуации создать невозможно. К сожалению, для такого вывода есть основания. Зависимость исторической науки от идеологии и политики подтверждается всем предшествующим опытом историографии. В ней существует презентистское направление, которое призывает мириться с этой зависимостью. Главный его тезис — каждое поколение переписывает для себя историю заново и извлекает из нее свой собственный опыт. Это — максималистский подход, хотя бы потому, что каждый раз, переписывая историю, новое поколение начинает не с чистого листа, а волей-неволей вынуждено опираться на опыт предшественников.

Марксизм, до недавнего времени служивший единственной в нашем обществе идеологией, как известно, также рассматривает в качестве аксиомы зависимость исторических знаний от мировоззрения, от убеждений, от господствующих в обществе идей. Но, по мнению марксистов, достаточно выбрать правильное научное мировоззрение, которое опирается на самые передовые общественные идеи (для них они олицетворялись идеологией рабочего класса), — и ключ к познанию прошлого обеспечен. Провозгласив свое учение единственно верным, и возведя классовый партийный подход в абсолютный принцип научного познания, марксистские идеологи попали в ловушку догматического сознания и в неразрешимое противоречие своих же собственных постулатов. Действительно, положение, что «учение Маркса всесильно, потому что оно верно», которое отражает скорее факт фанатической убежденности, плохо уживается с утверждением, что только практика, а значит и исторический опыт, могут служить критерием истины.

Отсюда следует отношение к тем трудам, которые были написаны по советской истории в советское же время. Их очень много: гораздо больше, чем по остальным периодам истории России вместе взятым. Нужно ли сегодня их читать и изучать или же безжалостно выбрасывать из учебных планов и программ, как не соответствующие исторической правде и духу времени? Вопрос очень сложный. Действительно, если принять во внимание свойственные им особенности, то можно увидеть, что история была служанкой примитивной идеи, призванной показывать пройденный советским обществом путь от победы к победе, от успеха к успеху. Эта история, лишенная противоречий, внутренних коллизий, приходящая в явное несоответствие с жизненными реалиями, которые были еще живы в памяти людей, или которые все могли наблюдать воочию, становилась псевдонаукой. В лучшем случае ей были присущи полуправда, умолчание острых проблем, но иногда прямой подлог и фальсификация. Телеологический и утилитарный подход буквально пронизывал страницы исторических сочинений. Все оправдывалось высшей целью — поступательным движением страны к коммунизму. В наибольшей степени эти недостатки были свойственны огромным многотомным фолиантам, учебникам и учебным пособиям, построенным по шаблону. Они были малоудовлетворительны даже с точки зрения марксистских канонов, поскольку в них отчетливо были видны догматизм (насаждение непреложных истин и готовых формул), схематизм (подгонка под них исторических фактов), схоластика (отсутствие исторической рефлексии, опора не на конкретный исторический опыт, а на мыслительные понятия и конструкции). Такой сконструированной реальностью стал, например, развитой социализм, созданный в кабинетах партийных идеологов, бдительно следящих за тем, чтобы вся концепция советской истории не выходила за рамки официально утвержденных установок. В результате внутренней борьбы в эшелонах партийного руководства из истории оказались выкинутыми, например, многие деятели революционного прошлого, имидж которых не совпадал с общепринятой версией событий или не устраивал по каким-либо причинам очередных властителей страны. Это относится не только к сталинским временам. До 1985 г. было запрещено всякое упоминание имени Хрущева, о котором, между прочим, все помнили, что порождало в обществе смешки и кривотолки. Единственной фигурой, возведенной на пьедестал, идолом и святым советской истории был Ленин. Его именем осенялось буквально все. Уместно подобранная цитата из ленинского наследия имела в ученом мире высший авторитет.

Тем не менее хотелось бы предупредить против огульного отрицания всей советской историографии. Естественно, встает вопрос: почему? Ведь мы имеем в сущности сфальсифицированную историю страны в угоду правившей партократии. Чтобы ответить на этот вопрос, надо, в свою очередь, ответить на другой. Возможно ли было в тех условиях какое-либо поступательное развитие исторических знаний? Напрашивается аналогия с темными и мрачными периодами средневековья, когда сквозь путы религиозных догм, бесконечные диспуты схоластов научное знание пробивало себе дорогу. Нечто подобное происходило и в условиях советской действительности. Естественно, с поправкой на ситуацию ХХ в., существование в этот период общепринятых научных норм и принципов, сложившихся в результате длительного развития общества, и большинство историков старалось все-таки их придерживаться.

В рамках официальной историографии происходило накопление новых фактов, вводились в оборот комплексы архивных документов, высказывались оригинальные идеи, обозначались нетрадиционные подходы, совершенствовались методы исследования, происходило развитие специальных исторических дисциплин. Многие историки нарочито избегали обращаться к решению так называемых больших вопросов, углубляясь в дебри специализации, исследуя либо идеологически нейтральные, либо мелкие темы и сюжеты, постоянно подвергаясь риску быть обвиненными в отходе от марксизма. Советские ученые не отторгались научным мировым сообществом, находили контакт и взаимопонимание со своими коллегами за рубежом. Все это важно учитывать, так как встает вопрос о преемственности в развитии исторической науки в современной ситуации.

Сегодня есть возможность выбора в подходах к освещению истории. Задача состоит в том, чтобы выбрать из них такой, который позволил бы наиболее полно и объективно отражать исторические события, освободить историю от догм, вольных интерпретаторских наслоений, эмоциональной шелухи и заклинаний. Нынешнее состояние исторических знаний вряд ли кого может удовлетворить. Идет борьба самых противоречивых тенденций, в которой уже четко обозначились крайности. С одной стороны, отчетливо видна направленность к полному и нередко зряшному отрицанию всего, что связано с советским периодом, его поношения и оплевывания, с другой — тенденция к реабилитации даже самых мрачных страниц советской истории. Между этими крайними точками существует достаточно широкий спектр представлений и мнений.

Некоторые скажут, что это даже хорошо. Есть плюрализм, свобода точек зрения, и каждый волен придерживаться своих позиций и убеждений. Но хотелось бы обратить внимание на другую сторону проблемы. Признание такого плюрализма равносильно признанию невозможности объективного освещения истории. Кстати, на этом особенно настаивает так называемая постмодернистская историография, призывающая заменить историческую науку рассказами о прошлом, опираясь на интуицию, озарение, способность историка проникнуть в жизненный мир и культуру ушедшей эпохи. Но историков много; не каждый из них на такое способен. Помимо этого, множество дилетантов напропалую судят и рядят о том, что происходило со страной в советский период. Не следует питать иллюзий по поводу обилия учебников и учебных пособий по истории России, вышедших в последние годы и носящих компилятивный характер. Попытки отдельных авторов придерживаться принципа «золотой середины» в подаче исторических фактов не спасают. Необходимо новое осмысление, новое видение процессов, происходивших в истории страны. Надо искать ключи к правильному ее пониманию и объяснению. Иначе неизбежен целый ряд нежелательных следствий социального, политического и морально-этического свойства — потеря социальных ориентиров, распад общественных связей, традиций. Прошлое в головах людей начинает расплываться, становится аморфным и неопределенным, утрачивает свою цельность. Размывание социальной памяти как важнейшего компонента общественной жизни грозит деградацией и дебилизацией общества. Поэтому нужна добротная профессиональная история, занимающая подобающее место в нашей жизни, пользующаяся авторитетом и таким же влиянием, как, например, французская школа Анналов.

