ЛЕКЦИЯ 20. Французский романтизм. Мадам де Сталь. Шатобриан. 2 ноября 1971

Я перехожу сегодня к французскому романтиз­му. Вообще к литературе Франции XIX века. Французская литература XIX века — это богатая литература. По богатст­ву, разнообразию, плодовитости всего того, что происходило во французской литературе этого века, с ней может спорить только русская. Французская литература XIX века очень бо­гата была течениями, всякого рода новаторством, которое и по сей день сохраняет для всего мира живое значение.

Очень многие французские авторы XIX века и сегодня вос­принимаются как вполне современные. Особенно это отно­сится к французским поэтам XIX века. Скажем, такие поэты, как Бодлер, или Рембо, или Малларме. Это для всего мира и сегодня наставники поэзии. И в Европе, и в Америке.

Франция XIX века дала и превосходную прозу. Замеча­тельные романы. Романтизм, о котором сейчас будет речь, — первоисточник для французской литературы XIX века. Фран­цузский романтизм — особенный романтизм. Впрочем, ро­мантизм в каждой стране был особенный. Вы, вероятно, успели уже сами это заметить. Английский романтизм отличается очень сильно от немецкого. А французский тоже отличает­ся весьма значительно. Настолько значительно, что о мно­гих французских романтиках, если их сравнить с немецкими, английскими, можно спросить: а романтики ли они вообще?

Я уже не раз говорил о том, что романтизм в каждой стране имел свой национальный колорит, свой националь­ный характер, свой национальный способ разработки. Конеч­но, это не значит, что между романтическими течениями в Европе не было никакого сходства, никакого родства. От­нюдь нет. Родство существовало. Часто оно бывало трудно­уловимо. Очень часто появлялись какие-то группировки ро­мантиков, отдельные романтики, похожие на иноземцев.

Скажем так... вот в английском романтизме. «Озерная школа»... «Озерная школа» очень близка во многом немцам. Иенским романтикам она близка. И так называемым швабам... Уланду. Кольридж перекликается, как я уже говорил, с Тиком, например. У французов тоже были отдельные романтики, от­дельные течения, близкие явлениям английским или немец­ким. Ну, скажем, у французов был такой, наверное, мало вам известный автор, Жерар де Нерваль. Жерар де Нерваль — это французский романтик с очень большим родством с немцами. У Жерара де Нерваля очень много общего с Новалисом. Вот каковы взаимоотношения между романтизмом в разных стра­нах: то, что в какой-то стране было по преимуществу характер­ным, то, что там играло заглавную роль, то в другой стране су­ществовало на правах бокового. Скажем, Новалис. В Герма­нии он стоял на генеральных путях развития. А вот довольно похожий Жерар де Нерваль — он существовал как-то сбоку.

И это очень любопытное явление. Главное в одной стра­не — в другой стране существует на правах чего-то побочно­го. На правах побочного и случайного.

Французский романтизм развивается совсем особо. Внеш­не даже его история иная, чем в Германии и Англии. И она, эта история, нас поучает, что ни о чем нельзя судить a priori. Не надо себе составлять мнений заранее, прежде фактов.

Очень важно, что английский и немецкий романтизм раз­вивались от Французской революции. Романтизм во Фран­ции, значит, должен был развиться гораздо раньше, чем в других странах. А на деле было не так¹.

Как раз во Франции романтизм развивается очень мед­ленно, с паузами. У англичан и немцев апогей романтизма приходится на первое десятилетие XIX века. Во Франции эти годы — почти вакантные годы, пустые годы. А апогей романтизма во Франции — это конец двадцатых годов, трид­цатые. Особенно тридцатые годы. Французы часто говорят так: романтизм тридцатых годов. Это вершинный период. Ну, это, конечно, очень условно, но они имеют в виду революцию 1830 года. Июльскую революцию, вокруг событий которой и располагаются факты романтизма. Романтизм отчасти гото­вил эту революцию, сопутствовал ей и жил ее итогами².

¹ Из лекции 19 октября 1965 г.: Если рассуждать априорно, то каза­лось бы, что самый ортодоксальный романтизм мы должны наблюдать именно во Франции. Мы говорили, что романтизм в Европе — это де­тище Французской революции, а в самом чистом виде он и должен был появиться в стране этой революции. Однако это совсем не так. Если говорить о Франции самой революционной эпохи, мы там не замечаем ничего похожего на романтизм. Французская революция была довольно скудна литературным творчеством. Если взять великих писателей вре­мен Французской революции, то они не были романтиками. Драматург Жозсф Мари Шенье — закопченный классицист в духе Расина, а боль­ше — Вольтера. Андрс Мари Шенье — замечательный поэт — тоже клас­сицист, писал стихи в античном духе.

