Лидия Грот

Шведские викинги» не могли создать Древнерусское государство

Одна из экспозиций в Teknikens hus в Норрботтене наглядно демонстрирует изменения ландшафта на севере Швеции вдоль побережья Ботнического залива. Когда-то она заставила меня задуматься о том, как отразился данный природный феномен – постепенный подъем морского дна – на геофизические процессы в районе современной Уппсалы и Стокгольма или в той исторической области, которая известна под названием Рослаген. Оказалось, что этот феномен существовал и там, то есть суша постепенно вырастала из воды. Земля, вырастающая из моря – это, кстати, перевод шведского выражения Landet stiger ur havet, которым шведские ученые-естественники пользуются в работах по истории природной среды Швеции.



Мне с самого начала было понятно, что подъем дна Ботнического залива – важный аргумент, идущий вразрез с «норманнской» концепцией происхождения Руси от шведского Рослагена. Согласно упорным заверениям норманистов в течение почти трёх столетий, именно выходцы из так называемой Средней Швеции (Рослагена), будто бы сыграли ведущую роль в процессах образования Древнерусского государства. Они же якобы преуспели в создании древнерусского института верховной княжеской власти, контролировали Волго-Балтийский торговый путь и развивали торговлю впечатляющего трансевропейского масштаба. Затем будто бы отметились в возведении древнерусских городов в рамках ни то завоевательной экспансии, ни то миграции колонистов.

Уместно вспомнить здесь слова российского норманиста начала XIX века И. Кайданова о том, что именно здесь, в Рослагене «начало нынешнего государства Российского», поскольку из Рослагена, мыслилось ему, прибыли варяги-русь, «коим отечество наше одолжено и именем своим и главным своим счастием – монархическою властью».¹

Мысль о том, что «отечество наше одолжено» буквально всем пришельцам со Скандинавского полуострова, крепко сидит и в современной науке. Так, мы можем найти в качестве внешнего фактора, благоустроившего русскую историю, «военные отряды скандинавов» или «дружинную среду», «викингские отряды» или даже просто «фон скандинавского присутствия» у Е.А. Мельниковой; «дружины скандинавов» у В.Я. Петрухина; «норманнских дружинников» или «движение викингов» на север Восточно-европейской равнины у А.А. Горского; «экспансию викингов» и «норманнские каганаты-княжества», усеявшие всю Восточную Европу, у Р.Г. Скрынникова.² У Л.С. Клейна имеются и «воинские и торговые путешествия викингов в Киевскую Русь», и «экспансия на восток», и «миграция норманнов в Восточную Европу», а также – «популяция норманнов, распространившаяся по восточнославянским землям».³ Картина хорошо известная в отечественной истории, поскольку она переходит из работы в работу у многих поколений историков, филологов, археологов на протяжении более двух столетий. Только относительно нашего времени могу отослать к работам А.А. Горского, Л.С. Клейна, Т.Н. Джаксон, Н.Ф. Котляра, М.Б. Свердлова, Е.А. Мельниковой, В.Я. Петрухина, В.В. Пузанова, Р.Г. Скрынникова и др.

Точный адрес скандинавов – участников образования Древнерусского государства, находим у М.Б. Свердлова. Начало этого процесса у него связано как с переселением скандинавов в Восточную Европу, так и с общеевропейской эпохой викингов:

Вероятно, в середине VIII в. начались их мирные переселения в Восточную Европу… С началом Эпохи викингов в конце VIII-IX в. на Восточную Европу, как и на другие регионы Европейского континента, распространяется завоевательная экспансия норманнов (в Восточной Европе – прежде всего шведов, тогда как датчане и норвежцы отправлялись в походы преимущественно на Запад). Они наложили дань на северо-западное межплеменное объединение словен, кривичей и мери. Те восстали против варягов ок. 860 г., но затем между ними начались междоусобные распри, что привело к избранию ими князем конунга Рёрика.⁴

Эти несколько фраз изобилуют вымыслом и исторической небрежностью. Нет никаких известий об экспансии «викингов» – у Свердлова даже конкретно обозначена их этническая принадлежность как шведов – в Восточную Европу. Единственная аргументация, которую норманисты приводят в этом случае, – это вопрос, задаваемый на протяжении более 200 лет: «Раз викинги нападали на Западе, то неужели вы такие наивные и думаете, что они не нападали на Восточную Европу?!» Аргумент, как говорят юристы, недействительный, поскольку если какое-то событие происходило в одном месте, то совсем необязательно, чтобы аналогичное событие происходило в другом. Однако простая логика в данном случае не работает.



Поэтому я решила, что для более основательной аргументации необходимо выяснить, как происходило создание государственности и института верховной власти в шведской истории, как развивалась там городская жизнь, каковой была демографическая ситуация и пр. Иными словами, мне показалось нужным определить, обладала ли Средняя Швеция необходимым потенциалом собственного политического опыта или опыта градостроительства для свершения той великой миссии в древнерусской истории, которая им приписывается норманизмом. Имелись ли там достаточные ресурсы – человеческие и материальные – для осуществления гигантской работы на великих просторах Восточной Европы? Для ответа на этот вопрос я привлекала результаты исследований шведских учёных, посвящённых проблематике политогенеза в Швеции и кругу вопросов, связанных с ней. Под термином политогенез я, в соответствии с предложением Д.М. Бондаренко, Л.Е. Гринина, А.В. Коротаева, понимаю «процесс формирования сложной политической организации любого типа, что выглядит более обоснованным также и с точки зрения этимологии: слово politeia в античной Греции обозначало политический порядок любого типа, а не только государство».⁵

1. Создание шведской государственности, согласно шведским медиевистам, носило затяжной, длительный характер, признаки раннего государства можно выявить не ранее второй половины XIII – начала XIV вв. Приведу несколько выдержек из работ ведущих шведских историков.

Современный исследователь проблем шведского социо- и политогенеза Т. Линдквист уверен, что только со второй половины XIII в. королевская власть в Швеции стала выступать «как форма относительно тонкой политической организации, как государственная власть. Именно в этот период выросли привилегированные благородные сословия с точно определёнными правами и обязанностями нести службу в пользу короля и общества. Кодификация и запись законов, а также оформление политических институтов – вот что характерно для данного периода. На рубеже XIII-XIV вв. государственная власть была представлена королевской властью и молодыми сословиями духовной и светской знати. Конец XIII в. был завершением того специфического и длительного исторического процесса социальных преобразований, характерных для Швеции в период, который, в соответствии с традиционной терминологией, может быть назван как переходный от викингского периода к раннесредневековому».⁶ То есть в так называемый викингский период (в шведской историографии: конец VIII – начало XII вв.) признаков государства не отмечено, социально-политическая организация шведского общества не выходила за пределы догосударственных форм.