Но где и каким образом искать пути к подлинно научному объективному освещению прошлого? Попытаемся изложить некоторые принципы, легшие в основу настоящего курса.

Прежде чем обозначить первый принцип, необходимо определить различие между профессиональным историком или профессией историка и дилетантом от истории? Очевидно, что оно заключается прежде всего в том, что историк, в отличие от последнего, способен к историческому исследованию, владеет комплексом специальных знаний, представляющих собой его творческую лабораторию, своеобразную «кухню» его профессионального мастерства. У историка должно быть определенное мировоззрение, взгляд на мир, на его развитие. Взгляд этот может быть рациональным, признающим наличие объективных законов истории, и иррациональным, который такие законы отрицает, объясняет ход исторических событий волей случая, рока, судьбы, игрой слепых сил, добрыми или злыми помыслами людей, Божественным провидением. Каждый историк волен исповедовать свою философию истории, но главное, чтобы он делал это осознанно. В противном случае неизбежны путаница, эклектика, не приводящие в познании истории к какому-либо реальному результату. К сожалению, в нынешней ситуации понимание этого отсутствует. Мы видим смешение различных подходов и понятий, образующих странный симбиоз в нашем понимании и объяснении прошлого, состоящий из множества элементов.

Во-первых, сегодня очевидно увлечение историософским или, как его еще называют, метаисторическим подходом. Здесь философия истории выступает практически «в голом виде». Сами исторические факты не играют особой роли. Главное — понять смысл и назначение исторического процесса. Типичным образцом такого подхода является книга Н.А. Бердяева «Истоки и смысл русского коммунизма». В последнее время появилось множество публикаций подобного же рода, как извлеченных из арсеналов прошлого, так и написанных заново, в большей мере эпигонских, но иногда достаточно оригинальных. Их легко можно узнать сегодня в печати в виде размышлений о революции, о судьбах России, о русской идее, об особом предназначении русского народа, русской интеллигенции, евразийстве и т. п.

Во-вторых, явно видна сегодня непреодоленная марксистская трактовка исторического процесса с точки зрения формационного подхода в терминах: капитализм, социализм, коммунизм. Встает вопрос, исчерпаны или нет возможности исторического познания на базе марксистской методологии. Как свидетельствует мировой опыт, терпит крах лишь одна догматическая ветвь марксизма, называемая «марксизм-ленинизм», т.е. марксизм в большевистской интерпретации, омертвевший и канонизированный в сталинский и постсталинский период. На деле же марксизм не стоял на месте. Современные социал-демократические теории, если судить по программам одноименных политических партий, не отрицают своего родства с марксизмом и ведут от него свое происхождение. Существует множество направлений и оттенков марксистской мысли: леворадикальные, неомарксистские, соединяющие в себе традиционные марксистские идеи со структурализмом, антропологией, экзистенциализмом, фрейдизмом и неофрейдизмом, психоанализом, философской герменевтикой, современными теориями языка, которые применяются в истолковании истории, в том числе и советской.

Однако в современном ученом мире более распространенным является другой подход, называемый цивилизационным. Между ним и марксизмом имеются определенные черты сходства, используются иногда однотипные понятия и категории. Да и сам марксизм рассматривается в рамках более общего цивилизационного подхода как частный случай, как теория, вполне применимая для некоторых специфических исторических условий, времени и места, например для Европы XIX столетия. Ранее история изучалась в рамках единой теории модернизации, суть которой составлял переход от традиционных обществ к современным в качестве общей закономерности мирового развития. Впоследствии под влиянием структурной антропологии, обратившейся непосредственно к человеку в истории, было обращено внимание на существенные отличия историй отдельных стран и народов, образующих особые типы цивилизаций. Постмодернизм вообще отрицает какие-либо общие закономерности и единство исторического процесса. Есть кризисы, разъемы, отсутствие преемственности между отдельными циклами истории.

Таким образом, сегодня перед нами существует возможность свободного выбора, обеспечивающего различные пути к постижению и осмыслению истории России и СССР. Какой из них предпочтителен, должен решить каждый сам за себя. И первый, основополагающий, принцип гласит, чтобы этот выбор был аргументированным и последовательным. Нельзя допускать, чтобы одни события рассматривались, например, как проявление классовой борьбы, другие — как происки одержимых злою волей и маниакальными идеями людей, третьи — как случайное стечение обстоятельств и т. д. Этим, к сожалению, нередко грешат начинающие историки, да и не только они. В современной трактовке событий советской истории это проявляется особенно наглядно. Кроме того, есть немало людей, которые считают, что ничего стоящего, кроме занимательных рассказов о прошлом, из истории извлечь невозможно. Есть приверженцы такой точки зрения и среди профессиональных историков или, по крайней мере, претендующих на эту роль.

Разумеется, встает вопрос, какой подход будет положен в основу данного курса. Его содержание лежит в русле социальной истории. Это означает, что в центре внимания находится прежде всего российское и советское общество ХХ в. Все остальное — экономика, государственные институты, политическое устройство и т. п. — рассматривается как производное от исторически сложившихся общественных форм. Властные структуры и институты, которые, безусловно, оказывали громадное воздействие на ход исторических событий, выступают не как самодовлеющие, развивающиеся по своим законам, а как результат их взаимодействия с общественными процессами. Роль тех или иных личностей, включая руководителей страны и партийных вождей, рассматривается в контексте породившего их времени.

Как известно, существует множество «измов», т. е. теорий, по-разному трактующих проблемы истории общества, — экономических, социальных, политических. Поскольку задача курса состоит в том, чтобы понять и объяснить сложнейшие перипетии событий ХХ в., выбор остается за теми из них, которые признают объективные законы исторического развития, но только за такими, где, как говорят, многие концы сходятся, многие точки зрения живут. Такой, например, теорией может выступать теория модернизации.

В контексте модернизации страны рассматриваются в курсе вопросы происшедшей в России революции, нэп, так называемое «построение социализма в СССР», индустриализация, коллективизация и культурная революция, проблемы развития страны после Великой Отечественной войны. Доказывают свою полезность и более частные теории, например, теория экономических циклов, позволяющая понять, почему нельзя насиловать законы экономики, как это делали большевики. Но главное — нельзя подгонять факты под какую-либо заранее избранную схему, как было раньше. Основанные на конкретно-историческом материале положения и выводы — вот в чем сегодня больше всего испытывает нужду историческая наука. Различные теории, безусловно, должны учитываться при интерпретации фактов, но на предмет их соответствия историческим реалиям. С этой точки зрения необходимо рассматривать такие, казалось бы, привычные понятия как «социализм», «классы», «классовая борьба». Точно так же обстоит дело с терминами и категориями, которые нашли широкое распространение в последние годы и превратились в своего рода штампы и клише — «демократия», «тоталитаризм» и пр.

