ЛЕКЦИЯ 24. Французский реализм. Бальзак. 14 декабря 1971

Мы переходим к новой главе в литературе XIX века, к французскому реализму XIX века. К француз­скому реализму, начавшему свою деятельность где-то на по­роге 1830-х годов. Речь пойдет о Бальзаке, Стендале, Про-спере Мериме. Это особая плеяда французских реалистов — эти три писателя: Бальзак, Стендаль, Мериме. Они отнюдь не исчерпывают истории реализма во французской литерату­ре. Они только начали эту литературу. Но они — особое яв­ление. Я бы их так назвал: великие реалисты романтической эпохи. Вдумайтесь в это определение. Вся эпоха, до тридца­тых и даже до сороковых годов, в основном принадлежит романтизму. Но на фоне романтизма появляются писатели совсем другой ориентации, реалистической ориентации. До сих пор во Франции ведутся споры. Французские историки очень часто и Стендаля, и Бальзака, и Мериме рассматрива­ют как романтиков. Для них это романтики особого типа. Да и сами они... Например, Стендаль. Стендаль сам себя считал романтиком. Он писал сочинения в защиту романтизма. Но так или иначе, вот эти трое, названные мною, — и Бальзак, и Стендаль, и Мериме — реалисты совсем особого характера. Всячески сказывается, что они детища романтической эпохи. Не будучи романтиками — они все-таки детища романтичес­кой эпохи. Их реализм очень особый, отличающийся от реа­лизма второй половины XIX века. Во второй половине XIX ве­ка мы имеем дело с более чистой культурой реализма. Чис­той, свободной от примесей и подмесей. Нечто сходное мы наблюдаем и в русской литературе. Всякому ясно, какое раз­личие между реализмом Гоголя и Толстого. И разница в основном та, что Гоголь — тоже реалист романтической эпохи. Реалист, возникший на фоне романтической эпохи, в ее куль­туре. Ко времени же Толстого романтизм сник, сошел со сце­ны. Реализм Гоголя и Бальзака в одинаковой степени питал­ся культурой романтизма. И часто очень трудно провести какую-то разграничительную линию.

Не надо думать, что во Франции существовал романтизм, потом он сошел со сцены и пришло нечто другое. Дело было так: существовал романтизм, а в какое-то время пришли на сцену реалисты. И они не убили романтизм. Романтизм по-прежнему разыгрывался на сцене, хотя существовали и Баль­зак, и Стендаль, и Мериме.

Так вот, первый, о ком я буду говорить, — это Бальзак. Великий писатель Франции Оноре де Бальзак. 1799—1850 — даты его жизни. Это грандиознейший писатель, быть может, вообще самый значительный писатель, которого когда-либо выдвигала Франция. Один из главных деятелей литературы XIX века, писатель, оставивший чрезвычайные следы в ли­тературе XIX века, писатель огромной плодовитости. Он ос­тавил целые полчища романов после себя. Великий труже­ник литературы, человек, неустанно трудившийся над руко­писями и гранками. Ночной работник, просиживавший целые ночи подряд над версткой своих книг. И эта огромная, не­слыханная продуктивность — она отчасти убила его, эта ноч­ная работа над типографскими листами. Жизнь его была ко­ротка. Он работал с перенапряжением всех сил.

У него была вообще такая манера: он не отделывал руко­писей. А настоящая отделка у него уже начиналась в гранках, в верстке. Что, кстати, в современных условиях невозможно, потому что сейчас другой способ набора. А тогда, при ручном наборе, это было возможно.

Так вот, эта работа над рукописями, вперемежку с чер­ным кофе. Ночи с черным кофе. Когда он умер, его друг Теофиль Готье в замечательном некрологе написал: Бальзак умер, убитый таким-то количеством чашек кофе, выпитых им в ночные часы.

Но что замечательно, он был не только литератором. Он был человеком очень интенсивной жизни. Он был увлечен политикой, политической борьбой, светской жизнью. Много путешествовал. Занимался, правда всегда неудачно, но с ве­ликим жаром занимался коммерческими делами. Пытался быть издателем. Одно время пустился разрабатывать серебряные рудники в Сиракузах. Коллекционер. Он собрал вели­колепную коллекцию картин. И так далее, и так далее. Че­ловек очень широкой и своеобразной жизни. Не будь этого обстоятельства, у него не было бы питания для его обшир­нейших романов.

Он был человеком самого скромного происхождения. Его дед был простой землепашец. Отец уже выбился в люди, был чиновником.

