Литвин Георгий Афанасьевич Выход из мёртвого пространства 7 страница

Во время боевого вылета летчик, шедший замыкающим, вдруг повернул назад, а бомбы сбросил в лиман. На аэродроме заявил, что вышла из строя маслосистема, вот и пришлось возвратиться. Инженер полка проверил мотор самым тщательным образом, гонял его на всех режимах. Доложил он об этом командиру и напомнил, что за этим летчиком такие штучки водятся: любит на неисправность техники ссылаться, техника-то ни возразить, ни оправдаться не может.

Должен сказать, что у летчика этого было прозвище, которое даже для мужского общества, где соленое словцо было не в диковинку, звучало уж больно хлестко — " прохвост". И что самое удивительное: он на него не обижался. Помнил я его еще по 446-му истребительному, где он умудрился не сделать ни одного боевого вылета, вечно околачивался в резерве. Правда, это было тогда не слишком трудно: самолетов не хватало. Попав в 43-й гвардейский, научился неплохо пилотировать Ил-2, но, оказавшись на фронте, стал ссылаться то на болезни, то на неисправность техники. Но летчики гибли, приходилось вводить в боевые расчеты новых людей. Дошла очередь и до " прохвоста". И вот — пожалуйста!

Выслушав инженера, командир все-таки решил сам еще раз опробовать якобы неисправную машину в воздухе. Когда посадил ее, долго молчал, обводя взглядом лица летчиков, напряженно ждавших его решения, а потом, повернувшись к " прохвосту", резко бросил:

— В трибунал! В штрафбат! Такого позора я вообще но помню!

И тут вдруг встревает стрелок Саша Паршиков:

— Товарищ командир! Разрешите, прежде чем в трибунал его отправлять, девушек полка позвать: пусть посмотрят на труса!

Тут я должен заметить, что с начала войны девушек у нас становилось все больше. Ничего удивительного: солдат отправляли на передовую, а девушек к нам — укладчицами парашютов, а то и бомбы подвешивать. Конечно, не женское это дело — стокилограммовые бомбы поднимать, мы старались при случае обязательно помочь, жалко же!

Но ведь и молоды мы тогда были, мальчишки да и только. Не поверите; танцы по вечерам устраивали, влюблялись отчаянно. Некоторые и женились. Очень крепкие семьи, доложу я вам, у них потом получились.

Это все я рассказываю к тому, что в такой обстановке предстать перед нашими девушками в качестве всеми презираемого труса было страшнейшим позором. Нестрашней, чем трибунал. " Прохвост" даже на колени бухнулся:

— Товарищ командир! Товарищи! Прошу, поверьте мне последний раз! Я выполню любой приказ. Клянусь!

И снова надолго замолчал командир полка. Потом сказал:

— Хорошо. Но полетишь на одноместном. А замыкающим будет... Вот Атлеснов будет замыкающим.

Обращаясь уже к Атлеснову, командир продолжил:

— Если этот... на цель не пойдет, приказываю расстрелять его из пушек. Спишем как боевую потерю. Так хоть его родителям будет легче: погиб, мол, в бою!

Группа вылетела на задание. И струсивший отбомбился и отстрелялся как положено. Дальше воевал тоже неплохо. Потом попал в госпиталь, и я потерял его из виду.

Такой вот приказ отдал командир: расстрелять — и все тут. А если бы его выполнили, тогда что? Хотя мне думается, что командир был уверен, что выполнение приказа не потребуется. Но чтобы летчик сумел преодолеть психологический барьер, хоть раз вылетел на боевое задание, остался цел, а потому обрел уверенность, что раз сегодня не сбили, то не собьют и завтра, и послезавтра, такой приказ командиру необходимо было отдать! Только как он решился на это? Озарение какое нашло? Ведь был командир не намного нас старше, лет на десять всего!