В содержании курса учитываются многие явления и факты в истории советского общества, которые раньше игнорировались или отвергаются сегодня по причинам политической конъюнктуры, но отрицать их — все равно что «плевать против ветра». Идеология и политика — вещи, которых следует избегать в научном освещении истории. Как уже говорилось, опыт предшествующей историографии показывает, что идеологической зависимости ей избежать не удалось. «Мертвый хватает живого», — гласит известный афоризм. Марксизм, провозглашая принцип партийности в науке, возводит эту зависимость в абсолют своим требованием жесткого классового подхода к истории, большевистской нетерпимостью, непримиримостью к так называемому буржуазному объективизму и выдает это за некое научное достоинство. Но спрашивается, почему то, что с научной точки зрения является недостатком, должно рассматриваться как преимущество? Поэтому второй принцип, обеспечивающий путь к правильному познанию прошлого, гласит: глупо было бы отрицать зависимость истории как науки от идеологии, но как только научное знание открывает возможность ослабить эту зависимость, историк обязан воспользоваться ею. Такова диалектика, и только так можно избавиться от влияния «резиновой» идеологии, от исторических трудов, скроенных по принципу «чего изволите?». Правда, здесь таится одна из самых трудных и болезненных проблем истории как науки.

Дело в том, что, как только начинается поиск способов к научному пониманию и объяснению истории, происходит ее усложнение, «утяжеление», поскольку наука пользуется специальными терминами, методами, приемами. Сторонники описательной истории, истории, которая просто нанизывает факты, оставляя в стороне их осмысление, часто апеллируют к общественной роли исторического знания. В этом смысле ее функция сводится к воспитанию гражданина и патриота своего отечества. А раз так, — история должна быть проста, доходчива, доступна, должна использовать различные приемы воздействия на широкую аудиторию, не исключая чисто литературных, художественных. Хотя такие приемы зачастую приносят успех, они далеки от науки. Идеальным выходом из положения было бы, конечно, соединение в исторических трудах и науки и искусства, но такое встречается редко, ибо искусство, как говорится, Божий дар и дается далеко не каждому, кто занимается историей. Есть ходячее выражение, что стать историком легче, чем математиком, но стать хорошим историком невероятно труднее, чем хорошим математиком. Как бы то ни было, сегодня в мире наибольший авторитет имеют научно-исторические школы.

Необходимость научной истории, основанной на всех достижениях гуманитарного знания, для нас, людей конца ХХ столетия и вступающих в новый век, диктуется еще и тем, что, как показал предшествующий опыт, она может быть крайне опасным оружием. Об этом не нужно забывать. Подобно тому, как занятия физикой и математикой приносили своими открытиями не только благо человечеству, так и занятие историей может быть, например, прибежищем националистов всех мастей и оттенков, служить основой для экстремизма, выдвижения бредовых идей и теорий. Как это происходит?

Дело в том, что историку приходится встречаться с мириадами фактов, о которых сообщают исторические источники, значительных и малозначительных, правдивых и ложных. Все они находятся в определенной причинно-временной взаимосвязи. Нет ничего проще, как зацепиться за какой-нибудь фактик или случайно выхваченные связи и дать правдоподобное объяснение, которое неискушенный читатель примет за истинное, и примеров тому множество, особенно в нынешних исторических «трудах» и исторических экскурсах, к которым любят прибегать различные политические деятели.

Существуют определенные процедуры и правила научного освещения прошлого, называемые методологией истории. Желательно, чтобы они приводили к определенному результату — созданию научной теории, объясняющей, почему вышло так, а не иначе. Но в силу своей специфики история как наука чаще всего не претендует на слишком широкие обобщения, повествуя о том, что имело место в действительности. Рассказ о прошлом, о «былом» преобладает в исторических трудах. Как считают специалисты в области методологии истории, из различных типов обобщений исторических фактов мышлению профессионального историка свойственны в основном наиболее эмпирические уровни, остальное остается на долю философов или социологов, задача которых и состоит в том, чтобы создавать общую теорию исторического познания и исторического процесса. Но это не значит, что историк свободен от теоретических обобщений. Его стихия — это выводы и заключения о сущности и характере исторических явлений, свойственных данному времени и месту, например создание концепции индустриализации в России на рубеже ХIХ-ХХ вв. Как правило, такого рода концепции относят к теориям среднего уровня, которые могут служить основой для дальнейших обобщений. Сказанное нисколько не принижает значение профессии историка, просто это — специфика его работы.

Наиболее распространенными до недавнего времени были позитивистская и марксистская ориентации в историческом познании. Первая апеллировала к позитивному, т. е. положительному, конструктивному, основанному на опыте знанию, вторая — к материалистической диалектике. Обе требовали подходить к изучению исторических событий с позиций системного (структурного, функционального) анализа, опираясь на систему конкретно-исторических фактов. Сегодня и та и другая подвергаются критике с позиций постструктурализма, герменевтики и структурной лингвистики. Это касается прежде всего конкретных способов работы с историческими источниками.

Умение правильно обращаться с ними — отличительный признак историка-специалиста. Этому учит источниковедение, которое с полным правом можно назвать творческой мастерской исторической науки. Центральный вопрос, который встает перед историком, можно ли извлечь из источников истинные факты и на их основе построить историческую концепцию. Классическое источниковедение стоит на том, что — да, только нужно соблюдать определенные процедуры и правила. Постмодернисты говорят — нет, так как источник опосредован языком (дискурсом), на котором он изложен, а тот не дает возможности отличить истинное от ложного. Современный язык вообще — орудие власти, инструмент подавления и подчинения человеческой мысли. Поэтому смысл работы историка состоит только в выяснении взаимодействия текста, языка источника и контекста, т. е. в какой возможной связи исторических событий он находится, занимаясь при этом поиском первородных языковых сущностей. На этой основе в лучшем случае можно достичь понимания и правдоподобия в изложении исторических событий.

Несомненно, что внимание к языку источника необходимо. Более того, историку надо уметь вслушиваться и понимать «язык», на котором говорит «эпоха», на чем настаивает современная герменевтика. Но все же нужно помнить, что за этим «языком» стоят определенные исторические реалии. Истина — всегда понятие относительное и объективность в науке — это просто больше знаний о предмете, а требования к историческому объяснению сегодня должны быть довольно жесткие: если какой-либо факт в него не укладывается, то оно должно быть отвергнуто. Это является критерием отделения истинной теории от ложной, что особенно важно подчеркнуть, так как сегодня приходится сталкиваться с великим множеством разного рода новых версий по поводу тех или иных событий в истории ХХ в. Историкам, особенно неофитам, не следует впадать в неумеренный «телячий» восторг в связи с появлением в печати очередной новомодной теории, а постараться прежде всего испытать ее на прочность, на соответствие историческим реалиям. Кстати, здоровый консерватизм, скептицизм и здравый смысл всегда ценились в качестве непременных атрибутов в профессии историка.

