Литвин Георгий Афанасьевич Выход из мёртвого пространства 4 страница

Взлетал он на чужом И-16, поставленном на лыжи, и в конце взлетной полосы скапотировал. Сам остался цел, самолет не бог весть как пострадал, требовалось лишь винт заменить. Но на эту ситуацию как посмотреть...

Командир полка решил посмотреть на нее через недавний грозный приказ, гласивший: пилотов, повреждающих самолеты по небрежности, предавать суду. Вот и отправили Фадеева в Лисичанск, в штаб армии, к следователю.

Но Фадеев, родившийся в рубашке, скоро опять был в полку, и в прекрасном настроении. Рассказывал он о своем пребывании под следствием примерно так:

— Первый вопрос у следователя: " За что орден Красного Знамени получили? " Отвечаю: " После вынужденной посадки на переднем крае пришлось пехоту в атаку поднять да деревушку одну захватить..." Следователь аж подпрыгнул: " Так это о вас писали в газете?.." Вылетел следователь из кабинета пулей, побежал командующему армией докладывать. Тот вызывает меня и с порога: " Что же получается, товарищ Фадеев, летчики вашего полка воюют, жизни не жалеют, а вы здесь прохлаждаетесь? " — " Так не по своей воле, товарищ командующий! " — " Догадываюсь. Ты садись, рассказывай, каких дров наломал? " — " Не дрова ломал, а винт всего лишь, товарищ командующий! Лыжи подвели! " — " Лыжи? Так вот: смазывай лыжи отсюда! Воюй, и получше воюй, товарищ Фадеев! " И руку пожал. Так вот и здесь я, на месте!

Суровая зима перешла в затяжную весну. Летное поле раскисло. Пришлось перебазироваться на аэродром возле Славяносербска, где было твердое покрытие. Изо всех сил старались техники ввести в строй все поврежденные в боях самолеты, но не успели. Перелетели только те, что были исправны.

Распутица согнала на этот аэродром еще несколько полков. Странно было бы, если б это не привлекло внимания вражеских разведчиков. Сначала мы еще как-то остерегались: летчики, вернувшиеся с задания, шли на посадку один за другим, прикрывая товарищей. Но когда Истрашкин, Плотников и Фадеев, подловив фашистского аса, выделывающего всякие выкрутасы над аэродромом, вогнали его в землю, бдительность ослабла, тем более что немцы более трех суток не появлялись над нашим аэродромом. А меж тем нас подстерегала беда.

21 апреля (до сих пор помню этот день) две группы бомбардировщиков словно тучи выплыли над нашим аэродромом. Моторы их были приглушены, и шли они со стороны тыла. Словно в тупой задумчивости высыпали они на нас свой груз, в основном осколочные бомбы. Убили оружейника Марченко, летчика Родина ранили в рогу. Погибли мотористы Давыдов и Лыченков, тяжело ранило техника Гринева. Инженера Белякова оглушило, засыпало землей, но его быстро откопали, привели в чувство. Комья земли уже не липли к рукам, они растекались между пальцами бегущими струйками. Весна... Земля подсохла, и мы вернулись на свой аэродром в Гречишкино.

Варваровка — Ростов — Махачкала — Нальчик. Горькая пыль дорог отступления

Если вы, дорогой читатель, возьмете том истории Великой Отечественной войны (плохо он составлен, хорошо ли — не в этом в данном случае дело, хотя, скорее всего, плохо), то без труда убедитесь в фактах теперь хорошо известных: шли тяжелые бои на Керченском полуострове и у Севастополя, а войска Юго-Западного направления готовились к окружению харьковской группировки противника и, естественно, к освобождению Харькова. Но готовились к наступлению и немцы.

Вот что такое историческая дистанция: прочитали несколько строк, и можно отождествить себя с генералом, как минимум. А если без исторической дистанции и генеральского звания? С моей, сержантской, колокольни? А с нее было видно вот что.

