Студопедия

Главная страница Случайная страница

КАТЕГОРИИ:

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Я люблю хёна.

https://ficbook.net/readfic/2040701

Автор: Бесшумный фапальщик (https://ficbook.net/authors/171164)
Беты (редакторы): myuntae (https://ficbook.net/authors/348084)
Фэндом: EXO - K/M
Основные персонажи: Ким Чонин (Кай), Ким Минсок (Сюмин)
Пейринг или персонажи: КайМины.
Рейтинг: R
Жанры: Слэш (яой), Романтика, Повседневность, AU, Учебные заведения
Предупреждения: Инцест, Underage
Размер: Драббл, 8 страниц
Кол-во частей: 1
Статус: закончен

Описание:
Его зовут Ким Минсок. Ему тринадцать. И он мой сводный брат.

А ещё, кажется, я совсем испорчу мнение о себе, если скажу, что влюблён в него.

Посвящение:
Жине, конечно < 3

Публикация на других ресурсах:
Та кому это надо, ты я вас умоляю.

Примечания автора:
Я КАМБЕКНУЛСЯ < 3
После недели пьянства XD

Его зовут Ким Минсок. Ему тринадцать. И он мой сводный брат.

А ещё, кажется, я совсем испорчу мнение о себе, если скажу, что влюблён в него.

 

- Хён, - тянет меня за рукав куртки Минсок, - ты обещал, что научишь меня играть в каруту[1].

- Научу, - воздух холодный сквозь лёгкие, режет слизистые как ножом. Дышать приходится часто, потому что торопимся - темп ходьбы быстрый, брат еле успевает семенить за мной своими короткими ножками, и мне приходится взять его холодную ладошку без варежки и засунуть себе в карман, заставляя его подпрыгнуть и чуть не запнуться, а ещё перейти на бег - совсем не поспевает за моими размашистыми шагами. - Где варежки? - глажу и перебираю по-детски пухлые пальчики в кармане и пытаюсь согреть, а Минсок только бурчит себе под нос, что забыл в школе, и тычется красным носиком в тёмно-синий шерстяной шарф, который колется, но порядочно защищает от ветра.

На перекрёстке приходится остановиться на красный свет и передёрнуть плечами - зима в Нью-Йорке последние несколько лет слишком уж жалит морозом, бесснежная и ледяная, забирается под ворот и подол короткой дутой куртки и бежит по шее и пояснице крупными мурашками. Минсок шмыгает носом, а я проклинаю метро, в котором в канун Рождества решили проводить ремонтные работы, автобусы, которые ходят раз в полгода, и таксистов, заламывающих цены из-за праздников. А потом тихо матерюсь на себя, потому что ничем братишки не лучше - тоже ведь, додумался оставить дома кошелёк, когда пошёл встречать его после школы, хотя прекрасно знал, что идти потом через весь центральный парк и по пятой авеню до конца. Кажется, Минсок начинает стучать зубами, и я со злостью дёргаю его на себя - он послушно семенит следом и выдыхает белые пары в промозглый город.

 

Дома пусто, свет нигде не горит, и в коридоре через окна по стенам бело-серое, как небо на улице, но тепло, тепло и уютно. Воздух приятным потоком по лёгким, слизистые уже не обжигает, и есть в этом что-то настолько интимное - шебуршание курток в тишине, стук скидываемых на паркет тёплых зимних ботинок, прижатое ко мне тело братика в тёмно-синей клетчатой школьной форме и мои пальцы в его холодных даже под шапкой волосах. Эта привычка греться об меня каждую зиму завелась у него всего пару лет назад, но мне кажется, что мы стоим вот так не меньше, чем вечность.

- Минсок, - зову его тихонько, продолжая гладить шею и плечи. Брат громко пыхтит мне в свитер и в него же тянет:

- Ммм?

- Иди в ванную, я пока приготовлю что-нибудь.

Он с неохотой отлипает от меня и закрывает за собой дверь, а я бреду на кухню почти согревшийся - чёрт бы побрал мою дурную привычку не носить носки даже в зиму - пальцы на ногах поджимаются, а потом я вообще колдую над сковородкой в позе аиста, прижимая стопу к колену.

Масло шкворчит и переливается солнцем в свете зажженных светильников, тонкие полоски бекона быстро подрумяниваются, а я по-глупому чертыхаюсь и бегу к хлебнице, чтобы проверить, живы ли ещё итальянские булочки - всё может быть, ведь родители запросто могли умять их в утренний присест. Мысленно поблагодарив мачеху с отцом за то, что пощадили нас и оставили парочку, я бегу с ними к закипающей кастрюле с уксусом и закидываю туда заранее заготовленные яйца из тарелки. И чуть не переворачиваю кастрюлю прямо на себя, когда меня обхватывают поперёк талии и прижимаются со спины.

