Студопедия

Главная страница Случайная страница

КАТЕГОРИИ:

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Кто кормит Париж? 2 страница






Некоторые ограждающие рынки барьеры построены более хитроумно. Авиатранспорт намного менее конкурентоспособен, чем кажется. Вы с приятелями по колледжу можете сравнительно легко учредить новую авиакомпанию — проблема в том, что самолетам вашей авиакомпании негде будет приземляться. В большинстве аэропортов количество выходов на посадку ограничено, и эти выходы находятся под контролем крупных авиакомпаний. В чикагском аэропорту О'Hare, одном из крупнейших и самых оживленных аэропортов мира, авиакомпании American и United контролируют около 80 % выходов на посадку [18]. Или рассмотрим иной тип барьера, который стал весьма актуальным в век Интернета: сетевые эффекты. В основу сетевого эффекта заложена мысль о том, что стоимость некоторых товаров возрастает с ростом числа использующих их людей. Не думаю, что программное обеспечение Microsoft Word — особо выдающийся продукт, но он есть и у меня, поскольку я целыми днями рассылаю по электронной почте документы людям, которым нравится Word (или людям, которые, по крайней мере, пользуются им). До тех пор пока мир пользуется MS Word, ввести новый пакет программного обеспечения, позволяющий обрабатывать слова, было бы крайне трудно, причем неважно, насколько хороши характеристики этого нового продукта и насколько дешев он был бы.

Между тем компании не просто принимают решения о том, какие товары или услуги производить, но и о том, как их производить. Никогда не забуду момент, когда я вышел из самолета в Катманду. Первое, что я увидел там, была группа людей, которые, сидя на корточках, вручную серпами скашивали траву, росшую на летном поле. В Непале рабочая сила дешева, а газонокосилки очень дороги. В США все наоборот — потому-то мы и не видим многочисленных групп работников, орудующих серпами. По этой же причине у нас есть автоматические телефонные коммутаторы, бензоколонки самообслуживания и эти ужасные, раздражающиеся автоответчики с переадресовкой («Если вас довели до ярости, нажмите, пожалуйста, кнопку „разрыв связи“»). Все это примеры ситуаций, в которых компании автоматизировали функции, некогда выполняемые живыми людьми. В конце концов снижение издержек производства — единственный способ увеличения прибыли. Это может означать увольнение 20 тыс. рабочих или строительство завода не в штате Колорадо, а во Вьетнаме.

Компании, как и потребители, сталкиваются с ошеломляющим множеством сложных проблем, требующих решения. Выбрать наиболее верные из них сравнительно просто. Достаточно снова ответить на вопрос: что в долгосрочной перспективе принесет компании максимальную прибыль?

Все сказанное выше подводит нас к моменту встречи производителей с потребителями. Сколько вы готовы заплатить за ту миленькую собачку на витрине? Вводный курс экономики дает на этот вопрос очень простой ответ: рыночную цену. Рыночная цена — всецело вопрос соотношения спроса и предложения. Цена установится на том уровне, на котором количество собачек, поступивших в продажу, будет точно соответствовать количеству собачек, которое хотят купить потребители. Если число потенциальных владельцев этих животных больше числа предложенных на продажу собак, цена на последних возрастет. Тогда кое-кто из любителей домашней живности предпочтет купить вместо собак хорьков, и в некоторых магазинах, торгующих домашними животными, увеличится предложение собак. В конечном счете предложение собак придет в соответствие со спросом на них. Примечательно, что некоторые рынки именно так и функционируют. Если я приму решение продать сотню акций компании Microsoft на NASDAQ, я буду вынужден согласиться с «рыночной ценой», которая является всего лишь той ценой акций, при которой число продавцов акций Microsoft на рынке в точности соответствует числу покупателей этих акций.