Перебазировались мы опять поближе к фронту, на аэродром у села Варваровки, где уже расположился наш родной дальневосточный 40-й истребительный полк, да еще один (но помню наименования), имевший на вооружении новые самолеты МиГ-3 и Як-1. Встреча была радостной и печальной. Радостной потому, что встретили друзей и знакомых. Печальной потому, что друзей этих было — по пальцам перечесть. Широка и размашиста коса смерти...

В первый же день после перебазирования вызвал меня к себе инженер по вооружению Коваленко и повел разговор каком-то непривычном тоне, доверительном и строгом одновременно:

— Ты, Литвин, видишь, что на аэродроме самолетов столько, что противник наш аэродром не может не засечь. А не засечет — дурак будет. А о немцах ты не хуже меня знаешь — не дураки они. На нашем аэродроме истребители базируются, считается, что они сами и должны себя охранять. Я посмотрел — зенитная оборона слабая. Так вот тебе задание: обойди все зенитные установки, посмотри, кто что умеет, если надо, помоги, обучи. Ты — сержант, младший командир, имеешь право. Не важно, что зенитчики БАОподчинены. Так что действуй. И... я тебе рекомендацию в партию недавно написал. Считай, что я тебе сейчас не только приказ дал, но и партийное поручение.

Не знал я тогда и, видимо, теперь уже никогда не узнаю, почему так доверительно говорил со мной тогда Коваленко, но почувствовал, что дело важное, непростое. Анализировать свои чувства, переживания было некогда (" рефлексировать" — как пишут сейчас в художественной литературе). С ходу принялся за дело.

Подошел к ближайшей зенитной установке, поздоровался. Вижу: солдаты немолодые, в боях участвовали, и, видимо, после госпиталей отправили их в БАО, где, как посчитали врачи, им будет полегче.

— По поручению командования, — начал я на слишком высоких тонах, немного ошарашенный взваленным на меня поручением, — мне надлежит проверить, как вы знаете оружие и умеете вести стрельбу по воздушным целям.

Старший расчета отнесся к моему заявлению спокойно:

— Пулемет " максим" знаю хорошо, из Дегтярева тоже стрелял. Судя по всему, пулемет ШКАС — отличная машинка, но по воздушным целям бить не приходилось, честно скажу.

— А вы знаете, что такое ракурс, упреждение? — спрашиваю.

— Упреждение — это понятно. Брать поправку на скорость надо. Это мне приходилось, по мотоциклистам стрелял, по автоматчикам.

Смотрю: турельная установка, снятая с разбитого бомбардировщика, размещена в земляном колодце, хорошо замаскирована, Есть маленький склад боеприпасов, тоже хорошо укрыт. Все сделано по-хозяйски, видно, что солдаты — фронтовики. Ясно, что лишних слов здесь не требуется, поэтому быстро рассказал, как брать упреждение, учитывать скорость самолета и ракурс, под которым движется цель, как применять пулеметный прицел, как корректировать огонь трассой.

Все вроде бы в порядке. Смотрю на часы: ого, дальше, видимо, придется бегом. И действительно бегом отправился ко второй установке. Там дело было хуже. Старший служил в пехоте, но с пулеметом не знаком. Как нажимать на пулеметный крючок — знает, но даже задержки устранять не умеет. В пехоте это делал за него помкомвзвода. А уж как стрелять по самолетам — понятия не имеет. Тут пришлось пробыть подольше, объяснять, показывать.

На третьей и четвертой установках — то же самое. Вернулся, доложил обо всем Коваленко. Тот был спокоен:

— Примерно так я и предполагал. Ты обедай и давай снова к зенитчикам. Пусть в поле зрения будут. В случае чего — помогай, учи.

После обеда опять ходил по установкам, учил, показывал. Радовался, с каким удовольствием учились солдаты своему новому военному ремеслу. Люди бывалые, поняли, что усадили их за пулеметы не для проформы, а для дела.