² Из лекции 19 октября 1965 г.: Если говорить о революционных связях романтизма, то, пожалуй, Июльская революция 1830 года родила большее, чем Великая французская революция. На деле, конечно, весь романтизм все же порожден Великой революцией. То обстоятельство, что именно Франция в эпоху Великой революции не выступила с ро­мантическим движением, если задуматься, не столь удивительно. Это можно лучше всего объяснить остроумными рассуждениями Гейне. В одном из своих произведений он говорит о том, скольким духовно обязаны немцы Французской революции. И тут он спрашивает: а сами французы? Гейне так отвечает: французы были в эти годы по горло заняты делом, они делали новую Францию. Они были так заняты, что им некогда было спать, видеть сны. И за себя они поручили спать и видеть сны нам, немцам.

Двадцатые—тридцатые годы. В Англии и Германии ро­мантизм уже угас, а во Франции как раз это время разгара. Наибольшего разгара. После 1830 года начинается медлен­ный спад романтизма. И все же во Франции романтизм дер­жался очень долго по особым, индивидуальным причинам: почти на весь век растянулось творчество величайшего ро­мантика — Виктора Гюго. Виктор Гюго никогда не изменял знамени романтизма. И пока жив был Виктор Гюго — роман­тизм не уходил из французской литературы. Держался здесь с Виктором Гюго.

Каковы причины, почему во Франции так медленно всту­пал в жизнь романтизм? Были причины политические и при­чины чисто литературного, художественного порядка.

При Наполеоне романтики во Франции находились в полнейшем неблагоприятствии. Вот что любопытно. Ведь сам Наполеон потом сделался героем романтиков. А он — Наполеон — к романтизму, ему известному, относился край­не отрицательно. Чрезвычайно недолюбливал какие бы то ни было проявления романтизма. Наполеон по вкусам был стро­гим классицистом. При нем на парижских сценах ставились Корнель, Расин, Вольтер и те современные авторы, которые шли этими же путями. Наполеон приходил в негодование от малейших новшеств в литературе. Например, когда у него родился наследник, которого он так ждал, будущий Наполе­он II, поэты запалили его всякого рода стихами. И некото­рые осмелились, К великому гневу императора, преподнести к рождению короля Римского сонеты. А сонет был формой неканонической: классицизм не любил сонета, сонет стали заново вводить романтики. Наполеон-большой эти сонеты по случаю рождения Наполеона-маленького воспринял прямо-таки как личное оскорбление. И так как Наполеон очень ре­шительно вмешивался во все стороны французской жизни, то и в литературе романтизм никакой поддержки не получил. Это при всем том, что у Наполеона был отличный литера­турный вкус, как мы знаем из его писаний, особенно с ост­рова Святой Елены. Он очень хорошо понимал художествен­ную литературу, он был один из немногих правителей, обла­давших хорошим литературным вкусом, — и при всем том никакого проявления романтизма он не переносил, роман­тизм при нем мог вести только глухое существование. Но в наполеоновскую эпоху все же закладывался французский ро­мантизм. У него появились два больших автора: Шатобриан (1768—1848 — даты жизни Шатобриана) и мадам де Сталь (1766—1817). Это люди первой волны французского роман­тизма. Я, пожалуй, начну с мадам де Сталь.

Мадам де Сталь. Шведская фамилия. Ее муж был швед­ский посланник. Так что вот такая по написанию даже — m-me de Staёl — для французского языка странная фамилия. Мадам де Сталь — дочь очень знаменитого человека, Некке-ра, того министра Людовика XVI, который пытался, безус­пешно правда, предотвратить назревавшую во Франции ре­волюцию всякого рода реформами. Он угадывал, что дело идет к революции, и пытался предпринять реформы, которые бы задержали ее. Это министр финансов Людовика XVI. Че­ловек, вообще игравший большую роль во французской по­литике. И мадам де Сталь — она выросла в салоне своих родителей, уже с малых лет слушая политические и фило­софские разговоры. Она видела в салоне своих родителей всех знаменитых людей Европы, которые бывали в Париже и которые обязательно наносили визиты Неккеру. Она и по духу была дочь своего отца и позднее исповедовала полити­ческие убеждения, близкие к Неккеру. Я сразу зайду вперед и скажу, что мадам де Сталь — выдающийся политический мыслитель. Это редкий пример женщины, сыгравшей боль­шую роль в истории политической мысли. Она инициатор очень многих политических идей, в сущности, она является в духовном отношении матерью французского либерализма. Доктрина либерализма сложилась под воздействием мадам де Сталь, которая восприняла эти идеи еще в салоне своего отца. Недаром она потом написала очень прочувствованное сочинение, посвященное памяти отца.

