Не лучший способ покончить с собой: Вьетнам

Новостные агентства никогда не спят. Неудивительно, что Малкольм Браун, корреспондент «Associated Press» в Сайгоне, был еще занят делами, когда поздним вечером десятого июня 1963 года зазвонил рабочий телефон. На другом конце провода оказался Тхить Дуэ Нгьеп, буддийский монах, с которым Браун познакомился во время репортажей о конфликте между буддистами и католическим большинством правительства Южного Вьетнама. Монах сообщил Брауну, что все, кто утром придет в храм Са Лой, станут свидетелями «важного события».

Тем вечером монах обзвонил еще нескольких зарубежных корреспондентов. Лишь Браун принял сообщение всерьез. Он много писал о растущем буддистском недовольстве и чувствовал, что это изменит будущее Вьетнама. Незадолго до рассвета Браун со своим вьетнамским помощником отправился к храму. Там уже собрались монахи в шафрановых одеждах и монашки в серых. В храме было жарко, пахло сладковатыми благовониями, от сотни жаровен вверх вился дым. Святые люди забылись в древних песнопениях.

Браун занял место. Пока монашка наливала ему чай, он заметил на ее щеках слезы. Через несколько минут Брауна заметил Тхить Дуэ Нгьен. Монах попросил его не уходить, пока «события не свершатся».

Прошло полчаса. Вдруг, словно по сигналу, песнопения прекратились. Монахи и монашки торжественно покинули храм и выстроились в колонну снаружи. С места тронулся старый седан с пятью монахами внутри, остальные последовали за ним по улицам города. На перекрестке бульвара Фан Динь Фунг и одной из центральных улиц Ле Ван Дует процессия остановилась. Монахи сформировали кольцо.

Из машины вышли трое монахов. Двое молодых положили в центре перекрестка прямоугольную подушку и помогли третьему, пожилому, сесть на нее в позу лотоса. Он принялся перебирать дубовые четки, бормоча священные слова «nam mo amita Buddha» – «назад, к Будде», – а молодые монахи, достав из багажника канистру, облили его бензином. Когда они отошли, монах достал спички. Он зажег одну и уронил себе на колени. Его вмиг поглотило пламя.

«Когда среди языков огня показывалось лицо, я видел, что его черты, несмотря на закрытые глаза, искажены от боли. Однако монах не издал ни звука и не пошевелился. Завоняло горелой плотью. По толпе пронесся стон ужаса, а прерывистые песнопения сменились криками и стенаниями. Двое монахов развернули большую растяжку с английской надписью: „Буддийский монах сжигает себя в знак поддержки наших требований“».

Пораженный, Браун машинально делал снимок за снимком. Через несколько минут раздались звуки сирен: прибыли пожарная и несколько полицейских машин, но демонстранты не подпускали их к огню. Вскоре пламя стихло. Монахи принесли деревянный гроб и с трудом опустили в него тело. Пока гроб несли обратно в храм, из него показались руки мертвеца; одна еще дымилась.

Фотографии горящего монаха, которые сделал Браун, ошеломили людей по всему миру. На следующий день после самосожжения посетитель Овального кабинета заметил, что снимки лежали и на столе президента Джона Кеннеди. Они, казалось, символизировали развал Южного Вьетнама и бессилие его президента, Нго Динь Зьема. Через несколько месяцев эти фотографии подтолкнули администрацию Кеннеди к серьезному решению: Зьем утратил доверие администрации и должен уйти.

Покрытая зеленью вьетнамская земля, извивающаяся, словно драконий хвост, вдоль побережья Индокитая, стала французской колонией в девятнадцатом веке. Целые поколения французских семей устроили там свою жизнь. Они прорубали джунгли и возделывали каучуковые плантации. Они превратили Сайгон, столицу, в экзотическое колониальное поселение. В неспокойные годы после Второй мировой войны, как в Иране и Гватемале, во Вьетнаме забурлило движение за независимость. Многие зарубежные лидеры ошибочно полагали его слабым и незначительным. Близорукими оказались и американцы, что привело США к самому сокрушительному военному поражению в их истории.

Во время войны территорию Вьетнама оккупировала Япония. Партизанская армия, Вьетминь, сражалась против захватчиков. Они использовали оружие (и курили сигареты), которые им сбрасывали американцы. После сдачи японцев лидер партизан, Хо Ши Мин, хрупкий на вид мужчина пятидесяти лет, решил, что пришел час заявить о независимости его страны. Второго сентября 1945 года он выступил перед множеством людей в северном городе Ханой с речью, которая покажется знакомой любому американцу.

«Все люди созданы равными, – объявил он. – Создатель наделил их неотчуждаемыми правами. Такими, как жизнь, свобода и стремление к счастью».

Хо инстинктивно обращался к Штатам, отчасти из-за того, что один историк назвал «восхищением американцами, которое он пронес через всю свою жизнь», и отчасти из-за отсутствия других союзников. Франция была намерена восстановить власть и отказалась признать новое правительство Вьетнама. Британия боялась, что переворот послужит примером ее колониям, и также выступила против. Коммунистические лидеры Китая и СССР опасались националистической политики Хо Ши Мина. Таким образом, Хо вполне закономерно обратился за помощью к Вашингтону.

Его попытки получить американскую поддержку – он слал письма президенту Гарри Трумэну и генералу Джорджу Маршаллу – оказались тщетными. Французы вновь заняли прежнее место во главе страны. Хо медленно осознал, что если он хочет добиться независимости Вьетнама, то ему придется вступить в новую войну, теперь против французских колонизаторов. И эта война достигла пика, когда Дуайт Эйзенхауэр занял пост президента в 1953 году.

К тому времени, после долгих лет сражений с партизанами, французы наконец истощили свои резервы и с огромным сожалением признали, что им надо оставить свою замечательную колонию и просить о мире. В начале 1954-го французская делегация встретилась в Женеве с представителями Вьетминя. Также присутствовали переговорщики от Китая, СССР, Британии и США. Американскую делегацию возглавлял Госсекретарь Даллес. Не менее влиятельный человек, Чжоу Эньлай, представлял КНР. Даллес считал китайский режим как минимум дьявольским, и когда репортер поинтересовался о возможной встрече с Чжоу, он холодно ответил: «Только если наши автомобили столкнутся».