Эльтиген. Перед смертью все были равны

Если десант под Еникале еще кое-как продвигался вперед, то под Эльтигеном обстановка сложилась крайне сложная и напряженная. Здорово немцам помогли быстроходные десантные баржи, на которых они собирались перевозить войска в Англию, а сейчас перебросили по Дунаю в Черное море. Немцы решили с этих барж высадить свой десант в тыл нашим войскам. К счастью, это им не удалось, но эльтигенцы оказались почти полностью блокированными с моря. Редко-редко удавалось прорваться туда нашим катерам. Основная надежда была на авиацию. Ночью десантникам сбрасывали боеприпасы и продовольствие летчицы 46-го гвардейского полка, днем — мы с " илов". Но что это было — так, крохи!

Взаимодействовать в бою десантники могли только с летчиками. Появилось между нами даже какое-то родство, что ли. Штурмовики старались делать как можно больше заходов, чтобы прижать вражескую пехоту к земле, как можно дольше не давать ей возможности подняться в атаку. Как это много значило для десантников, можно судить по такому примеру.

Отличились тогда летчик лейтенант Константин Атлеснов и воздушный стрелок сержант Александр Рогоза. Под непрерывным огнем их " ил" носился над противником, поливая его свинцом из пушек и пулеметов. Шесть заходов сделал Атлеснов и, только расстреляв все патроны, вышел из боя.

Для десантников этот самолет стал как бы олицетворением Большой земли, которая их не забывает, подтверждением того, что они не одиноки. Поэтому командование 4-й воздушной армии в тот же день получило радиограмму, в которой содержалась просьба передать искреннюю благодарность героическому экипажу от всех воинов десанта. Фамилий членов экипажа десантники, разумеется, не знали, но указали бортовой номер самолета Атлеснова, который хорошо рассмотрели с земли. Многого стоит такая благодарность!

2 декабря группу на Эльтиген повел командир эскадрильи капитан Андреев. Слева от него летел Шупик, потом — Назаров, Казаков, Кравченко. Вот уже показался под нами обрывистый берег восточной части Крымского полуострова. И сразу же ударили зенитки, казалось, разрывы их снарядов заполнили все пространство вокруг наших самолетов. Сделали противозенитный маневр, проскочили зону интенсивного огня. Цель — под нами. В этот момент прямо над кабиной Григория Шупика разорвался зенитный снаряд, видно, Григорий едва удержал тяжелогруженый самолет. Ведущий командует:

— Внимание! За мной! Не отрываться!

Минута — и на земле взметнулись черные клубы дыма с яркими прожилками огня. Три танка горят, один перевернут.

— Еще заход! По артбатарее!

Развернулись. По расположению вражеской батареи ударили реактивные снаряды, очереди из пушек и пулеметов. Шупик попал по автомашине, которая вспыхнула и будто растворилась в воздухе, исчезла: видимо, в ней были боеприпасы. И тут вдруг самолет Андреева резко переворачивается и несется к земле — взрыв! Сколько времени прошло? Минута, а может, и меньше, и — нет человека. Видимо, напоролся наш ведущий на зенитный снаряд. Уж тут ничего не поделаешь, зенитный снаряд не " месс": не разглядишь его заранее, не увернешься, не сманеврируешь.

Конечно, каждый летчик, а летчик опытный — тем более, знал много приемов, как уходить от зенитного огня, знал, что на большой высоте по нам бьют пушки, а когда пикируешь — пулеметы, знал, Что самая коварная штука — эрликоны, знал, что пока стреляют зенитки, немецких истребителей нет, а если огонь прекратился, верный сигнал: сейчас появятся истребители. Но знать-то можно и должно многое, а всего все равно не предусмотришь. Зенитка — она и есть зенитка. Даже ругательство-проклятье тогда в ходу было такое: " Чтоб тебе всю жизнь зенитки давить! " Потому что опаснее этого ничего не было: атаковать зенитки — это значит отвлекать их огонь на себя.

