Литвин Георгий Афанасьевич Выход из мёртвого пространства 5 страница

— А где твои самолеты? — раздраженно бросил он мне в ответ.

Второй раз за последнее время я слышал этот вопрос. Чего ж мы задавали их друг другу? От отчаянья, от того, что происходившее даже отдаленно не походило на кадры бодрых фильмов о грядущей войне. Конечно, спрашивать надо было других, а это было в тех условиях просто безумием. Но сейчас я не об этом.

После войны прошло уже больше сорока лет. И ответы на вопросы, возникавшие у меня еще тогда, я не нахожу до сих пор. Не нахожу ни в работах откровенных прославителей " великого полководца всех времен и народов", ни в трудах честных, объективных историков, располагающих обилием фактов, документов, могучей методологией и средствами анализа. Чего же они-то боятся? Поэтому формулирую эти вопросы вновь.

Как понимать утверждение, что к началу войны наша страна исчерпала все возможности для укрепления обороны, хотя уже к концу сорок второго наше оборонное производство догнало промышленность Германии?

Как соединить утверждение о миролюбии " вождя", его заботе о народе, якобы исключавшей огромные военные расходы, и миллионы уничтоженных и брошенных в лагеря, что, естественно, повлияло и на обороноспособность?

Огромное оборонное строительство военных лет было вызвано переводом промышленности в безопасные районы или ошибками, совершенными в предвоенные годы? Ведь ясно было, что военные объекты на западе прежде всего подвергнутся бомбардировкам, почему же не строили хотя бы часть из них на востоке?

Неужели ответы на эти вопросы мне придется ждать еще сорок с лишним лет? Боюсь, что не дождусь, несмотря на выдающиеся успехи геронтологии...

Продолжу с того места, на котором прервался. К моему бывшему однокурснику подошел какой-то офицер, видимо из вышестоящего штаба, и передал приказ: перекрыть дорогу на Орджоникидзе.

Через полчаса танкисты, пехота, а за ними и мы двинулись в путь. Вскоре наши спутники начали занимать боевые позиции, а мы продолжали " мерить километры" в сторону Орджоникидзе. Оттуда по железной дороге добрались до нового места: здравствуйте, навоевались!

А сюда опять уже перегнали из авиаремонтных мастерских латаные-перелатаные И-16. Можно летать, можно драться.

М не знали, что в первых числах ноября враг попытался прорваться к Орджоникидзе в районе селения Гизель. Нёмцы из кожи вон лезли, но сами оказались в окружении. Силы их иссякли. С трудом вырвались из кольца и окончательно завязли в обороне.

Вскоре после ноябрьских праздников я опять встретил на аэродроме Вадима Фадеева. Он даже не столько обрадовался, сколько удивился:

— Что за судьба такая? Никак мы с тобой не разойдемся! А я только что прилетел. Идем, покажу тебе наших новых " коней".

Подошли к самолетам. Таких я еще не видел: третье колесо не под хвостом, а под мотором.

— " Эркобра", понял? — весело спрашивает Фадеев.

— Ничего не понял, — искренне отвечаю я.

— Американский истребитель. Пушка 37-миллиметровая и пулеметы, понял?

— Ну и что?

— А то, что на них можно отлично лупить " мессов". Только вчера перегнали с Тегерана. А я теперь большой начальник — эскадрильей командую в 16-м гвардейском. Видишь, идет Александр Покрышкин, рядом КрюковПалПалыч. Вот они все умеют. Ну, пока! Бегу на КП! Видимо, скоро снова свидимся.

Но на этот раз Вадим ошибся. Это была наша последняя встреча с ним.

Вскоре до нас донеслась весть об окружении немцев под Сталинградом. Я не случайно так пышно выразился — " донеслась весть". Это было грандиозное событие для всех. Ждали, давно ждали хороших результатов, но чтобы сразу такое! Мы, солдаты, ходили и рассуждали как члены Ставки — не меньше. Больше всего опасались: не выскользнут ли немцы? От души радовались, что под Сталинградом окружена та самая 6-я армия, которая лупила нас в районе Харькова. Так им и надо! Противник начал перебрасывать танковые части с нашего фронта под Сталинград.

Наконец и в наш полк поступил приказ: сдать оставшиеся самолеты и отправляться в 6-й утап (учебно-тренировочный авиационный полк). Там летчиков учили летать на новых самолетах — " яках", " лагах", " мигах", а затем укомплектованные части отправляли на фронт.