Бальзак — это одна из его слабостей — был влюблен в аристократию. Он, вероятно, многие свои таланты обменял бы на хорошее происхождение. Дед был просто Бальса, чисто крестьянская фамилия. Отец уже стал называть себя Баль­зак. «Ак» — это дворянское окончание. А Оноре самовольно приставил к своей фамилии частицу «де». Так из Бальса че­рез два поколения получился де Бальзак.

Бальзак в литературе огромный новатор. Это человек, от­крывший новые территории в литературе, которые до него никем никогда по-настоящему не обрабатывались. В какой области прежде всего его новаторство? Бальзак создал новую тематику. Конечно, у всего на свете есть предшественники. Тем не менее Бальзак создал совершенно новую тематику. С такой широтой и смелостью его тематическое поле до него еще никем не обрабатывалось.

Что же это была за новая тематика? Как ее определить, почти небывалую в литературе в таких масштабах? Я бы сказал так: новая тематика Бальзака — это материальная практика со­временного общества. В каком-то скромном домашнем масшта­бе материальная практика всегда входила в литературу. Но дело в том, что у Бальзака материальная практика представлена в масштабе колоссальном. И многообразна необычайно. Это мир производства: промышленность, земледелие, торговля (или, как предпочитали при Бальзаке говорить, коммерция); всякого рода приобретательство; созидание капитализма; исто­рия того, как люди делают деньги; история богатств, история денежных спекуляций; нотариальная контора, где производят­ся сделки; всякого рода современные карьеры, борьба за жизнь, борьба за существование, борьба за успех, за материальный успех прежде всего. Вот в чем содержание романов Бальзака.

Я говорил, что в какой-то степени все эти темы и раньше разрабатывались в литературе, но в бальзаковском масшта­бе — никогда. Всю Францию, современную ему, творящую материальные ценности, — всю эту Францию Бальзак переписал в своих романах. Плюс еще политическую жизнь, ад­министративную. Он стремится к энциклопедизму в своих романах. И когда он спохватывается, что какая-то отрасль современной жизни еще им не отображена, он сразу броса­ется заполнять пробелы. Суд. Суда еще нет в его романах — он пишет роман о судах. Армии нету — роман об армии. Не все провинции описаны — недостающие провинции вводятся в роман. И так далее.

Он со временем стал все свои романы вводить в еди­ную эпопею и дал ей название «Человеческая комедия». Не случайное название. «Человеческая комедия» должна была охватить всю французскую жизнь, начиная (и это особенно для него было важно) с самых низших ее проявлений: земледе­лие, промышленность, торговля — и восходя все выше и выше...

Бальзак выступает в литературе, как все люди этого по­коления, с 1820-х годов. Настоящий расцвет его — в тридца­тые годы, как и у романтиков, как у Виктора Гюго. Они шли рядом. Только разница в том, что Виктор Гюго намного пере­жил Бальзака. Как будто бы все, что я говорил о Бальзаке, отъединяет его от романтизма. Ну какое дело романтикам было до промышленности, до торговли? Многие из них брез­говали этими предметами. Трудно себе представить роман­тика, для которого основной нерв — торговля, как таковая, у которого купцы, продавцы, агенты фирм были бы главными действующими лицами. И вот при всем том Бальзак по-свое­му сближается с романтиками. Ему в высшей степени была присуща романтическая идея, что искусство существует как сила, сражающаяся с действительностью. Как сила, соперни­чающая с действительностью. Романтики рассматривали ис­кусство как состязание с жизнью. Притом они верили, что искусство сильнее жизни: искусство одерживает в этом со­стязании победу. Искусство забирает у жизни все, чем жизнь живет, по мнению романтиков. В этом отношении знамена­тельна новелла замечательного американского романтика Эд­гара По. Это звучит несколько странно: американский роман­тизм. Уж кому не подобает романтизм, это Америке. Однако в Америке существовала романтическая школа и был такой замечательный романтик, как Эдгар По. У него есть новел­ла «Овальный портрет». Это история о том, как один моло­дой художник стал рисовать свою молодую жену, в кото­рую он был влюблен. Овальный портрет стал с нее делать. И портрет удавался. Но вот что происходило: чем дальше продвигался портрет, тем становилось яснее, что женщина, с которой пишется портрет, вянет и чахнет. И когда портрет был готов, жена художника умерла. Портрет зажил жизнью, а живая женщина скончалась. Искусство победило жизнь, отобрало у жизни все силы; все ее силы впитало в себя. И от­менило жизнь, сделало ее ненужной.