Вот и наш опытный комэск погиб от зенитного снаряда.

Зенитных средств немцы имели в Крыму предостаточно. Мало того, что действовали все штатные дивизионы 5-го армейского корпуса, на Керченском полуострове располагались еще и части 9-й зенитной дивизии люфтваффе.

Спустя много лет после войны мне довелось читать изданную в ФРГ книгу бывшего командира этой дивизии генерал-лейтенанта В. Пикерта " От кубанского плацдарма до Севастополя". Во время боев мне приходилось, естественно, видеть лишь разрывы фашистских снарядов. А вот из этой книги я узнал, какая мощная сила была задействована, чтобы эти снаряды на нас обрушить.

Дивизия эта входила раньше в состав 6-й армии Паулюса. К концу сражения под Сталинградом остатки личного состава и артиллерии дивизии были переданы другим частям, а штаб на самолетах перебросили на Кубань. Здесь дивизия была воссоздана под тем же номером за счет пополнения из Германии.

На вооружении дивизии были крупно-, средне- и малокалиберные орудия, значит, противник мог вести прицельный и заградительный огонь на самых разных высотах, Счетверенные 20-мм пушки были установлены на самодвижущихся лафетах. Радарные установки давали фашистам возможность заблаговременно узнавать о подходе нашей авиации. Немцы имели даже специальный железнодорожный состав, на платформах которого находились зенитные орудия, и подвижные батареи на автотяге.

По данным Пикерта, в Крыму только 9-я зенитная дивизия люфтваффе имела в то время 28 батарей крупного калибра, 27 батарей среднего и малого калибра. Большинство из них находились в районе Керчи и Эльтигена. Вот и представьте себе, что вся эта силища била по нашим самолетам!

Пишу об этом не для того, чтобы поразить чье-то воображение количеством стволов. Просто хочу объяснить, почему не было случая, чтобы наши самолеты вернулись на аэродром без пробоин. И броня не спасала.

22 ноября приземлился подбитый Ил-2. Во второй кабине весь в крови лежал убитый осколком снаряда стрелок Виктор Данилович Барсачев.

В воздухе над Эльтигеном одновременно участвовали в боях и с той, и с другой стороны десятки самолетов. Казалось, идет какой-то непрекращающийся бой и длиться он будет без конца. Но и в этом бою бывали случаи, когда он замирал, прекращался, словно лопалась какая-то гигантская пружина.

Вот эту пружину " порвали" однажды авиаторы Черноморского флота лейтенант Воловодов и воздушный стрелок Быков. Уже после штурмовки, когда боеприпасов не осталось вовсе, увидел Воловодов, что новая группа фашистских бомбардировщиков идет на позиции эльтигенцев. В этот день десантники отбили уже девятнадцать атак, а мужеству и терпению, казалось бы самому безграничному, тоже бывает предел. Воловодов это знал и направил свою машину прямо в лоб гитлеровскому бомбардировщику. Отважному летчику было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

Да, звание было присвоено посмертно, но ведь героем он стал еще при жизни, в ее самые последние, самые короткие мгновения...

Через тридцать лет после войны рассказывал мне об этом подвиге его очевидец — участник эльтигенского десанта, бывший моряк Григорий Васильевич Севостьянов. Мы, уже седые, с орденскими планками на пиджаках, были тогда почетными гостями поселка Героевское, как теперь называется Эльтиген. Название, конечно, почетное, хотя и выговаривается с трудом. Да не в этом, в конце концов, дело. Капитан 2 ранга в отставке Севостьянов с супругой Надеждой Игнатьевной — тоже фронтовичкой — приехали не в Героевское, а именно в Эльтиген, чтобы поклониться праху своих боевых товарищей. Вот что рассказал Григорий Васильевич:

— Где мы сейчас стоим, лежали раненые. Нас было много: десятки, если не сотни. Я тоже лежал и смотрел в небо. Чуда уже надоело ждать, а чудом в нашем представлении тогда вот что было: если бы прорвались наши катера и вывезли нас... Наши очередную атаку отбили, а тут гул бомбардировщиков фашистских слышу, идут, значит, проклятые. И вдруг вижу, что наши " илюшины" пошли в атаку на фашистов как истребители. Догадываюсь, что, видимо, боеприпасов у них нет, они до этого момента немцев и румын утюжили. Отпугнуть, думаю, хотят, что ли? Но раздался огромной силы взрыв: наш " ил" врезался в фашиста на встречном курсе. Немец не сумел увернуться. Оба буквально на куски разлетелись. Вот тут, метрах в пяти от меня, колесо упало: не знаю, от нашего самолета нли немецкого... И после этого взрыва наступила странная для нашей огненной земли тишина. Словно время остановилось. И атак в тот день больше не было. А ночью чудо все-таки случилось: прорвалось несколько наших катеров. Тогда я уже без сознания был, очнулся только в госпитале, на Тамани...

К рассказу Севостьянова прислушивался стоявший рядом старик с изможденным болезнью лицом, тяжело опирающийся на палку. Вдруг он вступил в разговор:

— Вам повезло, здорово повезло. А мне чашу до дна довелось испить. Тоже лежал я, раненный, в окопе. Подошли к нам командиры, стали объяснять: так, мол, и так, пойдем сейчас на прорыв, как сами понимаете, тяжелораненых взять с собой не можем, тем более что сами идем, можно сказать, на верную смерть, поймите нас правильно. Мы правильно и поняли, попросили только немного боеприпасов оставить. С оружием-то было просто, его сколько угодно, а с боеприпасами — туго. Когда ночью десант прорвался к Керчи, на наши позиции немцы еще дня два боялись идти, не знали, что здесь только раненые, да большинство — тяжело. В контратаку мы подняться, естественно, не могли, а кто оружие в руках держал, те стрелять продолжали. Когда фашисты в Эльтиген прорвались, то многих тяжелораненых перекололи штыками, а тех, кто мог кое-как передвигаться, согнали в лагерь. Страшно об этом вспоминать...

До сих пор не могу простить себе, что не спросил, не записал фамилию этого десантника, а позднее встретитьегомне не довелось. Хотя, может быть, и ему не слишком хотелось этого, ведь не дети, понимаем, что после фашистского лагеря последовали, скорее всего, другие лагеря.

Тогда, 5 декабря, десантники у Эльтигена еще держались. Группу " илов" повел туда Ишмухамедов. Я летел с ним. В общем, этот вылет мало чем отличался от других: сбросили бомбы на фашистские танки, на бреющем пронеслись вдоль переднего края, стреляя из пушек и пулеметов. Вдруг наш самолет вздрагивает. Вижу, что в правой плоскости зияет огромная дыра. Тамерлан выравнивает самолет.

У кромки моря разворачиваемся и снова — на врага. Справа и слева шапки разрывов фашистских снарядов. Вдруг разрывы как по команде исчезают, а это значит, что в атаку пошли " мессершмитты". Мы, стрелки, открываем по ним огонь.

Вижу, что замыкающего из пашей группы атакуют сразу два " месса". По одному из них стрелок замыкающего уже ведет огонь, а я сразу взял на прицел второго. Этот второй скоро отвалил, но первый продолжал наседать, а я никак не мог достать его очередью. Но Тамерлан маневрировал с размахом, и наконец этот " мессершмитт" оказался в моем прицеле. И на каком расстоянии — всего метров сто! С каким удовольствием я всадил в него очередь! " Месс" перевернулся в воздухе и камнем рухнул прямо в Чурбашское озеро. Такое ощущение было, словно хирургическую операцию произвел или зуб больной вырвал! Тамерлан кричит мне по СПУ:

— Молодец! Теперь следи за группой!

