Студопедия

Главная страница Случайная страница

КАТЕГОРИИ:

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Переполох во дворце: Гавайи






 

На Гонолулу опустилась темнота. Двое элегантно одетых заговорщиков постучали в едва ли не самые величественные двери в городе. Человек, к которому пришли эти двое, был ключом к революции. За массивными дверями скрывался не воин и не полководец, не финансист, не политик и даже не торговец оружием. А Джон Ливитт Стивенс, представитель Госдепартамента США на Гавайях. Этой ночью он примкнул к дерзкому плану свергнуть гавайскую королеву и присоединить ее страну к Штатам.

Стивенс и господа, посетившие его вечером четырнадцатого января 1893 года, всецело осознавали серьезность своей затеи, однако понятия не имели, какую длинную тень они отбросят на историю. Они станут первыми американцами, запланировавшими и осуществившими переворот в чужой стране. Той ночью они не просто обозначили ее судьбу. Они положили начало бурному столетию переворотов, революций и вторжений при поддержке США.

Гавайи оказались посреди грандиозного столкновения между древними традициями и современностью. Неумолимо растущая сахарная индустрия разрушала этническую культуру. Несколько дюжин американских и европейских семей успешно держали под контролем и экономику, и правительство. Местные монархи стали в их руках просто марионетками.

Для элиты отлаженная система работала идеально, а вот местные жители на своей же земле превратились в мелкие сошки. Среди желавших восстановить справедливость была и королева Лилиуокалани. В тот январский день она собрала совет и сделала поразительное объявление. Королева намеревалась провозгласить новую конституцию, согласно которой право голоса будут иметь только гавайцы. Высокий имущественный ценз отменят, и неместная элита резко лишится власти.

Все четверо министров пришли в ужас. Они предупреждали королеву, что обосновавшиеся на Гавайях американцы никогда не допустят такой конституции. Но Лилиуокалани настаивала, что имеет на это полное право. Спор продолжился на повышенных тонах, и двое министров, извинившись, выскользнули из дворца. Джон Колберн, министр внутренних дел, помчался в центр города, чтобы предупредить своего давнего друга Лоррина Тёрстона, адвоката и заговорщика против короны.

«Лоррин, – начал Джон, – во дворце ужасный переполох».

Тёрстон и другие хауле, как гавайцы называли белокожих соседей, уже давно ждали повода ударить по монархии. Теперь он появился. На их стороне был Стивенс, а за ним стояла вся мощь США. Момент настал.

Все было готово к новому витку истории. Никогда еще не случалось такого, чтобы американский дипломат помог свергнуть власть в стране, к которой был официально приставлен. Рассказ о том, что подвигло Стивенса на этот поступок, и более масштабный – как США подмяли под себя Гавайи – полны мотивов, которые всплывут снова и снова: устраивать перевороты войдет у американцев в привычку.

 

Почти все пять миллионов лет, с тех самых пор, как острова вышли из пучины Тихого океана, судьбу Гавайев определяла их отдаленность. Считается, что первые обитатели, возможно полинезийцы с островов южнее, поселились там примерно во времена Иисуса Христа. Многие столетия гавайцы почти ни с кем не контактировали: никто не мог преодолеть океана, окружавшего эти земли, на которых процветали тысячи уникальных растений и животных. Такого разнообразия не встретишь больше нигде.

Люди, населявшие Гавайи, создали особую общину, что связала их хитросплетенной паутиной обязанностей, ритуалов и благоговения перед природой. Может, Гавайи и не назовешь тропическим Эдемом, но именно там многие поколения людей сохраняли гармоничную культуру, которая делала их сильными и физически, и духовно. Некий историк описывает ее как «крайне успешную» и «не столь жестокую, как большинство современных ей культур по всему миру, даже включая Европу; точно так же она и не столь безжалостна, как уклад многих цивилизованных общин в наши дни».

Все изменилось слишком внезапно. На рассвете восемнадцатого января 1778 года у побережья острова Кауаи развернулось зрелище, которое ошеломило гавайцев не меньше, чем теперь бы они изумились, завидев космический корабль. На горизонте возникли… два плывущих острова. Люди пришли в возбуждение, кто от волнения, кто от страха. Многие побросали работу и помчались по ущелью Уэймеа к берегу.

«Вожди и простой люд с восхищением наблюдали за этим прекрасным зрелищем», – говорится в источнике. – Один спросил другого: «Что за ветвистые штуковины?» А тот ответил: «Деревья, которые плавают по морям».

На самом деле к островам приближались британские корабли под командованием одного из известнейших путешественников того столетия – капитана Джеймса Кука. Трепещущие перед пришельцами островитяне сперва приняли его за божество. Потом, наверное, неизбежно (сказывалась разница в культурах) вспыхнул яростный конфликт. Многие туземцы радовались отплытию чужаков, а когда через год те приплыли снова, отчаянно нуждаясь в продовольствии, их забросали камнями. Голодные моряки начали попросту отбирать необходимое. Но когда они убили гавайского вождя, местные воины отомстили: гурьбой напали на Кука и разрезали его на куски, а позже зажарили останки в земляной печи. Это был чуть ли не последний раз, когда коренные гавайцы сумели поступить с белыми по собственной воле.

Вскоре отомстил и Кук. Он и его люди привезли чуму настолько яростную, какую даже сами не могли представить. Несколько недель их общения с местными, от рукопожатий до половых контактов, едва не уничтожили всю гавайскую расу.

Люди Кука, как он лично и предсказал в бортовом журнале, вызвали на островах эпидемию венерических заболеваний. И это было только началом. Сотни тысяч гавайцев впоследствии погибли от лихорадки, дизентерии, гриппа, болезней легких и почек, рахита, диареи, менингита, тифа и проказы.

Как только острова нанесли на карту, к Гавайям стали приходить самые разные суда. Однако эти места привлекали не только моряков. Заинтересовалась ими и группа набожных пресвитерианцев и конгрегационалистов из Новой Англии. Из нескольких источников – от капитанов кораблей; из популярной книги о гавайском сироте, что проделал огромный путь до Коннектикута и принял христианство; из серии статей в газете под названием «Kennebec Journal» – они узнали, что эта далекая земля полна язычников, которых можно обратить в свою веру. В промежуток между 1820-м и 1950 годом около двухсот представителей церкви были настолько воодушевлены, что вызвались добровольно провести остаток жизни на Сэндвичевых, как их назвал Кук, островах, занимаясь богоугодными делами.

