Изображение русского национального характера в произведениях Н. С. Лескова.

Писатель Николай Семенович Лесков (1831—1895) начал свою литературную деятельность как публицист, интересовавшийся жизнью народа, проявлявший интерес к незаурядным личностям. Все это отразилось на его художественном творчестве.

«Его видение действительности, его поэтика органически сочетали реализм и романтическую мечту, насыщенность повествования массой конкретных, иногда документальных деталей и фактов, почти натуралистических зарисовок и глубокую художественную обобщенность воссоздаваемых картин»[1].

«Пытливый исследователь русского национального характера, Лесков отобразил не только его «очарό ванность», но и его порывы к движению, его обремененность пережитками, но и его постоянную готовность к подвигу. В трудных, конфликтных, исполненных драматизма, парадоксальных, анекдотических ситуациях, присущих эпохе ломки крепостного права, развертываются в прозе Лескова людские натуры, несущие в себе столько оригинальности, привлекательности, даровитости, неожиданности, что сама яркая пестроцветность бытия,, чудаков”,,, антиков”,,, богатырей” характеризует Россию как землю неисчерпаемых возможностей и необъятного будущего»[2].

В рассказе Н. С. Лескова «Запечатленный ангел» (1873) неграмотный купец Марей удивил английских инженеров своей сметливостью, а Левша из «Сказа о тульском косом Левше и о стальной блохе» (1881), будучи мастером-оружейником, подковал сделанную англичанами стальную блоху, которую невозможно было рассмотреть без «мелкоскопа». «Сказ о Левше» в России стал народным преданием, а сам Левша — символом удивительного искусства народных умельцев. Способность совершать чудо там, где его не может быть, — с точки зрения писателя, отличительная черта русского народа. Способность писателя тонко и чутко воплотить в художественном образе национальный характер говорит о его гениальности, которую и воспринял сам народ.

В рассказе «Тупейный художник» (1883) речь идет о судьбах двух людей — талантливой крепостной актрисы и театрального парикмахера-художника, об их любви. Художник Аркадий — самородок, но жизнь его трагична, как и жизнь Левши, погибшего бессмысленно и безвестно. В рассказе Лесковым воспроизведены ужасающие картины крепостного права, о котором повествует старая нянька, вспоминающая о своей артистической молодости и горькой драме юности. Нянька напутствует своего воспитанника следующими словами: «А ты, хороший мальчик... никогда не выдавай простых людей: потому что простых людей ведь надо беречь, простые люди всё ведь страдатели...»

Герои Н. С. Лескова, как правило, живут и действуют в глухой провинции, далеко от бурных столкновений века, на периферии общественной борьбы. Но это не означает, что писатель откровенно уходил от действительности. Наоборот, он поднимал, переосмысливал и переживал насущные нравственные проблемы, пытаясь порой указать на пути их разрешения. Будущее России он видел в самореализации людей-самородков, в растущем самосознании русского народа. Лесков был убежден, что человек, который «умеет смотреть вперед без боязни и не таять в бесплодных негодованиях ни на прошлое, ни на настоящее», достоин называться творцом жизни. По его мнению, эти люди, «стоя в стороне от главного исторического движения... сильнее других делают историю».

Лесков-реалист был далек от того, чтобы идеализировать простой народ, жизнь которого была окутана мраком невежества. Он часто говорил и писал о живучести в русском народе рабской покорности, позволяющей людям с «казенной бляхой» верить в свое право «всю Россию выпороть» («Продукт природы», 1893). В то же время в рассказе «Зимний день» героиня, чуждая своей среде — петербургскому свету, готовая идти в народ, пророчески возглашает:

«Характеры идут, характеры зреют, — они впереди, и мы им в подметки не годимся. И они придут, придут!..»

Во всяком случае, о русском национальном характере Николай Лесков сказал больше, чем многие писатели ХIХ века, причем показал психологию простого русского человека, различные «переливы его души», пограничные состояния и талантливость. Именно поэтому в середине ХХ столетия в Европе больше всего переводили Чехова, Достоевского и Лескова.

Ответы на вопросы:

— Как вы поняли содержание рассказа? Почему старушка, мелкопоместная дворянка, заложила свой дом и дала в долг петербургскому повесе? Что ею двигало? На что она рассчитывала?

(«...Она по своей сердечной доброте и простоте, чисто из одного участия, выручила из беды одного великосветского франта... должник принадлежал к одной из лучших фамилий, имел блестящую карьеру и получал хорошие доходы с имений и хорошее жалование по службе....Старушка знавала когда-то мать этого господина и, во имя старой приязни, помогла ему...»)

— Можем ли мы утверждать, что «старый гений» Иван Иванович и его подручный, сербский воитель, также демонстрируют нам русский национальный характер? Каким образом?