На следующий день чуть задержался на стоянке: И-16 излетали на штурмовку. А когда отправился к ближайшей пулеметной точке, уже возвратились с боевого задания " яки" и " миги". Вдруг заметил в разрыве облаков двух " мессершмиттов". Оба шли со стороны солнца к посадочной полосе, на которую заходила последняя пара " яков". Все ясно. Как закричу во все горло зенитчикам: " Немцы! " Других слов и не требовалось, солдаты бросились к пулеметам, но " мессершмитты" скрылись в облаках.

— Слушай, сержант, давай ты сам, ты в этих делах сноровистей! — как само собой разумеющееся, сказал мне старший пулеметчик, уступая место.

Я быстро навел пулемет, ожидая, что " мессершмитт" спикирует на последний идущий на посадку самолет. Все точно! В каких-нибудь двухстах метрах от меня " мессершмитт" идет в атаку, а нашему летчику не до того, все его внимание — на посадку.

Пот (казалось, откуда ему взяться?) заливает глаза, но ловлю " мессера" в прицел и открываю огнь. Есть! Трасса моей очереди словно уткнулась в самолет врага. Он сразу как-то качнулся и отвалил, а за ним и его ведомый. Вокруг крик, гам:

— Сбил, сбил! Стреляй! Чего же ты?!

И в это время пулемет отказал. Взрослый мужик, а реветь был готов от отчаянья. С такого расстояния самолет можно было сбить наверняка, да и ведомому досталось бы. Не хвастаясь, скажу, что огонь мой был неожиданным и точным. И вдруг — такое...

Смотрю, отчего задержка. Все элементарно. Зенитчики, чтобы не пылился пулемет, прикрыли ленту с патронами тряпкой. Сразу после первой очереди тряпка попала в патронник, и лента разорвалась. Молчу, только губы кусаю. Солдаты оправдываются:

— Вы же сами говорили, что надо прикрывать пулемет, что он боится пыли...

Значит, плохо учил, значит, сам виноват. Правильной вещи меня научила война: прежде чем винить других, оглянись на себя. Себя оправдать — легче легкого, сумей посмотреть на себя со стороны. Инженер Коваленко сумел: слова мне не сказал, покивал-только сочувственно...

А дальше... Дальше началась мясорубка. Войска фронта перешли в наступление и продвинулись солидно вперед. Но танковые корпуса почему-то не были введены в бой, и наши части утратили инициативу. Противник, собрав крупные силы, отрезал по Донцу три наших армии... Это вы, дорогой читатель, легко можете узнать и без меня из той же энциклопедии. А что знал тогда я, сержант?

Знал, что район боевых действий полка — Славянск, Петровское, Изюм, что частые вылеты, жаркая погода доводили летчиков до изнеможения. Любая предполагаемая встреча с " мессершмиттами" заставляла пилотов наших маломощных " ишачков" находиться в большом напряжении. Задания в основном одинаковые — производить штурмовку войск противника. Летчики делают все, что могут, но вопрос: многое ли они могут? Пример: по данным разведки, в Голой Долине скопление танков противника. Зенитки охраняют их плотно. Тем не менее группу Шаповалова посылают на штурмовку именно туда. Какой вред могут причинить врагу наши пулеметы — это никого не интересует.

При пикировании в самолет комэска Шаповалова угодил зенитный снаряд, и он, не выходя из атаки, врезался в скопление вражеской техники. На самолете Откидача прямым попаданием срезало цилиндр мотора. Механики в изумлении только руками разводили: как он смог при таком повреждении дотянуть до аэродрома?

Приказы сверху, где по-прежнему определялась не только суть задания, но и расписывались мельчайшие подробности его выполнения, летчики начинали воспринимать скептически, больше полагаясь на свой собственный боевой опыт, подсказывающий правильные тактические решения.