Многое, что обнаружили там миссионеры, привело их в ужас. Дружная гавайская община, с присущим ей анимизмом, кардинально отличалась от суровой, холодной жизни, к которой привыкли жители Новой Англии. То, что в глазах миссионеров считалось краеугольными камнями цивилизации – амбиции, бережливость, индивидуальность и частная собственность, – гавайцам было неизвестно.

Зато они верили в божественное происхождение холмов, деревьев, животных, ветра, молний и даже росы. Некоторые не брезговали инцестом и полигамией, детоубийством и ханаи – традицией, согласно которой матери отдавали новорожденных детей друзьям, родственникам или вождям, таким образом расширяя семьи. Большинство не стеснялось наготы и секса. Строгим миссионерам туземцы казались самыми закоренелыми грешниками на земле. Например, один нашел их «чрезвычайно неотесанными; слепыми ко всему, что прекрасно и ужасно в творениях Господних; грязными, гнусными и похотливыми; покрытыми всякой мерзостью, какую только можно представить, запятнанными кровью и заклейменными преступлениями».

Воодушевившись уверенностью, которая может исходить исключительно из глубокой веры, миссионеры без устали навязывали окружавшим их людям свои ценности. Или, как сами же это называли, – спасали души дикарей от вечных мук ада.

«Улицы, когда-то полные жизни, теперь пусты, – рассказывал путешественник, побывавший в Гонолулу в 1825 году. – Игры, даже самые невинные, – запрещены. Пение стало наказуемо, а за открытый разврат – попытку танцевать – к нарушителю не проявят ни капли милосердия».

Шли годы, некоторые миссионеры утратили пыл и перестали следить за исполнением строгих нравственных норм. То же самое чувствовали многие их сыновья и внуки. Они проходили обучение в США, а на Гавайи возвращались исполненные беспокойного духа своей растущей как на дрожжах родины, где возможности, казалось, поджидали за каждым углом. И, оглянувшись, вновь прибывшие увидели, как гавайская земля буквально изнывает, готовая к возделыванию.

Истинным олицетворением того, как община хауле расширилась и пришла к власти, стал Амос Старр Кук. Рожденный в Данбери, штат Коннектикут, Кук приехал на Гавайи в качестве миссионера. Проработав несколько лет директором школы для высокородных гавайских детей, он снискал славу крайне строгого человека. Соблазн разбогатеть в конце концов свел его с религиозного пути. В 1851 году Кук решил попробовать свои силы в сахарной промышленности. На пару с еще одним бывшим миссионером, Сэмюэлем Каслом, у которого был нюх на прибыль, он учредил компанию «Castle & amp; Cooke» и стал крупнейшим в мире производителем сахара.

Но чтобы выращивать сахар в таких количествах, нужна земля. Приобрести ее было сложно – местные гавайцы мало что знали о частной собственности или наличном расчете. Туземцы почти не понимали, как сделка – или вообще что угодно, если на то пошло, – может лишить их земли.

В конце 1840-х годов Амос Старр Кук помог убедить короля Камеамеа III, своего бывшего ученика, что следует объявить земельную реформу. Именно эта реформа уничтожила один из столпов гавайского общества. Согласно ее положениям, огромные общинные земли оказались разделены на маленькие участки, большинство которых стало «королевскими владениями». Таким образом, благодаря реформе появился принцип землевладения, и честолюбивые плантаторы, включая многих миссионеров с их сыновьями, теперь обрели законное право покупать сколько угодно земель. Десятки людей так и поступили. Вскоре миссионеры и элита плантаторов слились в один класс.

На пути к богатству по-прежнему оставалось еще одно препятствие. Рынок находился в Америке, и страна защищала своих промышленников: за ввоз сахара взимались запретительные пошлины. В 1850-х гавайские плантаторы хотели решить проблему просто: сделать Гавайи частью США. Однако Вашингтон пока не вкусил в полной мере удовольствие иметь заморские колонии и отказал. Позже плантаторы пытались уговорить власти подписать соглашение о свободной торговле или «договор на основе взаимности», который позволил бы обойти пошлины, но и это им не удалось.

С течением лет новое поколение американских бизнесменов, политиков и военных стратегов США заинтересовалось внешней торговлей. Гавайские плантаторы тут же выступили со встречным предложением: в обмен на вышеупомянутый договор они даруют Штатам исключительное право расположить на Гавайях военные базы. Под влиянием плантаторов податливый король Калакауа, подписавшись под планом, представил его в Вашингтоне. Президент Улисс Грант посчитал, что соблазн слишком велик, и летом 1876 года должным образом составленный договор был подписан и утвержден.

Его положения гласили:

«Покуда договор является действительным, Его Гавайское Величество обязуется не передавать в аренду или не распоряжаться каким-либо другим способом портами, гаванями и прочими участками своих владений в пользу иных государств, стран или властей, а также не заключать договоров, согласно которым другая нация обретет привилегии, сходные с беспошлинным входом судов, дарованным настоящим соглашением Соединенным Штатам Америки».

Этот договор сохранял внешнюю независимость Гавайев, но на деле перевел острова под протекторат Америки. Знаменитый историк того периода, Уильям Адам Расс, писал, что «таким образом, Гавайи, по сути, перешли в сферу влияния Америки, но плантаторы остались довольны… Политические последствия соглашения нельзя переоценить. Когда Гавайи, наконец, присоединили к США в 1898 году, почти все сошлись во мнении, что договор стал первой ступенью, то есть экономическим захватом».

Весть о соглашении привела многих коренных жителей в ярость. Когда протесты ожесточились, взволнованный король счел необходимым попросить защиты у Америки. Штаты ее предоставили, отправив на Гавайи сто пятьдесят морских пехотинцев.

Сахарная индустрия развивалась быстро. За первые пять лет после подписания договора количество плантаций на Гавайях утроилось. Экспорт сахара в США в 1876 году составлял двадцать один миллион фунтов. В 1883-м он вырос до ста четырнадцати миллионов, а в 1890-м – уже до двухсот двадцати пяти. Деньги хлынули к плантаторам рекой, и они прибрали к рукам всю экономику Гавайев.