— Что вы можете сказать о теме этого рассказа Лескова?

(Несуразности русской жизни. Быт и нравы российского общества конца ХIХ столетия.)

— Какие проблемы затрагивает автор в своем произведении?

(Проблему несовершенства юридической системы в России. Проблему чести и долга. Проблему памяти и верности ей. Проблему падения нравственности в обществе.)

— Какова главная мысль рассказа Н. С. Лескова «Старый гений»? Обоснуйте свой ответ. Приведите цитаты из текста.

(«Все равно — какая бабушка ему ни ворожила и все на милость преложила». Иными словами: «как веревочка ни вейся, все равно конец будет».)

Л. Н. ТОЛСТОЙ. «ПОСЛЕ БАЛА»

Перенесите в тетради «опорные» слова и словосочетания, которые запечатлели бы нравственные, духовные и, конечно же, эстетические («прекрасные»!) истоки личности и творчества писателя. («Счастливая, невозвратимая» пора детства; семейный уют, родители и близкие; радости и огорчения дружбы; простое сердце Натальи Савишны и Карла Ивановича; раскаяние и прозрение детских лет...)

Попробуем представить географию жизненного пути Льва Николаевича Толстого и перенесем ее в тетради; тут же, под каждым географическим именем, дадим его лаконичную расшифровку:

Ясная Поляна → Казань → Ясная Поляна → Кавказ

Детство Университет Возвращение Военная служба

— Как Толстой оказался в Казани? (Увы, в силу горестных обстоятельств: смерть матери (помните главу «Горе» в «Детстве»?), а затем и отца, не очень-то приятная опека тетушки, живущей в Казани, и переезд к ней, поступление в один из старейших российских университетов...)

— Что означает возвращение в Ясную Поляну?

Это отнюдь не обычное возвращение! Поскольку юный граф Толстой спешит в Ясную Поляну, не закончив юридический факультет и, стало быть, не получив университетского диплома, странно, не правда ли? Этот неожиданный поворот в жизни будущего писателя очень подробно объяснен в рассказе Толстого «Утро помещика», герой которого, князь Нехлюдов, оставляет университет и возвращается в родное имение... И вдруг..., но посмотрите на эту фотографию и найдите на ней графа Толстого (перед классом — фотография «Л. Н. Толстой среди сотрудников «Современника»).

Да, новый и еще более резкий поворот, совсем уже неожиданный поворот в жизни Толстого: он офицер, участник кавказской войны.

Как объяснить это?

Никто графа Толстого на военную службу не призывал! Но таков уж был его характер, жаждавший бури прямо-таки как лермонтовский парус: жизнь в Ясной Поляне казалась слишком спокойной и благополучной, к тому же мучительные разочарования, несбывшиеся надежды, рухнувшие планы, пока отнюдь не литературные (об этом смятении молодого графа Толстого — в «Утре помещика»), и будущий писатель надеется найти успокоение в полной опасности армейской службе, полагая, как и лермонтовский Печорин, «что скука не живет под чеченскими пулями».

Удивляетесь? Но Толстой на наше удивление ответил бы словами-строками все того же любимого Лермонтова:

Еще не знаешь ты, кто я!

Утешься: нет, не мирной доле,

Но битвам, родине и воле

Обречена душа моя!..

Между прочим, офицерская доля, которую вдруг избирает Толстой, совсем не обязывает его служить непременно на Кавказе: потомок древнего боярского рода, граф Толстой мог бы выбрать и гвардию, служить в столице, как пушкинский Дубровский, так нет же, его понесло на Кавказ! Почему?

Напряженно, внимательно вглядывается он в обычаи горцев, чувствуя к ним отнюдь не враждебность, а напротив, сердечное расположение, даже влечение (вспомните «Кавказского пленника»).

Толстой на войне, оказывается, отнюдь не войны искал, а человека, человеческого участия людей друг к другу и, как на протяжении всей своей жизни, «зеленую палочку», которая подскажет, «как сделать всех людей счастливыми».

Оставил ли Кавказ существенный след в судьбе Толстого? Несомненно! Этот вольный край сыграл решающую роль в его судьбе: здесь, на Кавказе, Толстой стал писателем! Как вы думаете, почему литературный дебют Толстого связан с Кавказом, какое произведение стало его первой книгой? Повесть «Детство»! Таким был этот странный великий человек, бесстрашный офицер, таивший в душе своей мечту о том, как вернуть людям «простоту, добро и правду», которые навсегда слились в памяти его сердца со «счастливой невозвратимой порою» детства...

— Давайте теперь еще раз попытаемся представить живого Толстого, каким он был в своей обычной, повседневной жизни. Попробуйте найти точные определения его личности и запишите их.

