Студопедия

Главная страница Случайная страница

КАТЕГОРИИ:

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Обретение молитвы






 

Путь разума ограничен его разумностью, и такой разум втайне кичится своей проницательностью. Но путь духа безпредельно превосходит разум, ибо только духу по благодати открывается вся безграничность Божественного мира. Разум боится мистики, по­тому что не понимает ее, но сама жизнь мистична в своей основе, так как невидима и неподвластна догадкам слепой эгоистичной разумности, ибо по сути своей глубоко духовна, а мы знаем, что “Дух есть Бог”.

Холод смел последние листья с кленов и буков и оставил крас­неть до заморозков лишь яркие гроздья калины и рябины. По вершинам гор забелел снег, потом его снежная граница стала опу­скаться все ниже. Наконец она подступила к самой келье, и в воз­духе замелькали первые снежинки. В этот период меня удивляли взрывы мин в горах, которые расставили минеры на главных тро­пах во время войны. Подрывались ли на них звери или незадачли­вые диверсанты? Или же их придавливал снег? Оставалось только догадываться. Постепенно снег завалил все подходы к поляне, и да­же сама поляна превратилась в один большой пушистый сугроб, по которому метались длинные языки декабрьской метели.

Научившись поддерживать ровный жар в печи гнилушками, я понемногу стал приходить в себя и начал забывать о летней суе­те. При виде обильных снегопадов душа успокоилась, избавившись от опасения нежданных гостей. Молитва все больше преобладала в дневном и ночном распорядке, но искушения не заставили се­бя ждать. Перетаскивая тяжелые мокрые сучья поближе к келье, чтобы потом распилить их и расколоть клиньями, я, по-видимому, чрезмерно понадеялся на свои силы. Внизу живота, справа, появи­лась боль, отдававшая во всю ногу. Особенно ощутимой станови­лась боль когда я молился, стоя перед иконами. Желая успокоить болезненный приступ, я начал больше сидеть на топчане, опершись спиной о стену. Даже помазание священным маслом от лампады преподобного Сергия не приносило заметного улучшения.

“Неужели у меня аппендицит? ” Этот страшный помысел прон­зил меня с головы до ног. Дыхание смерти, казалось, проникло в мое сердце. Всевозможные жуткие картины страшной кончины в лесной келье заполнили мой трепещущий ум. Я принялся отби­ваться от них молитвой, но по ночам, когда я засыпал от усталости, страх умереть в лесу не покидал меня.

Отчаявшись справиться с нарастающим страхом смерти, я ре­шил предать себя на волю Божию и умереть достойно - с молит­вой и упованием на милость Христову, как подобает монаху. Не­смотря на непрекращающиеся боли, я продолжал с верой втирать в больное место масло от преподобного Сергия, сказав самому се­бе, что до последнего мгновения не отступлю от веры в милосер­дие Божие. Так прошло еще недели две, тогда мне вспомнилось, что я совершенно забыл о своем страхе помереть от аппендицита и о болях в животе. Незаметное действие благодати изумило меня своей простотой и тихостью целебного прикосновения - поистине “милующая тихость” Бога: просто и незаметно эти боли исчезли, как будто все мои переживания являлись каким-то мимолетным сновидением.

Между тем зима разворачивалась во всем своем великолепии. Сверкающий мириадами солнечных бликов зимний лес сиял в окошках кельи фантастическими декорациями. Лунные мороз­ные ночи мерцанием снежных искр прогоняли всякий сон. Время от времени я служил водосвятные молебны и кропил келью. Хо­тя борьба за ночное бдение не ослабевала, она приняла совершен­но иной характер. Поставив высокий пень, я усаживался на него с четками в руках, высовывал голову в маленькое окошко на мо­розный воздух, как советовал отец Тихон, и без устали предавался Иисусовой молитве. Завораживающая своим великолепием ночь торжественно плыла над кельей, сменяя созвездие за созвездием. Потрясенный красотой ночной молитвы, я жалел время, впустую потраченное на сон и нелепые сновидения.

Именно тогда ночная молитва открылась мне как безмолвная беседа со всем Божественным мирозданием, с безконечно люби­мым и родным Христом. В душе прочно утвердилось понимание того, что этот молитвенный опыт навечно стал моим достоянием. И если еще будут безчисленные падения и поражения, моя душа всегда будет помнить ни с чем несравнимую красоту молитвенного бдения и неуклонно станет стремиться упрочить и закрепить свое молитвенное открытие.

С тех пор ночь стала для меня особым молитвенным таинством, неизмеримо превосходящим все земные восторги и утешения. Ночные бдения далеко отогнали дремоту и вялость и превратили каждую ночь в духовный день сладкой молитвы и слезного покая­ния. Слезы безостановочно текли из глаз при одном воспоминании имени Иисуса, молитва лилась легко, словно сокровенная мелодия души. Я молился неустанно, не разделяя сутки на день и ночь, уже не связывая ее ни с какой погодой, с ее снегопадами, с метельным завыванием или кротким сиянием месяца и Млечного пути над го­ловой. Тогда мое молитвенное правило составляло восемнадцать часов в сутки, шесть часов я оставил на отдых и сон, с перерывом на обед, заготовку дров и выпечку лепешек.