Выращивание сахара – занятие трудоемкое. Однако ни белые поселенцы, ни местные жители не хотели работать в полях. Рассмотрев несколько вариантов, плантаторы стали ввозить рабочих из Японии и Китая. Счет им шел на тысячи, что только отвратило плантаторов от демократии, так как благодаря всеобщему праву голоса в правительстве оказалось бы большинство небелых.

Договор был заключен на восемь лет. Когда срок истек, плантаторы из Луизианы попытались не допустить перезаключения, что сильно обеспокоило их гавайских коллег. Король Калакауа был вынужден идти на новые уступки. Новый договор включал пункт о передаче Штатам гавани Перл-Харбор на острове Оаху, которая считалась лучшим естественным портом на севере Тихого океана.

Спустя несколько лет король Калакауа утвердил конституцию, которая узаконила власть плантаторов. Большинство полномочий легло на плечи министров, причем король не имел права отстранить никого из них от должности без соответствующего одобрения законодательного органа. Для выборов в последний был назначен имущественный и денежный ценз. Все это получило название «Конституция штыка», так как ее ввели насильно, незримо угрожая военным ударом. Все американцы и европейцы, даже являясь негражданами, имели право голоса, в отличие от рабочих-азиатов. Автором конституции выступил Лоррин Тёрстон. После того как Калакауа неохотно ее подписал, плантаторы заставили его назначить Тёрстона на пост министра внутренних дел.

Неспособность Калакауа противостоять принуждению показывала, насколько сильно гавайская монархия прогнулась под контроль белых. Конечно, они добились своего положения не сразу, а цепочкой уверенных шагов. Уильям Адам Расс писал, что они «год за годом, медленно подбирались к королю все ближе, завоевывали его благосклонность, пока наконец не превратились в серых кардиналов. Удерживая в руках всю торговлю и богатство островов, они, пусть и в меньшинстве, высоко встали над людьми, которые еще недавно радушно принимали их как гостей».

Благодаря такой системе гавайские плантаторы процветали еще более десяти лет. Затем последовали два удара. Первый – в 1890 году, когда конгресс ввел «пошлину Маккинли». Она позволяла беспошлинно ввозить в США сахар со всего мира и «щедро» возмещала местным плантаторам ущерб в размере два цента за каждый фунт. Таким образом были уничтожены условия, при которых сахарная промышленность на Гавайях приносила огромную прибыль, и плантаторы погрузились, как говорил один из их лидеров, в «глубины отчаяния». В течение двух лет экспорт сахара рухнул с тринадцати миллионов долларов до восьми.

А второй – в 1891 году умер король-марионетка Калакауа, и на трон взошла его своевольная сестра, Лилиуокалани. Новая королева посещала миссионерскую школу и приняла христианство, но не утратила связи с корнями. Когда ее брат отдал американцам Перл-Харбор, она написала в личном дневнике, что это «день позора в гавайской истории». Позже, в том же году, когда Лилиуокалани находилась в Лондоне на праздновании пятидесятилетия королевы Виктории на троне, она узнала о «Конституции штыка» и написала, что таким образом «получило силу революционное движение, которое создали чужаки, американцы». Лилиуокалани было пятьдесят два, когда двадцать девятого января 1891 года председатель Верховного суда Гавайев Альберт Джадд объявил ее королевой. После церемонии Джадд отвел Лилиуокалани в сторону. «Если кто-то из министров выступит с предложением, – наставлял он, – отвечайте „да“». Последуй королева этому совету, прими она роль очередной марионетки – и переворот ей не грозил бы.

Среди врагов королевы были ничтожные спекулянты, которые плевать хотели и на страну, и на людей вокруг. Другие, напротив, достаточно пожили на островах или там родились. Некоторые любили Гавайи и считали себя истинными патриотами. К их числу принадлежал и Лоррин Тёрстон.

Его бабушки и дедушки прибыли на Гавайи в качестве миссионеров. Он посещал школы – из одной его исключили как «отпетого» нарушителя дисциплины, – где учились и коренные гавайцы. В отличие от многих своих товарищей- хауле он научился бегло говорить по-гавайски и даже получил гавайское имя, Какина, которым всю дальнейшую жизнь подписывал письма и документы. Еще подростком он углубился в политику – однажды, в 1874 году, он даже прогулял занятия, чтобы посмотреть скандально известные выборы короля Калакауа, после которых вспыхнули массовые беспорядки. Тёрстон всегда оказывался в эпицентре важнейших событий.

Он так и не окончил старшую школу, но получил работу секретарем в суде, а затем надсмотрщиком и счетоводом в сахарной компании «Уайлуку». На заработанные деньги он отучился на правовом факультете Колумбийского университета. Потом Тёрстон вернулся на Гавайи и вместе с другом, Уильямом Смитом, взялся за юридическую практику. Вскоре Тёрстон возглавил заговор против гавайской монархии. Он настолько проникся мыслью, что лишь белые способны успешно править островами, что считал это тоже проявлением патриотизма.

В начале 1892 года Тёрстон основал «Клуб захвата», поставивший целью присоединение Гавайев к Соединенным Штатам. На первом собрании Тёрстона избрали председателем. Вскоре он убедил сообщников, что ему необходимо отправиться в Вашингтон и заручиться там поддержкой. Тёрстон захватил с собой рекомендательное письмо от Джона Л. Стивенса, представителя американского Госдепа в Гонолулу, и так убедительно изложил причины для аннексии министру Военно-морских сил США Бенджамину Трэйси, что тот отвел его в Белый дом для встречи с президентом Бенджамином Гаррисоном.

«Мистер Трэйси велел подождать у двери, пока он говорит с президентом. Примерно через полчаса министр появился, и мы вышли наружу. Там он сказал: „Я передал президенту все, что вы мне поведали. Могу сообщить следующее. Президент считает, что ему не обязательно вас принимать, однако он уполномочил меня вас уведомить, что если обстановка на Гавайях вынудит действовать так, как вы намереваетесь, и вы прибудете в Вашингтон с предложением об аннексии, то оно найдет здесь полную поддержку“. Именно это я и хотел услышать».