Даллес прибыл в Женеву в надежде не дать сторонам прийти к соглашению. Однако он не преуспел и через неделю уехал обратно. Вскоре оставшиеся переговорщики условились временно разделить Вьетнам по семнадцатой параллели. Коммунисты получали северную часть со столицей в Ханое. Бывшие союзники Франции создали собственное правительство на юге со столицей в Сайгоне. Через два года планировалось провести всенародные выборы, после которых страна вновь объединится. При этом никакая внешняя сила не имела права снабжать оружием или отправлять солдат ни в одну часть Вьетнама.

Правление Франции окончилось сдержанной церемонией. Девятого октября 1954 года группка солдат собралась под дождем у флагштока на стадионе в Ханое и опустила триколор. Трубач затянул скорбную мелодию. Никто не пел песен, не произносил речей. В позорной восьмилетней войне Франция понесла потрясающий ущерб: сорок четыре тысячи девятьсот шестьдесят семь человек убитыми и семьдесят девять тысяч пятьсот шестьдесят ранеными.

Мало кто в Ханое заметил эту церемонию. Все слишком увлеклись подготовкой к встрече триумфальных участников Вьетминя. На следующий день после ухода французов тридцать тысяч партизан маршем вошли в город. Победа их была неполной – Вьетнам оставался разделен, – однако лишь на два года. Хо Ши Мин нанес поражение куда более богатому и, казалось, могущественному врагу. Он стал самым известным человеком в стране. Многие вьетнамцы полагали, что на выборах 1956 года победит именно он.

Даллес сделал все возможное, чтобы французы сохранили свои места во Вьетнаме, но они намеревались покинуть страну. Впрочем, Даллес отнюдь не планировал сидеть сложа руки, пока вьетнамцы избирают коммунистического лидера. Госсекретарь США даже и не думал искать взаимоприемлемое решение с Хо. Вместо этого он решил подорвать Женевское соглашение и разделить Вьетнам навсегда.

Во главе своего амбициозного проекта Даллес поставил полковника Эдварда Лансдейла, лучшего американского специалиста по борьбе с повстанческими движениями. Лансдейл одержал сокрушительную победу над партизанами на Филиппинах. Он сотрудничал с англоговорящим филиппинским лидером Рамоном Магсайсаем, которого вытащил из ниоткуда, щедро профинансировал и, проведя вверх по карьерной лестнице в политике, поставил во главе страны. Для вьетнамского проекта был необходим такой же человек. И он ждал своего часа.

Нго Динь Зьем, глубоко верующий католик, происходил из древнего рода вьетнамских мандаринов. Он изучал государственное и общественное управление и еще тридцатилетним занимал пост министра внутренних дел в про-французском правительстве императора Бао Дая. Позже Зьем поддержал идею независимости, однако из-за ненависти к коммунизму отказался вступить в ряды Вьетминя. В 1950 году он отправился в США, где провел два года в семинариях Мэринолл в Лейквуде, штат Нью-Джерси, и Оссининге, штат Нью-Йорк. Зьем также завел полезные политические знакомства. Через воинствующего антикоммуниста кардинала Фрэнсиса Спеллмена он вышел на чиновников Госдепартамента и влиятельных членов конгресса. Спеллман первым делом представил Зьема католическим политикам, среди которых был сенатор от Массачусетса, Джон Ф. Кеннеди.

Когда американцам понадобился свой местный человек в Сайгоне, Зьем оказался как нельзя кстати – они знали маловато вьетнамцев. Тогда он уже стал тучным пятидесятитрехлетним холостяком, который жил в бенедиктинском монастыре в Бельгии. Ни Даллес, ни Лансдейл никогда не встречались с Зьемом, однако Лансдейл ручался за его репутацию антикоммуниста. Этого Даллесу было достаточно. Франция не сумела предложить лучшего кандидата, как и мягкотелый император Бао Дай, который теперь жил в Каннах. За несколько месяцев до ухода французов Зьем был готов. Он прилетел из Парижа в Сайгон, где занял пост премьер-министра в день, который азиаты называют «двойной семеркой» – седьмое июля 1954 года.

Лансдейл дал Зьему несколько дней, чтобы тот освоился, а затем отправился в шикарный дворец Гиа Лонг, бывшую резиденцию французского губернатора. В коридоре Лансдейл столкнулся с пухлым мужчиной в белом костюме и спросил, где он может отыскать премьер-министра Зьема.

«Это я», – ответил тот.

Так и началось их долгое, обреченное на неудачу сотрудничество. Лансдейл взял Зьема под свое крыло и в течение нескольких месяцев дважды спас его от попыток переворота (одной Лансдейл избежал, подкупив лидеров мятежа суммой в двенадцать миллионов долларов из запасов ЦРУ). Затем он, как приказывал Даллес, запустил антикоммунистическую кампанию.

Лансдейл применял все, начиная от саботажа городских автобусов в Ханое до подкупа прорицателей, чтобы те предсказывали крах страны под руководством коммунистов. Самый крупный проект заключался в массовом уходе сотен тысяч католиков с севера на юг. Бежать их должна была заставить кампания, включавшая в себя объявления по радио о том, что «Иисус ушел на юг» и «Дева Мария покинула север». Ни одна тактика не вызвала восстание, на которое рассчитывал Лансдейл. День всенародных выборов приближался. Все понимали, что во главе объединенного Вьетнама встанет Хо. Эйзенхауэр полагал, что за Хо проголосует около восьмидесяти процентов населения. Таким образом, перед американцами возникла серьезная дилемма. Когда помощник доставил телеграмму от Зьема, где тот предлагал выход из ситуации, Даллес тут же ее прочел.

«Он не издавал ни звука, – вспоминал Пол Каттенберг, начальник вьетнамского отделения Госдепартамента. – Мы тоже молчали. Я отлично помню, как тикали на стене часы, а он тяжело дышал, читая. А потом он повернулся к нам, тем немногим, кто присутствовал на собрании, и сказал: „Не думаю, что Зьем хочет проводить выборы. Наверное, нам стоит его поддержать“».

Вьетнам должен был возродиться в первозданном виде через два года, однако этого не произошло, – Зьем и Даллес решили не проводить запланированные выборы 1956 года. Без них воссоединение пройти не могло. Вместо этого возникли две новые страны: Северный Вьетнам и Южный Вьетнам.