(Гуманный, великодушный, милосердный, отзывчивый, правдивый, мудрый, самоотверженный, бесстрашный, бескомпромиссный...)

— А, как вы думаете, складывались отношения Толстого с армией, с русским солдатом?

Заглянем в Ясную Поляну в тот самый день, который станет одним из особенно мучительных и переломных для Толстого...

Мы застанем его в состоянии какой-то непонятной тревоги, даже смятения: писатель буквально не находил себе места. Что же стряслось, что могло в такой степени вывести его из равновесия? А случилось вот что...

«До Ясной Поляны донеслись известия о событиях, разыгравшихся в полку, расквартированном неподалеку: солдат ударил офицера! Событие для армии действительно из ряда вон выходящее! Однако не само событие потрясло Толстого, сколько его последствия: вот-вот состоится суд, исход которого предрешен: солдат будет предан «смертной казни расстрелянием», как сформулировали единственную меру наказания за подобное преступление законы, действовавшие в армии. Но автор «Севастопольских рассказов» не мог дать в обиду солдата — «солдатика», как не без нежности называл писатель «хранителя» земли Русской, мученика тяжкой рекрутчины... Но как? Как спасти Ивана Шебунина — Лев Николаевич только что узнал имя «преступника», посмевшего поднять руку на «их благородие», — как спасти его от позорной смерти — не на поле брани, где он показал бы всю меру своей отваги, а на дворе солдатской гауптвахты, а может быть, и на плацу, на глазах товарищей, где он будет не убит — расстрелян, — ими, товарищами, расстрелян?.. И вдруг его осенило: «Смогу!» К барскому дому подлетела коляска: граф Толстой приказал «мигом ехать» в соседнюю деревню, в полк... Легко представить смятение офицеров, когда в их полк пожаловал прославленный писатель. «Ради мужика? Помилуйте, Лев Николаевич!» — они пытались отговорить Толстого от его безумного, как им казалось, решения: выступить на суде защитником солдата Шебунина. Представляете, какой резонанс будет иметь «дело солдата Шебунина» с участием в качестве адвоката графа Толстого, едва ли не самого влиятельного в России человека! Кажется, это был единственный в жизни Толстого случай, когда он с благодарностью вспоминал годы учебы, — увы, незавершенной, но не пропавшей даром — на юридическом факультете Казанского университета... «Я бы хотел поговорить со своим подзащитным», — языком юриста-профессионала заявил Толстой. И вот перед ним «возмутитель спокойствия»! Писатель, взглянув на него, не поверил, что этот неказистый, робкий, вмиг растерявшийся не солдат, а действительно «солдатик» мог поднять на кого-нибудь руку, тем более — на офицера. Толстой невольно вспомнил и покорных ратной воле солдат из «Севастопольских рассказов», и особенно кроткого Платона Каратаева из «Войны и мира», образ которого он с такой любовью создавал на страницах романа-эпопеи... А сейчас Платон Каратаев, обернувшийся Иваном Шебуниным, растерявшись, с трудом связывал слова, пытаясь объяснить «их сиятельству», как «бес его попутал». И как «их благородие» изо дня в день измывался, «бил так, что не приведи Господи», «уж не зная, куда деться», «уж простите, меня, Ваше сиятельство, я так, и эдак винился, пусть стреляют меня, — виноват, что уж говорить...» Вероятно, так каялся бы Платон Каратаев, если бы его «бес попутал...» Толстым овладело состояние, которое он передал в первой же фразе своего памфлета против смертной казни, в заглавии его: «Не могу молчать!»... Наступил день суда. Толстой с непривычной для него ролью адвоката справился блестяще: юридически безупречно доказал виновность отнюдь не солдата Шебунина, а следовательно, если и не абсолютную его невиновность, то «смягчающие вину обстоятельства» граф Толстой представил суду неопровержимо... Но, увы, обстоятельств этих не признавали армейские законы. И тем не менее члены суда были в замешательстве... Но подчинились-таки они букве закона: Шебунии был приговорен к расстрелу. Толстой, потрясенный, возвращается в Ясную Поляну, вне себя от того, что он бессилен спасти Шебунина. Он настолько в смятении от случившегося, что забыл о неотложных литературных замыслах, о рукописях, которые ждали его пера, в мыслях его только солдат, дни которого сочтены... И вдруг Толстой вспомнил, что среди высокопоставленных чиновников генерального штаба есть влиятельные лица, упорно добивающиеся знакомства с ним, досаждающие письмами, мечтающие о приглашении в Ясную Поляну. Толстой туг же написал несколько писем, адресовав их тем, кто был в силах спасти Шебунина. Отказать Толстому не посмел никто, и в полк, где вот-вот должен быть приведен в исполнение смертный приговор, летит депеша, отменяющая его. Она, увы, опоздала... Что же Толстой? Толстой, как никогда прежде, не мог молчать. Он прекрасно понимал, сколько еще в России Шебуниных, сколько истязаемых, униженных и оскорбленных, а то и ждущих своего смертного часа! Лев Николаевич не смог спасти беззащитного солдата юридическими доводами, соображениями гуманности и справедливости, взывая к христианскому чувству тех, от кого зависела судьба солдата, но Толстой мог защитить его, пробудить раскаяние в «их благородиях» как писатель. И он создает страницы, занимающие среди его произведений особое место, — даже рядом с «Севастопольскими рассказами» и «Войной и миром».