Большинство рынков не похоже так уж сильно на образцы, описанные в учебниках. У джемперов, которые продают в магазине Gap, нет «рыночной цены». Рыночная цена на этот товар ежеминутно меняется в зависимости от предложения и спроса на верхнюю одежду, продающуюся по разумным ценам. Вместо этого магазины Gap, как и большинство других компаний, обладают определенной рыночной мощью, что означает только то, что Gap имеет возможность контролировать цены на продаваемые товары. Магазины Gap могут продавать джемпера по 9, 99 дол. за штуку, получая от каждой проданной вещи минимальную, почти неосязаемую прибыль. Или же эти магазины могут продавать гораздо меньше джемперов по цене 29, 99 дол. за штуку, получая от каждой из них изрядную прибыль. Будь вы в настроении для того, чтобы провести моментальные вычисления, или будь мне хоть сколько-нибудь интересно писать об этом, мы бы прямо сейчас нашли цену, максимизирующую прибыль. Совершенно уверен, что когда-то на последнем экзамене мне пришлось делать это. Суть данного примера заключается в том, что в магазинах Gap попытаются подобрать такую цену, которая обеспечит объем продаж, приносящий компании максимальную прибыль. Менеджеры по маркетингу могут ошибиться как в одну, так и в другую сторону: они могут занизить цену на товар, и товар расхватают, но компания недополучит прибыль; или же они могут завысить цену, и в этом случае на складах магазинов возникнет переизбыток джемперов.

В действительности существует еще один вариант. Компания может пытаться продать один и тот же товар разным людям по разным ценам (такую политику обозначают модным термином «ценовая дискриминация»). Когда вы в следующий раз полетите на самолете, проведите такой эксперимент: спросите сидящего рядом с вами пассажира, во сколько ему обошелся его билет. Вполне вероятно, что он или она заплатили за билет другую, чем вы, цену. Возможно, эти цены существенно различаются. Вы сидите в одном самолете, летящем в один и тот же пункт назначения, едите одинаково скверную еду — и все же цены, которые заплатили за билеты вы и ваш сосед, могут различаться на порядок.

Главная задача авиакомпаний состоит в том, чтобы отделить бизнес-пассажиров, готовых платить за билеты большие деньги, от путешествующих ради удовольствия, которые более ограничены в средствах. Если авиакомпания продает все билеты по одной и той же цене, то какие бы цены она ни установила, все равно потеряет много денег. Пассажир, летящий бизнес-классом, может заплатить 1800 дол. за перелет из Чикаго в Сан-Франциско и обратно; а некто, летящий на свадьбу кузена Ирва, выложит за перелет не более 250 дол. Если авиакомпания взимает высокую плату, она лишается пассажиров, путешествующих по собственным надобностям, а если низкую — то теряет те деньги, которые готовы заплатить люди, летающие бизнес-классом. Что делать? Учиться отличать тех, кто летает по делам, от тех, кто летает по собственным надобностям, и взимать с разных людей разную плату.

Авиакомпании изрядно преуспели в этой науке. Почему плата за ваш авиабилет резко снижается в том случае, если вы остаетесь на субботний вечер в пункте назначения? Потому, что субботний вечер — как раз то время, когда вы собираетесь отплясывать на свадьбе кузена Ирва. Люди, летающие по собственным надобностям, обычно проводят уикенд там, куда они летят, тогда как пассажиры, летающие по делам, почти никогда этого не делают. Если покупать билет за две недели до даты полета, билет обойдется намного дешевле билета, купленного за 11 минут до вылета самолета. Люди, отправляющиеся на отдых, заранее планируют свои поездки, тогда как люди, отправляющиеся в командировки, имеют свойство покупать билеты в последнюю минуту. Авиакомпании являют наиболее очевидный пример ценовой дискриминации, однако посмотрите вокруг — и вы начнете замечать ее повсюду. В ходе президентской кампании 2000 г. Эл Гор жаловался на то, что и его матери, и его собаке дают одно и то же лекарство от артрита, но за лекарство, выписанное матери, приходится платить дороже. Неважно, что эту историю Гор выдумал после того, как прочитал о неравенстве цен на лекарства для людей и собак. Приведенный им пример все равно превосходен. Нет ничего удивительного в том, что одно и то же лекарство для собак и для людей продают по разным ценам. Это тот же случай, с которым мы столкнулись, говоря о ценах на авиабилеты. Люди будут платить за предназначенные для них лекарства больше, чем за лекарства для своих собак. В данном случае стратегия максимизации прибыли состоит во взимании одной цены с двуногих пациентов и другой — с четвероногих.