Тёрстон привез домой известия, которых с нетерпением ждали товарищи: США на их стороне. Стивенс удивлен не был. Прежде чем покинуть Вашингтон и занять пост министра, он подробно обсудил вопрос аннексии с Госсекретарем Джеймсом Блейном, который горячо поддерживал идею. Командующий военно-морским флотом США в Гонолулу Феликс Маккёрли заверил Стивенса, что моряки исполнят любой приказ. Таким образом, Стивенс удостоверился, что и Госдепартамент, и военно-морской флот дают ему полную свободу действий, дабы свергнуть гавайскую монархию.

Спустя несколько месяцев после возвращения в Гонолулу Тёрстон получил необычайное письмо от своего представителя в Вашингтоне Арчибальда Хопкинса, судебного секретаря с отличными связями. Он сообщал, что кабинет Гаррисона хочет предложить королеве взятку. «Я уполномочен донести до вас информацию, – писал Хопкинс, – что правительство Соединенных Штатов заплатит королеве Лилиуокалани и ее приближенным двести пятьдесят тысяч долларов в обмен на переход Гавайев под власть США». Тёрстон ответил, что королева, к сожалению, вряд ли согласится на такое предложение, ведь она «себе на уме и упрямо настроена… ревностно относится к королевским правам и скорее намерена их приумножать, нежели расставаться с той властью, которой она уже обладает».

Тёрстон и его сообщники стремились создать работоспособное, добросовестное правительство. То есть, по их мнению, править должно было белое меньшинство. Перепись 1890 года показала, что на архипелаге проживает сорок тысяч шестьсот двенадцать коренных гавайцев, двадцать семь тысяч триста девяносто один китайский и японский рабочий и, в общей сложности, всего лишь шесть тысяч двести двадцать американцев, британцев, немцев, французов, норвежцев и белых людей, рожденных уже на Гавайях. С такими цифрами становилось ясно, что демократия местным хауле была совсем ни к чему. Десятилетиями они успешно контролировали острова, а «Конституция штыка» лишь узаконила их влияние. Поэтому у хауле не было ни малейшего желания уступать политике, при которой каждый житель будет иметь право голоса.

 

Утром четырнадцатого января 1893 года королева Лилиуокалани провела тщательно спланированную церемонию, ознаменовавшую конец ежегодной законодательной сессии. Королева вошла в зал совещаний в лиловом платье из шелка и бриллиантовой короне. Ее сопровождали министры, камергеры, придворные дамы. Стражники несли традиционные украшенные перьями шесты под названием кахили. С огромным, по словам очевидца, достоинством королева произнесла речь, в которой поблагодарила законодателей за труд и попрощалась с ними. К тому времени, как Лилиуокалани вернулась во дворец Иолани, резиденцию королевской семьи, там уже происходило кое-что необычное. Несколько дюжин официально одетых гавайцев, членов Гавайской Патриотической Ассоциации, собрались оказать поддержку королеве, которую она, по всей видимости, сама и организовала. Лилиуокалани приняла пришедших в тронном зале. Один из них вручил королеве экземпляр новой конституции, способной обуздать хауле, и взмолился, чтобы Лилиуокалани ее провозгласила. Нарочито радушно согласившись, королева удалилась в примыкающее помещение, куда пригласила своих министров.

Как только Лоррин Тёрстон узнал, что Лилиуокалани пытается объявить новую конституцию, он моментально взялся за дело. Едва перевалило за полдень, как он и его соратники собрали всех четверых министров. Те пребывали в панике. Совет Лоррина, в равной степени радикальный и провокационный, звучал так: они должны устроить бунт и объявить престол свободным, а затем передать власть в руки тех, кого он любил называть «образованной частью общества».

План был смелым. Однако оставался вопрос: как удержать коренных гавайцев, включая личную стражу Лилиуокалани, от восстания в защиту своей королевы? Ответ лежал неподалеку от берега. На якоре у Перл-Харбора стоял крейсер «Бостон». Над махиной возвышались две мачты, две трубы, а на носу развевался американский флаг. На крейсере находилось множество пушек и почти двести морпехов.

Тем же днем Тёрстон собрал несколько дюжин соратников в адвокатской конторе Уильяма Смита, своего ближайшего друга и компаньона. Там он предложил, чтобы его новый протеже, Генри Купер, недавно прибывший из Индианы, выбрал представителей некоего «Комитета безопасности», в обязанности которого войдет «разработка способов выйти из сложившейся ситуации». Никто не возражал. Купер выбрал тринадцать человек, включая себя и Тёрстона. Все они активно участвовали в жизни «Клуба захвата». Девятеро были урожденными американцами. Коренных гавайцев среди них не оказалось.

Мемуары Тёрстона содержат разворот с личными фото каждого члена «Комитета безопасности». Выглядели они впечатляюще. Все при параде. Большинство молоды (самому Тёрстону было тридцать пять). У всех на лицах красуются усы или борода, причем разные: от элегантно закрученных кверху усов у Смита до аккуратно подстриженной черной бороды Тёрстона или более длинной и кустистой у Купера. Никаких улыбок. Словно торговая палата из американского городка или делегация, прибывшая с материка для проверки.

Объявив участников «Комитета», Купер попросил остальных удалиться, дабы новая группа провела первое совещание. Едва дверь закрылась, Тёрстон заговорил: «Полагаю, смысл этого собрания в том, что единственный выход из сложившейся ситуации – присоединение к США». Его мнение приняли без возражений.

Революционеры жаждали столкновения, а королева – напротив. Пока Тёрстон собирал силы, она находилась во дворце, где выслушивала доводы в пользу того, что предложенная конституция излишне радикальна. Наконец Лилиуокалани сдалась. В середине дня она вышла из кабинета и предстала перед ожидавшими вердикта сторонниками. «Я была готова и намеревалась провозгласить новую конституцию сегодня же, – объявила она с балкона. – Но возникли преграды. Возвращайтесь в свои дома тихо и мирно… Я вынуждена перенести провозглашение новой конституции на несколько дней».