В конце 1955 года, после референдума, в котором он набрал девяносто восемь целых два десятых процента голосов, Зьем сверг Бао Дая и провозгласил себя главой государства. Затем он ввел новую конституцию, что дала ему огромную власть. Пока Хо правил Северным Вьетнамом в коммунистических традициях, посредством политбюро из доверенных товарищей, Зьем учредил собственное политбюро, состоящее из близких родственников.

Старший брат Зьема, Нго Динь Кан, не занимал официального поста, но правил Центральным Вьетнамом словно феодальный диктатор. Другой брат, Нго Динь Тхук, был католическим архиепископом, а также алчным инвестором, заработавшим состояние на каучуке, лесоматериале и недвижимости. Третий брат, Нго Динь Люиэн, стал послом в Британии. Однако самым важным и заметным был четвертый брат президента, Нго Динь Ню, и его яркая жена. Ню, ярого почитателя Макиавелли, иногда называли «Вьетнамским Распутиным» – он считался ближайшим советником и представителем президента Зьема. Мадам Ню, острая на язык защитница режима, любила говорить, что не боится смерти потому, что «обожает власть и в следующей жизни может стать еще более могущественной».

Стремление американцев отстоять независимость Южного Вьетнама заставила Хо с товарищами начать третью антиколониальную войну. В 1960 году они объявили о военной кампании, направленной на «устранение империалистов США и шайки Нго Динь Зьема». Несколько месяцев спустя лидеры дюжины инакомыслящих политических и религиозных групп на юге объявили о создании новой коалиции под названием «Национальный фронт освобождения Южного Вьетнама». Он намеревался выступить против Зьема на политическом поприще, пока партизаны, теперь зовущие себя Вьетконг, сражались на поле боя.

В Вашингтоне Национальный фронт освобождения считали не чем иным, как коммунистической пропагандой. Они совершили прискорбную ошибку. НФОЮВ, состоявший из множества политических партий левого толка, городской интеллигенции и специалистов из среднего класса, завоевал сильную поддержку во многих провинциях. В первые два-три года его существования, и даже потом, когда он напрямую вступил в союз с Северным Вьетнамом, Фронт имел другие цели, нежели у коммунистов. Американцы никогда не пытались исследовать эти различия или контактировать каким-либо способом с гражданским населением, настроенным против Зьема.

Госсекретарь Даллес занемог и ушел в отставку. После его смерти в 1958 году президент Эйзенхауэр утратил интерес к Вьетнаму. Девятнадцатого января 1961 года, за день до ухода с поста президента, он рассказал избранному, но пока не вступившему в должность Джону Кеннеди о мировых горячих точках. Обсуждение было долгим. Проамериканский режим в Лаосе терпел поражение. В Алжире бушевало антиколониальное восстание, еще одно назревало в Конго. ЦРУ обучало секретную армию для вторжения на Кубу – они надеялись свергнуть новый режим Фиделя Кастро. Ситуация в Берлине становилась напряженной. Однако лишь через несколько месяцев Кеннеди понял главную странность той встречи.

«Знаете, – удивленно сказал он помощнику, – а ведь Эйзенхауэр ни разу его не упомянул, даже не произнес слово „Вьетнам“».

Во время президентского срока Кеннеди количество американских солдат в Южном Вьетнаме выросло с восьмисот шестидесяти пяти до шестнадцати тысяч пятисот человек. Кеннеди отправлял истребители, вертолеты, тяжелую артиллерию и прочее вооружение всех видов, но ничто не сумело повернуть ход битвы. На самом деле, как писал журналист и историк Стэнли Карноу, американская помощь «парадоксальным образом подорвала режим Зьема».

Помощь, преимущественно военная, заставила Зьема поверить, что он ведет обычный вооруженный конфликт, и поэтому он отказался от политических, экономических и социальных реформ. Более того, его батальоны все чаще не желали сталкиваться с Вьетконгом лицом к лицу – они рассчитывали на авиаудары и артиллерию. Зьема такое положение вещей устраивало, ведь он приказал офицерам избегать потерь.

Первым особым представителем во Вьетнам – они будут следовать один за другим – Кеннеди отправил вице-президента Линдона Джонсона, который вылетел в Сайгон в мае 1961 года. Джонсон вернулся, уверовав в «теорию домино», – он убедился, что, если коммунистам удастся захватить Южный Вьетнам, они пройдут до самых пляжей Вайкики. В одной из речей Джонсон даже величал Зьема «Черчиллем Юго-Восточной Азии». Однако, когда Карноу поинтересовался, верит ли он в это сам, Джонсон заколебался.

«Черт, – ответил он. – Кроме Зьема, у нас там никого».

Этой краткой фразой Джонсон обобщил политику США во Вьетнаме в конце 1950-х и начале 1960-х годов. Зьем представлял интересы Штатов. Население его не поддерживало. Зьем принадлежал к религиозной группе, составлявшей всего десять процентов жителей страны. Его окружала продажная семья, а ежедневная работа правительства Зьема вовсе не интересовала. Его выбрали потому, что больше никто не соответствовал американским требованиям. Как и во многих других странах, американцы искали в Южном Вьетнаме лидера, которого примет народ и который будет выполнять пожелания Вашингтона. Они убедились, что одновременно это невозможно.

Зьема все больше и больше не устраивала роль Америки в жизни его страны. Он не раз жаловался послу США в Сайгоне Фредерику Нолтингу, что американские военные подогревают конфликт и провоцируют Север на жесткие ответы. Однако солдаты, которых называли «инструкторы», так как они якобы не сражались, постоянно прибывали. В период с 1961 по 1963 год они вступили в сотни боестолкновений, а американские самолеты тысячи раз сбрасывали бомбы на позиции Вьетконга. В тот же период было убито сто восемь американцев и США потеряли двадцать три воздушных судна.

Зьем был недоволен солдатами, которых он не приглашал. Во время инспекционного объезда залива Камрань он указал на гавань и сказал помощникам: «Американцы хотят построить здесь базу, но я никогда этого не допущу». Когда Нолтинг, следуя указаниям из Вашингтона, сообщил ему, что США хотят «принять участие в решении, которое позволит добиться положительных результатов в сфере политики, экономики и военных аспектах», Зьем ответил, что «Вьетнам не желает быть протекторатом». Худшее началось, когда его брат и главный советник Нго Динь Ню предположил, что пришло время переговоров с Вьетконгом.