По мере того как технология позволяет компаниям собирать все больше информации об их клиентах, ценовая дискриминация получает все большее распространение. Теперь, например, возможно взимать разные цены с покупателей, заказывающих товары в режиме он-лайн, а не по телефону. Или же компании могут взимать разные цены с разных он-лайн-клиентов, ориентируясь на их прежние покупки. Логика, которой руководствуются компании вроде Priceline (веб-сайт, на который потребители обращаются за туристическими услугами), состоит в том, что каждый клиент предположительно может по-разному заплатить за авиабилет или номер в гостинице. В опубликованной недавно в «Wall Street Journal» статье «How Technology Tailors Price Tags» («Как технологии определяют цены») замечено: «Бакалейные магазины, кажется, являются образцом модели „единая цена для всех“. Но даже сегодня они выставляют товары по одной цене, взимают другую цену с покупателей, пользующихся вырезанными купонами, и третью — с покупателей, имеющих карточки постоянных клиентов, что позволяет магазинам собирать подробные данные о привычках потребителей» [19].

 

Какой вывод можно сделать из всего вышесказанного? Потребители стремятся как можно больше сэкономить, а компании — максимизировать свои прибыли. Это, казалось бы, простое наблюдение может многое рассказать нам о том, как живет этот мир.

 

Рыночная экономика — могущественная сила, улучшающая нашу жизнь. Для компаний единственный способ получить прибыль — поставлять нам товары, которые мы хотим купить. Компании создают новые продукты, начиная с кружек, не дающих кофе остыть, и кончая антибиотиками, которые спасают жизнь. Или же компании берут уже существующий продукт и делают его дешевле или лучше. Подобная конкуренция сказочно хороша для потребителей. В 1900 г. трехминутный телефонный разговор между Нью-Йорком и Чикаго стоил примерно 5, 45 дол. Ныне он стоит менее четверти доллара. Прибыль стимулирует некоторые из наших величайших свершений даже в таких сферах, как высшее образование, искусство и медицина. Сколько мировых лидеров летит в Северную Корею, когда им надо сделать операцию на открытом сердце?

 

В то же самое время рынок аморален. Нет, мораль не чужда вовсе его естеству, попросту он недостаточно морален. Рынок вознаграждает дефицит, что не имеет ни малейшего внутреннего отношения к стоимости. Бриллианты стоят тысячи долларов за карат, тогда как вода (если вы рискнете пить воду из-под крана) почти бесплатна. Если бы на земле не было алмазов, мы испытали бы известный дискомфорт, но если бы исчезла вся вода, мы бы погибли. Рынок не обеспечивает нас товарами, в которых мы нуждаемся; он обеспечивает нас товарами, которые мы хотим купить. Это исключительно важное различие. Наша система медицинского обслуживания не обеспечивает бедных страхованием здоровья. Почему? Потому что они не в состоянии заплатить за него. Наши самые талантливые доктора увеличивают груди и делают подтяжки лица звездам Голливуда. Почему? Потому что звезды могут оплатить такие операции. Между прочим компании могут извлекать большие деньги из отвратительных дел. Почему европейские преступные синдикаты похищают девчонок в Восточной Европе и делают из них проституток, промышляющих в более богатых странах? Потому что это выгодно. Рынок подобен эволюции: это необычайно мощная сила, черпающая свою энергию в вознаграждении быстрых, сильных и умных. Принимая это к сведению, не плохо бы вспомнить о том, что два наиболее адаптированных вида на Земле — это крысы и тараканы.