- Ты чего так быстро? - оборачиваюсь на брата, отвлекаясь от готовки. - Надо было полежать и погреться в воде.

- Я и так уже согрелся. К тому же, я люблю смотреть, как ты готовишь, - он забавно морщит носик и тянет свою загребущую ручонку к бекону на булочке, пока я не вижу, - ауч, - и получает за это по пальцам, практически дотягиваясь, - ты меня совсем не любишь, хён.

Минсок демонстративно дуется, но от меня не отлипает, прекрасно осознавая, что лезет под руку и мешается.

- Прижми попу к стулу, - отбрыкиваюсь от него, а он послушно садится рядом, но, похоже, всё-таки обижается, - люблю я тебя, люблю, - и тут вранья нет ни капельки, я действительно люблю его всем сердцем с того момента, как мы впервые встретились пять лет назад. Люблю больше отца, себя и жизни, во всех смыслах, мыслимых и немыслимых.

Минсок растягивает губы в широченной улыбке, детской и непосредственной, а я не могу удержаться, чтобы не поцеловать его, правда, я ещё не сошёл с ума настолько, чтобы прикасаться к нему по-взрослому, но чтобы разомлеть ещё больше, мне хватает и короткого чмока в его тёмную макушку.

- Твои яйца самые вкусные, - выдаёт Минсок, шумно сглатывая кусок от бутерброда, а я давлюсь чаем, представляя совсем не то, что нужно. Чёрт бы побрал эти яйца Бенедикт, из уст братишки такие невинные слова оборачиваются для меня настоящим наказанием, ведь представлять его губы на своём члене и яйцах за столом как-то уж совсем низко, хотя куда мне падать ниже дрочки на брата по ночам в своей комнате.

- Угу, - попытка сделать невозмутимое лицо проваливается с треском, потому что Минсок щурит свои красивые лисьи глаза и улыбается хитро, и мне начинает казаться, что он обо всём догадывается и делает это специально, хотя какой там - он же ещё невинен, как слёзы Мадонны на одной из особо запавших в душу картин. Это только я постоянно думаю не о том и опошляю ситуацию, братик тут совсем ни при чём.

- Что насчёт каруты? - гнёт своё Минсок, когда я поднимаюсь со стула и кладу чашку в раковину.

- Помоешь посуду - приходи в гостиную, я пока разложу карты.

 

- Это - " ёмифуда", - начинаю я, протягивая брату одну, - на них написана первая часть стиха, которую читает ведущий, чтобы ты мог схватить карточку с продолжением, вот такую, - протягиваю ему ещё одну, а у Минсока глаза горят, будто я ему не карту даю, а нового трансформера из своей коллекции жертвую, - они называются " торифуда". Стихи лучше всего заучивать, чтобы быстрее соперника распознать и выбить нужную карточку с первых слов. Пока всё понятно?

- Ага, - интенсивно кивает Минсок, так, что голова вот-вот грозится отвалиться. Он постоянно наблюдал, как мы с отцом играем в каруту - это стало нашей отдушиной с уходом моей настоящей матери, а потом превратилось в традицию. Мать была японкой, поэтому мы оба в своё время выучили и этот язык, с годами совершенствуя его, а Минсок, насмотревшись на меня и отца, тоже решил заняться японским и даже начал ходить в языковую школу, куда его отдала мачеха после того, как он наплёл ей, что хочет стать лингвистом. Судя по его произношению и неумению читать иероглифы, любому будет понятно, что никаким лингвистом он не станет, но мачехе эта мысль, верно, всё ещё греет душу.

- Минсок, тебе правда так нравится карута? - спрашиваю я, проводя рукой по его волосам и пропуская мягкие пряди сквозь пальцы.

- Очень, - он будто светится, - хён ведь любит каруту, значит, и я её люблю.

Я недоумённо приподнимаю бровь и хмыкаю:

- Тебе, что ли, будет нравиться всё, что нравится мне?

- Нет, - мотает головой братик, - только карута. Ну и танцы, может быть.

- Почему только они? - поднимаюсь и подхожу к магнитофону, разматывая шнуры, и слышу, как Минсок поднимается следом и кладёт руку мне на спину, сжимая в кулаке свитер. Что-то повисает в воздухе, липкое, как паутина, что-то важное, как предвкушение, а за окном кружатся первые за этот январь снежинки.