Бальзаку была присуща эта идея состязания с жизнью. Вот он пишет свою эпопею, «Человеческую комедию». Он пишет ее для того, чтобы отменить действительность. Вся Франция перейдет в его романы. Известны анекдоты о Баль­заке, очень характерные анекдоты. К нему приехала из про­винции племянница. Он, как всегда, был очень занят, но вы­шел с ней в сад погулять. Он писал в то время «Евгению Гранде». Она ему рассказала, эта девица, про какого-то дя­дюшку, тетушку... Он очень нетерпеливо ее выслушал. Потом сказал: хватит, давайте вернемся к действительности. И рас-сказал ей сюжет «Евгении Гранде». Это называлось возвра­щением к действительности.

Теперь спрашивается: почему вся эта огромная тематика современной материальной практики была усыновлена в ли­тературе именно Бальзаком? Почему до Бальзака ее в лите­ратуре не было?

Видите ли, существует такой наивный взгляд, которого наша критика, к сожалению, до сих пор придерживается: буд-то бы решительно все существующее может и должно быть представлено ■ искусстве. Все может быть темой искусства и всех искусств. Пытались заседание месткома изображать в балете. Местком есть почтенное явление — почему же балету не изображать заседание месткома? Серьезные политические Темы разрабатываются в кукольном театре. Они теряют вся­кую серьезность. Чтобы то или иное явление жизни могло ВОЙТИ в искусство, нужны определенные условия. Это вовсе не делается беспересадочным способом. Как объясняют, по­чему Гоголь стал изображать чиновников? Ну вот, были чи-новники, и Гоголь стал их изображать. Но ведь и до Гоголя были чиновники. Значит, само наличие факта не означает, что этот факт может стать темой литературы.

Помню, как-то раз я пришел в Союз писателей. И там висит огромное объявление: Союз работников прилавка объявляет конкурс на лучшую пьесу из жизни работников прилавка. По-моему, невозможно написать хорошую пьесу о жизни работников прилавка. А они считали: мы существуем, следовательно, о нас можно написать пьесу. Я существую, следо­вательно, из меня можно сделать искусство. А это совсем не так. Я думаю, что Бальзак с его новой тематикой мог по­явиться именно в это время, только в 1820—1830-е годы, в эпоху разворачивания капитализма во Франции. В послере­волюционную эпоху. Писатель типа Бальзака в XVIII веке немыслим. Хотя в XVIII веке существовали и земледелие, и промышленность, и торговля и т. д. И нотариусы существо­вали, и купцы, а если они и выводились в литературе, то обыкновенно под комическим знаком. А у Бальзака они вы­водятся в самом серьезном смысле. Возьмем Мольера. Когда Мольер изображает купца, нотариуса — это персонаж коме­дийный. А у Бальзака нет никакой комедийности. Хотя он, по особым причинам, всю свою эпопею назвал «Человечес­кой комедией».

Так вот, я спрашиваю, почему эта сфера, эта огромная сфера материальной практики, почему она именно в эту эпо­ху становится достоянием литературы? И ответ таков. Разу­меется, все дело в тех переворотах, в том общественном пере­вороте и в тех отдельных переворотах, которые произвела революция. Революция сняла всякого рода оковы, всякого рода насильственную опеку, всякого рода регламент с мате­риальной практики общества. Это и было главным содер­жанием Французской революции: борьба со всеми силами, ограничивающими развитие материальной практики, сдер­живающими ее.

В самом деле, представьте себе, как жила Франция до революции. Все находилось под наблюдением государства. Все контролировалось государством. Промышленник ника­ких самостоятельных прав не имел. Купец, который произ­водил сукно, — ему было предписано государством, какого сорта сукна он должен производить. Существовала целая ар­мия надсмотрщиков, государственных контролеров, которая наблюдала, чтобы эти условия соблюдались. Промышленни­ки могли выпускать только то, что предусматривалось госу­дарством. В количествах, предусматриваемых государством. Скажем, вы не могли бесконечно развивать производство. До революции вам было указано, что ваше предприятие долж­но существовать в каких-то строго определенных масштабах. Сколько штук сукна вы можете выбросить на рынок — это все было предписано. То же самое относилось и к торговле. Торговля была регламентирована.

Ну а что говорить о земледелии? Земледелие было крепостным.

Революция все это отменила. Она предоставила промышленности и торговле полнейшую свободу. Крестьян она освободила крепостничества. Иначе говоря, Французская революция внесла в материальную практику общества дух свободы, инициативы. И поэтому материальная практика вся заиграла жизнью. Приобрела самостоятельность, индиви­дуальность и потому смогла стать достоянием искусства. У Бальзака материальная практика проникнута духом мощ­ной энергии и личной свободы. За материальной практикой сюду видны люди. Личности. Свободные личности, направ-ляющие ее. И в этой области, которая, казалось, была безнадежной прозой, теперь появляется своеобразная поэзия.