«Я антикоммунист, если смотреть на это с точки зрения доктрины, но я им не являюсь с точки зрения политики или человеческих отношений, – сказал Ню тележурналисту весной 1963 года. – Я считаю коммунистов братьями, заблудшими овцами. Я выступаю против нападений на коммунистов, ведь мы – люди маленького государства и хотим жить в мире».

Настал финальный акт правления Зьема. Восьмого мая буддисты собрались в городе Хюэ, чтобы отметить две тысячи пятьсот двадцать седьмой день рождения Будды. Местный диктатор и брат президента Нго Динь Кан, решил возродить старый закон, запрещавший демонстрантам поднимать традиционный буддистский флаг, хотя буквально несколько дней назад весь город пестрел католическими знаменами в честь двадцать пятой годовщины хиротонии архиепископа Нго Динь Тхука. Буддисты устроили череду протестов. Полиция расстреляла собравшихся. Погибло девять мирных жителей: женщина и восемь детей.

Буддистские лидеры тут же запустили всенародную кампанию против Зьема. Они распространяли листовки, встречались с зарубежными журналистами, митинговали и устраивали голодовки. К ним присоединялись другие люди, зачастую даже не по религиозным причинам. Бедняки выступали против богачей, простой народ – против авторитарной власти. По словам корреспондента «New York Times» Дэвида Халберстама, «азиаты двадцатого века вышли против старших азиатов, выросших в эпоху мандаринов».

Когда Зьем не отреагировал, буддистские лидеры объявили, что монахи будут совершать самоубийства, дабы продемонстрировать глубину их гнева. Зьем не принял угрозу всерьез. Как и многие американцы во Вьетнаме, включая корреспондентов. Среди тех, кто прислушался, был Малкольм Браун.

Монаха, сжегшего себя утром одиннадцатого июня, звали Тхить Куанг Дык. Из прожитых шестидесяти семи лет он пробыл монахом почти полвека, и его почитали как бодхисаттву, существо на пути к просветлению, которое отказывается от нирваны, чтобы помочь остальным пройти этот путь. В сообщении, что другие монахи распространили после его смерти, он «с уважением» просил Зьема проявить «милосердие и сострадание» ко всем религиям. Самый прямолинейный член правящей семьи Мадам Ню – подняла на смех зрелище, которое назвала «барбекю».

«Пусть горят, – заявила она. – А мы им похлопаем».

В Вашингтоне к самоубийству отнеслись куда серьезнее. Весной – летом 1963 года Кеннеди с помощниками и так получали из Вьетнама постоянный поток плохих новостей. Вьетконговцы захватили около двадцати процентов Южного Вьетнама, государственная армия не желала с ними сражаться. В стране бушевала коррупция, разжигаемая вливанием американских денег. Зьем терял поддержку населения. Чтобы навести порядок, ему пришлось применять репрессии, которые курировал его брат и главный советник Нго Динь Ню.

После самоубийства монаха Кеннеди решил сменить посла, учтивого уроженца штата Вирджиния Нолтинга, который стал приближенным Зьема. Президент рассматривал кандидатуру Лансдейла, однако существует негласный закон: офицеры ЦРУ не могут становиться послами. Поэтому Кеннеди выбрал совершенно иного человека, из своих старых соперников на политическом поприще, – Генри Кэбота Лоджа, аристократичного представителя республиканцев.

Лодж представлял Массачусетс в сенате до 1952 года, когда уступил свое место Кеннеди. После этого поражения Госсекретарь Даллес назначил Лоджа послом в ООН, где тот сыграл свою роль в свержении Хакобо Арбенса в Гватемале. В 1960-м Лодж был кандидатом на пост вице-президента при Ричарде Никсоне от республиканской партии, но их обошли Кеннеди и Линдон Джонсон. Лодж стал закономерным кандидатом на вьетнамский пост благодаря дипломатическому опыту, сильной политической поддержке в Вашингтоне и отличному владению французским языком, да и благодаря происхождению из семьи республиканцев. Кеннеди знал, что в Сайгоне посла ждет огромный риск, и с удовольствием обвинил бы в провале соперника-республиканца.

Двадцать третьего августа 1963 года, вечером в пятницу, Лодж прибыл в Южный Вьетнам. Страну раздирали беспорядки. Массовые волнения, включая самосожжение еще четверых буддийских монахов, вынудили президента Зьема ввести военное положение. Отряды полицейских вламывались в храмы и арестовывали сотни монахов, среди которых оказался восьмидесятилетний буддийский патриарх страны. В Хюэ произошла ожесточенная восьмичасовая схватка с протестующими.

На последовавших выходных из-за страшной путаницы и упущенных сигналов администрация Кеннеди ввязалась в операцию по смене режима, которой суждено окончиться кровью. Настала кульминация дебатов по поводу того, как поступить со Зьемом. Некоторые представители администрации по-прежнему верили, что Зьем – единственная надежда Южного Вьетнама. Другие планировали его свержение.

Двадцать четвертого августа все три наиболее влиятельных заступника Зьема в Вашингтоне отсутствовали в городе. Госсекретарь Дин Раск смотрел игру бейсбольной команды «Янкиз» в Нью-Йорке, министр обороны Роберт Макнамара отдыхал в Вайоминге, а президент Кеннеди был дома, на полуострове Кейп-Код. Таким образом, американская внешняя политика оказалась в руках чиновников более низкого ранга, которые и хотели свергнуть Зьема.

Больше всех этого желал помощник Госсекретаря, Роджер Хилсман, ведущий специалист правительства по странам Восточной Азии. Хилсман, служивший во время Второй мировой войны в отряде коммандос в Бирме, считал себя знатоком борьбы с повстанческими силами и политического процесса в Индокитае. В тот августовский день Хилсман отправил Лоджу судьбоносную телеграмму. Лодж должен был лично сообщить Зьему, что США «не намерены более терпеть ситуацию, при которой власть сосредоточена в руках Ню», и потребовать, чтобы Зьем лишил брата всех политических связей. Если Зьем «будет стоять на своем и откажется», как говорилось в телеграмме, «нам придется рассмотреть возможность смещения самого Зьема».

«В соответствии с вышесказанным, – писал Хилсман в конце, – посол и представительские группы США должны срочно исследовать все возможные кандидатуры на пост главы государства и составить развернутые планы действий по замене Зьема в случае необходимости».