Помню, присутствовал я при разговоре Истрашкина с Ереминым, которые сетовали по поводу совместных полетов с летчиками других полков. На самом деле, чем объяснить необходимость полетов большими группами на высоте 1000 метров? Напугать никого не напугаем, а сами будем представлять собой цель самую соблазнительную. Да и драться в таком скоплении самолетов по-умному невозможно. Может, есть в таких приказах какой-то высший смысл, нам недоступный? Душу точили сомнения...

Пришло распоряжение ВВС Южного фронта передать несколько летчиков в полк, базирующийся в Сватове. Естественнo, что первым оказался Фадеев, принявший это как должное, а вторым, к полному его изумлению, — Откидач.

— У меня чуть ли не двести вылетов, ранение, а от меня избавляются, как от тупого мальчишки! — негодовал он.

Думаю, что со стороны майора Сударикова это был просто тактический маневр: решил раз и навсегда пресечь всякое " свободомыслие", показать Откидачу, " кто есть кто" (демонстрировать такое Фадееву было уже поздно). Показал — и изменил решение: Откидача оставил и даже назначил заместителем командира эскадрильи. " Просватанным" оказался один Фадеев.

А 21 мая Петр Откидач не вернулся с боевого задания. Это был его 194-й боевой вылет.

Ведущим группы был майор Грецов из 40-го полка. Откидач летел в замыкающем звене с Шумовым и Уфтюрским. Впереди — Истрашкин и Еремин. " Мессы" зашли сверху, отвлекли внимание, а в это время вторая группа атаковала группу. Самолет Откидача загорелся. Видели спускающегося парашютиста, но Откидач ли это был?..

Скажу откровенно: несколько раз я пытался описать свое состояние после гибели Петра. Перечитывал потом страницу и рвал ее — неправда получалась. Или полуправда — в лучшим случае. Вроде бы много слов знаю, а вот в предложения они не складываются. Видимо, искренности в этом случае мало, надо уметь эту искренность выразить. И задача эта не для меня, а для большого писателя. О смерти писать — талант нужен. Талант такой, чтобы чужое горе пережить, как свое. А у меня и о своем горе рассказать слов не хватает.

Узнали мы о неудачах под Харьковом. О том, что окруженные наши части вели кровопролитные бои с врагом. Срезав барвенковский выступ, немцы заняли выгодные позиции для дальнейшего наступления.

Ниш полк опять вернули на базу в Гречишкино. Отсюда ночами теперь действовала эскадрилья У-2 под командованием майора Морозова. Нашему полку (а в полку-то было всего несколько машин — одно название) было придано звено корректировщиков на самолетах Су-2 капитана Федотова. Полк стали именовать так: 446-й отдельный смешанный. С чем и зачем смешанный? Но это вопрос, как говорится, риторический.

Ночью немецкие бомбардировщики бомбили район Лисичанска. В лучах прожекторов их было хорошо видно. Сбросив бомбы, Ю-88 стали уходить на запад. И вдруг в лучах прожекторов оказался каким-то чудом попавший туда наш бомбардировщик ДБ-3.

Смотрели мы, как наш самолет маневрировал, пытался уйти от снарядов, стрелок выпускал ракеты " Я — свой! ". Но зенитчики почему-то продолжали вести огонь. Наконец самолет пошел на посадку. Мы вздохнули с облегчением. Что же произошло? Да то, что в мирной жизни мы называем чуть ли не ласковым словом " накладка". Да только на войне за такие " накладки" жизнью расплачиваются!

Мы не знали тогда, что, готовя летнее наступление, немцы сосредоточили на юге основную массу своей авиации. Из 2800 боевых машин 1240 действовали против Южного и Юго-Западного фронтов. Поражение под Керчью, по приказу Ставки оставлен Севастополь. Враг готовился к броску на Тамань, а его авиация, базировавшаяся в Крыму, стала теперь активно действовать и против наших войск на Украине.