Мадам де Сталь писала сочинения на чисто политические темы. Она написала замечательную книгу о Французской ре­волюции. Эта книга поучительна, по-настоящему интересна и по сей день. Она много занималась общими вопросами идеологии, философскими вопросами, вопросами права, ре­лигии. И вопросами литературными. Написала два романа, которые в свое время имели очень большой успех: «Корин-на» и «Дельфина», романы о женщинах.

Талант ее больше обнаружил себя в книгах общего харак­тера, чем в художественной литературе, как таковой. Она бы­ла женщина необычайного ума. Я думаю, что из женщин, державших перо в руках, — это самый умный автор, который когда-либо существовал. И по-моему, женщины всего мира должны были бы ей поставить памятник. Она поддержала репутацию женщин в литературе, в царстве идей.

Она автор очень интересного трактата «О литературе». Самая известная книга ее носит название «О Германии». Ма­дам де Сталь была человеком большой образованности, боль­ших, разнообразных и живых познаний. В любых областях. Она хорошо знала иностранные литературы, что во Франции тогда было редким.

Французы в отношении литературы и вообще в отношении культуры были воспитаны весьма эгоцентрично. Французы XVII и XVIII веков ничего, кроме своей литературы, знать не желали. Очень мало было распространено знание иностранных языков. Это объясняется тем, что французы в эти века сознавали себя учителями Европы. Так оно и было. Кто не знал француз­ского языка, тот не имел доступа к культуре. Вы это знаете по на­шим примерам, по тому, что происходило в России. Французы были очень избалованы своим исключительным положением в мире культуры. И они считали: а зачем мы будем изучать чужой язык, чужую культуру? Все это ниже нас. Пусть изучают нас. К чему нам знакомиться с писаниями итальянцев или с писа­ниями немцев? Они смотрели в XVIII веке на все прочие нации как на каких-то эскимосов, у которых им учиться нечему. Только на переходе к XIX веку намечается какой-то перелом, и он свя­зан с французским романтизмом. Именно романтики постара­лись сбить с французов эту спесь. Романтики доказывали, что, напротив, французская литература самая отсталая, самая несо­временная по своему строю из современных литератур, более других нуждающаяся в радикальных изменениях.

И тут-то сыграла свою особую роль мадам де Сталь. В своей книге «О литературе» она французам проповедует знакомство с англичанами. Она очень убедительно говорит о Шекспире. Французы и раньше слышали о Шекспире. Шекс­пира во Франции чуть хвалили, а больше порицали. А вот мадам де Сталь написала о нем как о поэте, который заслу­живает последователей. Она проповедует французам италь­янцев: Данте, Тассо, Ариосто. Испанцев, испанский Золотой век: Кальдерона, Лопе де Вега. Все это во Франции были тогда очень малоизвестные имена. И особенного пиетета они не вызывали. Вот мадам де Сталь очень жарко ратовала за всю эту литературу. За литературу европейского Ренессанса. Она умела показать всех этих неведомых или полуведомых Франции писателей с их наилучшей стороны. Она была превосходная пропагандистка. Ее книга о литературе чрезвычай­но раздвинула французский кругозор. Она способствовала тому, что завоевания мировой литературы наконец стали вво­диться в оборот во французской художественной жизни.

Особое значение имеет ее книга «О Германии». Она по­бывала в Германии; она попала туда как раз в ту пору, когда еще живы были крупнейшие немецкие философы и писате­ли. Она посетила Веймар, была в гостях у Гете, встречалась с Шиллером. И — что сыграло очень большую роль в ее духовном развитии — она свела знакомство с романтиками. Она познакомилась с Августом Шлегелем, с которым у нее установилась долговременная дружба. Он был в какой-то степени ее наставником в делах немецкой культуры.

В книге «О Германии» мадам де Сталь дала превосход­ную характеристику Германии вообще: немецкой жизни, не­мецкого поэтического развития. Человек она была очень зор­кий, все хорошо высмотрела, хорошо поняла многое.