 

Наша система пользуется ценами как инструментом распределения скудных ресурсов. Поскольку запасы всего, что заслуживает обладания, ограниченны, конечны, самая основная функция любой экономической системы состоит в том, чтобы определить, кто что получает. Кто берет билеты на матчи Суперкубка? Люди, готовые заплатить за эти билеты максимальную цену. Кому доставались бы лучшие места на аналогичных матчах в прежнем Советском Союзе (допустим, что такие соревнования там существовали)? Люди, отобранные Коммунистической партией. При таком способе распределения цены совершенно бессмысленны и не имеют с ним ничего общего. Если московский мясник получал новую партию свинины, он вывешивал ценник с официальной, установленной государством ценой на свинину. И даже если эта цена была достаточно низкой, а у мясника покупателей было больше, чем свиных отбивных, он не повышал цену для того, чтобы получить чуть больше денег. Он просто продавал отбивные людям, которые стояли в очереди первыми. А тем, кто стоял в хвосте очереди, просто не везло. И капитализм и коммунизм распределяют товары. Мы делаем это с помощью цен; в СССР механизмом распределения было выстаивание в очередях. (Разумеется, в коммунистических странах было множество черных рынков; вполне вероятно, что упомянутый выше мясник нелегально продавал часть отбивных через задний ход магазина.)

 

Поскольку мы используем цены для распределения товаров, большинство рынков обладают способностью к автоматической коррекции. Министры стран — членов ОПЕК периодически собираются в каком-нибудь экзотическом месте и договариваются об ограничении мирового производства нефти. Вскоре после этого происходит несколько событий: (1) цены на нефть и газ начинают расти; и (2) политики начинают фонтанировать идеями, по большей части абсурдными, касающимися вмешательства в рынок нефти. Но высокие цены подобны высокой температуре: они являются и симптомами, и потенциальным лекарством. Пока политики выпускают пары в конгрессе, начинают происходить кое-какие важные события. Мы начинаем меньше ездить на машинах. Получив очередной счет за отопление, решаем установить теплоизоляцию на чердаке, а приходя в салон компании Ford, равнодушно проходим мимо модели «Expedition» и целеустремленно направляемся к машинам «Escort».

В предложении также начинаются подвижки. Нефтепроизводители из стран, не входящих в ОПЕК, качают больше нефти для того, чтобы воспользоваться высокими ценами. Да и страны — члены ОПЕК препираются друг с другом по поводу квот на добычу нефти. Американские нефтяные компании эксплуатируют скважины, из которых при низких ценах на бензин добывать нефть было невыгодно. Между тем множество весьма изобретательных людей более серьезно занимаются поиском и коммерциализацией альтернативных источников энергии. По мере роста предложения и сокращения спроса понемногу начинают снижаться и цены на нефть и бензин.

 

Если зафиксировать цены в рыночной системе, частные компании найдут иные способы конкурировать друг с другом. Потребители частенько с ностальгией вспоминают «времена молодости» пассажирских авиаперевозок, когда в самолетах хорошо кормили, кресла были просторнее, а люди, собираясь лететь на самолете, принаряживались. И это не просто ностальгическая болтовня: качество пассажирских авиаперевозок резко снизилось. До 1978 г. тарифы на авиаперевозки были фиксированы правительством. Плата за каждый перелет из Денвера в Чикаго была одинакова, однако American и United все равно сражались за пассажиров. Чтобы выделиться, они использовали качество. Когда авиатранспорт дерегулировали, главным полем конкурентной борьбы стали цены, надо думать, потому, что потребителей они-то более всего и занимают. С тех пор все связанное с самолетами или хоть каким-то боком относящееся к ним стало менее приятным, но средняя цена на авиаперелеты, с поправкой на инфляцию, сократилась почти наполовину.

В 1995 г. я путешествовал по Южной Африке и был поражен отличным обслуживанием на всех встречавшихся на пути бензоколонках. Рабочие бензоколонок, одетые в отутюженную униформу, часто с галстуками-бабочками, сломя голову бежали заправить бензобак, проверить, есть ли в машине масло, протереть ветровое стекло. Душевые комнаты сияли безупречной чистотой и разительно отличались от тех ужасов, которые я видел, путешествуя по США. Был ли у южноафриканских служащих бензоколонок какой-то особый менталитет? Нет. Цена на горючее была установлена правительством. Поэтому на бензоколонках, которые по-прежнему оставались частными, стали носить галстуки-бабочки и до блеска драить душевые.