— Все на месте, но замыкающий, кажется, подбит. Снова команда Тамерлана:

— Подтянуться! Сомкнуть строй! На аэродром все идем на малой высоте, а замыкающий и вовсе вот-вот коснется винтом волны. И точно: летчик, видимо, попытался сесть на воду, но море мгновенно сомкнулось над подбитым " илом".

Когда мы приземлились, к нам подъехал на стартере командир полка. Тамерлан доложил так, как было положено — сначала о том, что задание выполнено, затем о сбитом мной " мессере" и только потом, что летчик Тихонов и стрелок Васильев погибли.

Было тяжело и горько. И радость от того, что сбил фашиста, растворилась в этой горечи быстро и без остатка. Тамерлан обхватил меня за плечи, но ничего не сказал. Даже находчивый Тамерлан слов найти не мог. Да и что тут скажешь?

Тихо было в этот вечер в столовой. Шутили, смеялись лишь тогда, когда не было потерь. Особенно часто подтрунивали друг над другом Тамерлан Ишмухамедов и Григорий Шупик. Как-то раз первым принялся за дело Шупик:

— Слушай, Тамерлан, почему у тебя на гимнастерке дырка для ордена есть, а ордена нет?

— Поторопился дырку провернуть. Думал, что раз представили, обязательно дадут. Но не дали. За непочтение к начальству.

— Расскажи, расскажи, Тамерлан! — послышалось со всех сторон.

— В прошлом году это было. Отбомбился я хорошо, даже очень хорошо отбомбился. Но и сам получил как следует. Зенитный снаряд разорвался возле самолета. Зубы выбило, лицо в крови. Думаете, почему я сейчас такой красивый? До пикировал тогда еще раз, эрэсы выпустил, из пулеметов пострелял. Как довел тогда самолет до аэродрома — помню, а вот как посадил его — совсем не помню. Говорили ребята: машина остановилась в конце аэродрома, мотор работать продолжает. Подбежали ко мне, из машины вытащили. Меня отправили в госпиталь, а представление к ордену — в штаб.

— При чем же тут непочтение?

— Слушайте и не перебивайте. Подружился я в госпитале с ребятами-истребителями. Захожу как-то раз к ним в палату, а там какой-то чин из штаба армии ребят распекает: как неправильно они бой ведут, как плохо технику используют. Даже в раж вошел. А те сидят смирные, как овцы, и слушают. Я не выдержал и брякнул с ходу, как в атаке: " Все вы умные тут командовать! Почему только сами не летаете? " Меня быстренько-быстренько из палаты выставили. Но чин злопамятным оказался. Когда ему понесли на подпись наградной лист на меня, так он на нем начертал: " Воздержаться, проявляет недисциплинированность! " Да еще нашему тогдашнему командиру полка за меня досталось. Так я и остался с дыркой на гимнастерке, да без ордена. Ладно, пошли спать!

И еще одна горькая весть: погиб командир эскадрильи истребителей Василий Петрович Шумов, наш дальневосточник, мастер воздушного боя. Он любил повторять: " Военных заповедей много, а главная, по-моему, одна — сам погибай, а товарища выручай, воюем-то мы все вместе, а не поодиночке". Именно так и поступил он в последнем своем бою.

Летчик из эскадрильи Шумова Алексей Никулин рассказывал:

— Шумов, Кулинич, Потанин и я прикрывали штурмовиков. Выполнили они задание, пошли домой. Мы — следом. А нам навстречу идут еще две группы " илов", прикрывают их две пары истребителей, командует ими заместитель Шумова — Кирилл Карабеза. " Илы" пошли в атаку, в это время на них напали " худые". Летчики Карабезы отбили все атаки, по немцы получили подкрепление. Тогда Вася Шумов приказал мне и Кулиничу продолжать сопровождать нашу группу штурмовиков, а сам с Потаниным вернулся, чтобы помочь Карабезе. Жестокий был бой, погиб Карабеза. Наши сбили тоже трех " мессов". Шумова подбили, он, раненный, еле управлял машиной, тянул к Таманскому полуострову. " Худые" пытались его атаковать, но прикрывал Потанин. Все зря! Упал Шумов в море... Погибли в одном бою и комэск и его заместитель, а мы, летчики, все живы остались. Вот так Вася Шумов товарищей выручал,,.