Однако ее слова нисколько не уняли революционеров. Напротив, те еще сильнее вспыхнули. Сказав, что она собирается возобновить попытки через «несколько дней» или даже через «некоторое время», как еще можно было перевести ее фразу с гавайского, королева дала ясно понять, что она не оставит попытки вернуть всю власть в руки коренных гавайцев. Значит, покуда Лилиуокалани сидит на троне, положение хауле в опасности.

Тем же вечером Тёрстон пригласил самых доверенных людей в свой деревянный домик на так называемое «небольшое собрание». Пришло шестеро, включая Уильяма Касла, сына миссионера, ставшего плантатором, и Сэмюэля Касла, крупнейшего землевладельца страны. Все они понимали, что ключ к победе – отряды на борту «Бостона». Также они знали, что Стивенс, который обладал властью призвать морпехов на берег в любую секунду, всецело поддерживал затею. И теперь, решили заговорщики, пришел час к нему обратиться. Таким образом должна была свершиться судьба Гавайев.

Когда «небольшое собрание» подошло к концу, пятеро из шести гостей покинули дом Тёрстона и отправились к себе пешком. Друг и соучастник Тёрстона, Уильям Смит, задержался. Кратко посовещавшись, эти двое решили, несмотря на поздний час, тут же отправиться к Стивенсу – рассказать о планах и обратиться за помощью.

Стивенс только вернулся из десятидневного путешествия на борту «Бостона» и вряд ли ожидал услышать стук в дверь. Впрочем, гости и их цели были ему знакомы, поэтому он пригласил их зайти. Согласно последовавшему отчету, Тёрстон и Смит раскрыли Стивенсу все свои планы.

«Они опасались ареста и наказания. Стивенс обещал защиту. Им нужны были солдаты, чтобы мгновенно сразить сторонников королевы. На это Стивенс также согласился и действительно предоставил морпехов. Оружия у мятежников не было, как и обученных воинов, сражаться они не собирались. Тёрстон и Смит договорились с американским посланником, что манифест о свержении королевы и создании временного правительства следует зачитать с балкона правительственного здания. Тем временем вооруженные солдаты должны дежурить вокруг».

Пятнадцатого января Тёрстон проснулся на рассвете. Он по-прежнему надеялся переманить на свою сторону министров королевы и уже в шесть тридцать встретился с теми, кого считал наиболее сговорчивыми: министром внутренних дел Джоном Колберном и с министром юстиции Артуром Питерсоном. Тёрстон объяснил им, что он и его соратники не собираются «ждать извержения этого вулкана» и твердо намерены свергнуть королеву. Не соблаговолят ли джентльмены присоединиться к мятежу? Оба министра были поражены и ответили, что им нужно время, дабы поразмыслить над столь смелым предложением. Тёрстон остался недоволен и предупредил, чтобы они не делились его планами с остальными министрами. Тем не менее они поделились.

После этой неприятной встречи Тёрстон направился в двухэтажный дощатый дом Уильяма Касла, где ожидал «Комитет безопасности». Тёрстон доложил о неудаче, но заметил, что по-прежнему уверен в успехе предприятия. О революции, сказал он, должно быть объявлено завтра, на общественном собрании. Заговорщики согласились. Оставалось уладить небольшую формальность. Когда королеву свергнут, Гавайям нужен будет временный правитель, который и приведет острова в состав Штатов. Очевидной кандидатурой казался неутомимый подстрекатель Тёрстон.

Однако он сделал характерно хитрый ход. Долгая яростная борьба против монархии превратила его, наверное, в самого ненавистного человека на Гавайях. Вдобавок он был излишне категоричным, несдержанным и крайне бестактным, что знал и сам. Поэтому Тёрстон поблагодарил друзей за доверие, но взять на себя такую ответственность отказался, ведь он «чересчур радикален» и у него «чересчур много иных дел». Хотя пообещал подыскать подходящего человека.

Утром в понедельник Комитет безопасности собрался у Касла, чтобы завершить приготовления. Работа была в самом разгаре, как вдруг, ко всеобщему удивлению, в двери постучал Чарльз Уилсон, начальник полиции и предполагаемый любовник королевы. Он позвал Тёрстона наружу.

«Я знаю, чем вы там занимаетесь, и хочу, чтобы вы оставили эту затею и разошлись по домам», – заявил Уилсон.

Тёрстон покачал головой: «Нет, Чарли, домой никто не пойдет, – ответил он. – Все уже зашло слишком далеко».

Уилсон лично поручился, что королева не провозгласит новую конституцию, «даже если для этого ее придется запереть в комнате». Тёрстон остался непоколебим: «Бесполезно, Чарли, – отозвался он. – Мы больше не станем рисковать».

Бросив напоследок, что он их предупредил, Уилсон ринулся во дворец и ворвался в зал совещаний. Он без предисловий сообщил министрам, что единственная надежда спасти королеву и действующее правительство – в их руках. Что министры должны отдать приказ о моментальном аресте всех заговорщиков.

Однако это был чересчур решительный ход для четырех министров, чья преданность и так, мягко говоря, склонялась то в одну, то в другую сторону. Они боялись гнева Стивенса и Соединенных Штатов. Уилсон обозвал их «проклятыми трусами», но министры уже подозревали, чем кончится вся эта история.

Тёрстон и остальные конспираторы восприняли предупреждение Уилсона всерьез. После его ухода они сразу же приняли решение запросить военную поддержку. Мятежники написали обращение к Стивенсу – не особо красноречивое, однако убедительное:

«Мы, нижеподписавшиеся жители Гонолулу, с уважением доводим до вашего сведения, что в свете недавних событий, которые завершились чередой революционных действий королевы Лилиуокалани в прошлую субботу, жизнь и имущество населения оказались под угрозой. Мы обращаемся к вам и силам Соединенных Штатов под вашим командованием за помощью.

Использовав военных и угрозы применить насилие, королева попыталась провозгласить новую конституцию. Обстоятельства заставили ее отказаться от этой затеи, однако королева прилюдно заявила, что задержка временная и она все равно примет меры.

Действия королевы вызвали панику и ужас. Мы не способны защитить себя самостоятельно и уповаем на поддержку Соединенных Штатов».