Т. Линдквист пользуется принятым в современной науке понятием раннее государство и оговаривая, что оформление государственности включает такой критерий как создание «территории под властью единого политического руководства», отмечает, что те признаки, которыми характеризуется раннее государство, складывались в Швеции в период XI-XIV вв., т.е. в период, следующий за викингским периодом..⁷

Эти же взгляды он развивает и в одной из последних работ, написанной совместно с Марией Шёберг. Опираясь на «Житие Святого Ансгара», епископа Гамбурга и распространителя христианства в Северной Германии, Дании и Швеции, побывавшего в 830 г. со своей миссией в Бирке и запечатлевшего социальные и политические отношения у свеев, Т. Линдквист пишет, что территория свеев в этот период состояла из целого ряда мелких владений, не имевших определённой структуры или иерархии, властные полномочия короля были ограничены народным собранием. Какой-либо централизованной или верховной королевской власти не существовало, в силу чего невозможно определить степень её влияния на жизнь общества. Примерно такую же картину, подчёркивает Т. Линдквист, рисует нам и хронист Адам Бременский в 1070 г. по прошествии более чем 200 лет.⁸

Итог в поисках начал шведского политогенеза подвёл историк Дик Харрисон:

У Иордана, Кассиодора и Прокопия… создан образ Скандинавии, для которого характерно наличие множества мелких политических единиц… совершенно невозможно реконструировать политические границы областей в вендельский или викингский периоды, исходя из названий, встречающихся в источниках XIII-XIV веков…

Область, которая в шведской историографии обычно оказывается в центре рассуждений о власти и королевстве в дохристианскую эпоху, – это Уппланд (т.е. район Уппсалы и Стокгольма, включая Рослаген – Л.Г.). Кроме того, область Уппланд всегда была фавориткой археологов. В сравнении с Эстергётланд (Ö stergö tland) и с Вэстергётланд (Vä stergö tland) археологическая изученность Уппланд неизмеримо выше, поскольку там проводилось намного больше раскопок. Исследование Уппланд проводилось в течение нескольких столетий, воспринимаясь чуть ли ни как дело государственной важности. В период великодержавности в XVII в., или в период развития националистических тенденций в XIX в. Уппланд рассматривалась как колыбель шведской государственности, а короли из Саги об Инглингах величались как общешведские древние монархи… Сегодня наука отбросила эти заблуждения как анахронизм и отправила их на свалку истории, хотя время от времени они появляются в туристических брошюрах или в устаревших исторических обзорах. На самом деле мы не можем с достаточной уверенностью использовать даже известные сегодня названия областей применительно к рассуждениям о вендельском или викингском периодах. Название Уппланд мы впервые встречаем только в 1296 г., в связи с принятием свода Уппландских законов. До этого внутриконтинентальная часть будущей области распадалась на три небольших земли или на три так называемых фолькланда (folkland от folk – народ и lаnd – земля – Л.Г.): Аттундаланд, Фьедрундаланд и Тиундаланд…

Конкретные структуры власти – вождества, мелкие конунгства и группировки военных предводителей – запечатлелись не только в европейских хрониках, но и благодаря средневековым наименованиям этнических групп, а также благодаря архаичным названиям в сельской местности…. Когда-то история о свеях и гётах не вызывала проблем…

Обычным для историков и археологов было представление о том, что гёты и свеи создали свои политические и военные организации, конфликтовавшие друг с другом. Свеи, согласно этой гипотезе, подчинили себе гётов и дали имя объединённому королевству Свеярике – Швеция. Сейчас мы в это не верим, поскольку это ничем не подтверждается… ни один источник не упоминает это завоевание… Только в течение XII-XIII вв. термин свеи стал означать членов той политической системы, которая располагалась к северу от Кольморден и Тиведен, а термин гёты закрепился за остальным населением королевства, прежде всего за теми крупными владельцами, которые входили в сферу архиепископств в Скаре и в Линчёпинге…⁹

Следует также добавить, что только в середине XIV в. в Швеции появилось первое общегосударственное уложение законов, которое заменило множество провинциальных законов. Свод законов был разработан по распоряжению короля Магнуса Эрикссона (правил в 1319-1364 гг.). До этого каждая область Швеции управлялась своими провинциальными законами: Вэстгёталаген (Vä stgö talagen) – законы Западной Гёталанд (старшая редакция около 1220 г.), Эстгёталаген (Ö stgö talagen) – законы для Восточной Гёталанд и острова Эланд/Ö land) (зафиксированы предположительно в 1290 г.), Гуталаген – законы для Готланда (возможно, 1220 г.), Уппландслаген (Upplandslagen) – законы для восточной части Свеяланд (Средней Швеции) Уппланд и входившей в неё Гэстрикланд, зафиксированы в 1296 г., а также другими законами.¹⁰ Подобное развитие законодательной деятельности – явное свидетельство того, что институт верховной власти в Швеции не завершил своего оформления ещё и к XIV веку.



Что же касается викингского периода, то шведские учёные сейчас сходятся во мнении о том, что на раздробленной территории тогдашней Швеции имелось множество мелких правителей – конунгов и хёвдингов/вождей, причём в рамках каждого из исторических регионов. К такому выводу приходит, в частности, Л. Гарн.¹¹ Объединение этих исторических регионов или объединение севера Швеции (свеи) с югом Швеции (гёты) заняло несколько столетий.

Напомню, что объединение Новгорода и Киева представителями династии Рюриковичей произошло за несколько десятилетий: В лѣ то 6370 произошло призвание Рюрика с братьями, а в лѣ то 6390 «сѣ де Олег княжа въ Киевѣ». Не только большими ресурсами, но и большим организаторским опытом надо было обладать для того, чтобы за два десятилетия осуществить объединение гигантской территории под властью одной династии. Из Средней Швеции такой опыт принести было некому.

Дополню ещё, что Т. Линдквист подчёркивает не только позднее образование шведского государства, но и его, во многом, вторичный характер:

Вторичные государства возникали под влиянием или под воздействием более древних государственных образований… Шведское государство, возникшее в позднем средневековье, было, конечно, вторичным. Оно возникло позднее многих государств в Европе и даже в Скандинавии. Целый ряд явлений и представлений носили экзогенный характер: они «вводились» со стороны. Представления о значении и функциях королевской власти, установления и ритуалы для носителей новой государственной власти были привнесены со стороны.¹²

Эта цитата – ясный ответ тем, кто со времён упомянутого Кайданова убеждён в том, что Русское государство обязано «главным своим счастием – монархическою властью» неким безродным выходцам из Средней Швеции.

Для тех, кому приведенные отрывки из работ шведских историков покажутся многословными, сформулирую короче. Каким-либо существенным опытом в создании государственности выходцы из Средней Швеции в IX веке не обладали и близко. Объединение шведских земель под властью одной королевской династии растянулось на века, следовательно, не имелось и опыта в создании института верховной власти.

То же самое можно сказать и о развитии городов. Согласно данным шведских историков, строительство городов в Швеции по-настоящему началось только с конца XIII в. Для раскрытия этой мысли следует написать отдельную заметку, здесь же завершу ее словами шведского археолога Амбросиани, который, рассуждая о Гнёздове, заметил:

Достойно удивления, что викинги, которые в это время (VIII-IX вв.) практически не имели собственной городской культуры, совершенно очевидно, играли значительную роль в развитии городов на востоке».¹³

Вот таким образом: у себя ничего не имели, а пришли в Восточную Европу, и откуда-то взялось.

2. Демографический фактор стал следующим вопросом, который я поставила перед собой. Чем была обусловлена такая специфика социополитической эволюции в Швеции, как длительно сохранявшая раздробленность территории, автономность отдельных регионов и общин?

Многие шведские учёные называют влияние природной среды: сильно пересечённый рельеф местности, горные и лесные массивы, множество водоёмов, создававшие естественные преграды для развития коммуникаций. Причём отмеченное влияние природной среды проявлялось неравномерно: некоторые области Швеции были более изолированы, чем остальные, что влияло на их развитие.

Однако если повернуть это суждение другой стороной, то можно сказать, что на обозримых исторических отрезках времени количество населения в Швеции бывало недостаточно, чтобы преодолевать сложности географического характера. В развитие этого предположения я решила посмотреть на то, какими данными в исследовании демографической проблематики располагает наука.