Утром, 7 декабря, мы узнали, что наши десантники прорвали вражескую блокаду, прошли за ночь почти двадцать километров и заняли на южной окраине Керчи гору Митридат. Теперь день и ночь враг атаковал позиции на горе, мы сбрасывали остаткам десанта продукты и боеприпасы, штурмовали противника. Потери у нас были большие. Уж сколько вечеров подряд не звучал смех в столовой.

8 декабря сбили фашисты младшего лейтенанта Лебедева и воздушного стрелка Кравцова. Их самолет упал прямо на атакующих немцев.

Погиб младший лейтенант Мансур Зиянбаев. Самолет подбила зенитка, он приводнился в Керченском проливе и пошел на дно вместе с летчиком. Воздушного стрелка Алясова спас надувной жилет. На помощь Алясову пришли моряки: вытащили из воды, отогрели.

В тот же день не вернулись с боевого задания летчик Павел Широков и стрелок Федор Хромченко. Широков был летчиком опытным, в прошлом году его наградили орденом Красного Знамени. И надо же — никто даже не мог толком доложить, что с ним случилось, потому что он шел замыкающим. Только к вечеру нам сообщили, что Широков посадил самолет прямо на улицу кубанской станицы, летчик был ранен в голову, его отправили сразу в госпиталь. Стрелок Хромченко, вернувшись в полк, рассказал, что их самолет был подбит, потому они и отстали от группы. Немецкие истребители сразу же атаковали подбитую машину. Стрелок отбивался как мог, но один снаряд все-таки попал в кабину и ранил летчика. Прижав к заливу поврежденную машину, Широков, превозмогая боль, пошел дальше на бреющем полете. Но до аэродрома дотянуть не удалось. Летчик посадил машину и потерял сознание.

От прямого попадания снаряда 9 декабря погиб летчик лейтенант Макурин и с ним стрелок сержант Столяров.

Зенитным огнем подбили и замкомэска Папка, он произвел вынужденную посадку в районе завода имени Войкова. Его воздушный стрелок Паршиков был ранен в ногу. С трудом они выбрались с нейтральной территории под прикрытием огня наших пехотинцев.

10 декабря началась эвакуация десантников с Митридат. Мало их осталось в живых... Но помнить о них будут долго.

Героя Брестской крепости... Герои-панфиловцы... Герои Сталинграда... Герои Эльтигена... Большой была та война, и, конечно, далеко не всякий, кто был на ней, может лишь назвать операцию, в которой участвовал, как окружающие

Тут же понятливо закивают головами: как же, знаем, читали. Не обидно ли это для них? Сколько солдат повторили подвиг Александра Матросова, а в памяти народной только это имя, сколько летчиков направляли свои подбитые машины в скопление вражеской техники, но только имя одного Гастелло знает любой школьник.

Нет, не вижу в этом несправедливости. Слишком многое решал на войне жребий. Не в прямом, а в переносном, разумеется, смысле. Ведь пуля не выбирает, как говорится, вернее — как говорилось. Могли убить меня, а убили товарища. И не потому, что он хуже, а я лучше или наоборот. Просто жребий выпал. Страшный жребий войны. Так как же при таком чудовищном раскладе можно сетовать, например, по такому поводу: моему товарищу дали орден, а мне только медаль? Перед смертью все были равны, а после войны делить славу — дело, недостойное фронтовиков. Слава народу принадлежит, вот пусть и будет она общей. Я так считал и считаю.