Состоялось открытое партийное собрание, где подводились итоги боевой работы полка — нашего 446-го. Мне трудно сравнивать с тем, что было до войны, но все-таки думается, что на фронтовых партсобраниях говорили более открыто. Бояться стало нечего, люди были в боях, видели убитых. Хотя...

Хотя был на этом собраний и такой эпизод. Георгий Плотников сказал, что мы понесли большие потери, потому что летали на устаревших истребителях, которые по своим боевым качествам уступали немецким. Казалось бы, уж какое тут открытие, это очевидно было всем. Однако сразу после Плотникова вылез заместитель командира эскадрильи по политчасти, который прибыл в полк недавно, после госпиталя, и раньше в авиации не служил. И как он начал гвоздить Плотникова! Он обрушил на него весь, как сказали бы сейчас, " джентльменский набор". Тут были и " пораженческие настроения", и " недооценка нашего оружия", и " товарищ Сталин сказал, что наши самолеты превосходят немецкие". Кто-то не выдержал и крикнул с места, что товарищ Сталин имел в виду наши новые самолеты, а не устаревшие и снятые с производства. Но замполита ничто но могло остановить, видимо, до войны он был штатным оратором, каким-нибудь новоиспеченным райкомовским деятелем. Все испытывали неловкость и старались сделать вид, что такого выступления вовсе не было. А этот " ура-патриот" скоро был отправлен в наземные войска. Конечно, том, к кому он попал; не позавидуешь, но нам стало легче.

Кстати сказать, замполиты, говорившие только лозунгами — а такими были малообразованные люди, — почти не приживались в авиации. Сама обстановка в летной части, где часто жизнь зависела от доверия друг другу, выталкивала их, как пробку из бутылки с шампанским (прошу простить мне это сравнение в наше " послеуказное" время). Замполитами становились сами летчики, и проводили они политико-воспитательную работу самым лучшим образом — в воздухе, сбивая фашистские самолеты.

Многие летчики полка переучивались на самолетах ЛаГГ-З. Этот новый самолет уступал " мессершмитту", но других не хватало. Как-то в зоне возле аэродрома вели учебный бой классные пилоты Георгий Плотников и Василий Шумов. Все мы с увлечением следили за ними. Наконец Шумову удалось зайти в хвост Плотникову, после чего " бой" был закончен и он пошел на посадку. Самолет же Плотникова внезапно вошел в штопор. Пилот пытался из штопора выйти, но высоты не хватило, и самолет врезался в землю. Шумов ничего этого не видел и, когда вылез сияющий из машины и услышал, как кто-то тихо сказал: " Плотников разбился! ", то побледнел и пошатнулся, закрыл лицо ладонями, — как же так?

Смертей на фронте мы повидали немало и мужественно переживали гибель товарищей, но здесь, в тылу... Все было чудовищно нелепо, обидно... Многие плакали, не стесняясь слез.

Плотникова похоронили с воинскими почестями невдалеке от аэродрома.

Вскоре расформировали наш смешанный 446-й полк. Я попал на должность мастера по вооружению в 43-й гвардейский штурмовой авиаполк, который оставался пока в 6-м утапе, где вовсю кипела жизнь: прибывали новые группы " безлошадников" на переучивание, другие отправлялись на авиационные заводы за новой техникой. Всех, кто прибывал с фронта, сразу начинали расспрашивать о том, что там происходит. Те рассказывали много и с удовольствием, благо было о чем рассказать.

Сдались в плен остатки двух сильнейших немецких армий под Сталинградом. Очищен от фашистов Северный Кавказ, в их руках остался лишь кубанский плацдарм.

Зимой сорок третьего освободили от немцев и мой родной Харьков. Но немцы, собрав все силы, стабилизировали фронт и перешли в контрнаступление. Харьков снова оказался в их руках.

Многие в утапе рвались на фронт. Попасть туда стремились всеми правдами и неправдами, порой пытались попросту сбежать. Вот такое " дезертирство наоборот" получалось. Эта " болезнь" поразила и многих техников, младших специалистов: они вдруг решили переквалифицироваться в летчики. Чтобы как-то мотивировать свое желание, они начинали плести небылицы о том, что якобы уже учились на летчиков, да документы потерялись, а сейчас им переучиться и летать на новых машинах — раз плюнуть! Конечно, эта ложь легко разоблачалась, но обманщиков даже не наказывали, понимали, что руководила ими не корысть, не трусость, а желание, которым горели почти все: скорей бы да фронт, скорей бы в бой!