 

Любая рыночная сделка улучшает положение всех ее участников. Итак, компании действуют в наилучших собственных интересах, и потребители ведут себя точно так же. Это простая идея, несущая в себе огромную мощь. Рассмотрим пример, распаляющий воображение. Проблема азиатских предприятий с потогонной системой эксплуатации рабочих состоит в том, что их недостаточно. Ведь взрослые работники идут на эти предприятия с мерзкими условиями, где получают мизерную заработную плату, по доброй воле. (Я не говорю здесь о принудительном и детском труде: и то и другое — особые случаи, отличающиеся от рассматриваемого нами.) Следовательно, одно из двух предположений должно быть справедливо. Либо (1) рабочие берутся за неприятную работу на потогонных предприятиях потому, что это лучший из имеющихся у них вариантов трудоустройства; либо (2) рабочие, гробящиеся на азиатских потогонных предприятиях, — люди с низким интеллектуальным развитием: у них есть много возможностей выбрать более привлекательные виды занятий, но они предпочитают работать на потогонных предприятиях.

Большинство аргументов против глобализации основано на невысказанном предположении о справедливости именно второго тезиса. Демонстранты, бившие витрины в Сиэтле, пытались доказать, что рабочие в развивающихся странах выиграют, если мы ограничим международную торговлю и тем самым закроем потогонные предприятия, где шьют обувь и сумки для жителей развитых стран. Но каким именно образом это улучшит положение рабочих в бедных странах? Никаких новых возможностей для них свертывание мировой торговли и закрытие потогонных заводов не создадут. Единственный путь к возможному повышению общественного благосостояния состоит в том, что уволенные с потогонных предприятий займут новые, лучшие рабочие места, т. е. воспользуются возможностями, которыми они предположительно пренебрегли, отправившись работать на потогонные предприятия. Когда в последний раз закрытие завода в США праздновали как хорошую новость для рабочих, работавших на этом заводе?

По западным стандартам, потогонные предприятия — отвратительные места. Разумеется, можно утверждать, что компания Nike должна платить своим иностранным рабочим больше из чистого альтруизма. Но низкая заработная плата — один из симптомов нищеты, а не одна из ее причин. Зарплата среднего рабочего на вьетнамских фабриках Nike составляет примерно 600 дол. в год. Для Вьетнама это огромная сумма. Она, между прочим, вдвое выше годового дохода среднего вьетнамского рабочего [20]. В действительности, как мы увидим в главе 11, потогонные предприятия сыграли важную роль в развитии таких стран, как Южная Корея, Тайвань и др.

Известно изречение Джона Ф. Кеннеди: «Жизнь несправедлива». В некотором важном отношении несправедлив и капитализм. Является ли капитализм хорошей системой?

Я намереваюсь доказать, что рынок для экономики играет ту же роль, какую демократия играет для государственного управления. Это пристойный, пусть и небезупречный, выбор из многих скверных вариантов. Рынки соответствуют нашим представлениям о свободе личности. Мы можем расходиться во мнениях по вопросу «Следует ли правительству принуждать нас к ношению мотоциклетных шлемов?», но большинство из нас согласно с тем, что государство не должно указывать, где нам жить, чем именно зарабатывать на жизнь и как тратить заработанные деньги. Действительно, невозможно оправдать трату денег на именинный пирог для собачки, когда на них можно было бы вакцинировать несколько африканских детей. Но любая система, которая принуждает меня тратить деньги на вакцинацию, а не на пирог к собачьим именинам, может держаться только на угнетении. Коммунистические режимы XX в. контролировали экономику своих стран, управляя жизнью своих граждан. Частенько это было пагубно и для экономики, и для общества. В течение XX в. коммунистические режимы посредством репрессий и голода в мирное время уничтожили около 100 млн собственных граждан.

Рынки соответствуют природе человека и потому поразительно успешно мотивируют нас к реализации наших возможностей. Я пишу эту книгу потому, что люблю писать. Я пишу эту книгу потому, что верю: экономика интересна читателям-неспециалистам. А еще я пишу эту книгу потому, что действительно люблю летний домик в Висконсине. Мы работаем упорнее, когда извлекаем выгоду непосредственно из нашего труда, и этот напряженный труд часто приносит значительную пользу обществу.