- Потому что это - твоя душа. Я будто бы становлюсь ближе к хёну, лезу туда, куда ты не пускаешь никого больше. Потому что я люблю хёна.

Я знаю, что мне ни за что, ни капельки, даже совсем чуть-чуть нельзя поворачиваться к нему. Нельзя пересекать прямую и бежать на красный свет, что горит для меня с того момента, когда я впервые встретился взглядом с его бездонными глазами. Нельзя, Чонин, тебе ничего нельзя.

- Хён... - голос у Минсока пустой, с отчаянием прямо до подкорки. Он убирает свою ручонку с моей спины, но я успеваю поймать её, пока не поздно, или, наоборот, поздно слишком. Я, правда, не хочу его целовать - хочу безумно, - но это получается непроизвольно, и мы снова долго стоим, пока я сжимаю его в руках и просто прикасаюсь губами, и мы будто снова греемся, как там, в коридоре час назад.

 

- Я люблю хёна, - как заведённый повторяет Минсок, крутится вокруг меня и вгоняет в краску, мешая сосредоточиться на книге. Он, оказывается, та ещё неуёмная юла, потому что с тех пор, как я впервые вот так прикоснулся к нему, прошло всего два часа, а он уже вовсю ластится ко мне, будто мы всю жизнь только и делали, что делили поцелуи на двоих. Я совру, если скажу, что мне не страшно - я жутко боюсь - того, что узнают родители, того, что мы не будем иметь возможности даже краем глаза взглянуть друг на друга, если это случится; а у Минсока храбрости не занимать, и мне кажется, что её даже может хватить на двоих, когда он лезет ко мне на колени и обнимает.

- Я тоже тебя люблю, но, будь добр, успокойся и не метельши, - я пытаюсь спихнуть его с себя, но он только улыбается и крепче вцепляется пальцами в мой порядком растянутый от его посягательств свитер. - Минсок, - я пытаюсь смотреть на него как можно серьёзнее, и он сразу затихает под этим моим взглядом, - ты же понимаешь, что об этом никто не должен знать? - он понимает прекрасно, подтягиваясь за мои плечи и тычась своими нежными губками в мои.

- Поэтому хён должен уделять всё своё внимание мне, пока родителей нет дома, - выдаёт брат и гладит моё лицо своими ладошками.

Я ничего не могу поделать с ним - Минсок в одно мгновение, там, в гостиной, вырос из шкодливого мальчишки с хитрыми глазёнками в настоящего демона, невероятно красивого и соблазнительного, а ещё прекрасно осознающего суть всей ситуации своим немаленьким умом. И как я вообще мог забыть об этом факте, он ведь никогда не был наивным настолько, насколько я его таковым представлял.

Минсоку тринадцать, а мне девятнадцать. Эти шесть лет и штамп в паспорте родителей были на светофоре красным; признание Минсока и наш первый поцелуй - оранжевым. Его рука в моих штанах сейчас готова щёлкнуть переключатель на зелёный.

- Хён, - недовольно стонет Минсок, когда я вытаскиваю из своей ширинки его ладошку и валю его на диван, придавливая сверху и фиксируя запястья над головой.

- Ты откуда такого понабрался? - дыхание у меня сбитое в щепки, я даже говорить нормально не могу, потому что прикосновения его маленьких пальчиков всё ещё колются у меня в паху и разливаются горячим по телу. - Не стыдно в чужие штаны лезть? - на Минсока я не злюсь, я злюсь больше на себя - пока ещё рано давать ему играть по взрослым правилам, это мой промах.

- Не стыдно, - хнычет братик и сводит вместе коленки, потираясь и елозя подо мной, а я слишком поздно замечаю, что у него в джинсах бугорок в том же месте, что и у меня; что он жалобно кусает губы и смотрит слезящимися глазами, - я с собой так часто... делаю, - Минсок облизывает губы и задирает голову, обнажая белую кожу и кадык, по которому так сложно удержаться не провести языком, - я хотел, чтобы хёну тоже было приятно, - он вскидывается подо мной и скулит, а я ничего не могу поделать, расстёгивая ширинку на его брюках и обхватывая пальцами его небольшой член с гладкой кожицей. Минсоку это просто необходимо - он уже весь изметался по дивану, пряди на висках слиплись от пота, губы искусаны в красный; и он тянется ко мне, зарываясь руками в мои волосы и притягивая ближе к себе. Поцелуи всё ещё невинные, но нас обоих бросает в дрожь от этих прикосновений, и я причмокиваю его верхнюю губу, двигая рукой в джинсах.