Прошло и отпелось радостное Рождество. Молитва поглотила все мое внимание и время. И в этот период в коренном зубе появи­лась сильная боль, мгновенно возвратившая меня в мир скорби и болезни. День ото дня пульсирующая боль становилась все силь­нее. Изнемогая, я попробовал выдернуть больной зуб пассатижа­ми. Но как ни пытался я захватить этот зуб железными концами пассатижей, они срывались с зуба, повреждая десну. Несмотря на все свои отчаянные усилия, я только отломил себе кусочек боль­ного зуба. В один из таких моментов борьбы с больным зубом мне вспомнился совет из церковного календаря, что при зубной боли нужно обращаться к священномученику Антипе. Обессилевший от болезненных приступов, я опустился среди ночи на колени и об­ратился ко святому с просьбой о помощи. Затем положил голову на пол и, утомленный болью, неожиданно заснул.

Проснулся я от ночной тишины, наполненной удивительным покоем. Дрова прогорели, и печь начала остывать. Звезды висе­ли в окне, глядя в келью сквозь плексиглас. Что-то новое в этой ночи заставило меня прислушаться: за окном было тихо. Тогда я обратил внимание внутрь себя и с радостью обнаружил, что боль­ше не чувствую никакой боли - она исчезла полностью. Боже, как сладко было молиться Тебе в те далекие Святки, как слезно благо­дарило сердце мое Тебя, Боже, за все Твои милости и за помощь святых Твоих!

Моей любимой иконой, которую я привез с собой из Троице-Сер­гиевой Лавры, была фотография Иверской иконы Матери Божией, которую мне подарили православные гости из Америки, как их тогда называли - “зарубежники”. Она представляла собой фото­графию с иконы, написанной на Святой Горе Афон. С этой иконой в то время происходило множество чудес и исцелений. Фотография была небольшого размера и вставлена в простенький деревянный киот со стеклышком. Однажды зимним погожим утром, молясь перед ней, я заметил на фотографии капельки маслянистой жид­кости. Полагая, что внутрь попала вода, я открыл киот и, протерев иконочку рукой, ощутил при этом тонкое благоухание.

“Странно, - подумалось мне. - Что это может быть? ” Растерев этой рукой лоб, я задумался: “А можно ли мне молиться этой ико­не? Ведь капли на ней могут быть проделками бесов...” К тому же эта икона пришла ко мне из Зарубежной Церкви, с которой Русская Православная Церковь тогда не состояла в церковном общении. Сильно смущенный этим обстоятельством, я отставил ее в сторону.

Как только я пришёл к такому предположению, туча помыслов сомнения, неверия и хулы окутала меня, и все эти мысли одна за другой забушевали в моем уме. Потрясенный натиском помыш­лений, я сжал голову руками. Сильное уныние охватило сердце, словно железным обручем, и поселилось в груди. Молитва прекра­тилась, а без нее отчаяние в моем спасении начало безжалостно убивать меня. Чтобы осознать случившееся, я попытался размыш­лять, стараясь определить, не от зарубежной ли иконы со мной приключилось такое тяжкое испытание. Если это отчаяние и тоска связаны с ней, тогда лучше убрать ее из кельи. Но куда же деть эту икону? Взяв киот и не совсем понимая, что происходит, я вышел из кельи на порог и сразу увяз по пояс в сугробах. Задыхаясь от уста­лости пробивать дорогу в снегу, я отыскал дупло в стволе большого бука и положил в него икону.

Но при возвращении в келью еще более тяжкое состояние душев­ной мертвенности и полной гибели навалилось на меня. Я пытался молиться, но молитва вязла на языке, а сердце совершенно не от­кликалось на слова молитвы, словно умерло от отчаяния. Осталось еще одно средство: писать Иисусову молитву в тетради. Временно приходило облегчение от этой неимоверной душевной тяжести, но затем снова тяжкая тоска сдавила мое сердце с жестокой и неумо­лимой силой.