На аэродроме день и ночь гудели моторы. Истребители шли на разведку и штурмовку вражеских войск, сопровождали бомбардировщики. Почти ни один вылет не обходился без схватки с врагом. По ночам же начиналась боевая работа " легких бомбардировщиков" — учебных самолетов У-2, которых солдаты окрестили " кукурузниками". Оружейники подвешивали на У-2 две стокилограммовые бомбы. Летчики успевали сделать несколько вылетов за короткую летнюю ночь: линия фронта была почти рядом. Удивительно, но все эти практически беззащитные самолеты возвращались целыми н невредимыми... Правда, и летали на них не обычные летчики, а инструкторы летных школ и аэроклубов. Как правило, У-2 подкрадывался к цели с приглушенным мотором и некоторое время парил в воздухе. К передовой немцы обычно подвозили кухни, вот и стремились летчики с У-2 сбросить бомбы именно во время раздачи еды.

А в это время немецкие войска вышли уже в район восточнее Острогожска, намереваясь окружить наши войска. Чтобы избежать окружения, мы были вынуждены отступать.

9 июля началось наступление немцев и на Южном фронте. В этот день около села Ахтырское погиб Волков, пропал Уфтюрский, был сильно поврежден самолет Шапхаева.

Как рассказывал прибывший с пополнением сержант Давыдов, дело было так. Пятеркой пошли на разведку. Возле Ахтырского заметили три пары " худых", которые начали поочередно атаковать наших с разных сторон. Вдруг впереди замаячила еще пара " мессершмиттов". Замкомаска Плотников дал команду построить " круг". Кружили, отбивались. Но тут один из " худых" нырнул под машину Волкова. Волков его атаковал и сбил.

Но строй-то уже распался, да и высота потеряна. Не успели сомкнуться, как пара " худых", кружившая в стороне, атаковала Волкова и Шапхаева. Волкова сбили сразу, Шапхаеву срезали киль вместе с рулем поворота. Куда делся Уфтюрский — никто не видел. Пять " худых" отвалили, одна пара продолжала атаковать сверху, стараясь добить Шннхаева. Плотникову с Давыдовым пришлось отбивать их атаки почти до самого аэродрома.

Место, где упал самолет Волкова, запомнили хорошо. Поохали туда, привезли убитого Сашу в Гречишкино. Там и похоронили.

Именно тогда меня приняли кандидатом в члены Коммунистической партии. Собрание проходило ночью. Лишних слов не говорили. Проголосовали единогласно.

20 июля наши истребители перелетели на аэродром Нижне-Ольховая, куда еще раньше отправили передовую команду технического состава. В Гречишкине осталась только небольшая группа техников, чтобы выпустить в полет У-2, которые должны были нанести отсюда бомбовый удар, н садиться уже в Нижне-Ольховой.

Ночью снялся и батальон аэродромного обслуживания. Остались автомашина-стартер да шесть человек. И я среди них. Рано утром, проверив все землянки и капониры, убедились, что ничего не оставлено, и выехали в Нижне-Ольховую. Попадал я в жизни во многие передряги, но это путешествие, начавшееся довольно мирно, никогда не забуду.

Первым делом, проехав километров десять, сломалась машина. Вышел из строя задний мост. По идее, надо было немешкая поджечь машину и двигаться дальше пешком. Но заупрямился шофер стартера:

— Я на нем с первого дня войны. Неужели еще кто-нибудь отходить не будет? Вот и попрошу, чтобы взяли на буксир. А поджечь машину — дело недолгое.

Что нам было делать? Оставили шофера, двинулись дальше пешком. По дороге встретили пехотинцев, которые торопливо окапывались. Командир роты внимательно проверил наши документы и, лишь убедившись, что мы из авиационной части, нехотя пропустил. В большом селе Петровка, где у колодца солдаты поили лошадей, попали под мелкие бомбы, сбрасываемые с итальянских истребителей " Макки-200". Были убитые и раненые, но из нашей группы никто не пострадал: успели укрыться. " Надежнее" всех укрылся я, решив переждать налет в яблоневом саду. Когда истребители улетели, я обнаружил, что нахожусь прямо на крыше склада боеприпасов.