Тем же днем Хилсман и один из его главных союзников, заместитель Госсекретаря Аверелл Гарриман, разыскали Джорджа Болла, исполняющего обязанности главы Госдепартамента в отсутствие Раска. Обнаружили они его на девятой лужайке «грин» поля для гольфа Фоллс-Роуд в штате Мэриленд. Болл был третьим участником антизьемовской тройки Госдепартамента. Он одобрил текст телеграммы и согласился обратиться к Кеннеди по телефону, чтобы порекомендовать ее отправить.

По неизвестным до сих пор причинам Кеннеди не отнесся к тексту телеграммы серьезно. Возможно, его отвлекали планы на выходные. Болл заранее подготовил обращение, зная, как убедить президента. Кеннеди сделал лишь небольшую поправку к тексту и одобрил его.

«Если Раск и Гилпатрик согласны, то вперед, Джордж», – сказал Кеннеди.

Ни к Раску, ни к заместителю министра обороты Розуэллу Гилпатрику еще не обращались, однако Болл об этом умолчал. Договорив с Кеннеди, он позвонил Раску в Нью-Йорк и рассказал, что намеревается отправить телеграмму в Сайгон, которую одобрил президент. Раск по привычке ответил, что согласен на все, что решил Кеннеди. Он даже добавил в текст еще одно предложение: «Вы также можете сообщить соответствующим военным командирам, что мы окажем им прямую поддержку во время краха центрального государственного аппарата».

Согласно протоколу Госдепартамента, столь важную телеграмму должны были одобрить не только президент и Госсекретарь, но и министр обороны, глава ЦРУ и председатель Комитета начальников штабов. Так как все они оказались вне зоны доступа в тот день, Болл обратился к их заместителям. А чиновники их уровня не имеют обыкновения оспаривать решения президента.

Как только антизьемовская группа получила все необходимые разрешения, им осталось дождаться лишь финальной отмашки Кеннеди. На этот раз президенту звонил Майкл Форрестол, член Совета национальной безопасности, однако Кеннеди, к его удивлению, вдруг начал колебаться.

«Вы уверены, что все в порядке?» – спросил президент.

Форрестол ухитрился убедить Кеннеди, что так и есть. В девять сорок три, тем же вечером, служащий Госдепартамента отправил телеграмму. Дебаты, которые стоило провести заранее, разразились лишь в понедельник утром.

Злой, Кеннеди вызвал советников по внешней политике в Белый дом и начал собрание, строго отчитав Хилсмана, Гарримана, Болла и Форрестола за то, что он назвал «импульсивностью». Генерал Максвелл Тейлор, председатель Комитета начальников штабов, был в точно таком же расположении духа. Он сказал, что никогда бы не одобрил подобную телеграмму, и обвинил ее создателей в исполнении «агрессивного обманного маневра», который мог произойти лишь во время выходных. Вице-президент Джонсон, министр обороны Макнамара и глава ЦРУ Джон Маккоун единогласно предупреждали, что свержение Зьема потянет за собой куда больше проблем, чем решит. Спор затянулся еще на четыре дня. Кеннеди злился.

«Господи! – воскликнул он в разговоре с товарищем. – Мое правительство трещит по швам!»

В Сайгоне Лодж уже полным ходом готовил переворот. Он отправил сообщения дружественным генералам, а также череду телеграмм в Вашингтон, желая поскорее выступить против Зьема. В одной из них, за двадцать девятое августа, Лодж предупреждал, что, если США не «будут действовать быстро», Южный Вьетнам вскоре окажется в лапах «прокоммунистических или в лучшем случае нейтральных политиков».

«Мы встали на путь свержения правительства Зьема. Дороги назад нет, репутация США тесно связана с этой страной, что уж говорить, если просочатся иные факты. В более масштабном смысле, я считаю, у нас нет пути назад, ведь при правительстве Зьема мы не победим в этой войне».

Телеграмма, очевидно, впечатлила Кеннеди. Через несколько дней он встретился с журналистом телеканала «CBS» Уолтером Кронкайтом на лужайке своего убежища на Кейп-Коде. Когда Кронкайт задал вопрос, может ли Зьем победить в войне, Кеннеди дал ответ, ставший сигналом Сайгону.

«Если произойдут изменения в его политике и штате, то, думаю, да, – сказал президент. – Если изменений не будет, я считаю, что шансы на победу невысоки».

Услышав это, Зьем и Ню поняли, что их власть в опасности, и принялись искать новую стратегию. Ню предложил Северу установить добрые отношения между их государствами. Вскоре после этого Национальный фронт освобождения заявил, что хочет вступить в коалиционное правительство на Юге. Генеральный секретарь ООН У Тан призвал к «разрешению ситуации на Юге» и дальнейшему воссоединению Вьетнама. Президент Франции Шарль де Голль поддержал эту идею, а французский посол в Сайгоне начал тайно сотрудничать с польским коллегой, чтобы наладить связь между правительствами Северного и Южного Вьетнама. Впрочем, ЦРУ все же узнало об их деятельности.

Перед администрацией Кеннеди встал ужасный выбор: поддержать коррумпированное и не имеющее поддержки среди народа правительство или же совершить переворот и его свергнуть. С точки зрения истории возникает резонный вопрос: почему же никто не предложил вполне закономерный третий вариант? США могли просто умыть руки и оставить вьетнамцев решать проблемы самостоятельно. Да, в стране, скорее всего, установилась бы коммунистическая или прокоммунистическая власть, однако в конечном итоге это все равно произошло. Своим уходом США могли бы спасти сотни тысяч жизней, избежать разрушения Вьетнама и тяжелейшей травмы для народа Штатов со времен Гражданской войны. Почему же никто этого не предложил?

На самом деле подобная мысль не раз всплывала. Пол Каттенберг, ставший председателем Межведомственной рабочей группы по Вьетнаму, вернулся из поездки в Сайгон в конце августа с очень мрачным прогнозом. Каттенберг заключил, что вьетнамцы постепенно обрели национальное самосознание и ни за что не примут правительство с поддержкой из-за рубежа. На совещании Совета национальной безопасности тридцать первого августа он предположил, что пора «и честь знать». Коллеги тут же его раскритиковали.

«Мы не уйдем, пока война не окончится победой», – резко заявил Раск.