“Кому же мне теперь молиться? - замелькали в голове помыс­лы. - Христу не могу, а любимую икону Матери Божией я унес в лес... Получается, что я предал и Саму Пресвятую Богородицу? Как же мне теперь жить? ” Безсмысленность положения отрезвила ме­ня. “Нет, не оставлю Матерь Божию, даже если умру в таком ужас­ном состоянии! ” Я бросился в лес по старой борозде, проваливаясь и оступаясь в глубоком снегу. Достав из дупла Иверскую икону Ма­тери Божией и обливая ее горячими слезами, я прижал святыню к груди обеими руками: “Мамочка моя Пресвятая, - взмолилось мое сердце. - Не оставь меня в этой напасти, как Ты всегда не оставляла меня! Смилуйся надо мной, окаянным, и прости! Теперь никогда не оставлю Тебя вовеки! ”

При этих словах в сердце моем словно вспыхнул сильный огонь. Он в мгновение ока сжег все мои сомнения и развеял отчаяние, как будто новые силы влились в мою грудь. В сердце неожидан­но что-то дрогнуло раз, другой, затем еще и еще... В нем с каждым толчком сладостные звуки сами собой стали складываться в сло­ва молитвы: “Господи! Иисусе! Христе! Помилуй мя! ” Несказанно потрясенный никогда раньше не испытываемым переживанием, я застыл на месте: сердце само, без всякого понуждения, молилось сладчайшим гласом Иисусовой молитвы. Эта молитва пронизы­вала все мое тело с головы до ног. Заливаясь слезами радости, я поднялся в свою келью, не веря произошедшему со мной чуду. Мне казалось, что сейчас этот невероятный дивный сон рассеется и все станет вновь таким же обычным, как прежде.

Но действие молитвы продолжалось, не ослабевая ни на миг. Смотрел ли я на иконы, молитва не прерывалась - сердце моли­лось само, источая из глаз непроизвольные слезы. Смотрел ли в небо, молитва текла, не останавливаясь и застилая глаза слезами. Из-за слез все окружающее я стал видеть в расплывчатом и радуж­ном свете. Ум ушел из головы и опустился в сердце, став с ним од­ним целым, обретя удивительную ясность. Голова освободилась от прежней тучи помыслов, словно ее умыли изнутри святой водой. Слово “Иисус" стало самой желанной жизнью моего сердца и со­единилось с ним неразрывной связью. Помыслы исчезли в безпредельной и безмолвной ясности сердца, в котором жила и двигалась Иисусова молитва.

Разогрев себе на печи обед из крупы и гороха, я втайне боял­ся, что эта чудесная молитва исчезнет при резком движении. При этом все приходилось делать медленно и осторожно. Во время еды молитва пульсировала внутри, словно живой и благодатный род­ник. Благодать источалась из сердца, как будто из него текли “реки воды живой”. До вечера, а затем до глубокой ночи душа моя пре­бывала в самодвижной молитве и не желала оставлять ее даже на краткое мгновение. Но тело устало и требовало отдыха.

Закрыв глаза, я слушал, как молитвенные гласы тихо раздава­лись в сердце, словно тонкие хрустальные колокольчики. “Может быть, я уже не смогу никогда заснуть? ” - подумал я, так как все для меня в эту удивительную пору было внове. Не помню, спал я или нет, но когда я приподнял голову от деревянного изголовья, часы показывали, что прошло всего два часа. В окне горел и переливал­ся трепещущим светом Сириус. Близилось утро...

“Господи, неужели молитва остановилась? ” Я прислушался к се­бе - сердце непрерывно молилось, как прежде: “Господи! Иисусе! Христе! Помилуй мя! ” И снова горячие слезы благодарности Богу и Матери Божией залили мое лицо и грудь от избытка непередавае­мого счастья. В память об этой ночи я написал стихотворение.

 

* * *

 

Ярчайший Сириус взошел

Наискосок

Окна.

И вместе с ним он пересек

Мою судьбу.

До дна

Ее он высветил, и был я

Как в бреду,

И изнемог Без сна,

Когда ярчайший Сириус

Взошел Мне на беду

Наискосок окна.

Но с каждым часом

Ночи той

Я прозревал И ввысь и вдаль.

Судьба отмечена звездой,

Ее мне дал февраль.

И ею сердце зажжено

И жжет уста.

Об этом знает лишь оно

И та звезда.

 

Червь, питающийся землею, знает, что он - земля и живет в зем­ле, как рыбы знают, что их обитель - вода и рождены они водою. И лишь человек, родившийся в мир из Божественных недр, не ве­дает, что живет, движется и существует в Боге и что Бог - его веч­ная обитель. Забыв Создателя своего, человек, увы, стяжал лишь


горестную обитель - два метра земли, да и та не его, а Божия. Слишком близок Ты, Боже, к созданиям Своим, оттого и не видят они Тебя, ибо слепота их духа страшнее слепоты телесной. Ты сми­ряешься пред ними, служа им, и вот - возгордились они, презрев Твое небесное смирение. Господи, Ты славен во хвале, в почитании ангельском и человеческом, но несравненно превыше всего без- предельная красота любви Твоей, когда хулят Тебя и поносят от­вергшие Тебя и Ты кротко терпишь их, милосердно питая, одевая и заботясь о них, как о неразумных и заблудших Своих детях.

 


Поделиться с друзьями:

mylektsii.su - Мои Лекции - 2015-2024 год. (0.009 сек.)Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав Пожаловаться на материал