Прошли еще несколько километров. Единственно, кого встретили, это несколько бойцов, с обреченным видом сидящих возле своих тяжелых орудий. Оказывается, у них нет снарядов. Нет и никакой ясности, появятся ли тягачи, чтобы увезти пушки.

— Да как же так? — возмутился Иван Свинолупов, оружейник нашей эскадрильи.

— Да вот так! Интересно, а где ваши самолеты? — срывающимся голосом ответил ему пожилой артиллерист. — Вот мы от самого Харькова топаем. То снарядов нет, то тягачей. А это из-за того, что воздушного прикрытия никакого. Подорвем пушки и будем отступать. — Солдат устало опустил голову.

Пошли дальше. Наступил вечер, и авиация прекратила налеты. Вскоре нагнали женщин, которые сопровождали большой табун лошадей. Женщины обступили нас:

— Солдатики, родные! Берите лошадей и уходите! Нам с этой живностью все равно от фашиста не поспеть!

Мне достался старый смирный конь, но вот беда: верхом я никогда в жизни не ездил. Надо мной взял шефство сибиряк Ваня Свинолупов. Но ехали всю ночь: плохим наездником оказался не я один.

Когда на рассвете добрались до Нижне-Ольховой, самолеты уже взлетали: полк перебазировался дальше на восток, в район Погорелого. Готовились к отправлению и машины с техническим составом. Я едва успел забраться на замыкающий колонну грузовик. В сосновом лесочке остановились, пережидая налет немцев, потом двинулись дальше.

Но уж если не везет, то не везет. Лопнула камера! Проклиная все на свете, шофер снял колесо, развел костер, принялся за вулканизацию камеры.

Пока он занимался этим, как мне показалось, прошла целая вечность. Вокруг безлюдно, слышны глухие разрывы бомб. Что же делать, надо принимать решение. Посмотрел, чем загружена машина: аэродромное имущество да чемоданы с личными вещами летчиков. Среди них и вещи тех, кто погиб. Их полагалось отправлять родственникам, но разве сейчас полевой почте до этого?

Наконец поставили колесо, отправились дальше. Хорошо, что у меня была карта этого района — вплоть до Ростова-на-Дону. К утру добрались до Погорелого, но там уже никого не застали. Улетели. Но куда?

Стал прикидывать: если оборона пойдет по Дону, то место авиаций — за Доном. Значит, надо двигаться на Ростов. Несколько раз по пути нас обстреляли с самолетов, но ничего — обошлось. Проехали по улицам словно вымершего Ростова, впереди — мост. Его охраняют зенитчики, проверяют документы. Смело вру, что сопровождаю аэродромное имущество полка, находящегося в Батайске. Нашего полка там, разумеется, нет, но он забит другими авиационными частями, кто проверит?

Поехали дальше, заворачивая по пути на все встречающиеся аэродромы, расспрашивали, не знает ли кто, где базируется наш полк. Казалось бы, мы не могли не вызвать подозрения, но провожали нас равнодушными взглядами. Видимо, таких, как мы, потерявших свою часть, было тогда немало. Не арестовывать же всех, не отдавать под трибунал.

Ни одном из аэродромов я увидел человека, который показался мне знакомым. Подложив под голову парашют, он спал под крылом самолета. Подошел ближе, вгляделся: точно, Вадим Фадеев. Эх, жалко будить! Но Вадим уже сам открыл глаза:

— Георгий! Ты откуда?

— Оттуда! — махнул я рукой. — Полк свой ищу.

— Как там наши?

— Петю Откидача сбили... Саша Волков погиб...

— А Истрашкин, Плотников, Шумов?

— Знаю, что из Нижне-Ольховой взлетели, а что дальше мрак и туман.