Затем там идут главы, посвященные немецкой литерату­ре, и даются очень тонкие характеристики немецких писате­лей, отдельных произведений. Например, она незабываемо хорошо написала о драмах Шиллера, сделала неувядаемые замечания по поводу «Дон Карлоса», по поводу замысла и стиля этой драмы. У нее хорошие главы и о других искусст­вах в Германии, например замечательные страницы о немец­кой музыке. Она была человек универсальный и понимала музыку очень хорошо. Вы там найдете интереснейшие заме­чания о Моцарте, о Глюке, о Гайдне. Наконец, философия немецкая. Немецкая философская мысль очерчена в книге остро и самобытно, хорошо написано и о Канте, и о Фихте. Мадам де Сталь смущала немцев своей быстротой. Когда она жила в Германии и вела с немцами разговоры, то она обыкновенно мало им нравилась. Она была очень живая француженка, с чересчур для немцев оживленной артикуля­цией, и немцев немного коробило от этой ее живости. Гете, разговаривая с ней, морщился. Но Гете был человек царе­дворческой выучки и умел это скрывать, а другие открыто показывали мадам де Сталь, что она им мало нравится. Им казалось, что она порхает, очень поверхностна и обо всем берется судить. Философу Фихте она предложила, чтобы он ей за полчаса изложил всю свою систему. А Фихте, как при­личный немецкий философ, считал, что на изложение такой серьезной вещи, как его философия, требуются годы.

И вот оказалось, что при всей манере этих налетов, бы­стрых разговоров мадам де Сталь почти все, с чем она имела дело, по-настоящему освоила и поняла. Быстрота ознакомле­ния с Германией не повредила ее книге о Германии, книге, на мой взгляд, и сегодня глубоко интересной и поучитель­ной. Я уже не говорю о том, что написана она блестяще. Она написана остроумно. Впрочем, французы того времени все писали остроумно.

Так вот, книга о Германии особенно сблизила французов с чужеземными достижениями. И немецкая культура, в част­ности романтизм, впервые стала доступной для французов. Романтизм, правда, менее всего. Когда мадам де Сталь посе­тила Германию, романтизм еще только начался, но, во всяком случае, от ее книги повеяло немецкой романтикой. И так бы­ло со всей Европой. Европа знакомилась с Германией, с ее достижениями через эту книгу. Ее любил и читал Пушкин. Он ее читал в селе Михайловском, когда писался «Борис Годунов».

Как мы определим жанр литературы, в котором писала мадам де Сталь? Мадам де Сталь была то, что называется эссеистка. Этот термин у нас мало принят. На Западе он широко распространен. Эссе. Французы называют это essai. Англичане — essay. Вам очень полезно знать, что такое эссе. Буквальный перевод по-русски будет такой: опыт. И у нас еще в пушкинское время появляются сочинения, которые на­зываются этим термином. Ну, скажем, Николай Иванович Тургенев, декабрист, написал «Опыт теории налогов». Опыт.

На Западе это старый и очень почтенный жанр. У нас обычно, в нашем советском обиходе, его употребляют только в обидном смысле. Если вас хотят поставить на место, вам говорят: «Что вы там такое написали? Эссе какое-то». Вот если он написал отчет — это хорошо. Диссертацию — тоже хорошо. Вот вам как раз очень хорошее определение, что такое эссе. Эссе — это антидиссертация. Потому что диссер­тации пишут так, что ни один человек не хочет их читать. Их читают только автор и машинистка. А дальше — мгла неизвестности. Эссе — это некое размышление, рассуждение. Близкое к тому, что мы называем статьей. Но это не совсем статья. От эссе требуется блеск ума, остроумие, живость. От эссе требуется свобода. Чтобы было написано свободно, не следуя никаким канонам. Если, например, вы пишете так: вступление — изложение — заключение, — это уже не будет эссе. Потому что такой род писаний — это есть принужден­ный род писаний, где вы заранее подчиняетесь каким-то пра­вилам. А эссе — свободный жанр, беседа с читателем о чем угодно. Можно написать эссе о современной поэзии, а можно написать эссе о современном костюме, о роли техники в со­временной культуре — на любые темы. Главное, что это сво­бодный жанр и по своей внутренней природе, и по технике. Великим эссеистом был Монтень. Он, собственно говоря, отец этого жанра — Монтень с его «Опытами». И все эссе­исты, большие и малые, — потомки Монтеня. И если вы спросите, кто такая была мадам де Сталь как автор, то я бы так сказал: она автор двух сомнительных романов и автор превосходных эссеистических книг. Такое вот свободное пи­сание, ничем не скованное. Особенно в эссе ценно именно ощущение свободы, которую оно вам дает. Вы читаете эссе, и у вас есть чувство общения со свободным умом. Вы имее­те дело с какой-то своеобразной манерой. Вот чем была силь­на мадам де Сталь. Она эссеистка, но несколько отяжелен­ная. Эссеизм бывает обыкновенно необремененным в отно­шении философии, а у нее очень силен в эссе серьезный элемент. Скажем, книга о Германии написана с очень серьез­ным намерением: дать вам информацию о Германии, что­бы вы познали из нее немецкую культуру, немецкое прошлое и т.д.