Под этим текстом поставили подписи тринадцать человек, представлявших собой «Комитет безопасности». Все белые и, за исключением двоих, владельцы плантаций или иных предприятий на островах. Среди этих людей были богатейшие жители Гавайев, в том числе Уильям Касл и корабельный магнат Уильям Уайлдер.

Отправив послание Стивенсу, мятежники договорились встретиться после обеда у оружейной, где должно было состояться общее собрание, и разошлись. На улицах они увидели копии официального заявления, которые развесили по всему городу, – торжественную клятву королевы, что в будущем она будет стремиться изменить конституцию «лишь теми способами, которые указаны в ней самой».

Однако было уже поздно. Такая уступка не могла утихомирить более тысячи людей, собравшихся в два часа дня у оружейной. Почти все были теми, кого некий историк называл «белыми приезжими мужчинами», и никто не желал искать мирный выход из ситуации. Собрание проводил Уайлдер. Среди выступавших присутствовал Генри Болдуин, один из влиятельнейших сахарных баронов.

Естественно, и тут Тёрстон был ключевой фигурой. Он зачитал шумной толпе резолюцию. В ней говорилось, что королева «действовала незаконно и нарушила конституцию» в попытке вести «изменническую и революционную политику». В завершение Тёрстон объявил, что «Комитету безопасности» дается право «разработать такие способы действий, которые необходимы для поддержания закона и защиты жизни, свободы и частной собственности на Гавайях».

«Говорю вам, джентльмены, пришел час действовать – здесь и сейчас, – прогремел Тёрстон, и толпа радостно отозвалась. – Тот, у кого не хватит духа восстать после такой угрозы нашим свободам, не имеет на них право. Что, тропическое солнце охладило нашу кровь? Или у нас в жилах все-таки кипит горячая любовь к свободе и готовность за нее умереть? Я выступаю за резолюцию!»

Выступавшие осуждали Лилиуокалани за попытку провозгласить новую конституцию. Однако никто не призывал свергнуть королеву. Тёрстон позже объяснил, что не считал это необходимым, так как «все единодушно понимали, что мы намеревались ее низложить». Ему также приходилось задуматься, что если он и его друзья открыто призовут население к мятежу, то даже терпению трусливых министров может прийти конец и те прикажут арестовать заговорщиков. А мятеж он все же планировал, и благосклонная реакция толпы только укрепила его решимость.

В это же время возле дворцовой площади собралось несколько сотен сторонников королевы. Мало кто из них представлял, насколько мятежники продумали свой план. Сторонники монархии вели осторожные и в основном вежливые речи, однако один выступающий заметил, что «любой мужчина, который смеет высказываться против женщины, тем более против королевы, – лишь животное ничем не лучше свиньи». Затем сторонники королевы разошлись, а вот мятежники продолжали без устали работать. В четыре часа тринадцать членов «Комитета безопасности» собрались в доме Смита, дабы спланировать следующий шаг. После обсуждения они решили, что им необходим еще день на подготовку. То есть Стивенсу придется отложить высадку солдат. Тёрстон и Смит сразу же отправились к американскому дипломату с этой просьбой. Однако, к их изумлению, Стивенс отказался.

«Господа, – сказал он, – солдаты сойдут на землю сегодня в пять часов вечера, неважно, готовы вы к этому или нет».

У Стивенса было много общего с Тёрстоном и прочими революционерами, чью победу он собирался обеспечить. Он родился в штате Мэн в 1820 году, как раз когда на Гавайи прибыла первая группа миссионеров, и еще в молодом возрасте стал проповедником. Позже между ним и Блейном, тогда еще лишь местным амбициозным политиком и редактором газеты «Kennebec Journal», завязалась тесная дружба. Блейн горячо поддерживал присоединение Гавайев к Штатам и посвятил этому передовицу в первом же номере под своей редактурой. Стивенс присоединился к делу с неменьшим рвением.

После Гражданской войны у Блейна начался карьерный рост в политике. Его избрали в конгресс, затем он стал спикером палаты, а в 1884 году – кандидатом в президенты от республиканцев, но проиграл Гроверу Кливленду. Пять лет спустя президент Бенджамин Гаррисон назначил Блейна Госсекретарем. Одним из его первых действий на новом посту было назначение Стивенса спецпредставителем на Гавайях.

Таким образом образовалось командование Гавайской революцией. Госсекретарь Блейн дал «добро» и отправил Стивенса в Гонолулу для необходимой подготовки. Оказавшись на месте, Стивенс нашел готового к свершениям Тёрстона. Вместе они спланировали и устроили мятеж.

Днем шестнадцатого января 1893 года Стивенс сел за стол и написал короткое судьбоносное сообщение Гилберту Уилтзу, капитану «Бостона». Единственное предложение – классический пример дипломатической лжи, полный намеков, которые американцы еще не раз услышат в будущем столетии:

«Ввиду сложившейся критической ситуации в Гонолулу и некомпетентных действий законных сил, я приказываю высадить морскую пехоту на берег для защиты дипломатической миссии и консульства Соединенных Штатов, а также для обеспечения безопасности и собственности граждан Америки».

В пять часов того же дня сто шестьдесят два американских моряка высадились на пирсе в конце Нууана-авеню. Среди них был артиллерийский расчет и три роты морпехов. У каждого солдата на шее висела винтовка, а на поясе – патронташ. Артиллеристы тянули за собой пулеметы Гатлинга и небольшую пушку.

Тёрстон наблюдал за высадкой и проследовал за солдатами несколько кварталов. По пути в свою контору он столкнулся с У. Рикардом, управляющим плантацией, который занимал место в законодательном собрании и всецело поддерживал королеву. Рикард был в ярости.

«Черт бы тебя побрал, Тёрстон! – крикнул он, потрясая кулаком. – Твоих рук дело!»

«Натворил что?»

«Привел солдат!»

«Это насколько же я должен быть влиятелен, чтобы приказывать солдатам армии США? – отозвался Тёрстон. – Нет, я непричастен к их высадке, равно как и вы, и точно так же понятия не имею, зачем они здесь».