Таким образом, единство методологии является еще одним важнейшим условием объективного освещения прошлого. В свою очередь, методология — это достаточно сложный комплекс приемов и средств научно-исторического познания. Не будем касаться их всех, упомянем лишь те, без которых никак нельзя обойтись профессиональному историку, и которые являются вернейшим признаком его отличия от дилетанта, подчас даже брызжущего эрудицией, свободно порхающего от одного века к другому, направо и налево рассыпающего цитаты и т. п. Надо иметь в виду, что профессия историка весьма многотрудная. Это напряженная будничная работа в архивах, требующая, как иные полагают, «каменной задницы». Но одной ее недостаточно, голова, конечно, намного важнее.

Одним из обязательных в истории является прием ретроспекции или ретроспективного познания путем последовательного и постепенного углубления в прошлое с целью найти корни или первопричины событий. В печати, например, прошел вал публикаций, посвященных отечественному бюрократизму, и где только не находили объяснения его природы и сущности: и в приказной волоките Московского царства, и в петровских преобразованиях, и в николаевской России. Если не нарушать требований ретроанализа, то мы найдем объяснение этому гораздо ближе, в советском партийно-государственном устройстве, а прежние проявления бюрократизма будут выглядеть лишь в качестве его отдаленных исторических корней. Нужно обратить внимание, что если при ретроспекции мы идем к прошлому от настоящего, то построение исторической теории-объяснения следует в обратном порядке: от прошлого к настоящему в соответствии с принципом диахронии.

Другим обязательным условием является принцип историзма, т. е. представление истории как имманентно связанного закономерного процесса. Каждая последующая ступень истории есть результат предыдущей. Сегодня этот принцип подвергается особенно усиленной атаке, но без него научная история невозможна. Историзм дополняется герменевтикой, т. е. предполагает умение вживаться в эпоху, смотреть на события как бы изнутри, глазами людей ушедших поколений. Без этого достичь понимания истории невозможно. Суждения только с позиций современности — проявление непрофессионализма, и нынешняя ситуация демонстрирует тому уйму примеров. Соединение историзма и герменевтики — «новый историзм» можно осуществить только в процессе работы над источниками: другого способа просто не существует. Тем не менее взгляд на историю с позиций современности также необходим, но не в том смысле, как сейчас часто бывает: «большевики — гады», «Ленин — убийца», а в том, что многое ныне видится иначе, чем представлялось людям своего времени, что на многое сегодня открылись глаза, стали известны скрытые доселе факты.

Для подлинно научной истории крайне необходим историко-сравнительный анализ: исторические параллели и аналогии. При этом должны соблюдаться определенные условия. История, конечно, дает пищу для бесконечного числа аналогий, основанных на сходстве исторических ситуаций, но нужно всегда задаваться вопросом, насколько правомерны, например, такие из них, как Сталин и Гитлер, Сталин и Иван Грозный; соблюдаются ли здесь, так сказать, правила игры, требования историзма, ретроспекции, приняты ли во внимание специфические исторические обстоятельства. Подобное предупреждение очень важно, потому что в сегодняшней ситуации ничем не сдерживаемый компаративизм получил прямо-таки вид болезни.

С историко-сравнительным подходом связана проблема альтернативности в истории. Она сегодня тоже имеет какое-то болезненное звучание, не имеющее ничего общего с наукой, а скорее с маниловскими мечтаниями: что было бы, если... вот если бы да кабы... Вообще говоря, рассматривать альтернативы полезно, чтобы понять суть происшедшего, но только такие, которые реально существовали в действительности, если за ними стояли реальные общественные силы, интересы, действующие лица, да и то это скорее удел социальной научной фантастики. История многовариантна, но только в данный конкретный момент времени. Реализуется же всегда только один вариант, нет возможности ни переделать, ни подправить события, как бы этого ни хотелось. Анализ альтернатив помогает понять, почему произошло так, а не иначе. Возможность выбора есть только сегодня, а сделать правильный выбор можно, опираясь на уроки истории. В этом смысле история — magistra vitae, хотя, как показывает опыт, извлекать уроки мы еще не научились. Все зависит от того, как понимать и использовать эти уроки. Простое заимствование из прошлого обычно ни к чему не приводит, а может обернуться фарсом и разрушительными последствиями. В свое время было, например, много дискуссий об уроках нэпа на предмет того, как перенести нэповские реформы, о которых пойдет речь в курсе, на почву более поздней советской экономики. Но историческое значение нэпа состоит совсем в другом. Это прежде всего опыт выхода из кризисной ситуации. Основания, на которых он может быть осуществлен, принципы реформирования, приносящие весомые результаты, и несбывшиеся надежды, мы рассмотрим подробнее в свое время.

Современные теории исторического знания много внимания уделяют проблемам прерывности и непрерывности исторического процесса. С этой точки зрения очевидно, что в истории страны в уходящем столетии произошел глубокий разлом, отделяющий историю дореволюционной России от советской. В содержании курса раскрывается, почему последняя представляет собой другую историю. В центре оказывается тот вариант общественного развития, который под флагом строительства социализма и коммунизма осуществлялся в СССР, стадии и этапы, которые он прошел, и причины, обусловившие его крах. Таким образом, налицо начало и конец большого и длительного исторического периода, один из завершенных исторических циклов, к которым испытывают особую любовь историки, описывающие взлет и падение империй, государств и народов.

Самостоятельный курс советской истории не стоит особняком, а находится в русле всеобщей истории, где принято отделять новую историю (Modern History) от новейшей (Contemporary History), а гранью служит завершение Первой мировой войны, ознаменовавшей глубокие изломы в судьбах не только России, но и многих других стран. В этом смысле курс можно определить как новейшую историю России, если можно было бы проигнорировать существование СССР.

Сегодня в научной и учебной исторической литературе есть попытки смазывать, забывать или пропускать историю советского периода, напрямую восстанавливая преемственность между досоветской и постсоветской Россией. Напрасные старания! Как говорят, из песни слова не выкинешь, тем более не выбросить на свалку истории свыше 75 лет, плотно насыщенных важнейшими событиями. Хотя 1917 г. стал переломным для российской истории ХХ в., это вовсе не значит, что возникшая на развалинах старого мира система не имела своих истоков в прошлом. С данных позиций рассматривается в курсе вопрос о преемственности в историческом развитии страны.