И последнее, самое важное замечание. Мы можем и должны использовать государство для всевозможных изменений рынков. Экономическая битва XX в. разыгралась между капитализмом и коммунизмом. Капитализм победил. Даже придерживающийся левых взглядов брат моей жены не верит в колхозы или государственные сталелитейные предприятия (хотя однажды он сказал, что ему хотелось бы, чтобы система здравоохранения была построена примерно так, как построена почта США). В то же время разумные люди могут иметь острые разногласия по вопросу о том, когда и каким образом государство должно вмешиваться в рыночную экономику и какую помощь следует оказывать тем, с кем капитализм плохо обходится. Экономические битвы XXI в. будут вестись вокруг вопроса о степени свободы наших рынков.

 

Глава 2. О важности стимулов:

как спасти голову, лишившись носа (если вы — черный носорог)

 

Черные носороги — один из видов, которым грозит уничтожение. По Южной Африке сейчас бродит менее 2, 5 тыс. черных носорогов, а в 1970 г. их насчитывалось около 65 тыс. Это экологическая катастрофа, происходящая у нас на глазах. В то же время на примере этой ситуации фундаментальная экономика может поведать нам, почему эти животные попали в такую беду, и, возможно, даже подсказать, что мы можем сделать для разрешения проблемы.

Почему люди убивают черных носорогов? По той же самой причине, по которой торгуют наркотиками или мошенничают при уплате налогов. Потому что могут сорвать большой куш при сравнительно небольшом риске попасться. Во многих азиатских странах рог черного носорога считают мощным возбуждающим средством и столь же мощным средством, сбивающим высокую температуру. К тому же из него делают рукояти традиционных йеменских кинжалов. В результате за один-единственный рог носорога на черном рынке можно выручить 30 тыс. дол., что для стран, где доход на душу населения составляет около 1000 дол. в год и к тому же снижается, является суммой, достойной человека королевской крови. Другими словами, с точки зрения обнищавшего населения Южной Африки мертвый черный носорог стоит гораздо больше, чем носорог живой.

Печально, но это один из тех рынков, которые по природе своей лишены механизма автоматической корректировки. В отличие от автомобилей или персональных компьютеров, компании не могут производить новых носорогов, видя, что их предложение падает. В данном случае налицо противоположная тенденция: чем меньше черных носорогов, тем выше цена на их рога на черном рынке, что еще больше побуждает браконьеров к уничтожению оставшихся животных. Это порочный круг. Ситуацию усугубляет еще и то, что большинство черных носорогов находятся в общинной, а не в частной собственности (обстоятельство, связанное со многими экологическими проблемами). Возможно, это звучит замечательно, но на самом деле скорее порождает проблемы охраны окружающей среды, чем решает их. Представьте, что все черные носороги оказались в руках одного алчного землевладельца, который без всяких угрызений совести готов превратить их рога в рукоятки йеменских кинжалов. У него и мысли нет об охране окружающей среды. Он настолько ограниченный, настолько эгоистичный человек, что порой бьет своего пса только потому, что получает от этого удовольствие. Допустило бы это чудовище сокращение поголовья принадлежащих ему носорогов с 65 до 2, 5 тыс. за 30 лет? Да никогда. Он стал бы разводить носорогов и защищать их, чтобы у него всегда был большой запас рогов, которые можно было бы выбрасывать на рынок. То есть он вел бы себя, в общем, так же, как ведут себя обыкновенные скотоводы. Такое поведение не имеет ничего общего с альтруизмом; оно всецело связано со стремлением максимизировать стоимость редкого ресурса.

Общинная собственность, в свою очередь, создает ряд уникальных проблем. Прежде всего, крестьяне, живущие рядом с этими величественными животными, обычно не извлекают из этого соседства ни малейшей пользы. Напротив, крупные животные вроде носорогов и слонов могут нанести огромный ущерб посевам. Поставьте себя на место этих крестьян. Вообразите, что африканцы вдруг остро заинтересовались будущим североамериканских коричневых крыс и что центральным пунктом стратегии их сохранения стало требование разрешить этим тварям жить и питаться у вас дома. Далее представьте, что появился браконьер и предложил вам деньги за то, что вы покажете ему, где у вас в подвале гнездятся эти крысы. М-да… Правда, миллионы людей во всем мире заинтересованы в сохранении видов, подобных черным носорогам или горным гориллам. Но это лишь часть проблемы. Легко быть «вольным наездником» и оставлять выполнение работы кому-нибудь другому (человеку или организации). Кстати, сколько денег и времени вы пожертвовали на сохранение исчезающих видов в прошлом году?