В литературу и искусство может попасть только то, что выходит из области прозы, из области прозаизма, в чем по­является поэтический смысл. Какое-то явление становится достоянием искусства потому, что оно существует с поэтическим содержанием.

И сами личности, эти герои материальной практики пос­ле революции очень изменились. Купцы, промышленники — после революции они совсем другие люди. Новая практи­ка, свободная практика требует инициативы. Прежде всего и больше всего — инициативы. Свободная материальная прак-тика требует от ее героев таланта. Надо быть не только про­мышленником, но талантливым промышленником.

И вы смотрите — эти герои Бальзака, эти делатели мил­лионов, например старый Гранде, — ведь это талантливые личности. Гранде симпатий к себе не вызывает, но ведь это крупный человек. Это талант, ум. Это настоящий стратег и тактик в своем виноградарстве. Да, характер, талант, ум — вот что требовалось от этих новых людей во всех областях.

А вот люди без дарований в промышленности, торговле — они у Бальзака гибнут.

Помните роман Бальзака «История величия и падения Сезара Бирото»? Почему Сезар Бирото не выдержал, не мог справиться с жизнью? А потому, что он был посредствен­ность. А посредственности у Бальзака погибают.

А финансисты Бальзака? Гобсек. Это же в высшей степе­ни талантливая личность. Я не говорю о других его свойст­вах. Это талантливая личность, это выдающийся ум, не прав­да ли?

Пытались сравнивать Гобсека и Плюшкина. Это очень по­учительно. У нас в России почвы для этого не было. Плюш­кин — какой же это Гобсек? Ни таланта, ни ума, ни воли. Это патологическая фигура.

Старик Горио не в такой степени посредственность, как Бирото. Но все-таки старик Горио терпит крушение. У него есть какие-то дарования коммерческие, но они недостаточны. Вот Гранде, старик Гранде, — это грандиозная личность. Вы никак не скажете, что старик Гранде пошл, прозаичен. Хотя он только и занят своими подсчетами. Этот скупец, эта чер­ствая душа — все-таки он не прозаичен. Я бы сказал о нем так: это крупный разбойник... Не правда ли? Он может со­перничать по какой-то значительности с Корсаром Байрона. Да он и есть корсар. Особый корсар складов с винными боч­ками. Корсар на купечестве. Это очень крупнопородный че­ловек. Как и другие... у Бальзака таких героев много...

В этих людях говорит освобожденная материальная прак­тика послереволюционного буржуазного общества. Она сде­лала этих людей. Она дала им масштаб, дала им дарования, иногда даже гениальность. Иные из финансистов или пред­принимателей Бальзака — это гении.

Теперь второе. Что изменила буржуазная революция? Материальную практику общества, да. Видите, люди работа­ют на себя. Фабрикант, купец — они работают не на государ­ственные сборы, а на себя, что и придает им энергию. Но они в то же время работают на общество. На какие-то определен­ные общественные величины. Они работают, имея в виду какой-то необъятный общественный горизонт.

Крестьянин обрабатывал виноградник для своего госпо­дина — так было до революции. Промышленник выполнял государственный заказ. Теперь все это отпало. Они работают на неопределенный рынок. На общество. Не на отдельных лиц, а на общество. Так вот в чем прежде всего содержание «Человеческой комедии» — в освобожденной стихии матери­альной практики. Вспомните, мы постоянно говорили с вами, что романтики прославляют стихию жизни вообще, энергию жизни вообще, как это делал Виктор Гюго. Бальзак отли­чается от романтиков тем, что его романы тоже наполнены стихией и энергией, но эта стихия и энергия получает опре­деленное содержание. Эта стихия — поток материальных ве­щей, существующих в предпринимательстве, в обмене, в сдел­ках коммерческих и так далее, и так далее.

Причем Бальзак дает чувствовать, что эта стихия матери­альной практики — стихия первостепенного значения. По­этому никаких комизмов здесь нет.

Вот вам сравнение. У Мольера есть предшественник Гоб­сека. Есть Гарпагон. Но Гарпагон ведь смешная, комическая фигура. А если вы снимете все смешное, то получится Гоб­сек. Он может быть отвратительным, но не смешным.

Мольер жил в недрах другого общества, и это делание денег ему могло показаться комическим занятием. Бальза­ку — нет. Бальзак понимал, что делание денег — это основа основ. Как же это могло быть смешным?