Над кубанским плацдармом, который продолжали удерживать фашисты, развернулись упорные воздушные бои. Там, над Кубанью, водил в бой свою эскадрилью и наш Вадим Фадеев. Мы продолжали считать его " нашим".

В конце мая в класс, где мы занимались, буквально ворвалась укладчица парашютов Надя Левченко. В руках у нее было несколько газет, и она размахивала ими, словно флагами.

— Ребята, смотрите, фото нашего Вадима!

В газете был напечатан Указ о присвоении Фадееву звания Героя Советского Союза. Крупно была набрана газетная " шапка": " Слава советским асам — героям нашей Родины! " А ниже фотографии: слева — Фадеева, справа — Покрышкина, между ними — братьев Глинка. В передовой статье мы прочитали такие слова: " Бессмертной славой покрыл свое имя гвардии капитан Фадеев, талантливый, опытный летчик, замечательный мастер воздушного боя..."

Мы не знали тогда, что еще две недели назад в неравном воздушном бою над плавнями Кубани оборвалась его жизнь. Как писал Константин Симонов:

Уж ничего не сделать тут —

Письмо медлительнее пули.

К вам письма в сентябре придут,

А он убит еще в июле.

Сказано в стихотворении о письме, но и к газете это относится в той же степени. И даже к ордену. Помню, что, когда объявляли приказ о награждении, а орденов не было в наличии, сразу же выдавали справку о награждении или выписку из приказа. Ордена могут прислать через день или два, а убить — уже завтра. Это тоже война.

Наш 43-й гвардейский был преобразован из 590-го штурмового авиационного полка. Этот полк понес большие потери в оборонительных боях в Донбассе и на Кавказе. Мы стали гвардейцами как бы по наследству, потому что ветеранов, завоевавших это высокое звание, осталось в живых мало. Теперь полк должен был получить на вооружение штурмовики Ил-2.

На аэродроме мы долго и внимательно разглядывали эту машину. Нравилось нам буквально все: обтекаемая форма фюзеляжа, остекленная кабина, лобовое пуленепробиваемое стекло фонаря, выступавший вперед острый капот мотора с конусообразным обтекателем винта. Все это придавало самолету какой-то хищный вид. А какое было вооружение: из передней кромки плоскостей смотрели две пушки и два пулемета, под крыльями — восемь металлических реек, направляющих для реактивных снарядов. В центроплане четыре бомбоотсека, да еще два замка для бомб под фюзеляжем. Мотор, бензобаки, кабина летчика одеты в броню. Скорость у земли самолет развивал до 350 километров в час,

Вот это была машина! Не один из нас, наверное, подумал: " Вот если б побольше таких у нас было год назад! "

Мы, оружейники, разумеется, интересовались тем, что нам было ближе всего: вооружением. Первые серийные штурмовики Ил-2 оснащались двумя пушками калибра 20 мм, двумя пулеметами 7, 62 мм. Самолет мог нести до 600 кг бомб.

Во время войны работа над совершенствованием штурмовика продолжалась: на фронт поступил и двухместный вариант Ил-2. В кабине воздушного стрелка был установлен крупнокалиберный пулемет Березина калибра 12, 7 мм. Пушки стали заменять на 23-мм, а позднее — на 37-мм. Ни одна армия в мире не имела такого совершенного штурмовика.

В полк стали прибывать воздушные стрелки. Среди них было немало бывших курсантов летных училищ, так и не ставших летчиками: когда грозил прорыв немцев на Кавказ, их послали воевать в пехоту. Теперь им предстояло летать воздушными стрелками. Но были среди прибывших и ребята, никогда в авиации не служившие. Познакомившись с ними, командиры без труда поняли, что уровень подготовки воздушных стрелков весьма и весьма невысок. Ясно было, что готовить их придется в полку.

Поэтому, когда меня вызвал замполит Воронцов, исполнявший тогда обязанности командира полка, и сказал, чтоменя решено привлечь к обучению воздушных стрелков, поскольку я хорошо знаю оружие и практику стрельбы, это не было для меня неожиданностью.

Составили программу подготовки: изучение оружия Ил-2, особенно основательно — пулемета воздушного стрелка УБТ, практические стрельбы в тире по макетам, изучение теории воздушной стрельбы и тактики штурмовиков, а также опыта воздушных боев.