У романтиков эссеисты были очень распространены. Вот в Англии, например, Чарльз Лэм, друг Кольриджа, или Уильям Хэзлитт. Это замечательный критик и эссеист. По­позже у них был такой просто-таки гениальный автор в об­ласти эссе — де Квинси. Вообще, эссе — это жанр, который культивировали англичане и французы. Немцы — нет. Нем­цы больше норовят писать диссертации.

Должен сказать, что мадам де Сталь очень плохо ужива­лась с Наполеоном. Она пыталась установить с первым кон­сулом дружеские отношения, но ей это не удавалось. И по­том с императором тоже не удавалось. Наполеон просто не переносил мадам де Сталь, его ужасно раздражало, что ка­кая-то женщина вмешивается в политику. К тому же мадам де Сталь была ближайшим другом Бенжамена Констана (это был ее ученик и возлюбленный). С Констаном у Наполеона были отношения очень шероховатые, и тем более с мадам де Сталь. Наполеон ее просто подвергал политическим гонени­ям, высылал из Франции. Он, как известно, совсем не был поклонником либеральности. Мадам де Сталь приходилось отсиживаться в швейцарском имении Коппе. Она странство­вала по Европе, она и в Германии побывала в порядке такого политического бродяжничества. И как раз в 1812 году при­ехала в Россию, в Петербург.

Ее пребывание в России прекрасно описал Пушкин. Вы знаете этот роман, который Пушкин только начал и бросил? «Рославлев». Там как раз изображена мадам де Сталь.

Так вот, мадам де Сталь — это начало французского ро­мантизма: пропаганда чужих литератур, пропаганда литера­тур европейского Ренессанса, пропаганда романтизма, немец­кой культуры, всего того, что должно было быть положено в основу романтической культуры Франции.

Шатобриан. Шатобриан — человек другого совсем скла­да, чем мадам де Сталь. По происхождению своему он фран­цузский аристократ. Его семья очень пострадала от револю­ции, потеряла свои земли, свое положение. В молодости он бежал от революции. И вот очень важный факт его биогра­фии — он побывал в Америке. Он жил потом в Англии, а при Наполеоне вернулся во Францию. Ну у него тоже с На­полеоном никак не получались контакты. Из Шатобриана выработался с годами очень упорный приверженец старого режима. Он не желал признавать ни революцию, ни Напо­леона. Как мог, показывал свое отрицательное отношение к императору, хотя Наполеон позволял ему печататься, при Наполеоне он даже был избран в члены Академии — Ака­демии Бессмертных¹. Как раз наибольшая его литературная слава относится к наполеоновским годам. Он тоже был пи­сателем неопределенного жанра, как мадам де Сталь. Собст­венно, Шатобриан написал одну-две повести. Остальные его произведения — своеобразная эссеистика, эссеистика на по­литические темы. Из него уже при Наполеоне выработался верный слуга престола и алтаря. Бурбоны и Католическая церковь — вот устои Шатобриана.

¹ Из лекции 19 октября 1965 г.: Шатобриан был своеобразный мас­тер французской речи. А у французов свой взгляд на то, что есть лите­ратура. Французы писателем считают всякого, кто мастерски пишет по-французски, пусть это будут произведения любого жанра. Они многих своих историков, географов считают писателями. Во Франции суще­ствует Академия Бессмертных (основанная кардиналом Ришелье): их 40 человек. Туда выбирают лучших писателей. Среди Бессмертных не так много бывает обычно людей, пишущих повести и романы. Там сидят генералы, написавшие записки о каких-то походах, путешественники. Это мастера речи. У французов эта традиция существует издавна. И Шатобриапа, который, собственно, написал 2—3 повести, они считают великим писателем, и не только за повести.