— Веселенькие дела! — даже присвистнул Вадим. — Ну и как тебе двести двадцать седьмой?

Какой двести двадцать седьмой?

— Да приказ Верховного! Ой, ты же ничего не слышал. Приказ драконовский вчера читали: ни шагу назад, стоять насмерть, за отступление без приказа высшего командования — расстрел. Ты-то по приказу отступаешь? А то смотри...

— Вадим, твои шутки...

— Хороши шутки! До Волги допятились! Кстати, в том приказе сказано, что кое-чему надо и у врага учиться. Вот это точно!

Тут к самолету Вадима подъехал стартер. Пожав мне ругу, Фадеев сказал:

— Мне пора! И так засиделись. Привет всемнашим! Кто жив, конечно...

И-16 рулил на взлетную полосу. Наших мы нашли в районе Буденовска. Оказалось, на аэродром в Погорелом налетели немецкие самолеты, и остались от истребителей рожки да ножки. Дажена разведку Истрашкин с Давыдовым летали на учебно-тренировочном УТИ-4. Довоевались...

Разговоры были только о приказе № 227. Пожалуй, только мы с водителем не слышали текста приказа.Но пересказали нам его достаточно точно. Этот приказ был адресован каждому из нас.

Чтобы он стал известен всем, шли на меры чрезвычайные. Например, комиссар полка Федор Сергеевич Королев на У-2 специально, кружил над землей и, когда замечал группу отступающих, садился, собирал бойцов и командиров, зачитывал им приказ. И что удивительно: еще минуту назад в панике отступающие люди говорили " Правильно! " и шли занимать оборону. Парадокс вроде бы: неужели для того чтобы понять, что правильно, а что неправильно, человеку нужен специальный приказ, да еще написанный такими словами? Хотя...

Нет, не буду ничего говорить по поводу этого приказа. Сейчас военные историки спорят: правильный приказ, неправильный, ту он цель преследовал, другую цель... Пусть доспорят. Скажу только, что тогда этот приказ я одобрял полностью, хотя считал, что для летчиков он особого значения не имел. В авиации трусости и так почти не было. Сама профессия изначально трусости не терпит? Более высокий уровень подготовки был у летчиков? Бой им приходилось вести чаще всего на виду у сотен людей — как тут струсишь? По-моему, любая из этих причин (а скорее всего, все вместе) и есть объяснение.

Дороги отступления привели наш 446-й осап в Махачкалу. На аэродроме под городом пилоты облетывали полученные из мастерских, отремонтированные И-16, прикрывали его от налетов вражеской авиации.

Жадно ловили мы сводки о положении на фронтах. Враг устремился вдоль Черноморского побережья к Новороссийску, пытаясь прорваться к Сухуми и Батуми, чтобы соединиться там с турецкими войсками, которые только ждали сигнала к наступлению. Вторая группировка прорывалась вдоль Каспийского моря к Баку.

Совсем близко, на моздокском направлении, тоже шли ожесточенные бои. Специальный германский корпус, укомплектованный альпинистами, стремился через перевалы Кавказского хребта в Закавказье, но, благодаря активной обороне, Нальчик захватить противнику не удалось.

Тогда враг усилил здесь свою авиацию, перебросив подкрепления с запада и от Сталинграда. В звездном налете на старые промыслы Грозного участвовало 130 бомбардировщиков. 31 самолет потерял противник, но облако черного дыма от горящей нефти дошло до Махачкалы. Страшное было зрелище!

Несколько дней спустя поступил приказ: одной эскадрилье полка перебазироваться в Нальчик. Первыми уехали мы, техники, чтобы встретить там летчиков. Километрах в десяти от аэродрома проходил передний край, слышны были разрывы артиллерийских снарядов. Вскоре прибыла эскадрилья Владимира Истрашкина и начала боевую работу.