Занятия по изучению оружия проводил Коваленко, а на мою долю досталась теория воздушной стрельбы и практические занятия в тире. Вот когда мне пригодилась хорошая память, четко сохранившая уроки, которые давал нам в ШМАС воентехник Литвинов. Занимаясь со стрелками, я старался подражать ему буквально во всем, а особенно — в умении четко, ярко, лаконично излагать материал. Даже использовал шутку, которую слышал уже давно. Одному специалисту по вооружению дали задание спроектировать истребитель. Когда же проект был готов, на чертеже все увидели громаднейшую пушку, на которой лепились малюсенькие крылья, шасси, кабина. Шутка шуткой, но в ней большой смысл: оружие — основная ноша боевого самолета, главная задача которого — уничтожение врага. Однажды я так увлекся, что заявил с апломбом:

— Наш " ил" — машина замечательная. Пулемет УБТ — оружие грозное. И если стрелок отлично подготовлен и хорошо знает тактику немецких истребителей и их уязвимые места, то может не только отражать атаки врага, но и сбивать его!

Сейчас откровенно скажу: молодого запала в моем утверждении было больше, чем здравого смысла. О том, как стрелки сбивают истребителей, я читал в невнятных газетных сообщениях и слышал от бывалых людей. И нередко и те, и другие выдавали желаемое за действительное. Неудивительно, что мое утверждение вызвало бурную дискуссию. Конец ей положил Георгий Багарашвили, и довольно неожиданно. Он обратился ко мне:

— Очень красиво гаваришь. Сбиват фашист надо. Верно гаваришь! А пачему сам не летаешь? Пачему не пакажешь, как сбиват фашист? Зачем ты только гаваришь?

Ну что мне было делать? Назвался груздем... И, выдержав паузу, я сказал единственное, что мог сказать:

— Завтра я подам рапорт с просьбой перевести меня в воздушные стрелки.

Инженер по вооружению Коваленко, прочитав рапорт, начал отговаривать: мол, он уже получил назначение в истребительный полк на фронт, возьмет меня с собой. Поблагодарил я Василия Федоровича за прекрасное ко мне отношение, но попросил передать мой рапорт командиру полка, объяснив, в чем дело: дал слово товарищам, мой отказ они могут истолковать как трусость.

— Н-да... Жаль. Хотя, конечно, я тебя понимаю. В тот же день был подписан приказ о переводе меня в воздушные стрелки. Моему примеру последовали еще два мастера по вооружению — Василий Сергеев и Иван Свинолупов. Они тоже стали воздушными стрелками.

Глава, заключенная в скобки. Чужие воспоминания

Я уже писал, что гвардейцами мы стали как бы по наследству. Тех, кто воевал в 590-м полку, оставалось мало. Но уже поэтому, стоило кому-нибудь из них приняться за воспоминания, вокруг образовывался кружок слушателей. Хотя и сами видели немало, и лиха хлебнули, и опыта хватало, слушали внимательно, не перебивая, не влезая с репликами и шутками, как бывало при обычном " трепе". Ибо был это не " треп", не веселая болтовня, а рассказы о самом главном. Ведь у каждого есть в жизни несколько событий, о которых отец, например, обязательно расскажет сыну, а друг — другу. Глупо было бы слушателю при этом перебивать или хихикать, тем более когда речь идет о деле кровавом — о войне.

Рассказы многих летчиков из бывшего 590-го я слышал не раз, и многие врезались мне в память. Мне очень хочется их воспроизвести, хотя я и знаю от людей сведущих, что не дело в свои мемуары вставлять чужие воспоминания. Только какие же они чужие, воспоминания летчиков родного мне полка? Но для тех, кто считает, что делать это я не вправе, специально эту главу называю " Главой в скобках", не интересно — не читайте.

Особенно много рассказывали о Георгии Устинове, и, надо отдать должное, рассказать было о чем.

В октябре 1941 года враг приближался к Таганрогу. Летчики полка получили задание найти и разрушить переправу через реку Миус, но пока это им никак не удавалось.

Однажды утром самолет Устинова оказался неготовым к вылету, и, пока техники " подчищали хвосты", группа уже вылетела. В то время существовал приказ: ни в коем случае не вылетать на боевое задание в одиночку. Однако Георгий этот приказ нарушил не раздумывая и взлетел пряма со стоянки, надеясь догнать эскадрилью. Не удалось.

