Грамматические категории

Грамматические категории (категория — от греческого kategoria — “доказательство”, “показание”; при­менительно к мышлению, языку, искусству — основные разряды, группы явлений в данной области) — это объединения, группы, совокупности однородных грамматических явлений и прежде всего совокупности однородных грамматических слов при раз­личии их форм.

Единство той или иной категории обусловлено не способом выражения, а общим грамматическим значением.

Так, формы существительных: столу, стене, пути, хотя и име­ют разное оформление аффикса: [-у, -э, -и], т. е. разную грамма­тическую форму, но объединены общим значением дательного падежа существительного; так же и такие разно оформленные ви­довые пары глаголов, как

достигать — достичь

нарезать — нарезать

делать — сделать

толкать — толкнуть

решать — решить

посылать — послать

брать — взять

Хотя в каждой паре они и оформлены разными способами раз­личения, но объединяются независимо от этого в две категории: первые глаголы в каждой паре — несовершенный вид, вторые — совершенный.

Категории в грамматике могут быть более широкие, например части речи, и более узкие, например явления внутренней группи­ровки в пределах той или иной части речи: в существительных — категория числа, грамматические категории собирательности, аб­страктности, вещественности и т. п., в пределах глагола — катего­рии залога, вида и т. д.. Античная филология знала другое деление грамматических фактов: части речи и их акциденции (акциденции — от лат. accidens, acciden-tis — “случайный”) (у имен существительных — род, число, падеж; у глаго­лов — наклонение, время и т. п.).

Следовательно, термины “грамматическая форма” (или грам­матические формы) и “грамматическая категория” (или граммати­ческие категории) не следует смешивать. Грамматическая форма связана со способом выражения: это соотношение грамматическо­го значения и грамматического способа выражения этого значе­ния в их единстве (см. выше).

Грамматическая же категория не связана с определенным или данным способом грамматического выражения, но это не значит, что грамматическая категория — область понятий, логики и стоит вне языка, может быть “надъязыковой”, общей всем языкам. Попытка некоторых лингвистов обосновать некий “верхний этаж” над грам­матикой в виде “понятийных категорий” не привела ни к чему, кроме игнориро­вания специфики отдельных языков и их групп; “понятийные категории” не при­водят к пониманию грамматики, а уводят от нее. На­оборот, грамматическая категория только тогда факт языка (а иным она быть не может), если она в языке выражена грамма­тически, т. е. опять же теми или иными грамматическими спо­собами, но одним или разными — для грамматической категории не существенно.

Несоответствие грамматических категорий в разных языках — лучшее свидетельство специфичности подбора грамматических ка­тегорий в каждом языке.

Так, категория определенности и неопределенности, очень су­щественная для грамматики романо-германских языков и отчет­ливо выраженная в этих языках различием определенных и неоп­ределенных артиклей, отсутствует в русском языке, но это не зна­чит, что русские не могут иметь в сознании этих значений, — они только выражают их обычно лексически (т. е. особыми словами, например местоимениями этот, тот и т. п. для определенности и какой-то, некий и т. п. для неопределенности). Употребление числительных один, одна, одно, одни тоже может служить в русском выражением неопределенности (как артикль ип во французском, ein в немецком и т. п.); в северных русских говорах, наоборот, для выражения опреде­ленности употребляется местоименная частица: от, та, то, те после слова (дом-от, изба-то, окно-то, грибки-те и т. п.).

Особый всесторонне-окончательный вид сомалийского языка, выраженный повтором fen -fen от глагола fen — “глодать”, по-рус­ски мы переводим: “обгладывать со всех сторон, до конца”, где то, что для сомалийского языка (грамматическое значение вида) вы­ражено грамматическим способом повтора, по-русски передается лексически, словами: “со всех сторон”, “до конца”, тем самым та­кая видовая категория свойственна сомалийскому языку и несвой­ственна русскому.

Значение “двойственности” в одних языках имеет узаконенное грамматическое выражение формами двойственного числа (старо­славянский, древнегреческий, санскрит, древнерусский, литовский), в других же языках, где нет категории двойственного числа, то же самое может быть выражено сочетанием числительных со значе­нием “два”, “двое” и соответствующих существительных.

Привычное для русских различение категории одушевленнос­ти и неодушевленности существительных, проявляющееся в вини­тельном падеже множественного числа (Я вижу концы — Я вижу отцов, Я вижу точки — Я вижу дочек, Я вижу зрелища — Я вижу чудовищ), а для мужского рода и в единственном числе {Я вижу конец — Я вижу отца), необычно для иных европейских языков (равно как и различение категории глагольного вида, даже рода существительных не знает английский язык и все тюркские). Различение грамматических категорий одушевленности и неодушевленности ни в коем случае не следует смешивать с “пониманием” различия “живого” и “неживого”; так, в русском языке слова покойник, мертвец входят в категорию одушевленности, слова народ, пролетариат — в категорию неодушевленности.

Количество однородных категорий очень различно в разных языках; так, например, в языках, имеющих склонение, количество падежей может колебаться от трех (арабский), четырех (немец­кий), шести (русский) до пятнадцати (эстонский) и более (неко­торые дагестанские языки).

Даже в тех случаях, когда как будто бы между языками есть соответствие в отношении наличия тех или иных падежей, то их функции могут быть очень различными. Так, по-русски мы ска­жем Пошел за дровами (творительный падеж с предлогом), а в казах­ском это же самое передается как отынеа барды (где отынеа — дательный падеж).

Сочетание более широких и более узких категорий в каждом языке может быть также особым и своеобразным. Так, для русской грамматики привычно, что имена, а также причастия склоняются (т. е. изменяются по падежам и числам), а глаголы спрягаются (т. е. изменяются по лицам и числам), но в ряде языков, например в тюркских, угро-финских, самодийских и других, имена могут изменяться по лицам, ср. в казахском: эке-м — “моя мать”, эке-ц — “твоя мать”, эке-си — “его мать” — это, конечно, не спряжение, а присоединение аффикса притяжательности; наоборот, в латинском языке глагольная форма герундий склонялась.

В пределах развития одного и того же языка может не только меняться наличие и количество категорий, но та же категория бла­годаря наличию или отсутствию тех или иных связанных с ней и противопоставленных категорий может менять характер своего грамматического значения; так, категория единственного числа гораздо реляционное в тех языках, где есть только противопоставление единственного и множественного числа, чем в тех, где есть еще двойственное, а тем более особое тройственное число; в этих случаях любая категория числа гораздо деривационное, т. е. имеет меньшую степень грамматической абстракции.

Значение множественности в формах множественного числа — грамматическое, выраженное грамматическим способом, в соби­рательных же именах множественность — факт лексического зна­чения, выраженный основой, тогда как грамматический способ показывает единственное число (ср. в русском [кулак] — [кулак'-и] и [кулач-j-o]).