Рассказ Льва Толстого «После бала» был написан в 1903 году, в его основу легли воспоминания писателя о юношеских годах в Казанском ун иверситете. Однако напечатан рассказ был только после смерти автора, в 1911 году.

В рассказе «После бала» с огромной силой проявляется толстовский «трезвый реализм», беспощадное разоблачение лицемерия и жестокости государственной системы в царской России ХIХ века. Нарисовав страшную картину наказания беглого солдата, с беспощадной правдивостью раскрыв истинную сущность «служаки николаевского времени» — полковника Б., Толстой дал нам типичную картину русской жизни тех давних лет. Идейный смысл рассказа заключается в разоблачении Толстым истинной сущности русской действительности первой половины ХIХ столетия. Писатель был убежден, что человек, увидевший подлинное лицо этой действительности, уже не сможет спокойно жить по-старому — переменится вся его жизнь, как это случилось с героем-рассказчиком, Иваном Васильевичем.

Жизнь героя произведения резко изменил всего один случай, однако ни сам герой, ни автор рассказа не видят, не понимают, как надо бороться с тем социальным злом, свидетелем которого оказался юный еще Иван Васильевич. Социальный протест самого героя выражается лишь в том, что он отказывается и от службы государственной, и от личного счастья: он «не мог поступить на военную службу... и не только не служил в военной, но нигде не служил и никуда... не годился» (выделено нами. — Н. К.).

В рассказе «После бала» с большой яркостью сказались и те характерные черты творческого метода Л. Н. Толстого, которые еще на основании его ранних произведений сумел вскрыть литературный критик Н. Г. Чернышевский:

«Глубокое знание тайных движений психической жизни и непосредственная чистота нравственного чувства, придающая теперь особенную физиономию произведениям гр. Толстого, останутся существенными чертами его таланта, какие бы новые стороны ни выказались в нем при дальнейшем его развития....Его произведения художественны, т. е. в каждом из них очень полно осуществляется именно та идея, которую он хотел осуществить в этом произведении. Никогда не говорит он ничего лишнего, потому что это было бы противно условиям художественности...»[3]

Мастерство художника-психолога проявляется у Толстого в исключительно глубоком и тонком раскрытии переживаний Ивана Васильевича, а весь рассказ проникнут высоким нравственным чувством автора.

Все в рассказе подчинено раскрытию его основной идеи — страстного протеста против насилия и лицемерия. Этому служит и композиция произведения — «рассказ в рассказе», и все художественные средства. То, что между событиями после бала и моментом, когда Иван Васильевич о них рассказывает, прошло много лет, даже десятилетий, говорит о важности и неслучайности тех впечатлений, которые получил герой-рассказчик в утро экзекуции.

Все события показаны глазами человека счастливого и влюбленного, такого счастливого, что даже спать невозможно: герой готов весь мир считать и добрым, и счастливым, и прекрасным. Именно это заставляет героя ярче и болезненнее почувствовать контраст между тем, какими кажутся люди на балу, и тем, какими они являются на самом деле.

Контраст между парадной стороной жизни России начала ХIХ века и ее подлинным лицом особенно сильно ощущается благодаря тому, что сцены бала и утра после бала написаны по одному и тому же плану, но насыщены резко различным содержанием. Этот контраст является отражением подлинного положения вещей в русской действительности ХIХ — начала ХХ века и помогает понять отношение к ней самого Льва Толстого, беспощадно осуждавшего любую жестокость, в первую очередь социальную.

[1] Троицкий Вс. Очарованный родной землей // Лесков Н. С. Собр. соч. В 5 т. Т. 1. — М.: Правда, 1981. — С. 3.

[2] История русской литературы ХIХ века. Вторая половина: Учеб. пособие / Под ред. Н. Н. Скатова. — М.: Просвещение. 1987. — С. 375.

[3] Чернышевский Н. Г. Избр. соч. — М.: Художественная литература, 1934. — С. 459—461.