Вторая книга, которая выйдет в ближайшее время, открывается историей советского общества в годы Великой Отечественной войны, ставшей для него испытанием на прочность и во многом определившей ход событий в послевоенный период. Новая расстановка сил на международной арене, бремя начавшейся «холодной войны», истощение людских и материальных ресурсов страны, первые признаки стагнации созданной в предвоенный период системы, незавершенность процессов экономической и социальной модернизации, неудачные попытки реформ, их причины, нарастание противоречий, приведших к краху советского социализма и распаду СССР, составят содержание других разделов второй книги. В них используется понятие «зрелый социализм» для определения сущности общественного строя, который сложился к концу советской эпохи, однако вовсе не в том смысле, в каком употребляли его партийные идеологи — в качестве синонимов терминов «развитой» или «реальный социализм». Речь идет о том, что та модель общественного развития, которая реализовалась в СССР под покровом социализма, приобрела завершенные черты и, обнаружив свою общественную неэффективность, пала, словно созревший плод.

Далеко еще не осмыслено историческое значение неудачного социалистического эксперимента в нашей стране. Нужна историческая дистанция, чтобы полностью его понять и осознать. Общество, в котором мы живем, несет на себе наследие советского прошлого. Только понимая это обстоятельство, можно вырабатывать способы его реформирования. История современной России — открытая книга и специально в содержании курса не рассматривается. В заключение поднимается лишь вопрос о том, какое значение имеет для нас сегодня опыт советского социализма, можно или нет им пренебрегать, определяя пути и направления развития нашего общества.

 

 

Часть I

ИСТОКИ И СТАНОВЛЕНИЕ СОВЕТСКОЙ

СИСТЕМЫ (1917-1921)

 

1. ПРИЧИНЫ РЕВОЛЮЦИИ 1917 г.

 

Отношение к революции

Уходящее столетие, пришедшее на смену относительно спокойному ХIX в., отмечено в истории гигантскими мировыми социальными и политическими катаклизмами, и в их водовороте оказалась Россия. Уже первая русская революция 1905-1907 гг. до основания встряхнула страну, получила отзвук в других государствах, но самым крупным событием ХХ в. стала российская революция 1917 г. Как бы кто ни относился к ней, отрицать этот факт невозможно. Значение революции определяется теми последствиями, которые она имела для судеб страны и всего мира.

В последние годы революция в нашей печати рисуется преимущественно в темных красках наперекор всей предшествующей советской историографии, создавшей светлый образ Великого Октября, и освещается либо как происки амбициозных и безответственных политиков, слепо уверовавших в марксистские догмы, либо как разгул низменных страстей восставшей черни. Но, когда поостынут нынешние баталии, напрямую связанные с политической ситуацией в стране, истинные масштабы того, что произошло тогда в России, станут выглядеть более отчетливо и ясно, подобно тому, как это случилось в свое время с Французской революцией. Научная же история, оставляя в стороне ненужные эмоции и политическую конъюнктуру, должна стремиться к непредвзятой и объективной оценке того или иного события. Как отмечал известный русский писатель и непосредственный свидетель происходившего М. Булгаков, пасквиль на революцию, ввиду ее грандиозности, создать невозможно. Нет надобности с пеной у рта защищать святость ее идеалов или, наоборот, выливать на нее ушаты грязи. В революции смешалось все: великое и трагическое, возвышенное и низменное, иллюзии и горькая проза жизни. Нужно встать на почву реальных фактов и посмотреть, как же вышло так, что Россия оказалась ввергнутой в революцию и последовавшую за нею пучину бедствий.

Как ключевое историческое событие революция 1917 г. в России является следствием стечения целого ряда объективных и субъективных обстоятельств. Советская историография вопрос об объективных предпосылках революции сводила чаще всего к анализу экономики, выискивая в ней основу для будущих социалистических преобразований. На самом деле объективный характер революционного взрыва в стране коренился в сплетении множества факторов, сложившихся в связи с ее вступлением в новую эпоху.

 

Противоречия

российской

модернизации

Прежде всего следует отметить туго затянувшийся узел неразрешимых в рамках существовавшего в России государственного строя противоречий. На рубеже веков стали очевидны признаки вступления страны в стадию модернизации, накопленные в результате предшествующих десятилетий. Изменения были налицо как в экономике, так и в духовной жизни общества, прочно входили в сознание людей, вызывая к жизни новые потребности и интересы, которые сталкивались в повседневной практике с прежними устоями и нормами жизни.

Российская империя к началу века обладала огромной территорией, занимавшей шестую часть суши на общем материковом пространстве Европы и Азии — Евразии. Соперничать с нею по владениям могла только Британская империя, обладавшая колониями, разбросанными по всему земному шару. Население России накануне Первой мировой войны составляло более 170 млн. человек, увеличиваясь ежегодно на два с половиной миллиона. При этом на городское население приходилось всего 18%. Урбанизационные процессы — непременный спутник модернизации — обозначались еще очень слабо, причем в них явно прослеживались специфические для России черты: это, во-первых, исключительно быстрый рост обеих столиц — Петербурга и Москвы, которые одновременно были и крупнейшими индустриальными и культурными центрами, средоточием городской жизни, и, во-вторых, медленная эволюция сельских и заштатных центров в города, по мере того как туда проникали новые явления. Тем не менее значительная часть промышленного и промыслового населения России продолжала оставаться в деревне. Границы между городом и селом не были жесткими. Это обстоятельство следует учитывать, когда заходит речь об основах бытия российского общества.

Народное хозяйство страны находилось на подъеме. Экономика развивалась относительно быстрыми темпами. Интегральным показателем ее роста является национальный доход или валовой общественный продукт. Если проследить его изменение за длительный период времени и сравнить с другими государствами, то можно увидеть, что Россия двигалась вперед быстрее, чем Англия и Франция, которые раньше России вступили на путь модернизации, и медленнее, чем Германия и США, стартовавшие с ней примерно в одно время. Если брать более короткие циклы, например период с 1908 по 1913 гг., то темпы прироста национального дохода (до 7% в год) были даже выше, чем где бы то ни было. Трудно сказать, сколь длительным был бы этот подъем, прерванный вступлением России в Первую мировую войну, и какие факторы определяли экономическую конъюнктуру: долговременные или кратковременные. Один из самых известных деятелей ХХ в. британский политик У. Черчилль считал, например, что перспектива была весьма благоприятная. Трагедия России, указывал он, заключалась в том, что «корабль пошел ко дну, когда показался берег». Однако предшествующие годы свидетельствовали о том, что экономическое развитие страны было крайне неравномерным. Подъем перемежался периодами кризисов и спадов, нередко сопровождавшимися колебаниями политического маятника. Вот и накануне войны возникли симптомы политической нестабильности, которые в советской историографии были названы «новым революционным подъемом».