Тогда он решил наведаться туда, где во время прошлого вылета заметил несколько автомашин-фургонов, а около них — копошащихся немцев. Летел он вдоль реки и вдруг увидел тонкую ленточку понтонной переправы, а на западном берегу Миуса много стогов, которых, как ему помнилось, раньше не было.

Устинов решил атаковать с ходу, спикировал и сбросил бомбы на переправу, потом с переворотом устремился на стог, стреляя из пулеметов. Стог загорелся, а когда Георгий начал обстреливать второй, немцы открыли по нему сильный огонь из эрликонов. Из-под стогов стали выползать танки и бронемашины. Самолет Устинова буквально изрешетили, но главное было сделано: переправа разрушена.

Возвращался Устинов на бреющем, а в голове свербила мысль: что ему будет за нарушение приказа?

Когда Устинов приземлился и пошел докладывать командиру полка, тот, прихрамывая (несколько дней назад был ранен в ногу), двинулся ему навстречу, крепко обнял и сказал:

— Спасибо, сынок! Мне с НП уже доложили! А приказ насчет запрета одиночных вылетов... Будем считать, что для тебя я его специально отменил. Но только на этот раз!

Рассказывали еще об одном случае, иллюстрирующем давнюю-давнюю мудрость; все тайное становится явным.

Видимо, она настолько давняя, что проверяют ее правильность чуть ли не ежедневно. Так было и на тот раз.

В конце октября Устинов повел пятерку самолетов на штурмовку в один район, а младший лейтенант Семенов — к другой. Вечером обоих ведущих вызывают в штаб дивизии вместе с командиром полка и сообщают, что наши самолеты нанесли удар по своим войскам в районе села Хопры. Понятно, что это трагическая, но случайность. Но и в случайности нужно сознаться. Кто нанес удар? Семенов и Устинов в один голос ответили: " Не я! " Командир полка начал было грозить расстрелом, но командир дивизии, словно что-то зная, сказал: " Подожди, еще разберемся! "

На следующий день снова вылетели на штурмовку. Старший лейтенант Шевцов повел группу именно в район села Хопры. Среди летчиков был и Устинов. При штурмовке в самолет Устинова попал снаряд, машина загорелась, пришлось садиться в болото. Летчик остался жив, с трудом вылез из самолета и стал пробираться к своим. Неожиданно навстречу ему вышли трое в комбинезонах. Приняв их за немцев, Устинов выхватил пистолет, но, услышав выражения, которые можно произнести только по-русски, от радости даже и пистолет выронил.

Оказывается, встретили его солдаты с нашего бронепоезда, стоявшего на станции Хопры. Они рассказали ему, что вчера наша авиагруппа нанесла удар по своим, и в доказательство дали ему стабилизатор бомбы АО-25, который Устинов и принес на аэродром.

Так стало ясно, что удар по своим нанесла группа Семенова, которая в тот раз применяла именно бомбы АО-25, у Устинова были другие. Но Семенову повезло, было не до него, отделался обычным взысканием, благо ни погибших, ни раненых не было.

Да, вот на что еще хотел обратить внимание: в рассказах, которые мы слушали, часто поминались имена погибших летчиков: капитана Павла Александровича Янина, сержанта Ивана Михайловича Малышева, сержанта Михаила Устиновича Лазарева, младшего лейтенанта Тимофея Сергеевича Евдокимова. Может быть, подсознательно, а может быть, и нарочно рассказывающие стремились, чтобы слушатели запомнили эти имена. Я — запомнил. Запомните и вы. Ведь у летчиков чаще всего во время войны могил не было. Ни на фанерной звездочке, ни на мраморной плите имен не писали...

Те два рассказа об Устинове, которые вы прочитали, я услышал от других, а вот что рассказывал сам Георгий:

— Был это мой двадцать шестой боевой вылет. Увлекся я тогда штурмовкой и один в результате остался. И тут набросились на меня шесть Ме-109. Один против шести! Минут пятнадцать крутили карусель над Азовом. Что было потом, помню смутно. Позже моряки рассказывали, что один " месс" подошел ко мне очень близко и врезал очередь. Самолет мой задымил, а потом взорвался. Меня выбросило в воздух, ранило, но парашют я все-таки раскрыл. Пытались немцы меня расстрелять в воздухе, но появились наши истребители, отогнали их. Спустился я на одной лямке, вторая сгорела. Да и сам погиб бы, да меховой комбинезон от огня спас.