При этом среди механизмов, движущих социальную эволюцию, численность населения и его рост являются одними из важнейших. Рост населения как фактор, влияющий на изменения в социополитических структурах, рассматривал Э. Сервис.¹⁴ Р. Карнейро считал важнейшими механизмами политической эволюции рост численности населения и демографическое давление в условиях ограниченности среды.¹⁵ Х. Классен отмечал, что для формирования сложного стратифицированного общества нужна достаточная численность населения:

Необходимое количество управленцев, слуг, придворных, священников, солдат, земледельцев, торговцев и т.д. можно обеспечить, если население исчисляется тысячами… Такая большая численность людей – членов одного общества – имеет некоторые следствия, самым важным из которых является потребность в более развитых формах управления…¹⁶

Л.Е. Гринин характеризует вопрос о размерах политий как имеющий очень важное значение в социальной эволюции, поскольку «чем больше населения в политии, тем выше (при прочих равных условиях) сложность устройства общества, поскольку новые объёмы населения и территории могут требовать новых уровней иерархии и управления».¹⁷

Применительно к шведской истории исследованиями динамики демографического развития в Швеции в первом тысячелетии занимались такие учёные как О. Хиенстранд, Б. Амбросиани, K.-Х. Сивен, С. Велиндер и др.¹⁸

Археолог Хиенстранд для определения количества населения использовал археологический материал эпохи позднего железа в Швеции (550-1050), в частности, обширный материал из захоронений. Он подчёркивал, что такая характеристика как определение количества населения, является фундаментальной при анализе социальных отношений в архаичных обществах. Основное внимание он уделил области Мэларен – историческому ядру шведского государства, куда входит Уппсала и современный Стокгольм и которая выступает часто синонимом для исторического политонима Свеярике. Данная область была хорошо обеспечена археологическим материалом и другими источниками для реконструкции заселения этого ландшафта в вендельский и викингский периоды.

В своих исследованиях Хиенстранд исходил из сравнительного анализа количества погребений, количества населённых пунктов и из исторических аналогий. Количество известных и зарегистрированных захоронений в области Мэларен доходило до 240 000. Хиенстранд предположил, что с учётом предложенного Амбросиани числа 2, 2 как средней величины прироста, можно было посчитать, что к концу XI – началу XII вв. на данной территории находилось, в общем и целом, порядка 500 000 захоронений. Если распределить это число во времени на протяжении исследуемого археологического возраста в 25 столетий, т.е. с 1400 до нашей эры и по 1100 нашей эры, то получался результат в 20 000 захоронений в столетие.

Чисто гипотетически, по его мнению, можно было, благодаря сопоставлению числа захоронений и числа поселений, выявленных археологами, а также используя исторические аналогии, реконструировать количество населения в каждой конкретной области в интересующий исторический период. Хиенстранд использовал данные археологических исследований Амбросиани, согласно которым количество поселений в районе Мэларен к концу викингского периода, т.е. к середине XI в. достигало 4000. Структура поселений к концу викингского периода была представлена отдельными дворами, т.е. мелкими производительными единицами с одной семьёй, иногда, с двумя.

Приняв число членов семьи за 10, Хиенстранд получил 40 000 человек населения, предположительно проживавшего на основных территориях области Мэларен к концу викингского периода.¹⁹ Предпринимались и другие методы реконструкции, некоторые из которых Хиенстранд приводит в своей работе. Например, делались допущения, что захоронения отражали только часть количества населения. Могло иметься значительное число производителей, которые не захоранивались в соответствии с обычными нормами, отдельные детские захоронения были ограничены, области могли иметь отток населения, которое захоранивалось в других местностях и т.д. Но Хиенстранд находил подобную аргументацию неубедительной.

При использовании исторических аналогий Хиенстранд продемонстрировал следующий ход рассуждений. По документам XIV века общее число населения во всей Швеции до эпидемии чумы, которая разразилась к середине этого столетия (1350 г.), было 650 000 человек. Со ссылкой на подсчеты С. Сундквиста, который сообщал, что население области Мэларен к XVII в. насчитывало 205 000 человек, Хиенстранд высказал логичное предположение, что в XIV в. население области Мэларен могло быть меньше 205 000 и что вполне реалистичным представляется количество в 150 000 чел. Если это количество принять за исходное, то с учётом принятых коэффициентов расчёта, на начало XI в. получается около 45 000, что примерно соответствовало расчётам Хиенстранда, основанным на археологических данных. Более точных расчётов, считает Хиенстранд, сделать не удаётся.²⁰

Подобная реконструкция количества населения, с учётом коэффициентов прироста и смертности, проводилась и относительно других регионов. На начало XI в. для Восточной Гёталанд (Ö stergö tland) предполагают 6500 человек, Западной Гёталанд (Vä stergö tland) – 5700, Смоланд (Små land) – 7800, Халланд (Halland, юго-западное побережье) – 1200, Бохуслен (Bohuslä n, севернее Халланда в районе современного Гётеборга) – 3000, Блекинге (Blekinge, небольшая часть южного побережья, к востоку от Сконе) – 600, Эланд (Ö land, остров, вытянувшийся вдоль юго-восточного побережья Швеции) – 1700, Дальсланд-Вэрмланд (Dalsland-Vä rmland, самый запад Средней Швеции, на границе с Норвегией) – 1300, Нэрке (Nä rke, в центре Средней Швеции, известна как часть Свеяланд, с юго-востока граничила с Восточной Гёталанд) – 890, Хэльсингланд (Hä lsingland, к северу от Уппландии, упоминается Адамом Бременским как область, расположенная к северу от свеонов и населённая скридфиннами, т.е. саамами²¹) – 690.²²

В работе Хиенстранда «Forntida samhä llsformer och arkeologiska forskningsprogram» (Stockholm, 1982) даётся более обширная демографическая статистика области Мэларен, в рамках которой, для показа динамики демографического развития, приводятся данные, начиная с первых веков н.э.: 100 г., 500 г. и 1050 г., т.е. конец эпохи железа в Швеции и конец эпохи викингов. В области Мэларен на начало нашей эпохи (100 г.) предположительно было 3000 человек, к началу VI в. (500 г.) – 9500 человек и, соответственно, к концу викингской эпохи, как было приведено в тексте статьи, 40000-43000 человек. Но тогда в IX веке в самой населённой части территории свеев могло быть, при равных благоприятных условиях, не более 30 000 человек. Мы не располагаем сведениями о том, какие земли ещё находились под рукой короля свеев. Известно только, что процесс объединения вокруг уппсальской династии проходил медленно и был растянут на столетия. Вероятнее всего, ядро свейских земель не выходило за пределы области Мэларен. Но страна, общее население которой, включая стариков, больных, женщин и детей, составляло не более 30 000 человек, явно не обладала достаточными возможностями для того, чтобы обеспечить как материальными, так и человеческими ресурсами те грандиозные походы в Восточную Европу, которые грезятся современным норманистам.