Хорошо. Но вот спрашивается, почему же вся эпопея на­зывается «Человеческая комедия»? Все серьезно, все значи­тельно. А все-таки — комедия. В конце концов — комедия. В конце всех концов.

Бальзак постиг великое противоречие современного об­щества. Да, все эти буржуа, которых он изображает, все эти промышленники, финансисты, торговцы и так далее, — я го­ворил — они работают на общество. Но ведь противоречие в том, что на общество работает не общественная сила, а от­дельные индивидуумы. А вот эта материальная практика — она же сама не обобществлена, она анархична, индивидуаль­на. И вот это и есть великая антитеза, великий контраст, который схвачен Бальзаком. Бальзак, как и Виктор Гюго, умеет видеть антитезы. Только он видит их более реалистич­но, чем это свойственно Виктору Гюго. Виктор Гюго таких основных антитез современного общества не схватывает, как романтик. А Бальзак схватывает. И первое и величайшее про­тиворечие, что на общество идет работа не общественной си­лы. На общество работают разрозненные индивидуумы. Ма­териальная практика находится в руках у разрозненных ин­дивидуумов. И эти разрозненные индивидуумы вынуждены вести друг с другом жесточайшую борьбу. Общеизвестно, что в буржуазном обществе генеральное явление — конкуренция. Вот эту конкурентную борьбу, со всеми ее последствиями, Бальзак прекрасно изобразил. Конкурентная борьба. Зве-риные отношения между одними конкурентами и другими. Борьба идет на уничтожение, на подавление. Каждый бур­жуа, каждый деятель материальной практики вынужден до­биваться для себя монополии, подавлять противника. Очень хорошо это общество схвачено в одном письме Белинского к Боткину. Это письмо от 2—6 декабря 1847 года: «Торгаш есть существо по натуре своей пошлое, дрянное, низкое, пре­зренное, ибо он служит Плутусу, а этот бог ревнивее всех других богов и больше их имеет право сказать: кто не за меня, тот против меня. Он требует себе человека всего, без раздела, и тогда щедро награждает его; приверженцев же не­полных он бросает в банкрутство, а потом в тюрьму, а нако­нец в нищету. Торгаш — существо, цель жизни которого — нажива, поставить пределы этой наживе невозможно. Она — что морская вода: не удовлетворяет жажды, а только сильнее раздражает ее. Торгаш не может иметь интересов, не относя­щихся к его карману. Для него деньги не средство, а цель и люди — тоже цель; у него нет к ним любви и сострадания, он свирепее зверя, неумолимее смерти. <...> Это портрет не торгаша вообще, а торгаша-гения». Видно, что Белинский к тому времени начитался Бальзака. Это Бальзак ему подска­зал, что торгаш может быть гением, Наполеоном. Это откры­тие Бальзака.

Так вот, что в этом письме надо выделить? Говорится о том, что погоня за деньгами в современном обществе не имеет и не может иметь меры. Вот в старом обществе, добуржуазном, чело­век мог себе поставить пределы. А в том обществе, в котором жил Бальзак, мера — всякая мера — отпадает. Если ты зарабо­тал себе только на дом с садиком, то можешь не сомневаться, что через несколько месяцев с молотка продадут твой дом и са­дик. Человек должен стремиться к тому, чтобы расширять свои капиталы. Это уже не дело его личной жадности. У Мольера Гарпагон обожает деньга. И это его личная слабость. Болезнь. А Гобсек не может не обожать деньги. Он должен стремиться к этому бесконечному разрастанию своего богатства.

Вот игра, вот диалектика, которую постоянно Бальзак пе­ред вами воспроизводит. Революция освободила материаль­ные отношения, материальную практику. Она начала с того, что сделала человека свободным. А приводит к тому, что ма­териальный интерес, материальная практика, погоня за день­гами поедает человека до конца. Эти люди, освобожденные революцией, превращаются ходом вещей в рабов материаль­ной практики, в ее пленников, хотят они этого или нет. И это есть настоящее содержание комедии у Бальзака.

Вещи, материальные вещи, деньги, имущественные интересы съедают людей. Настоящая жизнь в этом обществе принадлежит не людям, а вещам. Получается так, что душой, страстями, волей обладают мертвые вещи, а человек превращается в вещь.

Помните, старого Гранде, архимиллионера, который был эрабощен своими миллионами? Помните его чудовищную скупость? Приезжает племянник из Парижа. Он его угощает чуть ли не вороньим бульоном. Помните, как он воспитывает свою дочь?

Мертвое — вещи, капиталы, деньги становятся хозяевами в жизни, а живые мертвеют. Вот в этом и состоит страшная человеческая комедия, изображенная Бальзаком.