В эти дни меня приняли в члены партии. Партсобрание было открытым и проходило вечером в столовой. К тому времени на моем счету было уже два сбитых самолета, а во время войны это было весомой рекомендацией. Все единогласно проголосовали " за". Потом командир полка Александр Дмитриевич Соколов выступил; с докладом об авангардной роли коммунистов. Рассказал он и о встрече, которая многое значила в его жизни.

В 20-х годах он, тогда еще совсем мальчишка, поехал в Москву, в гости к старшей сестре, которая была замужем за Дмитрием Федоровичем Васиным, старым большевиком. Он и привел однажды Сашу в Кремль. Ленина Саша узнал сразу и уже не сводил с него глаз. Владимир Ильич обратил на это внимание и, поздоровавшись с Васиным, спросил:

— Кто это с вами?

— Смену привел, Владимир Ильич! Ленин внимательно посмотрел на Сашу, слегка похлопал его по плечу, сказал:

— Будем надеяться, что станешь достойной сменой нам. Честно говоря, мы уже не первый раз слышали рассказ командира об этой встрече. И все-таки снова у нас перехватило дыхание — Ленин... Не буду врать: не много читали мы тогда ленинских работ, не изучали всерьез его теоретического наследия, имя Ленина было для нас тогда скорее всего символом. Символом революции, чистоты, правдивости. Символом того, что идеалы существовали и существуют, их не растоптать, не испачкать. И сколько ни наползай на Ленина сталинский силуэт, его не закрыть. И не случайно " кремлевский мужикоборец" лицемерно именовал себя " скромным учеником Ленина". Имя Ленина — святое имя. И как мы завидовали нашему командиру полка...

В конце декабря Эльтиген перестал упоминаться в приказах, но упорные воздушные бои продолжались. Бои напряженные, насмерть. И решали многое не только сила, мощь, но и остроумные тактические решения, чего так недоставало нам в первые месяцы войны. Расскажу подробно об одной операции, в которой сам участвовал, тем более что связана она со случаем, который произошел со мной уже после войны. Но об этом — чуть позже.

Очень досаждали нам истребители противника с авиабазы Багерово. И решили эту базу разгромить. Именно разгромить, а не просто нанести удар. Замысел операции родился у командира нашей дивизии генерала Гетьмана. Он рассказывал, что, находясь на наблюдательном пункте под Керчью, часто замечал, что немецкие истребители встречают наших штурмовиков уже над проливом. Нетрудно было догадаться, что враг подслушивает наши радиопереговоры и, разгадав тактику, точно вычисляет время подхода наших самолетов. Вот на этот-то крючок и решили поймать фашистов. Начальник штаба дивизии полковник Урюпин разработал подробный план операции.

Утром 28 декабря на аэродромах, где размещались пять полков нашей дивизии, в условленное время началась " радиоигра", то есть переговоры велись так, как обычно при подготовке к вылету. Чуть позже стали поддерживать радиообмен так, как его ведут в полете, " разыграли" и радиопереговоры с истребителями прикрытия. Затем эфир затих. Всем экипажам было категорически запрещено включать радиостанций.

Когда фашисты, хорошо изучившие нашу тактику, услышали активные переговоры летчиков, они решили, что надо ждать массированного налета. Поэтому по тревоге подняли почти все истребители, которые отправились к Керченскому проливу, чтобы встретить там наши самолеты. На аэродроме остались лишь две пары дежурных. Прошел час. Советские штурмовики не появлялись. Радарная установка, антенны которой были направлены на Керченский пролив, фиксировали только немецкие самолеты. У " мессершмиттов" уже кончалось топливо, и они стали возвращаться на аэродром в Багерово.

Наши же летчики, выдержав после " радиоигры" часовую паузу, подняли самолеты в воздух, построились группами. Истребители прикрытия пристроились к ним, заняли боевой порядок. Не работала, как я уже писал, ни одна радиостанция. На малой высоте самолеты подлетели к Керченскому проливу, все время отклоняясь к северу: было учтено направление ветра. Когда вышли к Азовскому морю, прижались к морской глади и на бреющем пошли на запад. Затем довернули на юг и только тогда взяли курс на вражескую авиабазу. Так нашим летчикам удалось обойти зону действия радарной установки. Поэтому атака была действительно внезапной.