Если проанализировать данные по численности населения, то можно сказать, что данная численность, скажем, в области Мэларен не только к концу, но и в начале викингского периода (приводится, например, численность в 30 000 человек) уже сама по себе могла бы быть достаточной для того, чтобы обеспечить разные уровни политической интеграции вплоть до оформления административного аппарата, выделившегося из общества, иначе говоря, такая численность была достаточной для образования даже раннего государства. Это подтверждается известными фактами. Так, Классен приводит примеры самых маленьких ранних государств Таити, население в которых имело порядка 5000 человек.²³ Гринин отмечает, что 5000 человек – это «самый-самый нижний предел для раннего государства. Это пограничная зона, поскольку и стадиально догосударственные политии могут иметь такое и даже большее население. Особенно если речь идёт о переходном периоде, когда догосударственное общество уже почти созрело к тому, чтобы перейти этот рубеж. С таким населением раннее государство появиться может, но для этого нужны особо благоприятные условия, чаще всего наличие рядом других государств». ²⁴

Далее Гринин приводит сведения других авторов о численности населения малых ранних государств, часть из которых интересно привести здесь, поскольку численность населения в них дополняется данными о площади проживания данного населения:

Дьяконов приводит интересные данные о предполагаемом населении городов-государств Двуречья («номовых» государств, как он их называет) в III тыс. до н.э. Население всей округи Ура (площадью 90 кв. км) в XXVIII-XXVII вв. до н.э. составляло предположительно 6 тыс. чел… Размер типичного города-государства в Центральной Мексике накануне испанского завоевания составлял 15-30 тыс. чел… А население одного из крупных государств майя I тыс. н.э. – города Тикаля с округой составляло 45 тыс. человек (в том числе 12 тыс. чел. в самом городе), а площадь его равнялась 160 кв. км.²⁵

Из этих данных видно, что все малые государства образовывались в условиях «скученности» проживания его населения: либо это были островные территории, либо – городские (города-государства), т.е. территории, занимающие небольшие, ограниченные площади.

Население шведских исторических регионов в вендельский и викингский периоды было рассеяно на гораздо больших пространствах и, надлежит подчеркнуть, в отсутствии городской среды. Высчитанное Хиенстрандом количество населения в 40000-45000 человек, имевшееся в области Мэларен (куда обычно включают регионы Уппланд, Сёдерманланд и Вэстманланд, т.е. всю центральную часть Швеции) к началу XI в., проживало на площади примерно в 29 987 кв. км. Данные взяты из современных справочников, где также сообщается, что площадь исторической области Уппланд составляла 12 676 кв. км, Сёдерманланд – 8388, Вэстманланд – 8923.

Даже если учесть, что площадь Уппланд в XI в. была меньше в силу того, что часть прибрежной полосы в этом регионе «прирастала» с течением времени за счёт поднятия дна Балтийского моря, всё равно площадь области Мэларен состояла из тысяч, а не сотен квадратных километров, как это было в малых государствах из приведённых примеров. Исторические области Швеции в вендельско-викингский периоды не были гомогенны по своей внутренней структуре. Хиенстранд выделял в области Мэларен 12 подрегионов, на каждый из которых приходилось чуть более 3000 человек населения. Если многие из этих подрегионов, как указывают шведские исследователи, были отделены от соседей труднопроходимыми пустошами, то мы получаем естественное объяснение замедленного характера социополитической эволюции в Швеции.

Карнейро назвал подобный фактор влияния теорией природных ограничений и подчёркивал, что «мы спокойно можем включить концентрацию ресурсов и средовую ограниченность как факторы, ведущие к войнам за землю и, значит, к политической интеграции над уровнем общины».²⁶ Соответственно, если средовая ограниченность отсутствует, то отсутствуют или являются ослабленными и стимулы к политической интеграции над уровнем общины. Иначе говоря, населения Швеции вплоть до XIII в. не хватало для объединения его в раннее государство, поскольку «просторы» Швеции были для него великоваты. Как же его могло хватить для завершения политогенеза на необъятных в сравнении со Швецией того времени просторах Восточной Европы?

3. Влияние специфики геофизического развития восточного побережья Швеции на социополитическую эволюцию является ещё одним вопросом. Итак, результаты демографических исследований показали, что Швеция складывалась как малонаселенная страна: её населения было недостаточно для освоения имеющейся территории. Немаловажную роль здесь играл как раз такой природный фактор, как прирастание суши за счет подъема дна Ботнического залива. Шведские учёные давно обратили внимание на роль этого фактора.

Например, один из ведущих шведских историков 40-50-х гг. С. Тунберг писал, что невозможно понять начальный период шведской истории (в его определении – ä ldsta Svetjuds historia, с использованием названия из исландских саг), не приняв во внимание специфику географического развития области Уппланд. Центр, откуда, на его взгляд, расходились лучи колонизации в южном, юго-восточном, восточном и северо-восточном направлениях, находился на границе между Уппланд и Вэстманланд (современное западное побережье озера Мэларен), т.е. в глубине континентальной части, а не на побережье.

Такая динамика определялось, пояснял Тунберг, естественными геофизическими факторами, в силу которых суша здесь медленно поднималась из моря и очень постепенно принимала те очертания и ареал, которые мы видим сегодня. Об этом свидетельствует даже само название Уппланд, что означает возвышенность вдалеке от моря, от побережья. То есть Уппланд – это земля к северу от Мэларен и вокруг его изрезанного заливчиками побережья, напоминал Тунберг. Эти географические и культурно-географические предпосылки оказывали, по его убеждению, существенное влияние на политико-административное развитие области Уппланд.



Виды Рослагена из книги: Nordströ m A. Roslag. Stockholm, 1990. S. 9, 15. На фото хорошо видно, как образовывалась эта область: уже не море, но ещё и не земля – архипелаг, состоящий из островов и островков, выступающих над водной поверхностью. Суша в процессе образования, и этот процесс продолжается по сей день.

C течением столетий географическая основа Свеяланд изменялась. Прибрежная часть всё больше и больше поднималась из моря и становилась достаточной для заселения её людьми и возделывания. Внутренние области (folkland) Тиундаланд и Аттундаланд получили новообретённые области до моря, и это благоприятно сказалось на их развитии. Поначалу данная прибрежная полоса, отмечал Тунберг, наверняка, рассматривалась как земля общего пользования и управлялась в соответствии с этим.²⁷

Изучение взаимодействия природных условий и исторического развития области Уппланд продолжалось и велось интенсивно с 60-х годов прошлого века. Однако этот процесс обнаружил определённые особенности, отмеченные шведским историком-медиевистом Йораном Дальбеком, который занимался изучением области Руден.



В статье «Подъём суши и освоение самых северных областей Уппланд» он отмечал, что проблематикой подъёма суши в прибрежной части Уппланд занималось много шведских исследователей, но все они были либо представителями естественных наук, либо археологами, а «историки же не придавали большого значения данному феномену». Дальбек писал:

Но надо констатировать, что для различных частей прибрежной полосы, прежде всего для Уппланд и Норланд… он играл значительную роль. При изучении Северного Рудена мне стало очевидно, что изменения в соотношениях между водой и сушей должны были сыграть очень большую роль в истории освоения прибрежной полосы Уппланд… основная часть той географической области, которую мы исследовали, довольно поздно поднялась со дна моря, и таким образом, возраст её поселений намного моложе внутриконтинентальных поселений Уппланд. Это обстоятельство повлияло естественным образом на развитие хозяйственной и политико-административной жизни данной области.²⁸

Нельзя не согласиться с Дальбеком в том, что данный фактор должен был существенным образом сказаться на всём социально-политическом процессе развития данной области, как минимум, в хронологическом плане.

Эта мысль хорошо подкрепляется интереснейшими исследованиями Амбросиани о типах поселений, как важных данных по викингской истории Уппланд. На основе археологического материала он пришёл к выводу, что на социально-политическое развитие этой области очень большое влияние оказал такой геофизический феномен как поднятие дна Балтийского моря в течение всего послеледникового периода, ведущее к постоянному приросту береговой полосы Уппланд. Возможность заселять новые участки побережья вызывала появление новых крестьянских дворов за счёт отселения части семей на новые участки. Этот процесс распределялся на протяжении многих столетий. Амбросиани подсчитал количество захоронений и сравнил эти данные со средними данными смертности для раннесредневековых обществ.