Но главное даже не в этом. «Догоняющая» модель экономического развития, проистекающая из ориентации России на более «передовой» Запад, как бы обрекала ее на повторение пройденного и постоянное отставание. Темпы роста экономики России, учитывая размеры и масштабы страны, были явно недостаточны и не отвечали ее национальным интересам. Процессы модернизации оставались поверхностными и не везде еще затронули глубинные пласты народной жизни. Страна оставалась преимущественно крестьянской, аграрной. Сельское хозяйство давало 51% национального дохода, промышленность — 28%, остальное приходилось на торговлю и транспорт. На мировом рынке Россия выступала главным поставщиком сельскохозяйственных продуктов. Главной статьей экспорта были рожь, затем шли овес, ячмень, пшеница, т.е. «хлеб». Наверное, само по себе это было бы неплохо, если бы не отсталость российской деревни, где явно преобладали еще низко продуктивные экстенсивные формы земледелия и скотоводства и малопроизводительное мелкое крестьянское хозяйство.

Сопоставление России с передовыми странами Запада, обычное для широкой российской публики, подогревало унизительное чувство отсталости в настроениях различных классов и слоев российского общества. Естественно, вставал вопрос о причинах отставания и путях его преодоления, выхода из сложившейся ситуации.

 

Изменения в мире

и Россия

Изменения, происшедшие в мире в начале века, не остались без внимания современников. Попытки осмыслить их рождали множество теорий развития новейшего капитализма. Марксизм, как одна из самых влиятельных экономических теорий того времени, утрачивает свою целостность, распадается на ряд оттенков социал-демократической мысли. Чем больше углублялись новые отношения в мире, тем явственнее обозначались противоречия в судьбах отдельных стран, в особенности таких, как Россия, сочетавших в себе и новейшее слово капитализма и элементы отсталости. Возникновение большевизма как особого ответвления марксизма на российской почве, конечно, не было случайным. Теоретики большевизма, прежде всего Ленин и Бухарин, предложили для новейшего времени такую экономическую категорию, как империализм. Теория империализма представляла собой любопытное сочетание верных и неверных наблюдений и выводов, особенно очевидных с высоты сегодняшнего дня. Так, сегодня можно с уверенностью сказать, что, определив империализм как последнюю стадию капитализма, как загнивающий и умирающий капитализм, как эпоху пролетарских революций, т. е. сделав ставку на насильственное ниспровержение капиталистических порядков, лидеры большевизма ошиблись в оценке исторической перспективы, недооценили способность капитализма к органическому саморазвитию и самоорганизации в зависимости от складывающейся ситуации. Но справедливости ради следует сказать, что многие тенденции, свойственные началу века, действительно была чреваты серьезными угрозами и катаклизмами. Так, Бухарин в своей книге об империализме, написанной в 1915 г., в свете развивающихся в мире тенденций указал на возможность установления в ряде стран фашистских режимов и диктатур.

Признаки, которые характеризуют наступление новой стадии капитализма, характерные для ХХ в., хорошо известны. Это интернационализация хозяйственной жизни, образование могущественных корпораций и фирм, соперничающих между собой и делящих сферы влияния, сращивание банковского и промышленного капитала, проникновение финансово-промышленных кругов в государственное управление и возникновение на этой основе новых правящих элит и другие признаки, обусловленные специфической ситуацией начала века — существованием колоний, вывозом капитала в них, борьбой за передел мира и т. д. Россия не осталась в стороне от этих тенденций.

Много-

укладность

экономики

России

Хозяйственную жизнь страны характеризовали четыре основные уклада или, говоря более современным языком, сектора экономики: государственный, частный, мелкотоварный и патриархальный. Отметить эти уклады, как это сделал в своих трудах Ленин, совсем нетрудно, поскольку они существовали едва ли не с зарождения цивилизации. Главное же решить вопрос о том, как они взаимодействовали и как на них отражались новые веяния, на чем, собственно, «сломало зубы» не одно поколение исследователей. Достаточно вспомнить незаконченную дискуссию советских историков о характере многоукладности российской экономики, прерванную в свое время вмешательством высоких партийных инстанций, ибо продолжение дискуссии было опасно подрывом марксистских догм. Однако уже тогда стало очевидным, что различные сектора экономики в новых условиях, в которых оказалась Россия, не оставались без изменений, претерпевая довольно сложную эволюцию, суть которой до сих пор остается неясной. В рамках каждого сектора, например, существовала тенденция к обобществлению или социализации. На этом, вообще говоря, и зиждились различные варианты экономических теорий социализма (общинного, кооперативного, корпоративного, государственного). Для большевиков единственно приемлемым оказался государственный социализм, впрочем, не только для них, но и для других марксистов, считавших крупную промышленность олицетворением прогресса, а занятый в ней пролетариат — новым мессией, призванным привести человечество к светлому будущему. Подобные идеи в то время подпитывались реальной действительностью, быстрыми шагами индустриализации, ростом заводов и фабрик, концентрацией больших масс рабочих в промышленных центрах и все более частыми их выступлениями со своими требованиями.

 

Особенности

индустриализации в России

Имелись явные признаки того, что Россия вступала в стадию быстрой индустриализации. За короткий период с конца прошлого века до начала войны в 1914 г. число промышленных предприятий и количество занятых на них рабочих удвоилось. Показатели индустриального производства в ряду других стран оценивались как средние: по углю, нефти, чугуну, стали и т. д. Не надо путать их со средним уровнем развития капитализма в стране. Такое представление, вслед за Лениным, прочно утвердилось в историографии. Однако у Ленина есть и совершенно иная оценка этого уровня, когда он определяет общественный строй России как новейший империализм, оплетенный особенно густой сетью докапиталистических отношений, что находится ближе к истине.

Если взглянуть на карту России того времени, то сразу бросятся в глаза резкие различия в промышленном развитии отдельных регионов. Крупная индустрия была сосредоточена всего в нескольких местах в центре, на северо-западе, на юге страны. В стадии промышленной стагнации пребывал Урал. В начале ХХ в. стал быстро развиваться нефтепромышленный район Баку. Высокая концентрация производства и капиталов вела к тому, что одни районы как бы эксплуатировали другие, вырывались за счет этого вперед, тогда как в последних наблюдались застой и консервация ранее сложившихся отношений, их весьма своеобразное приспособление к новым условиям. Между центром и окраинами углублялась пропасть. Это накладывалось еще на национальные и религиозные противоречия. И каких только форм бытия нельзя было наблюдать на огромной территории страны вплоть до самых экзотических форм рабовладения (Средняя Азия) и первобытного существования (Сибирь и Дальний Восток), тем не менее не избежавших проникновения «деловых людей».

 

Иностранный

и отечественный капитал

Фактором, способствующим сосуществованию самых передовых и отсталых форм хозяйства, был иностранный капитал. Он, конечно, не был господствующим в экономике России. Иностранные фирмы, компании, банки помогали развитию производительных сил страны, ее индустриализации, но одновременно часть накоплений, которая могла бы приумножить национальное богатство страны, расширить возможности капиталовложений в экономику, повысить жизненный уровень населения, уплывала за границу в виде прибылей и дивидендов.