Он писал многочисленные сочинения, хотел восстановле­ния во Франции старинной, дореволюционной религиознос­ти, католической ортодоксальности. Об этом — такие произ­ведения, как «Гений христианства», «Мученики». Они напи­саны очень пышно, очень риторично. Мадам де Сталь писала все-таки еще близко к XVIII веку: она писала кратко и остро. А Шатобриан — писатель совсем иного склада, он любит по­токи декламации, пышные сравнения. Он любит, чтобы те­рялись всякие границы между стихами и прозой. Унизывает свою прозу метафорами, всеми поэтическими тропами. Очень заботится о звучании прозы, проверяет ее на слух, как если бы это были стихи.

При Бурбонах, когда Бурбоны вернулись во Францию, этот преданный им Шатобриан — он сделал большую политическую карьеру. Он представлял бурбонскую Францию на разных по­литических конгрессах. Был одно время министром иностран­ных дел, был посланником Франции в разных столицах. Стал политической опорой восстановленного во Франции режима: стал опорой Реставрации. И так было до конца жизни. Скон­чался он уже после революции 1848 года, страшно почитаемый. Он в последние годы жизни существовал в Париже на правах общефранцузской достопримечательности: к нему являлись на поклонение, он считался красой Франции.

Так вот, видите, он повествователь, эссеист, публицист, политик. С него началась во Франции эта традиция, которая существует и по сей день, — традиция писателей, которые обычно являются также и официальными политическими де­ятелями. Как в нашем веке Клодель. Клодель играл очень важную роль в политической жизни Франции, он долгие го­ды был посланником в Китае, в Соединенных Штатах. Или, скажем, другой писатель, имя которого вам, вероятно, извест­но, — Жироду. Это замечательно талантливый французский писатель, который в начале Второй мировой войны был пра­вительственным комиссаром по делам информации. Я могу назвать ныне еще живого Мальро, который играл выдаю­щуюся роль при де Голле, был министром культуры. Так вот, Шатобриан положил начало этой традиции во Франции: пи­сателей, выполнявших крупную политическую миссию.

Вернемся к началу. Откуда пошла писательская слава Шатобриана? Она пошла с самого начала века. В 1801 году вышла его повесть «Атала» (это женское имя). И несколько позже вышла его повесть «Рене».

«Атала» — повесть с необычайным сюжетом для того вре­мени. Там изображен Новый Свет, тот Новый Свет, где уда­лось побывать Шатобриану. Там изображается дикая Америка, Америка прерий, рек и лесов, Америка индейцев. Я думаю, что с Шатобриана, вероятно, вообще п литературу вошла ин­дейская тема. Он первый написал об индейцах, эта тема раз­рабатывалась потом через Купере и всяких менее талантли­вых писателей, вроде Майн Рида.

Шатобриан с большим увлечением описывает своих ин­дейцев. Описывает их нравы, строй их жизни, их обычаи, их обряды, празднества. Атала — дочь военачальника одного из индейских племен. Сюжет этой повести таков. Шактас, юно­ша из враждебного племени, захвачен племенем, к которому принадлежит Атала. Назначен праздник, по завершении ко­торого Шактас должен пойти на костер. И тут возникает тай­ная любовь между двумя молодыми людьми, между героиней и Шактасом. Атала берется спасти Шактаса, она ему устраи­вает побег. Он действительно спасен. Но Атала в конце кон­цов погибает.

Сюжет, как видите, довольно похож на то, что мы читаем в «Кавказском пленнике». И Пушкина иногда заподазрива­ли, что сюжет «Кавказского пленника» взят из «Атала» Ша­тобриана. Ну это возможно, хотя сюжет мог возникнуть у Пушкина и самостоятельно, в нем ведь ничего экстраорди­нарного нет. Хотя Пушкин, конечно, превосходно знал Ша­тобриана.

В «Атала» сказались все будущие тенденции Шатобри­ана, его католические тенденции. В повести «Атала» очень большое значение имеет религия. Там изображена католичес­кая колония в диких лесах, во главе с патером Обри. Коло­ния, которая заботится о людях, в этих лесах заблудившихся и погибающих, в которой им оказывают всякое покровитель­ство. Шактас и Атала измучены своим бегством. Они долж­ны были проламываться сквозь дикие леса в страшную грозу, в страшную непогодь. Они попадают в эту колонию, которая рисуется в очень идиллических тонах. Какое-то соединение природы и христианства дано в изображении колонии патера Обри.