На основе полученных результатов он заключил, что основным типом поселения в викингский период в Уппланд были одиночные обособленные дворы, а не деревни. Только после викингского периода, т.е. самое раннее, в конце XI в. стала появляться более плотная застройка и поселения типа малых деревень. До тех пор пока подъём грунта при уппландском побережье давал новые участки земли, могло идти образование новых дворов, не требующее дробления старых дворов. Когда процесс образования новых земель замедлился, старые подворья стали разделяться на части и постепенно превращаться в деревни.²⁹

Амбросиани также показал, что большее количество крупных дворов и так называемых королевских усадеб (husbyar) хуторского типа, принадлежавших королю для содержания или размещения его самого и королевской свиты, было сосредоточено именно в областях, образованных за счёт подъёма грунта в более ранний период. Вместе с тем он отметил, что короли с большей лёгкостью могли заявлять свои права на эти участки общинной собственности и присваивать себе часть участков, подаренных природой.³⁰

Реконструкция административного деления Средней Швеции на земли-фолькланды, складывавшегося с XI в. и отражённого в Уппландских областных законах. Областное название Уппланд, появившееся в этих законах, постепенно вытеснило и заменило названия фолькландов. Желтым цветом обозначена прибрежная полоса Рослаген, первое название которой звучало как Роден. Именно эта часть прирастала постепенно за счет выступавших из моря островков, причем сначала каждая из двух коренных земель – Тиунда и Аттунда (отмечены, соответственно, красным и голубым цветами) – имели свой Роден. Обе части прибрежной полосы слились в один Рослаген после вытеснения названий Тиунда и Аттунда одним именем Уппланд. Можно что-нибудь «выжать» из названий Тиунда и Аттунда для получения имени Русь?

Выводы Амбросиани о типах поселений подкрепили исследования другого шведского археолога У. Спорронга. Он, изучая историю развития поселений в Швеции, также пришёл к выводу о том, что почти весь викингский период, а именно до начала XI в. основным типом застройки в области Мэларен был отдельный крестьянский двор, и только с начала XI в. начинают появляться коллективные поселения типа деревень. Направление развития организационных тенденций в упорядочивании застройки поселений, распределении пахотных земель шло из внутриконтинентальных территорий к побережью. Центрами данных процессов в восточной Швеции были Эстергётланд и Нэрке, а в Уппланд таким центром развития была земля Фьэдрундаланд (на приведённой выше карте отмечена зелёным цветом). В других частях Уппланд, таких как Аттундаланд организационные тенденции проявляются только ближе к концу викингского периода, а прибрежная полоса Роден начала вовлекаться в этот процесс ещё позднее, не ранее конца XI в., поскольку, как подчёркивает Спорронг, Роден был почти незаселён в викингский период, население этой области стало прибывать только в последующие периоды..³¹

Итак, природная геофизическая молодость прибрежной полосы Роден/Рослаген не оставляет никаких надежд отыскать хоть какую-то связь с именем Руси. Продолжающаяся псевдолингвистическая суета вокруг поисков неких праформ из якобы древнешведского на основе roþ s является пережитком «гиперборейского» фантома, рождённого воображением шведского литератора и сановника Ю. Буре, в традициях западноевропейских исторических утопий готицизма и рудбекианизма. Давность почти трёхсотлетней привычки решать проблемы начального периода древнерусской истории через «удачное» объяснение названия Руси затмевает тот факт, что сама постановка вопроса исследовать историю субъекта через историю имени субъекта абсурдна. Аналогов подобному подходу не имеется: изучение истории других народов не ставится в зависимость от разгадки их имени.

Исследование шведскими учёными социо- и политогенеза в истории Швеции на новой теоретической основе, в русле преодоления давней традиции мифологизировать и архаизировать шведскую историю, привело к понимаю того, что путь движения к шведской государственности был растянут во времени, а его формы не выходили за пределы догосударственных образований как в течение всего вендельско-викингского периода, так и столетие после него. На мой взгляд, замедленный характер шведской социополитической эволюции определялся, в значительной степени, спецификой демографического развития и слабым влиянием такого фактора как средовая ограниченность. Эта проблематика нуждается в дальнейшем изучении, в том числе, и в изучении историками.

Области вокруг озера Мэларен, известные в российской историографии как Средняя Швеция, которой норманисты приписывают благословенную роль прародины Руси, не только в IX в., но и несколько столетий спустя не обладали опытом собственной государственности, не имели института верховной власти и не знали традиций градостроительства, поскольку основным типом поселений в течение длительных периодов там оставался односемейный двор хуторского типа. Что касается пиратских и грабительских походов из раннесредневековой истории Западной Европы, то помимо выходцев из Скандинавских стран в них принимали участие многие другие герои, потерянные на путях истории. Частично я затронула эту тему здесь.

Объединение земель свеев и гётов («севера» и «юга» нынешней Швеции) и создание единой политии под властью Уппсальской династии свеев заняло несколько столетий в шведской истории. Утверждать, что те же «викинги» за несколько десятилетий объединили Новгород и Киев – это полнейший абсурд, который разлагает российскую историю уже около 300 лет. Вслед за героем известной сказки Андерсена хочется воскликнуть: «А король-то голый!»

Пока же современные шведские школьники с удовольствием разглядывают экспозицию в музее и уже точно знают, когда «из моря» появился Рослаген. И филологический метод тут ничего не может изменить – так говорит геофизика. Мы же знаем о том, что Древняя Русь возникла раньше.

Лидия Грот,
кандидат исторических наук

https://pereformat.ru/2012/04/roslagen/

Браво – как всегда, точно и по сути. Средняя Швеция времен раннего средневековья – отсталая, северная, малонаселённая земля на окраине Европы, малоразвитый медвежий угол, а нам пытаются уже 250 лет выдавать её или её диких посланцев за источник организованного общества, государства, цивилизации. Просто смех! У нас уже к Куликовской битве против татар готовились, когда на нашей “прародине”, наконец, окончательно в XIV веке складывается государство! Ну и норманисты, ай да “учёные”!

Хорошая статья, респект! Очень сильно написано – просто в корень бьете! Недаром Вы там свой хлеб проедаете…:)

Попутно хочу отметить, что она во многом перекликается с выводами Прицака, который также отмечает инертность и малочисленность шведов для таких глобальных задач. Правда свои расчеты он делает по другой методике. Цифр я уже не помню, но могу посмотреть, если нужно.

Но все же в утверждении, что датчане и норвежцы действовали на западе, а шведы – на востоке, на мой взгляд, есть определенная доля истины. Тому есть многочисленные подтверждения, особенно в районе Уппсалы, в основном правда более позднего периода. Культурные связи Средней Швеции с Восточной Европой, а тем более со славянским миром, неоспоримы. А в набегах норманнов на Западную Европу шведы замечены не были.

На мой взгляд, шведы были вовлечены в процессы, происходившие в Восточной Европе, самими же славянами, особенно западными, а их роль в них была совсем другой, чем та, что отводится им норманистами. Ведь не секрет, что славяне проживали в Швеции, в то же время шведы оседали на славянском побережье Балтики. Происходило смешение народов и взаимопроникновение культур с последующей ассимиляцией этнических групп. Поэтому не исключено, что у многих выходцев из Швеции, побывавших в Восточной Европе, были славянские корни.

Ну и такой вопрос, если не возражаете: как Вы объясните скандинавское звучание многих имен в договорах Олега и Игоря?

Спасибо за добрый отзыв. Отвечаю на некоторые из затронутых Вами вопросов.