Каттенберг произнес запретные слова и в награду получил дипломатический пост в Гайане. Через несколько дней не кто иной, как министр юстиции Роберт Кеннеди поинтересовался на собрании в Белом доме, сможет ли вообще какое-либо правительство одолеть коммунистов, и если нет – возможно, «пришла пора убираться из Вьетнама».

Остальные присутствующие сочли его высказывание столь странным, что даже не нашли ответных слов. Роберт Кеннеди мог бы доказать свою правоту, если бы серьезно подготовился. Один человек потом вспоминал, что его фраза «повисла в воздухе на миг, а потом стихла – безнадежно чуждая мысль среди глубоко укоренившихся убеждений».

В Сайгоне Лодж энергично приводил свой план в жизнь. Однако, как он написал в очередной телеграмме, «США не должны публично засветиться», поэтому ему было необходимо найти тайного представителя для заговорщиков. Для этой особой работы он выбрал Люсьена Конейна, прямого и широкоплечего агента ЦРУ, который уже годами принимал участие в секретных операциях.

Конейн, использовавший кодовое имя «Черный Луиджи», обладал исполинским ростом и считал себя мастерским лжецом. Репортеры называли его человеком, сошедшим со страниц приключенческого романа, любителем жизни во всех ее проявлениях, эксцентричным, неистовым, зачастую неуправляемым, однако крайне восприимчивым и профессиональным.

Когда президент Кеннеди спросил, кто такой Конейн, Макнамара ответил: «Он как Лоуренс Аравийский». Посол Лодж называл его «незаменимым человеком».

Успешно устроить переворот, казалось, мог генерал Зыонг Ван Минь, лучший и наиболее популярный офицер в стране, номинально служивший военным советником президента Зьема. Большой Минь, как его прозвали американцы, был прямолинейным солдатом французской колониальной армии. Он утратил доверие Зьема, и к 1963 году солдат под его командованием не осталось. Свободного времени у Миня с избытком хватало на два его излюбленных занятия: игру в теннис и выращивание орхидей. И на участие в заговоре.

Двадцать девятого августа Конейн встретился с генералом Минем и поднял тему переворота. Мужчины проговорили больше часа. Минь крайне осторожно допустил, что нечто подобное может произойти. Он знал, что у американцев раскол в рядах, и опасался, что о его планах доложат Зьему. От Конейна ему нужно было лишь разрешение действовать. Если США хотят свергнуть Зьема, говорил Минь, то они должны подать мятежным генералам знак.

Конейн передал просьбу высшим инстанциям, и через несколько дней администрация Кеннеди подала Большому Миню тот самый знак. Она задержала выплату займа в четырнадцать миллионов долларов для важнейших проектов по развитию Южного Вьетнама: прокладыванию водопровода и строительству электростанций.

Удовлетворенный Минь назначил самого доверенного соучастника, генерала Тран Ван Дона, исполняющим обязанности главы южновьетнамского Генерального штаба и связующим звеном с Конейном. Дон – родившийся во Франции аристократ – был выпускником французской военной академии и едва ли не интеллектуалом. Его дружба с Конейном растянулась почти на двадцать лет. Пока в сентябре – октябре формировался заговор, они поддерживали контакты. Чтобы избежать подозрений, обычно они встречались в кабинете сайгонского дантиста.

«Что бы там ни происходило, – вспоминал позже Конейн, – над зубами мне поработали на всю жизнь вперед».

Атмосфера в Сайгоне постепенно накалялась. Ню продолжал критиковать политику США и однажды даже назвал Лоджа «человеком без всяких моральных принципов». Он также то и дело намекал на возможные мирные предложения коммунистам, заявляя, что «американцы сделали все возможное, чтобы подтолкнуть меня к ним в руки». На инсценированных выборах двадцать седьмого сентября Ню с женой вновь получили места в марионеточном парламенте, набрав по девяносто девять процентов голосов. Неделю спустя еще один буддийский монах сжег себя в знак протеста, впервые после летних случаев подобного суицида.

В собственном посольстве Лодж столкнулся с неожиданной проблемой. Только прибыв в Сайгон, он предельно ясно дал понять подчиненным, что требует от них единодушия. В начале октября Лодж узнал, что глава отдела ЦРУ в посольстве Джон «Джоко» Ричардсон сомневается насчет переворота. Ричардсон поддерживал связи с Ню, а из-за его положения и заслуг – он проводил блестящие операции против нацистов во время Второй мировой войны и успешно управлял отделом ЦРУ на Филиппинах – к его мнению прислушивались в Вашингтоне. Лодж понимал, что Ричардсон вполне мог склонить чашу и без того шатких весов в пользу отмены операции. В начале октября Лодж сумел добиться перевода Ричардсона из Вьетнама. На его место пришел более прилежный агент.

Двадцать девятого октября, в шестнадцать часов двадцать минут, президент Кеннеди собрал в Белом доме пятнадцать старших советников по внешней политике и вопросам национальной безопасности для последнего совещания перед неминуемым переворотом. Спустя много лет всплыла запись этого собрания. Стенограмма глубоко разочаровывает. Стало ясно, что это просто хрестоматийный пример того, как нельзя проводить совместную политику. Присутствовавшие на собрании, как ожидалось, высказывали разнообразные мнения. Что примечательно, многие серьезно сомневались насчет необходимости переворота. Что еще более странно, ни Кеннеди, ни кто-то иной не отвечал на их предупреждения. Никто не предположил, что, если мнения столь разнятся, стоит отложить или вовсе отменить переворот. Голосования не проводили, не было и обсуждения последствий этого шага. Как только американцы подали вьетнамским товарищам знак, что они желают избавиться от Зьема, кампания началась сама собой.

Так как Хилсман отсутствовал на собрании, задача отстоять необходимость переворота легла на плечи Гарримана. Тот высказался крайне сдержанно, заявив лишь, что не верит в «наличие у Зьема достаточных лидерских качеств, чтобы привести свою страну к победе». В этой фразе и заключался весь смысл позиции в пользу свержения Зьема. Ей противостояли четверо главнейших в правительстве людей: министр юстиции Кеннеди, генерал Тейлор, глава ЦРУ Маккоун и Госсекретарь Раск. Еще один их союзник, генерал Пол Харкинс, глава американской военной миссии в Сайгоне, высказал свои сомнения в телеграмме, которую президент Кеннеди зачитал во время собрания. Один за другим противники переворота говорили о грядущей катастрофе:

РОБЕРТ КЕННЕДИ: Конечно, я в меньшинстве, но думаю, что это все не имеет смысла. Мы оставляем будущее страны, даже всей Юго-Восточной Азии, в руках человека, которого даже толком не знаем… Может, операция закончится успешно, однако я не видел ни в одном отчете, что хоть кто-то просчитал последствия.