Минсок стонет практически непрерывно, но на то, чтобы кончить, много времени у него не уходит, и он обессиленно валится на диван, заставляя меня прилечь рядом. Он пододвигается чуть-чуть, утыкаясь носом мне в шею, и я начинаю смеяться и выворачиваться, потому что щекотно, и чтобы не выдать, что мне по-прежнему нужна разрядка.

- Хён, я люблю тебя... - Минсок сонно целует меня в ключицу и начинает отключаться, а я не могу оторвать взгляда от его безмятежного счастливого лица. В результате я с позором убегаю в ванную - хорошо, что на тот момент братишка уже спит, и мысленно отмечаю первый проигрыш в нашей игре, твёрдо решая, что он же будет и последним. Пока - последним.

 

***

 

Минсок, сгорбившись, рыдает, сидя на чемодане, и я действительно вижу в нём ребёнка - маленького, побитого судьбой и злящегося на мать. Я стою напротив, у стены, и не смею подойти - нельзя, не нужно. От моих слов и объятий ему будет только больнее - он тоже это знает, но не сводит с меня взгляда красных заплаканных глаз - подойди, Чонин, помоги, Чонин. Чонин ничего не может, братик. В такие моменты всё решают взрослые. Чонин сам ещё далеко не взрослый.

Отец не выходит из комнаты, и мачеха... бывшая мачеха суёт мне в руки документ о повестке в суд и подхватывает большую дорожную сумку-мешок.

- Ничего личного, Чонин-а, ты очень хороший мальчик, - у мачехи минсоковы глаза, и поэтому я не могу на неё злиться, а она с искренней нежностью треплет мои волосы и целует в лоб, и у самой двери оборачивается, - поможешь спустить вниз чемоданы?

Я киваю и подхожу к брату, молча ожидая, пока он встанет и возьмёт свой рюкзак. Минсок, вроде, успокаивается, уже не захлёбывается рыданиями, но слёзы прозрачными ручейками так и катятся из моих любимых глаз.

- У меня для тебя подарок, - я вытаскиваю с верхней полки над вешалкой старую потёртую деревянную коробку.

- Карута? - позволяет себе улыбнуться Минсок, и я улыбаюсь тоже, когда он принимает подарок, а я на минуту задерживаю свои руки на его руках, поглаживая пальцы.

- Нет, - Минсок поднимает на меня глаза, и я его отпускаю, - моя душа.

Он выбегает за дверь и я слышу по лестнице его быстрые стучащие шаги, а потом щелчок подъехавшего лифта. Когда он спускается вниз, подхватываю чемоданы, даже не утруждая себя надеть куртку, и иду следом.

Я ставлю чемоданы рядом с багажником, и из машины выходит водитель, погружая их в машину. Мачеха болтает с кем-то по телефону на переднем сидении, и, как мне кажется, это вряд ли что-то приятное и точно о моём отце.

Минсок наблюдает за мной через стекло, а потом достаёт из коробки карточку и показывает её, прижимая к пассажирскому окошку ладонью. Мне хватает одного взгляда, чтобы вспомнить текст и не вчитываться, а смотреть только на Минсока.

С вершины священной Цукуба
Низвергается Мина, влюбленных река ли —
Ее ручейки
В полноводный сливаются ток...
Так и любовь к тебе глубока.
[2]

Минсок. Мин-а. Моя первая и единственная любовь уезжает по усыпанному снегом Манхэттену туда, где мы больше не встретимся.

И именно тогда я понимаю, что жизнь моя, кажется, обрывается. С его холодными пальчиками в кармане моей пуховой куртки, с нашими объятиями после прогулок по морозному Центральному Парку, с последними неделями после Рождества, пока он незаметно от родителей пробирался ко мне в комнату и засыпал, уткнувшись носом в моё плечо. Я погибаю от осознания безысходности, от осознания того, что почти все сто стихов в " Хякунин иссю" по-настоящему грустные, настолько грустные, каким может быть расставание с тем, кто прежде чем исчезнуть, вырвал твоё сердце и забрал с собой. Только вот сердце я вырвал сам и отдал ему добровольно.

Меня знобит, дыхание вырывается белыми клубами пара под падающие снежинки, а потом я, кажется, задыхаюсь, чувствуя, как кровью заполняет обожженные холодом лёгкие.

Прохожие косятся на стоящего в домашних тапочках и пижаме под снегопадом парня, со стучащими от холода зубами и почти синими губами. А Чонин как молитву шепчет Let it snow, let it snow, let it snow...