1. Не беспокойтесь присылать методику Прицака. Я предпочитаю использовать результаты исследований шведских ученых, так сказать, брать материал на месте и из первых рук.

2. По утверждению о датчанах и норвежцах на западе, и шведах – на востоке.

Не только определенной, а вообще никакой истины в этом нет. Я так уверенно об этом говорю, потому что знаю, кто эту «утку» подбросил в науку: шведские историки-фантасты, одним из которых был Арвид Моллер (я об этом писала на сайте). А все они, включая и Моллера, черпали вдохновение из рудбековской «Атлантиды», которой современная наука (не российская, к сожалению – российская историческая наука пребывает в святом неведении относительно вклада Рудбека в русскую историю) вынесла конкретный приговор: шовинистические причуды фантазии доведены в ней до вершин абсурда. Из этого делаем вывод: приведенное Вами утверждение из разряда «причуд фантазии».

Таких категорий как «датчане», «норвежцы», «шведы» в I-ом тысячелетии ещё не было. Давайте будем избавляться от этой безграмотности, давайте будем работать по источникам. А в источниках фигурируют «даны», «свеи» и т.д., что совсем неэквивалентно датчанам, шведам… Проследите по источникам, кого охватывало имя «даны» на протяжении, скажем, IX-X вв., и многое прояснится в истории того времени. На территории современной Швеции в этот период были даны, гёты, свеи. Вот и оперируйте этими категориями, а некая Средняя Швеция здесь ни при чем! Термин «Средняя Швеция» – неисторичен, но удобен, когда надо тень на плетень наводить.

О «многочисленных подтверждениях, особенно в районе Уппсалы». Поскольку Вы утаили, о каких многочисленных подтверждениях Вы говорите, то дать конкретный ответ на Ваше замечание сложно. Однако, в общем и целом, что касается культурных связей населения, проживавшего на территории современной Швеции (почему только Средней Швеции? Зачем нам обижать Нижнюю и Верхнюю Швецию?) в тот период, то наверняка, они имелись, причем как с Восточной Европой, так и с Западной, включая как славянский, так и иной мир. Кто же будет оспаривать этот факт? Я не буду. Прибавлю даже по Восточной Европе. Если брать результаты археологических исследований Поволжья (Прикамья, например) с более раннего периода, чем это принято у норманистов, и в более широком масштабе, то есть основания полагать, что динамика развития культурных и прочих связей шла с Поволжья на Балтику, в том числе и на Скандинавский полуостров, а не наоборот. Этим путем Ваши «подтверждения» и могли оказаться в районе Уппсалы.

О норманнах. Во-первых, свеи (не шведы!) упоминаются в числе участников некоторых норманнских походов – смотрите источники. Во-вторых, понятие «норманны» охватывает явно большее количество участников, чем выходцы со Скандинавского полуострова. Я писала об этом на сайте.

О взаимопроникновении культур. Безусловно, люди в акватории Балтийского моря (равно, как и в других местах) постоянно переселялись в земли друг друга, разнилось только направление миграционных потоков: иногда они шли с южнобалтийского побережья на север, иногда – наоборот. Я не оперирую, как правило, таким понятием, как «славяне». Я стараюсь конкретизировать, о каком отдельном народе я говорю. Так, например, ознакомившись с работами ирландских медиевистов, я поняла, что значительная составляющая в норманнских походах должна была принадлежать народу варинов с южнобалтийского побережья.

3. О скандинавском звучании многих имен. Опять Вы используете какое-то диффузное определение. Что значит «звучание»? Звучание – это ощущение, а ощущение субъективно. Для Вас летописные имена «звучат» по-скандинавски (Вы, скорее всего, не знаете по-скандинавски?), а для меня, знающей скандинавские языки, они «не звучат» по-скандинавски. Имена эти, уважаемый собеседник, относятся к более древнему слою индоевропейского ономастикона, более древнего, чем славянская и германская языковая традиция. Ведь носители индоевропейских языков жили в Восточной Европе до германцев и славян около четырех тысяч лет: как-то же они себя именовали! Но увидеть это можно, только введя понятие индоевропейского субстрата в изучение начал дренерусской истории. У меня об этом есть немного в посте о программе на НТВ-шниках. Пока так проблему мало кто ставит, кажется, я одна и ставлю. Присоединяйтесь, и нас будет двое.

В завершение ответа на этот вопрос хочу сказать следующее. В сущности, восприятие личного имени как этнического индикатора принадлежит к устаревшим эволюционистским взглядам, сложившимся к XVIII веку и представлявшим схему социального развития как стадиальный процесс, идущий от небольших родовых коллективов, долгое время живших изолированно друг от друга и потому накопивших в рамках такого «родового строя» собственные имена и другие культурные маркеры, по которым их можно было в течение длительных периодов отличать от других человеческих коллективов. Сейчас эти взгляды признаны устаревшими, однако в норманизме застряло множество таких засушенных «гульбариев». Давайте избавляться от этого балласта утопий прошлого – имя не является, в первую очередь, этническим маркером. Вспомните фразу из лермонтовского «Героя нашего времени»: «Нынче поутру зашел ко мне доктор; его имя Вернер, но он русский. Что тут удивительного? Я знал одного Иванова, который был немец».

4. Про свой хлеб, проедаемый в Швеции. Тут Вы, уважаемый собеседник, попали в самую точку, просто – в яблочко! Проедаю я исключительно свой хлеб. Одной рукой его зарабатываю, скажем, с утра, а к вечеру то, что заработаю, начинаю есть. Скучно временами, однако, никому неподвластна, ни на чьем ресурсе, как многие мои оппоненты, не сижу.

Когда историки пишут о шведах, датчанах и норвежцах применительно к рассматриваемому периоду, то подразумевают, конечно же, предков датчан, шведов и норвежцев, а Средняя Швеция – термин географический, а не этнополитический. В связи с этим мне не совсем понятна столь острая реакция на эти термины, даже если они не совсем точно передают суть вопроса.

По подтверждениям. Присутствие свеев в истории Руси обозначено источниками уже буквально с момента ее возникновения (Бертинские анналы), подтверждается найденной в погребении на территории Швеции монетой Феофила – т.е. хотя бы один из послов все же был свеем. И это не нужно сбрасывать со счетов.

Ранние клады дирхемов на территории Швеции также указывают на то, что жители этих земель участвовали в торговле, проходившей через Восточную Европу. Кроме того, следует упомянуть и надписи на камнях, где зафиксировано пребывание скандинавов в Восточной Европе. Емнип, такие надписи есть только в Швеции. А археологические следы скандинавов присутствуют на северо-западе Руси с довольно раннего времени. Это то, что могу привести сейчас навскидку по памяти. Ну и недаром ведь Ярослав Владимирович отправился искать военной помощи именно в Швецию.

На мой взгляд, полное отрицание участия свеев в ранней истории Руси так же ненаучно, как и попытки норманистов приписать им определяющую роль. И такие диаметрально противоположные позиции лишь усиливают взаимонепонимание между представителями различных концепций.

И не могли бы Вы назвать источники, в которых свеи упоминаются среди участников норманнских походов и указать хронологию этих походов?

Хотелось бы также ознакомиться с мнением ирландских исследователей и Вашими выводами по поводу участия варинов или других этносов в норманнских походах, возможно, Вы вскоре посвятите статью этому вопросу.