ТЕЙЛОР: Должен сказать, что согласен с министром юстиции, и более того… Во-первых, вы получите абсолютно неопытное правительство, а во-вторых, сменятся все провинциальные главы, которые необходимы для управления, в то время как мы уже потратили целый год, чтобы наладить работу в этой области.

МАККОУН: Мы, по большому счету, согласны с генералом Тейлором… Успешный переворот, по нашему мнению – а я уверен, что оно верно, – повлечет за собой период политических беспорядков, междувластие и серьезно повлияет на ход войны. Последствия могут быть чудовищны.

РАСК: Вряд ли нам стоит верить в тех, кто сейчас на вьетнамской стороне… Я скептически отношусь к вероятности того, что вьетнамцы будут играть с нами честно… Они и не должны, и не будут так играть с западными людьми. Поэтому я считаю, есть здесь проблемы, чреватые последствиями.

ХАРКИНС: Я не выступаю против замены, отнюдь; полагаю, что в данный момент заменить стоит скорее методы, которыми действует правительство, чем само правительство. Я не увидел четкого плана ни у одной группы, ответственной за переворот. Думаю, мы должны еще раз серьезно рассмотреть все предложенные варианты, прежде чем примем решение.

Сомнения терзали даже самого президента. «Если мы просчитаемся, то за ночь потеряем все влияние на юго-востоке Азии», – рассуждал он. Затем, говоря о Лодже: «Он за переворот. И, на его взгляд, для этого есть очень хорошие причины. Я вам скажу, что он выступает за переворот куда увереннее, чем мы».

Когда все присутствующие высказались, собрание должно было закончиться вполне логично. Кто-то, а лучше всего – президент, мог бы сказать: «То, что мы собираемся сделать во Вьетнаме, имеет огромное значение. Однако на сегодняшнем собрании прозвучали серьезные сомнения. Может, нам следует отменить переворот?»

Вместо того чтобы потребовать от советников точных рекомендаций, Кеннеди завершил совещание, так и не придя к окончательному выводу. Сомнения по-прежнему витали в воздухе. Никто так и не представил связных, систематизированных доводов против переворота. Кеннеди же о них и не спросил.

«Положимся на Кэбота, – произнес он. – Так и порешим».

Этой загадочной и даже легкомысленной фразой президент утвердил операцию по свержению правительства во Вьетнаме. «Примечательно, что на совещании двадцать девятого октября 1963 года множество чиновников высшего ранга, включая самого президента, высказали свои сомнения по поводу переворота, но это никак не повлияло на ход событий, – удивлялся в предисловии к опубликованной стенограмме историк и архивовед Джон Прадос. – Президент Кеннеди не объявляет об окончательном решении, однако рабочая группа продолжает действовать, словно США переворот поддерживают».

Генерал Дон пообещал уведомить Лоджа за сорок восемь часов до начала активных действий, но с приближением дня «икс» заговорщики склонялись к мнению, что это слишком рискованно. Конейну он сообщит, что выступит до второго ноября. Точную дату, как оказалось потом, выбрали случайно.

Рано утром пятницы первого ноября командующий южновьетнамским флотом Хо Тан Куэн играл в теннис в сайгонском Доме офицеров. Куэну как раз исполнялось тридцать шесть лет, и товарищи предложили отметить день его рождения. По пути в ближайший ресторан офицер, участвовавший в заговоре против Зьема, застрелил Куэна. В планы мятежников это не входило, и, как только генерал Минь узнал об убийстве, он понял – назад пути нет. Он уже несколько недель налаживал тайные связи в армии, и в его распоряжении оказалось немало подразделений пехоты, кавалерии и воздушных сил. Теперь Минь скомандовал: «В бой!»

Получив приказ, генерал Дон по телефону вызвал Конейна в Генштаб со всей доступной ему наличностью. Конейн привез три миллиона индокитайских пиастров (примерно сорок две тысячи долларов США) на пищу и прочие расходы: заговорщики не желали привлечь к себе внимание предварительным сбором финансов. Конейн также захватил радиопередатчик, который позволил ему установить прямую связь с коллегами из ЦРУ, а через них – с высшими чинами Вашингтона. Первое зашифрованное сообщение – «девять, девять, девять, девять, девять» – дало им понять, что операция началась.

Генерал Дон спешно собрал всех военных командиров Сайгона на обед в Доме офицеров. Когда офицеры прибыли, Дон рассказал им о перевороте и потребовал от каждого заявить о поддержке. Все фиксировалось на записи. Большинство высказалось в пользу переворота. Остальных арестовали.

Во время этого необычного «обеда» отряды повстанцев вовсю действовали в городе. Они захватили аэропорт, полицейский участок, две радиостанции, военно-морской штаб и почтамт. Другие отряды перекрыли трассы, по которым в столицу могли попасть верные правительству подразделения.

Мятежные офицеры решили дать Зьему и Ню возможность безопасно покинуть страну, если те мгновенно сдадутся, однако ни тот ни другой не подошел к телефону во дворце Гиа Лонг. Зьем уже переживал перевороты и был уверен, что справится и с этим. Сперва он хотел позвать на помощь генерала Миня. И только когда ему сообщили, что как раз Минь стоит во главе мятежников, Зьем понял всю серьезность ситуации. Он связался с генералом Доном и сказал, что готов объявить о новых реформах и новом правительстве.

«Поздно, – отозвался Дон. – Все отряды выступили на столицу».

Зьем наконец решил позвонить Лоджу. Посол отлично знал обо всем происходящем, однако не подал виду. Разговор вышел натянутым и едва ли не сюрреалистичным.

«Отряды подняли восстание, – начал Зьем. – Как к этому относятся США?»

«Я не располагаю достаточной информацией, чтобы вам ответить, – извернулся Лодж. – Я слышал стрельбу, однако незнаком с фактами. В Вашингтоне сейчас половина пятого утра, поэтому правительство США никак не может к этому отнестись».