Лежу в санчасти. Настроение паршивое. Знаю, что за два дня погибли четыре сержанта молодых: Петр Иванович Алабов, Семен Алексеевич Матвеев, Василий Дмитриевич Зязин и Николай Андреевич Голубев.

А тут меня командир вызывает. Говорит: к нам пополнение прибыло, так, мол, иди и расскажи о нашей боевой работе. Я — отказываться: оратор плохой, да и лицо обгорелое, чего ребят заранее пугать? Тут командир посуровел:

— Вот именно потому тебя и посылаю, пусть знают, что не на танцы прибыли, а на войну, пусть правду знают! Пришлось идти.

Ребята, правда, как увидели мою карточку, прижались друг к другу, как котята, но слушали внимательно. И летали потом на задания, как все. Прав, значит, оказался командир. Нельзя правду прятать.

Часто темой разговоров становилась взаимопомощь летчиков, да не просто в бою, а в ситуациях экстремальных. Вот два случая, о которых я услышал.

В ноябре сорок первого на разведку в район Ростова-на-Дону вылетела пара И-15: младший лейтенант Николай Дворский и сержант Иван Кузнецов. Самолет Дворского подожгли, и ему пришлось сесть на фюзеляж. Кузнецов, не раздумывая, выпустил шасси и сел рядом. Но кабина-то одноместная, куда деваться Дворскому? Раздумывать некогда: закинул он одну ногу в кабину, руками за стойку уцепился. Так и взлетели, уже под огнем фашистов. На аэродроме заждались возвращения товарищей. Вдруг видят: летит самолет, но какой-то странный — с выпущенным шасси и горбом на фюзеляже. С ходу по прямой самолет идет на посадку. Так Иван Кузнецов спас своего командира звена. За это он получил орден Ленина, а Дворский — медаль " За отвагу".

Аналогичный случай чуть позже произошел с младшими лейтенантами Плаханем и Слизкоухом. Плахань посадил свой И-16 рядом с подбитым самолетом Слизкоуха и предлагал ему улететь вместе с ним. Причем предлагал лететь в кабине, а сам собирался держаться за стойку центроплана. Слизкоух, растерявшись, только отрицательно мотал головой. Плахань улетел один.

Когда Ростов освободили, аэродром, на котором базировался полк, оказался невдалеке от того места, где подбили Слизкоуха. Ребята ходили туда. Рядом с обгоревшим самолетом лежал раздетый и исколотый штыками труп летчика.

При разгроме немецкого узла связи погиб заместитель командира эскадрильи младший лейтенант Иван Архипович Ягодов.

Летчики гибли в боях, но случалось и так, что те, кого считали погибшими, оказывались живы. Однажды в марте сорок второго пошли бомбить и. штурмовать немцев три группы самолетов И-16 и И-153. При подходе к цели их атаковали " мессершмитты". На самолет сержанта Николая Гундобина набросились сразу три " месса". Одного он сбил и лобовой атаке, а два других подожгли самолет Гундобина. Несмотря на карусель боя, многие видели, как самолет Гундобина начал стремительно падать и врезался в землю. Вернувшись на аэродром, так и доложили: погиб смертью храбрых.

Проходит несколько дней, и Устинову, который в то время оставался за командира эскадрильи, какая-то девушка приносит записку: " Тов. к-р, лежу в ППГ-1 в Ростове, сильные ожоги, но чувствую себя хорошо. Николай".

Сели они с комиссаром эскадрильи Сеньковским на полуторку, поехали. Нашли госпиталь, сестра ввела их в палату. Там лежат четверо. Трое не из их полка, а четвертый... Хоть и бинтами весь укутан, но видно, что лицо черное, обгорелое, и руки, и ноги... Гундобин! Едва узнали.

Оказалось, что, когда самолет Гундобина подожгли, он хотел выпрыгнуть с парашютом, но внизу были наши наступающие войска. К тому же он не успел сбросить бомбы. И тогда Гундобин повел горящий самолет на врага, сбросил бомбы на фашистов. Потерял сознание от ожогов. Самолет упал на землю, и летчика выбросило из кабины. Он пришел в себя и лишь отполз от горящей машины, как она взорвалась. Его подобрали наши пехотинцы и отправили в госпиталь. Наградили Гундобина орденом Ленина.