От него мы узнали печальную новость о гибели аса 4-й воздушной армии, командира эскадрильи 40-го истребительного полка Ивана Марковича Пилипепко, личности поистине легендарной. Но легенды сочинять о нем не требовалось, вот простые факты: 520 боевых вылетов, 10 лично сбитых самолетов противника и 29 — в группе. И погиб он геройски. При штурмовке вражеского аэродрома в станице Солдатской было уничтожено много самолетов. Участники налета рассказали, что один " мессершмитт" Пилипенко сбил, второй подбил, а затем направил свой И-16 прямо " в лоб" немецкому истребителю, спасая ценой своей жизни жизнь товарища.

Утро 25 октября 1942 года выдалось безоблачным. Техники, мотористы, оружейники были уже на аэродроме, а летчики почему-то задержались. Блаженные минуты бездолья... Вокруг высокая, под два метра, уже желтеющая кукуруза, чернеет вдалеке полуразрушенный ангар. Раньше тут было авиационное училище, при эвакуации вывезли почти все, только книг много осталось... Почему описываю это? Да так, просто врезалось в память, как чудовищно уродует война лицо земли, жизнь уродует...

И вдруг — огромное количество бомбардировщиков, идущих девятками. Действительно огромное, это мне не со страху так показалось. Как я потом прочитал в книге К. А. Вершинина " Четвертая воздушная", противник произвел налет на войска и штаб 37-й армии силами до ста бомбардировщиков, прикрываемых истребителями.

Сколько раз налетал противник на наш аэродром — не знаю, хотя был там весь день. Голову было просто невозможно поднять. Единственное, что замечал время от времени, это поднимавшиеся черные клубы дыма. Так могли гореть только танки. Мне думается, что противник не видел наши хорошо замаскированные самолеты и бомбил не прицельно, а по квадратам, как говорится. Взлететь не было ни малейшей возможности, немцы буквально висели над аэродромом, и стоило кому-то высунуться из щели, открывали ураганный огонь даже по одному человеку.

Один " Мессершмитт-110" как-то, снизился и начал стрелять но копнам кукурузы из пушек и пулеметов. Зачем он это сделал — неизвестно, наверное, просто для очистки совести. Но замаскированный под копной самолет вспыхнул, и фашист тут же, кружась над аэродромом, вызвал другие самолеты. Вот тут-то и началась штурмовка. Все наши самолеты были сожжены, до единого.

Что мы могли поделать? От отчаяния палили по самолетам из винтовок, дело, конечно, бесполезное. Но до чего ж стыдно, унизительно для нас, молодых ребят, было просто лежать, уткнувшись в землю, когда нас молотила вражеская авиация!

И опять отступление...

Учебно-тренировочный полк. Дал слово — держись!

Целую ночь мы топали по долине. Утро застало нас в лесу, где стояли тридцатьчетверка и английская " матильда", вокруг — несколько пехотинцев. Мы тоже решили сделать привал. Я подошел к танку Т-34. Двое танкистов что-то обсуждали. Один из них взглянул на меня с усмешкой:

— Что, авиатор, в танкисты захотелось?

— Да пока не очень, но чего на войне не бывает!

— Это точно! — донеслось из люка танка.

Голос показался мне знакомым. И верно: оттуда вылез танкист, с которым мы крепко обнялись. Еще бы — учились в одной группе в авиаинституте. (Сколько ни напрягаю память, не могу вспомнить его фамилию. Какой-то провал, честное слово. Даже обидно!)

— Как же ты в танкисты попал, каким ветром занесло?

— История обычная. Учились же мы на моторостроительном. Когда началась война, призвали в танковые. Теперь батальоном командую.

— Ого! За год такой рост...

— Никому такого роста не пожелаю. Сам суди: месяц назад командовал взводом, неделю назад — ротой. Вчера комбат погиб — приходится батальоном.

— А где танки твои? Неужели это весь батальон?.. — Я растерянно взглянул на Т-34 и " матильду".