Начало века ознаменовалось укреплением позиций национального капитала, что в какой-то мере может служить отражением особенностей вступления России в новую эпоху, ее стремления, опираясь на собственные силы и ресурсы, занять более высокое место в мировой иерархии. Более 70% инвестиций в экономику за 1908-1914 гг. было сделано отечественными предпринимателями. Значительно возросла их роль в общественной жизни страны, неуловимо изменился их облик. Большинство из них уже мало напоминало прежних «Колупаевых и Разуваевых», надувающих и обдирающих как липку потребителей. Многие были озабочены развитием отечественной экономики, серьезно подходили к проблемам ее индустриализации, имели за плечами высшее техническое, коммерческое и другое образование и вовсе не были олицетворением класса «паразитов», о чем настойчиво трубила социалистическая пропаганда, которая постоянно упрощала и схематизировала сложный характер экономических и социальных отношений и строила на них свою политическую стратегию и тактику.

Роль государства в экономике

Вследствие высокой концентрации производства и капитала в России получили распространение развитые типы монополистических объединений, банков, акционерного дела. Традиционно сильная роль государства и вмешательство его в экономическое регулирование вели к преобразованию государственного сектора в государственно-монополистический, составлявший значительный удельный вес в народном хозяйстве России. Так называемые «казенные заводы» всегда были характерной чертой российской индустрии с ее особой организацией производства и управления. В национальной экономике были сильны элементы патернализма, т. е. особых отношений между государством и его поданными, между «хозяином и работником», возлагавшими на себя определенные взаимные обязательства. Частное предпринимательство, основанное на личной инициативе, в виде сравнительно небольших фирм и предприятий, созданных на отечественной почве, в отличие от других стран, еще недостаточно укоренилось в экономике и не могло серьезно противостоять наступлению государства и монополий. В свою очередь, мелкое кустарное и полукустарное производство, широко распространенное по всей территории страны и служившее важным элементом народнохозяйственной жизни, сохраняло еще довольно примитивный традиционный уклад и не могло конкурировать с крупными предприятиями. Противоречие между передовыми формами и отсталыми способами организации производства было весьма серьезным.

 

Российская

деревня

В российской деревне в начале века также наблюдались ростки новых отношений. На огромном пространстве страны было разбросано более 20 млн. крестьянских хозяйств и 130 тыс. помещичьих имений. Общий земельный фонд страны составлял 400 млн. десятин, из них треть приходилась на крестьянские надельные земли, 12% — на частновладельческие и помещичьи, остальное — на государственные, удельные, церковные и т.п. Посевные площади составляли около 100 млн. десятин, и 90% из них — крестьянские посевы. Приведенные цифры хорошо показывают распределение земли, эффективность ее использования, наличие огромных земельных массивов, как бы лежавших под спудом, и демонстрируют существование в деревне серьезных противоречий. Значительная часть помещичьих земель сдавалась в аренду крестьянам. Естественно, что неизбежно было противостояние между двумя основными классами-сословиями: крестьянами и помещиками, особенно там, где они сосуществовали вместе и прежде всего в районах крестьянского малоземелья (Земледельческий Центр, Среднее Поволжье, Левобережная и Правобережная Украина). Крестьяне с вожделением смотрели на помещичьи земли, расположенные рядом с их наделами. Вдобавок в начале века усилилась тенденция к расслоению внутри крестьянской общины, которая уже не могла сдерживать напор новых рыночных и денежных отношений, вовлекающих в свою орбиту самые глухие «медвежьи» углы. Новые явления, идущие из города, подрывали общинный уклад, традиции коллективизма и коллективной ответственности. Деревня, действительно, становилась ареной борьбы, с одной стороны, — крестьян против помещиков, а с другой — крестьян между собой, поскольку уравнительная психология общины препятствовала выделению зажиточной части крестьянства и его фермеризации, развитию торговли, промыслов, отходу на заработки, переливу сельского населения в города. Более состоятельный крестьянин в общине нередко определялся весьма нелестным словом «кулак» со всеми вытекающими из этого следствиями.

Столыпинская реформа еще более обострила существующие противоречия. Недавно в печати прошла и не утихает до сих пор активная кампания по реабилитации Столыпина и представлению его чуть ли не как национального героя-реформатора за его стремление сотворить в российской деревне крепкого хозяина типа американского фермера — опору новой, переустроенной России. За это честь ему и хвала! За это можно простить и столыпинские вагоны и столыпинские галстуки! (Символы подавления революции 1905-1907 гг.). Конечно, как реформатор Столыпин был и умнее и дальновиднее нынешних сторонников фермеризации России, понимая, что фермера на пустом месте не сотворишь. Чего ему не хватало и о чем он просил общественность, так это двадцати лет спокойствия для осуществления реформ, в том числе аграрной, направленной на разрушение общины, создание земельного рынка и рынка свободных рабочих рук, переселение крестьян на новые свободные для хозяйственной деятельности места. Но крутые и энергичные меры Столыпина, проводимые сверху, не могли не вызвать противодействия со стороны самых разных слоев российского общества и справа, и слева. Реформа в сущности не затрагивала помещичье землевладение — гвоздь аграрного вопроса в России, несмотря на весьма скептическое отношение Петра Аркадьевича к предпринимательским возможностям российского дворянства. Следует обратить внимание, что там, где позже, после революции крестьяне получили земли помещиков, они были более склонны поддерживать советскую власть, а «российская Вандея», в отличие от французской, буйствовала там, где по большей части не было помещичьего землевладения. Так что реформы Столыпина, как к ним ни относиться, обещали деревне очень беспокойную жизнь, и в этом смысле приблизили революцию.

Между тем сельскохозяйственное производство в России накануне войны 1914 г. увеличивалось довольно энергично. В какой мере это было связано с аграрными реформами Столыпина, в какой — обусловлено благоприятным сочетанием ряда урожайных лет или другими факторами — трудный вопрос. Во всяком случае, за 10 лет, т. е. за половину затребованного Столыпиным срока, число крестьянских хозяйств, вышедших из общины, достигло всего 2, 5 млн. Община не только выжила, но и сохранила свое влияние, так как более 80% крестьянского земельного фонда регулировалось по правилам общинного землепользования, хотя вряд ли следует отрицать, что столыпинские реформы оставили в деревне заметный след. В то же время неоспоримо и то, что накануне революции в крестьянской среде продолжали преобладать традиционные основы существования сельского мира.

Не следует полностью охаивать переселенческую политику Столыпина, как это делалось ранее в советской исторической литературе. Эта политика имела свои положительные и отрицательные стороны. Примерно пятая часть крестьян, благодаря реформе, продали свои наделы. Именно среди них обнаружилось стремление к переселению на новые места, преимущественно в восточные районы, обладавшие резервами свободных земель: в Сибирь, Казахстан, на Дальний Восток. Правительство всемерно поддерживало это движение, оказывая материальную помощь, выделяя денежные ссуды для переселенцев. Однако наплыв переселенцев, трудности их первоначального обустройства на новых местах, противодействие со стороны старожилов, с подозрением относившихся к пришлым, привели к возникновению ряда проблем. Громадное число переселенцев не сумело адаптироваться в новых условиях. Многие возвращались назад, озлобленные и отчаявшиеся, пополняя армию люмпенов и усиливая социальное неустройство. Город, растущая промышленность еще не могли поглотить полностью излишек рабочих рук. Увеличилась безработица. В результате и в деревне, и в городе возрастала социальная напряженность.