3. По звучанию имен. Вопрос в том, что многие имена из договоров очень созвучны скандинавским именам той эпохи. Я совсем не против видеть в них реликты древнего индоевропейского ономастикона и по некоторым именам я в свое время даже отстаивал такое мнение (на своем уровне, конечно), но для такой точки зрения нужны определенные основания – следовало бы найти существование таких имен и на других территориях, вне проживания скандинавов. Если же говорить об индоевропейском ономастиконе, то наверное нужно конкретизировать: речь идет о севернокельтском субстрате? И как объяснить то, что славяне принимают непривычные для себя и нигде больше неупотребляемые ими чуждые им имена? Я могу согласиться с тем, что имя не может служить однозначным этническим маркером, но я совершенно не согласен с таким обезличиванием имен, когда само имя совсем убирается как этноопределяющий маркер – для таких суждений нет достаточных оснований, такая позиция выглядит научно необоснованной и очень уязвима. И приведенные Вами примеры, признаться, не очень убедительны, причем по нескольким причинам.

Основные пути проникновения имени в чужеродную среду: родство и культурное влияние. Но даже принятие второго варианта вызывает вопросы…

4. Совсем не хотел Вас этим задеть. Я лишь отметил высокую продуктивность Вашей работы. Желаю и в дальнейшем Вам отличаться такой же плодотворной работоспособностью и держать такой же высокий уровень своих работ.

В целом я решила ответить Вам отдельным постом, т.к. ответ получился большой: https://pereformat.ru/2012/05/torgovye-puti/. По частностям отвечаю здесь.

1. Надписи на рунных камнях. Приводя этот аргумент, следует приводить и датировки, а они достаточно поздние.

2. О Ярославе Мудром, отправившемся за военной помощью в Швецию. В ПВЛ читаем: «И възвративъся Ярославъ, приде Новугороду, и посла за море по варяги. И приде Якунъ с варягы…». Где здесь Швеция?

3. По источникам, где свеи упоминаются как участники норманнских походов. Я уже отвечала на этот вопрос в нашей предыдущей беседе и называла Вам хронику Эйнгарда. Другие источники названы здесь.

4. Про «звучание» имен. Я сейчас пишу работу, посвященную как раз именам, где и приведу основания для древнерусских имен как части индоевропейского субстрата.

5. О связи моих исследований с исследованиями ирландских ученых. Немного есть в расширенном варианте статьи, написанной на основе доклада, «Варины-варяги-вэринги»: судьбы в истории и историографии: https://pereformat.ru/2011/09/varini/

6. И последнее. Об отрицании присутствия свеев в ранней истории Руси. Сейчас в науке имеется два варианта «присутствия»: теория «договора», т.е. найма защитников, и теория «завоевания» (я рассматриваю их здесь). Вы за какой из этих вариантов присутствия? Данное Ваше замечание написано к статье о том, что «шведские викинги» не могли создать Древнерусское государство. Давайте тогда определимся. Как по-Вашему: могли или нет? Я ставлю вопрос конкретно и хотела бы получить в ответ конкретно сформулированную позицию.

Андрей Вл. говорит:

31.05.2012 в 16: 34

Уважаемая Лидия Павловна, всё, что Вы пишите, увлекательно и познавательно, но скандинавскую версию происхождения Руси это не может поколебать ни на йоту.

1. О малочисленности свеев.

1.1. Приведенные Вами цифры о малочисленности населения на юге Скандинавского полуострова в IX-X вв. не решают абсолютно ничего, пока рядом с ними не стоят более менее достоверные цифры о численности славянского населения в Поволховье и Поднепровье в то же самое время. Все познается в сравнении. На безрыбье и рак рыба.

1.2. Если плотность населения и нехватка земли играет такое большое значение для возникновения государственной власти, то сколько же, по-Вашему, миллионов должно было проживать в IX в. на бескрайних просторах Русской равнины, чтобы там могло возникнуть государство, охватывающее такую гигантскую территорию?

1.3. Вот, например, монголы. Они то уж в отличие от шведов точно «вплоть до XIII в.» все никак не могли создать государства у себя в Монголии (численности населения, видимо, «не хватало»:). Зато потом всего лишь за 30 лет сколотили гигантскую империю размером в пол-вселенной. Но самое интересное случилось потом. Этой «полвселенной» чингизиды правили еще несколько столетий, в то время как собственно Монголия вновь превратилась в «захолустье цивилизации». Ну и что после примера Монголии может доказать малочисленность свеев? В лучшем случае то, что норманны в Восточной Европе выступили не в роли культуртрегеров, а в роли варваров-завоевателей.

2. О Рослагене. Оказывается, береговая линия Рослагена в IX веке пролегала не там, где ныне. Замечательно! И что это доказывает? Что славянское слово «русь» произошло не от имени Рослагена? Конечно, не от имени Рослагена! Славянское «русь» произошло от финского «руотси». А вот от чего произошло финское «руотси» – это уже совсем другой вопрос. Может от «родс»-гребцов, может от «дротс»-дружины, может от Рослагена, может от Рустрингена, может от «роотс»-горных хребтов (что более вероятно), может еще от какой-либо нелепой случайности. Но как бы там ни было, а факт остается фактом: 1) в финском и эстонском языках «руотси» связано с именем шведов, 2) попав в славянский язык, финское «руотси» неизбежно должно было бы трансформироваться в славянское «русь». Точка. Пока кто-нибудь не докажет, что в IX веке слово «руотси» в финском языке еще не существовало, или никоем образом не обозначало тогда ни свеев, ни скандинавов вообще, ни скандинавских воинов или викингов, до тех пор Рослаген может погружаться на дно морское и взлетать на воздух, при этом ничуть не вредя скандинавскому происхождению русов. Тандем «руотси»=«русь» прочен по-прежнему.

3. О Бертинских анналах. Скажите, Лидия Павловна, а если какие-нибудь свеи в начале IX века все-таки добрались бы до Константинополя по пути «из варяг в греки», на каком бы языке они стали общаться с византийцами? На «древнешведском» или «среднегреческом»? И откуда, по-Вашему, византийцы могли знать язык свеев, о которых они имели весьма смутное представление, как и прочих «народах малозначительных», обитающих где-то на краю ойкумены, где-то там «у подножья Гиперборейских гор», где сидят Гог и Магог и прочие «люди с песьими головами»? Язык свеев – племени столь малочисленного, что, дескать, даже для создания государства им народу «не хватало»? Или может, по-Вашему, варвары-свеи, «живущие образом звериным», знали греческий? Кто был тот полиглот, который выполнял роль переводчика? Если ответить на этот вопрос, то все становится на свои места, и становится понятно, что за «русский каган» отправлял послов к византийскому императору.

Уважаемый Андрей Вл.!

1.1. и 1.2. Я, по-моему, нигде не писала о «возникновении государственной власти… в IX в. на бескрайних просторах Русской равнины». Я не обращалась в затронутой Вами статье непосредственно к вопросам политогенеза в летописных княженьях и вообще – к древнерусскому политогенезу (по этой проблематике есть специальная литература, к ней Вас и отсылаю – там Вы, возможно, найдете и нужные Вам цифры). Я рассматривала предпосылки для развития данных процессов у свеев и представила по этому вопросу результаты исследований шведской медиевистики. На их основе и делается вывод: уровень социально-политической эволюции у свеев в IX в. был таков, что они не могли принести принципы государственности куда-либо, поскольку нельзя принести то, чем не обладаешь сам. По-моему, это должно быть понятно каждому.