Тёрстон скромничал. Он тесно сотрудничал со Стивенсом. Они не были постоянно на связи в те январские дни и не делились ежечасными планами – зачем? Они понимали действия друг друга и оказывали помощь в ключевых моментах. Устроить революцию в одиночку ни Тёрстону, ни Стивенсу не удалось бы. Партнерство дало им эту возможность.

Гавайцы озадаченно выглядывали из домов и останавливались на ходу, глазея на марш американцев по улицам Гонолулу. Мало кто в этих краях видел западные военные формирования. А зачем солдаты высадились, и вовсе почти никто не понимал. Только когда гавайцы увидели членов «Комитета безопасности», радостно приветствующих отряды, большинство сообразило, что они выступили против монархии. Министры собрались на срочное заседание. Вскоре после него Сэмюэль Паркер, министр иностранных дел, отправил жалобное обращение к Стивенсу:

«Так как ситуация не требует вмешательства со стороны правительства США, мои коллеги и я со всем почтением обращаемся к вам с вопросом о том, кто уполномочил данные действия. От себя хочу добавить, что необходимую защиту дипломатической миссии или интересов Соединенных Штатов с готовностью предоставит правительство Ее Величества».

На послание Стивенс не ответил. Он как раз осматривал подходящие места для военного лагеря и наконец выбрал здание под названием Арион-холл. Оттуда было нелегко охранять американцев, ведь мало кто из них жил или работал в округе. Однако явным преимуществом было соседство с Домом правительства и близкое расположение Дворца Иолани.

Когда солдаты разбили лагерь, «Комитет безопасности» вовсю праздновал в доме одного из своих членов, уроженца Тасмании, Генри Уотерхауса. Все они понимали: настал момент триумфа. Высадка американских морпехов гарантировала их победу. Чтобы сложить революционный ребус, оставалось лишь провозгласить новую конституцию, которую Стивенс должен признать. А американские военные подавят сопротивление со стороны королевы или ее сторонников.

Встреча в доме Уотерхауса была знаменательной по двум причинам. Во-первых, по странной случайности трое главнейших заговорщиков – пылкий адвокат Тёрстон, «сахарный» барон Касл и корабельный магнат Уилдер – заболели и не смогли прийти. А во-вторых, вполне возможно, на этом сборе отмечали появление человека, которому предстояло править Гавайями на следующем отрезке их истории. Этим джентльменом оказался Сэнфорд Доул, внук миссионеров, выпускник колледжа Уильямс и уважаемый судья Верховного суда. Несколько лет спустя Доул поможет Джеймсу, сыну своего двоюродного брата, основать фруктовую компанию, названную по их фамилии.

Хотя Доул не был на той встрече в доме Уотерхауса и даже не входил в «Клуб захвата», он присутствовал на маленьком собрании Тёрстона и знал о дальнейших планах. Когда Комитет безопасности стал гадать, кого же выбрать для правления островами после революции, кто-то упомянул Доула, что, по словам одного из участников обсуждения, «мгновенно вызвало одобрение всех присутствовавших». За седобородым юристом тут же послали.

«Миссис Доул и я сидели в гостиной, как вдруг из дома мистера Уотерхауса к нам пришел человек, живущий в Канеохе, и сообщил, что мятежники хотят, дабы я взял на себя этот пост. „Нет, – сказал я. – Почему его не займет Тёрстон? “ Посыльный сказал, что Тёрстон болен и лежит в постели после того, как с самого начала днями и ночами работал над этим делом. Я согласился заглянуть к ним…

Посыльного отправили к министру Стивенсу, узнать, правда ли он с нами солидарен. Я вернулся домой и решил отложить вопрос об их предложении до утра, но спал плохо, беспокойно, то и дело просыпался с мыслью об этой затее, так что пережил ужасную ночь».

Ранним утром четверга, семнадцатого января, Доул заглянул к прикованному к постели Тёрстону. Они кратко обсудили будущее Гавайев. Доул сказал, что еще не решил, возглавить ли новое правительство. Однако он согласился передать Стивенсу письмо. В послании Тёрстон говорил, что о создании нового правительства объявят уже днем, и просил как можно быстрее его признать.

Уже дома Доул долго сидел на веранде в одиночестве и смотрел на пальмы и теплый океан вдали. Наконец он решил взять на себя временное президентство будущей Республики Гавайи. Он считал, как писал позже, что «пробудет на посту несколько месяцев», пока подготовят все необходимое для присоединения Гавайев к США.

Первым шагом Доула стал визит к покровителю всей затеи. Доул вручил Стивенсу письмо Тёрстона. Ознакомившись с посланием, Стивенс произнес: «Думаю, вам выпала прекрасная возможность».

Затем Доул заглянул в контору Смита, где собрались заговорщики. Доул сообщил им, что готов возглавить будущее правительство, чем вызвал массу радостных возгласов. Будучи крайне порядочным человеком, он отправился в Дом правительства и подал в отставку из Верховного суда. Лишь покончив с формальной письменной частью, он понял, что ее попросту некому отдать.

Начальник полиции, Чарльз Уилсон, по-прежнему отказывался смириться со смертью монархии. Он приказал личной страже королевы приготовиться к сражению, и какое-то время даже казалось, что оно может состояться. В распоряжении Кабинета министров было около пятисот пятидесяти солдат и полицейских, практически все вооруженные винтовками, и четырнадцать артиллерийских орудий. Однако министры и не думали, что им когда-либо придется принимать решение, бросать ли эти силы в бой. Министры отчаянно желали, чтобы кто-нибудь подсказал им, что делать. Не имея иного выбора, они созвали зарубежных послов. Явились все, кроме Стивенса, который сослался на болезнь. Послы единогласно советовали не сопротивляться.

Тем утром все же пролилась кровь. Джон Гуд, один из заговорщиков, несколько часов собирал оружие и снаряжение. Когда он проезжал на загруженной телеге угол Форт-стрит и Кинг-стрит, полицейский попытался его задержать. Гуд ранил полицейского в плечо выстрелом из пистолета и как ни в чем не бывало продолжил путь.

Надеясь предотвратить неизбежное, королева приказала всем министрам немедленно отправиться к Стивенсу. Тот согласился принять лишь одного из четверых, Питерсона, который заявил, что они по-прежнему являются законным правительством Гавайев. Стивенса это не впечатлило. Он отправил Питерсона обратно с предупреждением: «Если на мятежников нападут или их арестуют силы королевы, вмешаются американские солдаты».