«Но вы должны понимать, что происходит, – настаивал Зьем. – В конце концов, я глава государства. И сейчас желаю поступить так, как того требуют долг и здравый смысл. Я верю, что долг – превыше всего».

«Вы уж точно свой долг исполнили. Как я сказал вам утром, я восхищаюсь вашей смелостью и огромным вкладом в жизнь страны. Никто не откажет вам в признательности. Однако теперь меня беспокоит ваша безопасность. Я получил сообщение, что ответственные за происходящее предлагают вам с братом выехать из страны, если вы сложите полномочия. Вы об этом слышали?»

«Нет», – сказал Зьем.

Потом он замолчал, постепенно сознавая, что Лодж заодно с мятежниками.

«Вы знаете мой номер телефона», – наконец произнес он.

«Да, – согласился Лодж. – Если я как-то могу помочь вам сохранить жизнь, прошу, звоните».

Следующим утром, в четыре часа, повстанцы напали на дворец. Они стреляли из пушек и пулеметов. Правительственные войска отвечали огнем изнутри. Через два часа, на рассвете, из окна показался белый флаг. Мятежный капитан повел отряд к зданию, чтобы принять сдачу Зьема, однако раздался выстрел – и он упал замертво. Его люди бросились на штурм дворца. Ни Зьема, ни Ню там не оказалось.

Братья сбежали в Тёлон, китайский квартал Сайгона, где спрятались у китайского бизнесмена. Тот отвел их в клуб «Республиканской молодежи», одной из силовых организаций Ню, и позвонил в тайваньское посольство с просьбой предоставить политическое убежище двум лидерам. Дипломаты отказались.

Зьем все же осознал, что близится конец. Он позвонил генералу Дону и сообщил о готовности сдаться в католической церкви Тя Тарн в Тёлоне. Зьем не знал, что несколько часов назад заговорщики решили его судьбу. «Чтобы избавиться от сорняков, их нужно выкорчевать с корнем», – сказал один товарищ. Голосование не проводили, однако все пришли к единодушному мнению.

Для захвата Зьема и Ню генерал Минь выбрал отряд из доверенных людей. Среди них был его телохранитель, капитан Нгуен Ван Нюнг, искусный наемный убийца. Отряд взял два джипа и бронетранспортер «М-113». Перед отбытием генерал Минь подал знак капитану Нюнгу: он показал два пальца правой руки – избавиться от обоих.

Колонна быстро достигла Тёлона и обнаружила церковь, где ждали Зьем и Ню. Братьям приказали сесть в бронетранспортер. Ню возразил:

«И вы на этом собираетесь везти президента?» – возмутился он.

Никто не обратил на него внимания. Скрутив им руки за спинами, братьев затолкали внутрь. Колонна понеслась обратно в Генштаб.

Уже на месте дверь бронетранспортера открылась. Наружу вышел капитан Нюнг. За ним в луже крови остались лежать испещренные пулями тела Зьема и Ню. Последнему вдобавок нанесли удары ножом. Командир отряда генерал Май Хюю Суан промаршировал прямиком к Миню, отдал честь и доложил по-французски: «Mission accomplie». Задание выполнено. Это застало генерала Дона врасплох.

«Почему они мертвы?» – спросил он.

«Какая разница?» – отозвался Минь.

Конейн отсутствовал. Он жаждал увидеть, что творится в городе, и поехал домой. Однако стоило ему добраться, как звонок телефона вынудил его поспешить в посольство. Там Конейн получил прямой приказ от самого президента Кеннеди: найти Зьема.

В десять тридцать часов того же утра Конейн приехал обратно в военный штаб. Генерала Миня он нашел в Доме офицеров и без колебаний поинтересовался, где Зьем и Ню.

«Они покончили с собой, – не моргнув глазом, ответил Минь, – в католической церкви в Тёлоне».

Когда Конейн покинул штаб пару часов назад, он полагал, что братьев возьмут под арест. Известие об их гибели его потрясло.

«Послушайте, – обратился Конейн к Миню, – вы буддист, я католик. Если они совершили самоубийство в церкви, а священник сегодня проведет мессу, то это все нелогично. Где они?»

«Тела лежат за зданием штаба. Желаете на них посмотреть?»

«Нет».

«Почему же?»

«Если по счастливой случайности, а шанс тут один на миллион, вам поверят, что они покончили с собой в церкви, а я лично увижу их и пойму, что это не так, будут проблемы».

Конейн поступил мудро. Он чуял неладное и знал, что если взглянет на трупы, то ему придется иметь дело с суровой правдой. Теперь же он мог искренне заявлять, что не располагает никакой информацией, кроме той, что ему сообщили генералы. Так он и написал в телеграмме Кеннеди.

Президент как раз проводил совещание в Белом доме, когда в кабинет ворвался Майкл Форрестол с докладом о смерти Зьема и Ню. Кеннеди был потрясен. Очевидно, он даже не подозревал, что переворот может завершиться так. Глава государства, верный союзник, человек, которого Кеннеди лично знал и поддерживал, причем католик, погиб в результате переворота, инициированного США.

«Кеннеди вскочил и бросился прочь из кабинета с таким ужасом на лице, какого я никогда не видел, – вспоминал позже генерал Тейлор. – Прежде он настаивал, что Зьем максимум должен отправиться в ссылку. Его заставили поверить, или же он сам себя убедил, что смена власти может пройти бескровно».

ЦРУ вскоре получило фотографии изуродованных тел Зьема и его брата с по-прежнему связанными руками. На служебном совещании в Белом доме утром четвертого ноября советник президента по национальной безопасности Макджордж Банди предупредил, что через пару дней снимки наверняка окажутся на первых полосах мировых изданий. Люди придут к очевидному выводу.

«Не лучший способ покончить с собой», – сухо заметил Банди.

Кеннеди пребывал в отчаянии. Убийства в Сайгоне, как позже сказал Форрестол, «глубоко его потрясли по моральным и религиозным соображениям; они пошатнули его уверенность в советах, которые он получал с вьетнамской стороны». По словам историка Эллен Хаммер, Кеннеди «был ошеломлен и удручен», осознав, что «первый католик, ставший главой Вьетнама, погиб в результате политики, которую одобрил первый американский президент-католик». Помощник даже попытался утешить президента: напомнил, что Зьем и Ню были тиранами.

«Нет, – ответил Кеннеди. – Они просто попали в сложное положение. Они делали все возможное для своей страны».