По всей видимости, более подходящими для развития экономики российской деревни и ее менталитета были различные формы кооперации, на что справедливо указывали крупные российские ученые-аграрники и о чем свидетельствовал практический опыт развития кооперации в России в начале ХХ в., протекавший, по общему признанию, наиболее безболезненно в отличие от принудительных и насильственных мер, проводимых сверху и сопровождаемых бюрократическим произволом властей и чиновников различного ранга.

 

Социальная

структура

российского

общества

Новые процессы, которые обозначились в России в начале ХХ в., сказывались на социальной структуре ее населения, гражданского общества и власти. Эти вопросы в исторической литературе, относятся к числу наименее изученных и, как правило, чрезвычайно упрощаются, сводятся либо к соотношению численности городского и сельского населения, либо к элементарным классовым схемам. На самом деле в силу целого ряда исторических, национальных, политических факторов общественное строение России было очень пестрым и сложным. Несмотря на их очевидное размывание в начале века, сохраняли свое действие сословные перегородки, чиновная иерархия, установленная еще Петром I. Принадлежность к дворянам, мещанам, крестьянам, казакам, духовенству и т. п. оказывала свой отпечаток на социальный статус и образ жизни человека. На это накладывались новые отношения, вызванные к жизни процессом модернизации и индустриализации страны. Появились новые способы социальной идентификации: «пролетариат», «рабочий класс», «эксплуататоры», «буржуазия» и пр. Между тем определение реальной социальной структуры весьма важно, поскольку через нее проявляются интересы, настроения, поведение различных общественных групп, а от их имени в свою очередь выступают политические партии, союзы и т. д.

Все население России с известной степенью условности можно разделить на четыре большие, сильно отличающиеся друг от друга социальные категории (классы и слои):

I. Высший государственно-бюрократический аппарат, генералитет, крупные и средние предприниматели, акционеры, помещики-землевладельцы, высшие архиереи православной церкви, академики, профессора, врачи и т.д. (вместе с членами семей)

 

3%

II. Мелкие предприниматели, городские обыватели, кустари, ремесленники, учителя школ, гимназий, офицерский корпус, священнослужители, мелкие чиновники, служащие государственных и частных учреждений и др.

 

8%

III. Крестьянство (крестьяне-земледельцы, казаки, дехкане и т. п.)

69%

в том числе:

зажиточное

среднее

бедное (малоземельное)

 

19%

25%

25%

IV. Пролетарское (неимущее) население (промышленные, транспортные, строительные, сельскохозяйственные рабочие, батраки, рыбаки, охотники, прислуга, люмпенские элементы: нищие, бродяги и т. п.)

 

 

20%

Итого

100%

Более детальную группировку социальной структуры дать весьма затруднительно, ввиду тесного переплетения в российском обществе разных социальных категорий. В самом деле, дворяне-помещики зачастую оказывались и представителями высшего чиновничества и генералитета, предприниматели как представители акционерного, банковского капитала выступали как деятели, занимавшие крупные административные и государственные посты. И те и другие имели прямое отношение к формированию высшей интеллектуальной элиты, занимавшей особое положение в государстве.

Академики и профессора, например, приравнивались к тайным и статским советникам в государственной иерархии. Они же нередко были владельцами частных имений. Подобные цепочки связей можно прослеживать бесконечно, что обессмысливает любые цифры и вынуждает пользоваться словесным описанием сложившихся социальных отношений. Вопрос о социальной структуре российского общества — это скорее вопрос о самоидентификации составляющих его людей, т. е. о том, как они сами себя определяли и к какой общественной категории относили.

Общее впечатление от приведенных выше цифр — явное преобладание крестьянства в социальной структуре населения. Это во-первых. Во-вторых, значительный удельный вес малоимущих и неимущих слоев населения как в городе, так и в деревне (пролетарии + бедняки). Уже этот факт наводит на ряд размышлений, но остановимся более подробно на характеристике отдельных групп.

 

Правящие

классы

Первая категория — это правящая элита страны, олицетворение власти, имущие или, по марксистской терминологии, эксплуататорские классы, связанные между собой тесными узами. Хотя среди них постоянно возрастал предпринимательский и буржуазный элемент, именно эти узы определили общий консервативный характер правящей верхушки, слабую реакцию ее на вызов времени, а значит, — культивирование отсталости.

В историографии утвердилось представление о слабости российской буржуазии, ее неспособности играть самостоятельную роль в общественной жизни страны и осуществлять политическое руководство ею. Подобное представление является не то чтобы неправильным, но, в свете сказанного, нуждающимся в существенной корректировке. Иначе трудно будет понять истоки и причины той ожесточенной гражданской войны, которая более чем три года после революции сотрясала Россию. С социальной природой имущих классов оказывалось тесно связанным их политическое лицо. В России фактически не было буржуазных партий в классическом понимании термина «партия». (Кстати, вопрос о социальной подоплеке различных партий в России изучен очень плохо). Если взять для примера партию октябристов, то это было скорее региональное объединение московских финансово-промышленных и помещичьих кругов, чиновной и военной бюрократии. Точно так же нужно рассматривать понятие «Прогрессивный блок», но относящееся уже к другой столице. Или же взять партию конституционных демократов — кадетов, которая представляла собой скорее объединение либерально-настроенных российских интеллектуалов (ученых, писателей, журналистов, адвокатов и пр.), чем политическую партию буржуазии. Любопытно, что даже у кадетов — самой левой партии этого политического спектра — программные требования не шли дальше установления конституционной монархии. Весьма влиятельными в среде правящих классов были позиции союзов и объединений монархического и националистического толка. Все упомянутые политические объединения господствовали в III и IV Государственных думах, деятельность которых пришлась на годы, предшествующие революции.

Политические настроения в стране находились в сильной зависимости от многочисленной бюрократии, заинтересованной в сохранении существующих государственных устоев. Только в государственных учреждениях России накануне революции было занято 576 тыс. чиновников. Это была по тем временам огромная армия, содержание которой ложилось тяжелым бременем на государство.

 

Средние слои

В последние годы в литературе активно обсуждалась проблема средних слоев и их роли в общественной и политической жизни. Сюда обычно включают различные по своему положению группы населения: мелких предпринимателей, служащих

<== предыдущая лекция | следующая лекция ==>
Українська дипломатія на завершальному етапі національно-демократичної революції | Основные блоки событий Гражданской войны
Поделиться с друзьями:

mylektsii.su - Мои Лекции - 2015-2024 год. (0.042 сек.)Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав Пожаловаться на материал