Над вражеской авиабазой на бреющем полете появились четыре советских истребителяи, сделав горку, блокировали аэродром. За ними — еще четыре. Зенитки открыли огонь, но истребители быстро набрали высоту, а вместо них начали заходить восьмерки штурмовиков. Сначала они пустили эрэсы, ударили из пушек и пулеметов, а затем, поднявшись выше, сбросили бомбы. Пылали самолеты на летном поле, радарная установка, радиостанция, взорвался склад боеприпасов... Разгром был полный!

Но были потери и у нас. Из нашего полка на базу не вернулся младший лейтенант Чепуренко и сержант Гаврукович. В другом самолете осколком снаряда убило стрелка Алясова, того самого, которого всего двадцать дней назад спас от смерти в море надувной жилет...

Думал ли я тогда, что прихотливая судьба снова заставит меня мысленно вернуться к этой операции и притом — самым неожиданным способом?

Уже отгремела война. Именно — всего лишь отгремела, потому что, хоть и не слышалось пушечных залпов над территорией поверженной фашистской Германии, пистолетные, ружейные выстрелы, а то и автоматные очереди раздавались довольно часто. Мне, тогда уже лейтенанту, окончившему курсы при Военном институте иностранных языков и послужившему переводчиком в авиационной части, пришлось сменить форму летчика на общевойсковую. Я стал офицером штаба в полку, которым командовал Федор Матвеевич Зинченко, первый советский военный комендант рейхстага, Герой Советского Союза. Один из батальонов полка нес службу по охране демаркационной линии между нашей зоной и английской. Охрана велась парными патрулями, и перейти эту линию не представляло особых хлопот.

Немцам полагалось переходить ее на специальных контрольно-пропускных пунктах с разрешения военной комендатуры, выданного по месту жительства. Но нелегальных переходов тоже было достаточно. И поэтому меня не удивил приказ Зинченко:

— Вы немецкий хорошо знаете, а раз так — отправляйтесь на границу и займитесь там опросом нарушителей. Не спешите. И будьте внимательны.

Так оказался я в Зельцведеле, небольшом городке, который не тронули ни бомбы, ни пули. Военных действий здесь не велось, а из " стратегических" объектов был здесь лишь один маленький сахарный заводик. Идиллия да и только! Но застава работала напряженно: несколько дней подряд я допрашивал нарушителей демаркационной линии, и хотя каких-либо значительных событий не произошло, приходилось быть начеку.

В этот день на заставу привели сразу пятерых нарушителей. Разводящий, сопровождавший их, доложил:

— Товарищ лейтенант! Обратите внимание на этого бывшего офицера, вот его документы. Видимо, не из простых!

— Почему так решили?

— Я в полковой разведке служил, да и по-немецки понимаю немного.

— Хорошо, введите его.

В комнату шагнул высокий пожилой человек. Он опирался на палку, но, увидев меня, выпрямился и стал по стойке " смирно". Я предложил ему сесть. Он буркнул " Данке! " и сел передо мной. Спросив его, почему он нарушил демаркационную линию, начал листать его документы, краем уха слушая уже набивший мне оскомину рассказ (подобных я наслушался за эти дни столько!) о больной сестре в Гамбурге, о том, что перешел границу в западном направлении и район Гельмштедта, откуда в Гамбург поездом, а обратно решил перейти здесь, потому что ближе, получить пропуск обратно в английской зоне не было времени. Словом, обычная история, не представляющая ни малейшего интереса. Но тут меня как током ударило: в его документах я наткнулся на запись, что долговязый старик служил начальником авиабазы Багерово в Крыму.