Его слова безошибочно подтвердили, что военные вовсе не намерены поддерживать мир и порядок. Они высадились, дабы обеспечить победу заговорщиков. Судьба монархии была решена. Мятежникам лишь оставалось узаконить акт, что они и сделали вскоре после двух пополудни. Они собрались перед Домом правительства, где была сосредоточена вся политическая власть Гавайев. Генри Купер, проживший на островах от силы два года, шагнул вперед. В руке он держал манифест, который продиктовал хворающий Тёрстон. Купер, стоя в окружении шестидесяти солдат, зачитал этот манифест небольшой толпе.

Первой шла суть: «Монархический строй упразднен». В остальных пунктах утверждалось создание временного правительства, которое «будет существовать, пока ведутся переговоры о союзе с Соединенными Штатами Америки». Сэндорд Доул получал пост главы, а все должностные лица могли сохранить рабочие места, за исключением шести: Уилсона, четырех министров и королевы Лилиуокалани.

Несколько дюжин зрителей отозвались радостными возгласами. Когда они утихли, Доул и трое, представлявших его новый «исполнительный совет», вошли в Дом правительства. В помещениях, где обычно работали министры королевы, они обнаружили лишь немногочисленных клерков. Сами министры отправились в ближайшее отделение полиции и составляли очередное обращение к Стивенсу. Даже в последний момент они по-прежнему надеялись, что палач вдруг передумает и придет им на помощь. Других путей не было – приказать дружественным силам атаковать мятежников министры не могли.

«Некие личности, замешанные в государственной измене, в настоящий момент захватили здание правительства в Гонолулу, – сообщали они Стивенсу в своем последнем послании в качестве должностных лиц. – Кабинет министров Ее Величества с почтением обращается к вам с вопросом о том, признает ли Ваше государство вышеупомянутое временное правительство, и если нет, то правительство Ее Величества со всем уважением просит Вас оказать помощь в сохранении мирной ситуации в стране».

Пока министры сочиняли это послание, Доул с товарищами уже вовсю работал в Доме правительства – усердно отправлял поручения и письма. Американские солдаты дежурили снаружи. Затем, около половины пятого, прибыл посланник с документом, утвердившим победу заговорщиков, – кратким заявлением от Стивенса:

«Временное правительство на законных основаниях заняло место прежнего правительства королевы Лилиуокалани и владеет правительственным зданием, архивами и казначейством, а также контролирует столицу Гавайских островов. Настоящим документом я признаю данное временное правительство правительством де-факто».

Ни Лилиуокалани, ни ее министры еще не сдались мятежникам. Сэмюэль Дэймон, бывший советник королевы, который по-прежнему оставался с Лилиуокалани в хороших отношениях, решил, что именно ему стоит наконец потребовать ее капитуляции. Дэймон прошел краткое расстояние до полицейского участка, где обнаружил четверых министров за спором о дальнейших действиях. Несколько минут министры осаждали его вопросами. Дэймон простыми словами объяснил, что случилось и что это означало. Соединенные Штаты признали новый режим – значит, старый должен сдаться.

Неважно, сколько мучений причинила эта новость министрам, – с американским крейсером и почти двумя сотнями солдат на берегу они ничего не могли поделать, поэтому согласились отправиться с Дэймоном к королеве.

«Министры и прочие присутствующие на совещании настаивали, что спорить бесполезно – ведь заговорщиков поддерживали Соединенные Штаты», – написал позже один историк. Королева приказала делегации удалиться и написала ловкое, тщательно сформулированное заявление: да, она сдалась, но не отреклась от престола и ясно указала, что вынуждена склониться лишь под давлением со стороны Америки.

«Я, Лилиуокалани, милостью Божьей и властью, данной мне Конституцией, королева, настоящим документом торжественно выступаю против деяний, совершенных против меня и конституционного правительства Королевства Гавайи группой лиц, заявивших о создании временного правительства.

Я вынуждена сдаться перед превосходящими силами Соединенных Штатов Америки, чей уполномоченный министр, Джон Л. Стивенс, приказал солдатам США высадиться в Гонолулу и заявил о поддержке вышеупомянутого временного правительства.

Дабы избежать военных столкновений и, возможно, человеческих жертв, я выражаю протест и склоняюсь перед вышеупомянутыми силами. Я уступаю свой трон до тех пор, пока правительство Соединенных Штатов, рассмотрев предоставленные факты, не отменит решения, принятые его представителями, и не восстановит мою власть, по праву данную мне как конституционному правителю Гавайских островов».

Подписав документ, королева приказала своим министрам сдать полицейский участок и военные казармы. «Комитет безопасности» завладел этими местами без малейшего сопротивления. Доул отправил Стивенсу письмо, в котором выразил «глубокую благодарность за столь скорое признание нового правительства».

Тёрстон сверг гавайскую монархию при помощи рабочей группы, что насчитывала меньше тридцати человек. Они считали, что устроили революцию. В каком-то смысле они были правы. Однако без содействия Стивенса или иного мыслящего аналогично министра мятежники могли даже не приступать к ее разработке. Иначе настроенный министр сделал бы им выговор, а не предложил военную поддержку, и таким образом все их предприятие стало бы безнадежным.

Стивенс действовал не без покровительства вышестоящих лиц. Его отправили на Гавайи, чтобы способствовать аннексии островов. Президент Гаррисон и Госсекретарь Блейн прекрасно знали, к чему это приведет. Да, Стивенс в самом деле, как позже стали утверждать его оппоненты, действовал без прямых указаний из Вашингтона. Он, вне всяких сомнений, превысил свои полномочия, когда приказал солдатам высадиться на берег, зная, что «Комитет безопасности» выдумал все жалобы о «панике и ужасе» в городе. Однако Стивенс выполнял волю президента и Госсекретаря. Он использовал свою и их силы, чтобы свергнуть гавайскую монархию. Таким образом, он стал первым американцем, что своими руками устроил переворот в чужой стране.

 


Поделиться с друзьями:

mylektsii.su - Мои Лекции - 2015-2024 год. (0.025 сек.)Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав Пожаловаться на материал