Во время оборонительных боев в мае — июне 1942 года летчики 590-го полка часто летали до изнеможения. Не раз случалось так, что после возвращения с боевого задания

Летчик без посторонней помощи не мог выбраться из кабины, сказывались ранения и перенапряжение. И тогда, несмотря на всю сложность положения, пусть и на короткий срок, но их отстраняли от полетов...

Еще после освобождения Ростова в 1941 году на одном из полевых аэродромов мы захватили несколько исправных немецких самолетов Ме-109. Командование приняло решение: обучить группу летчиков летать на этих истребителях, чтобы как следует узнать их сильные и слабые стороны. Эту спецгруппу возглавил майор Телегин, командовавший тогда 590-м полком, а полком стал командовать майор Соколов.

В составе группы был и заместитель командира эскадрильи вашего полка Виктор Попов (надо сказать, что был в ней и Александр Иванович Покрышкин, в будущем трижды Герой Советского Союза). Виктор Попов быстро освоил " мессершмитт", совершал на нем полеты на разведку, добывал ценные сведения.

Как-то раз, возвращаясь на Ме-109 с боевого задания, он совершил вынужденную посадку. Обычно Попов перелетал линию фронта на большой высоте, часто — в облаках. На этот раз мотор начал давать перебои над территорией, занятой противником. Пришлось планировать. Немцы, наверное, подумали, что их самолет заблудился, и открыли предупредительный огонь, затем, увидев, что самолет летит на восток, — огонь на поражение. Попову все-таки удалось посадить машину на нашей территории. Но случилось так, что его тут же окружила толпа женщин и подростков, вооруженных кто чем мог. Когда же они услышали, что летчик говорит по-русски, то решили не ждать военных и покончить с предателем самим.

Пришлось Попову выдумать мало-мальски убедительную историю о том, что его сбили фашисты, он попал в плен, но там ему удалось захватить немецкий самолет. Ему не очень поверили, но самосуд отложили. Вскоре прискакавшие кавалеристы отвезли Попова сначала в свой штаб, а потом и на аэродром.

С тех пор Попов снова стал летать на И-15. 25 июля 1942 года капитан Виктор Алексеевич Попов погиб в неравном бою с " мессершмиттами".

Конечно, я передал далеко не все из того, что рассказывали об истории полка его ветераны. Лишь то, что запомнилось, врезалось в память. Но вы, наверное, обратили внимание на то, что рассказывали, как правило, о примерах беззаветного героизма, даже отчаянности. Защищать Родину даже ценой собственной жизни — никаких сомнений у нас в этом не было и быть не могло. Зачем жизнь, если Родины не будет!

Изменилось ли что-либо в моих убеждениях за прошедшие годы? Разумеется, нет. Я считаю себя преданным патриотом. Только что такое патриотизм? Нельзя отождествлять его со слепой верой. Только трезвый взгляд на происходящее, анализ этого происходящего формирует истинный патриотизм.

А вот во время войны у нас было, пожалуй, больше слепой веры, чем серьезного анализа. Психологически это легко объяснимо — ну сколько нам было лет? Восемнадцать — двадцать! А вот где были те, для кого трезвый анализ и расчет были профессией.

Наши летчики отважно шли в бой, отдавая в этом бою свою жизнь. Что еще они могли отдать, более дорогое? И в этом их высшая правота, вечная память им!

Но воюют не только отвагой. Нужна техника, нужна отработанная тактика, нужна система обучения. Что делали то, от кого зависело все это?

Сейчас всем известно, что к началу войны наш самолетный парк состоял в основном из устаревших, с ограниченным летным ресурсом машин. Да и то многие из них были потеряны прямо на аэродромах от бомбовых и штурмовых ударов вражеской авиации.

А ведь уже в 1937 году немцы испытали во время боев и Испании истребитель " Мессершмитт-109", вооруженный 20 мм пушкой. Самолет достиг самой высокой скорости в мире, и тогда же началось перевооружение всей истребительной авиации люфтваффе.

В небе Испании немецкий ас Вернер Мельдерс сбил 14 самолетов (И-15 и И-16). Именно он предложил летать парами, и эта тактика была принята немцами в 1939 году. Вскоре ее переняли и англичане.

Мы же во время войны продолжали летать тройками и значительно позже на собственном печальном опыте убедились, что " третий лишний". А ведь о тактике, разработанной фашистами, не могли не знать Яков Смушкевич и Павел Рычагов, герои войны в Испании, занимавшие потом высшие посты в ВВС, но их постигла участь сотен тысяч незаконно репрессированных.