1.3. В Ваших рассуждениях о монголах Вы обнаруживаете сведения на уровне школьной программы, соотвественно, Ваши прямые параллели со Скандинавским полуостровом по политогенезу у свеев и в державе Чингисхана выглядят по-детски. Чингисхан был провозглашен великим ханом кочевого этнополитического объединения, получившего имя «монгол», в 1206 г. До него в степях на территории современной Монголии создавались и распадались крупные кочевые державы Хунну, Сяньби, Жужанский каганат, Тюркский каганат, Уйгурский каганат, Киданьская держава. Т.е. процессы, в русле которых была создана держава Чингисхана, происходили на данной территории около тысячи лет, и монгольская держава была естественной преемницей опыта более ранних кочевых объединений.

Но дело даже не в этом. Относительно заявления, что монголы вплоть до XIII в. все никак не могли создать государства. Так, монголы и в XIII в. государства не создали! Вы явно делаете устарелое тождество «империя – значит государство», т.е. Вы вдаетесь в проблематику политогенеза у кочевников, которой Вы не владеете совершенно. Относительно кочевых держав, в частности, относительно державы Чингисхана, по-прежнему, используется термин «империя» с добавлением слова «кочевая», но никто из специалистов не рассматривает сейчас кочевые образования как государства. И уж никакой безумец никогда не утверждал, что монгольские завоевания принесли государственность в Китай, Хорезм, Иран и т.д. К Руси пытались это утверждение применять (господи, кого только не навязывали в созидатели древнерусской государственности), но с развитием знаний о кочевниках этот тезис был снят по той же логике: того, чем не обладаешь сам, другим не принесешь. И уж совсем смешно читать о том, что Вы на этом основании заключили: «что после примера Монголии может доказать малочисленность свеев?» Кажется, Вы вообще ничего не читали о монгольских завоеваниях… Чингисхан разве брал малочисленностью?! Он собирал гигантские армии, также как и другие кочевые правители! Кочевники, кроме военного опыта, давили еще и массой, в этом секрет успехов их завоеваний. Но это особенность именно кочевого мира. Кочевой мир – это особый мир, и создание кочевых держав – особый феномен, без знания специфики которого рассуждать о нем бессмысленно. Поэтому Ваша параллель: раз Чингисхан завоевал полмира, почему бы свеям не завоевать бескрайние просторы Восточной Европы – существует в отрыве от всякой реальности.

И последнее, но не менее важное. Монгольские завоевания описаны в многочисленных источниках. Где, в каких источниках описаны завоевания свеев (раз Вы сравниваете с монголами, то должны иметь в виду аналогичные действия свеев) на «бескрайних просторах Восточной равнины»?! Я таких источников не знаю. Если Вы такие источники также привести не можете, то это означает только одно: Ваши образы о свеях-завоевателях, отождествляемых с монголами-завоевателями, из мира фантазии. И мне понятно, откуда идут истоки этой фантазии – от утопий готицизма и рудбекианизма. У меня есть работы по этому вопросу. Если Вы этих работ не читали, то у нас с Вами нет и базы для разговора.

Последняя Ваша фраза («норманны в Восточной Европе выступили не в роли культуртрегеров, а в роли варваров-завоевателей») открывает, что Вы начинаете спор со мной, не прочитав и других моих работ, иначе Вы бы знали, что я писала о норманнах. Но не читали – ладно. Однако, начиная разговор о норманнах, Вы все-таки должны бы ознакомиться с известными источниками о норманнских походах. Известные источники описывают норманнские походы в Западной Европе, но ни один из них не говорит о норманнских походах «на бескрайних просторах Восточной Европы»! Если Вы обходитесь без источников, то такие взгляды к науке не относятся.

2. О Рослагене. Поскольку Вы сами представили себя как норманиста, то я могу позволить себе и обратиться к Вам как к норманисту. Читать вас, норманистов, – это удовольствие особого качества. Вы прямо на глазах переворачиваете написанное вашим оппонентом, и уже это перевернутое начинаете опровергать. Иными словами, Вы спорите не со мной. Вы спорите с самим собой, и всегда одерживаете верх в этом споре. Какая «береговая линия Рослагена»?! Около трехсот лет норманизм уверяет, что шведская область Рослаген – прародина Руси. Я показываю, что этого быть не могло, поскольку земли Рослаген не существовало. Если у Вас целая область слилась в какую-то линию, то это проблема Вашего восприятия. Я пишу об области Рослаген. И она нигде в другом месте не «пролегала», кроме своего собственного.

Но одна фраза у Вас разумна, когда Вы пишете: «Что славянское слово «русь» произошло не от имени Рослагена? Конечно, не от имени Рослагена!» Прекрасно! Можно было бы считать, что мы, по крайней мере, об этом договорились. Однако, через несколько фраз Вы опять пишете: …может, от Рослагена. Так от Рослагена или нет?! Ну, нельзя же пребывать в таком хаосе и уверять, что Вы стоите на почве твердых аргументов!

«Тандем «руотси»=«русь» прочен по-прежнему». Во-первых, лингвистически связь «руотси» и «русь» до сих пор остается на уровне предположения. Проблематичность ее раскрывалась таким известным лингвистом как Трубачев. Оспорьте сначала его доводы, а наука их рассмотрит. А во-вторых, никакого тандема-то и нет. Вы его придумали. Есть, по-прежнему, цепочка Рослаген-Руотси-Русь. Окажите услугу науке – уберите из этой цепочки Рослаген (на уровне российской науки, а не беседы со мной), создайте Ваш «тандем» и тогда мы продолжим разговор на эту тему. Только не забудьте про хронологию. Выясните, когда появилось слово «руотси», а иначе опять конфуз может произойти. И не считайте, что кто-то должен Вам доказывать, существовало слово «руотси» в IX в. или нет! Это Вы должны доказывать выдвигаемую Вами гипотезу – бремя доказательств, как говорят юристы, лежит здесь на норманизме! Но начните с того, чтобы убрать Рослаген из цепи доказательств по проблеме происхождения Руси.

3. Про свеев, Бертинские анналы и все, что с этим связано или из этого проистекает см. здесь.

И в заключение, по зачину Вашего комментария, что я пишу увлекательно (спасибо! нам ладно и так), но не на йоту не могу поколебать… Не могу, и не надо. Пусть Ваша версия покоится с миром. Я ставлю перед собой только реалистические задачи. Исходя из Вашей аргументации, изложенное для Вас – символ веры, а не объект познания. Для меня же само определение «скандинавская версия происхождения Руси» – уже абсурд. Скандинавия – это полуостров, скандинавы – жители данного полуострова, а не субъекты исторических процессов. Это, если сугубо научно подходить.

Дорогой Андрей Вл. – для начала, хочу заявить, что Вы несколько предвзяты в оценках убедительности исследований Лидии Павловны. Я считаю, они камня на камне не оставляют от той совокупности голословных заявлений и фантазий, которые известны как «норманнская теория происхождения Руси». Лидия Павловна Вам достаточно подробно ответила по всем пунктам. Но я бы, если позволите, немного добавил о заявляемой Вами однозначной связи финского и эстонского «роотси/руотси» с названием «русь».

Дело в том, что помимо отсутствия каких-либо доказательств происхождения «роотси/руотси» от какого-либо скандинавского слова, на самом деле, нет никаких доказательств и того, что славянское «роусь-русь» произошло от финского руотси. И помимо превращения руотси в русь – в не меньшей степени возможен и обратный вариант – из славянского русь-роусь прекрасно получается финское роотси/руотси. По этому вопросу я Вас отсылаю к работе К.А. Максимовича «Происхождение этнонима “Русь” в свете исторической лингвистики и древнейших письменных источников» (KANISKION: Юбилейный сборник в честь 60-летия проф. И.С. Чичурова / Ред. М.В. Грацианский, П.В. Кузенков. М., 2006. Так что настоящее направление заимствования здесь ни в малейшей степ