 


- Слушай, от тебя уже вторая женщина уходит. Повод задуматься? - одну бутылку ледяного пива я сую в руку отца, вторую прикладываю себе ко лбу, присаживаясь рядом с ним прямо на пол перед зажженным камином и облокачиваясь спиной о диван.

- Прости, Чонин-а, - усмехается отец, щёлкая крышкой и откидывая её куда-то за спину. Он собирается заливать горе потери любимой, я - горе потери любимого. У нас обоих есть повод напиться, - я не смог удержать твою мать.

- Забей, мы видимся раз в полгода и мне этого вполне хватает, - я отмахиваюсь, откупоривая свою бутылку и делая несколько глотков.

- В этот раз я потерял больше. Жену и... - он мнётся, не зная как продолжить. Ему неловко.

- И сына. Ты можешь не стесняться называть так Минсока передо мной, я тоже его люблю, - я делаю ещё один глоток и исправляюсь, - как брата.

Отец, кажется, ничего не замечает, тихонечко посмеиваясь на мои слова, а потом сгребает меня в охапку, и пиво расплёскивается мне прямо на рубашку.

- А давай уедем? Нахрен этих баб, нахрен всё, а? Только ты и я, как в старые добрые времена?

И я был бы полным идиотом, если бы не видел за его улыбкой слёзы, а за громкими фразами крики о помощи.

- Поехали, - киваю и выливаю в себя остатки, - на край света поехали.

Мне тоже хочется кричать и плакать, пока отец сжигает решение суда о разводе и хохочет, пьяный вусмерть.

 

***

 

- Эй, Монгу, - я смеюсь и вытираю слезящиеся от ветра в парке глаза, - Монгу, ты куда, погоди, - пуделиха бежит вперёд, натягивая поводок так сильно, что мне кажется, что он её сейчас задушит, - ну сто-о-о-ой же ты, - мне приходится бежать следом и на каждом прыжке моя тянущаяся " о" обрывается.

В парке всё снова замело, как тогда, пять лет назад. То был сильнейший снегопад в истории Нью-Йорка, и сейчас вроде не хуже, разве что к обеду немного поубавилось белых снежинок.

Монгу чувствует запах хот-догов и бежит прямо к лотку, утаскивая меня за собой, и я не могу сопротивляться - наши прогулки всегда заканчиваются поеданием сосисок у выхода из парка. Старик-продавец трёт замёрзшие руки и советует мне надеть капюшон - но на улице тепло, и я даже расстёгиваю парку, а потом обжигаюсь горячим хот-догом и дую на покрасневшие пальцы. Монгу заливисто лает, выпрашивая вторую порцию - но куда ей, она и так похожа на маленького бегемотика, меня удивляет, как она вообще может бегать с таким весом.

 

Я одёргиваю руку от неожиданности, когда её касаются чужие пальцы, а потом поднимаю глаза, отчётливо узнавая в вытянувшемся и перекрасившем волосы в рыжий парне Минсока.

- Я люблю хёна, - улыбается братишка, и я невольно сглатываю - улыбка не поменялась ни на грамм, а мои любимые глаза смотрят всё так же хитро. Я, кажется, забываю как дышать, а Монгу недоумённо смотрит на нас двоих и смешно крутит головой.

В моём кармане снова оказывается холодная ладошка с озябшими пальцами - только что теперь они тоньше и длиннее, а Минсок кутается уже в красный вязаный шарф, который тоже колется, но хорошо защищает от ветра. Правда, на улице совсем жарко, и:

- Let it snow, - нащупывая в кармане ту самую потёртую карту и прикасаясь губами к мягким губам Минсока. Мне возвращают моё сердце, но я, как истинный рыцарь, добровольно отдаю его назад.

 

[1] - Ута-карута (яп. 歌 ガ ル タ?, «песенные карты») — японская настольная игра, в которой игроки должны идентифицировать разложенные на полу карты с текстом стихотворений с теми, что находятся на руках у читающего их вслух ведущего.

[2] - тринадцатый стих из сборника 100 стихов " Хякунин иссю". Перевод принадлежит (с) К.Е. Черевко.

Не забудьте оставить свой отзыв: https://ficbook.net/readfic/2040701

<== предыдущая лекция | следующая лекция ==>
Я дарю вам себя | Https://vk.com/taicoon 1 страница
Поделиться с друзьями:

mylektsii.su - Мои Лекции - 2015-2024 год. (0.016 сек.)Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав Пожаловаться на материал