Компании, организующие туры и сафари и получающие огромные деньги за то, что показывают богатым туристам редких животных в естественных условиях, сталкиваются с аналогичной проблемой «бесплатных пользователей». Если одна туристическая компания вкладывает в охрану природы большие деньги, то другие занимающиеся тем же бизнесом фирмы, не делая таких инвестиций, все равно получают пользу, которую приносят спасенные благодаря инвестициям в охрану природы носороги. Таким образом, компания, которая тратит деньги на сохранение природной среды, на рынке фактически терпит убытки, обусловленные тем, что ее издержки выше, чем издержки фирм, которые не делают инвестиций в охрану природы. Для того чтобы окупить расходы на сохранение дикой природы, фирмы, несущие их, должны повышать цены на организуемые ими туры (или же им придется смириться с меньшей нормой прибыли). Очевидно, что в данном случае определенную роль должно сыграть правительство. Но государства в Африке южнее Сахары либо бедны, либо, что хуже всего, коррумпированы и дисфункциональны. Единственной стороной, имеющей явный и мощный побудительный мотив к своей деятельности, оказывается браконьер, который, выслеживая и убивая носорогов, а затем отпиливая их рога, извлекает поистине царские доходы.

Все это весьма плачевно. Но экономика также предлагает, по меньшей мере, понимание того, как спасти черных носорогов и другие исчезающие виды животных. Эффективная стратегия сохранения дикой природы должна надлежащим образом учитывать и активизировать побудительные мотивы людей, живущих в местах обитания черных носорогов. Перевод: дайте местным жителям определенную причину желать, чтобы животные оставались в живых. Это — исходная посылка культивирования индустрии экотуризма. Если туристы готовы платить огромные деньги за то, чтобы увидеть и сфотографировать черных носорогов в естественной среде их обитания и, что еще более важно, если местные жители каким-то образом получают долю доходов от такого туризма, то у местного населения появляется существенный стимул к сохранению этих животных. Эта стратегия была успешно применена в странах, подобных Коста-Рике, которая сохранила свои влажные тропические леса и другие чудеса природы, превратив более 25 % территории в национальные парки. В настоящее время туризм здесь ежегодно приносит свыше 1 млрд дол. дохода, что составляет 11 % национального дохода этой страны [21].

Печально, но подобная стратегия в настоящее время не коснулась пока горных горилл — еще одного вида, находящегося под угрозой полного исчезновения и ставшего знаменитым благодаря Дайан Фосси, автора книги «Gorillas in the Mist» («Гориллы в тумане»). По оценкам, в густых джунглях Восточной Африки осталось всего лишь 620 горных горилл. Но страны, образующие этот регион, — Уганда, Руанда, Бурунди и Конго — ввергнуты в череду гражданских войн, которые уничтожили туристическую отрасль. В прошлом местные жители сохраняли среду обитания горилл не потому, что питали какое-то особенное почтение к этим животным, а потому, что получали от туристов больше денег, чем от вырубки лесов, составляющих естественную среду обитания горилл. Один из местных жителей сказал журналисту «New York Times»: «[Гориллы] важны, когда они привлекают туристов. А если они не привлекают туристов, в них нет никакой пользы. Если туристы не едут сюда, то мы попытаем счастья в лесу. Прежде мы были хорошими лесорубами» [22].

Тем временем должностные лица, занимающиеся охраной окружающей среды, экспериментируют с другой идеей, которая настолько фундаментальна, насколько может быть фундаментальна экономика. Черных носорогов уничтожают потому, что их рога приносят сказочный доход. А если у носорога нет рога, то, надо полагать, нет и причины для его истребления. Итак, некоторые чиновники от экологии предложили отлавливать черных носорогов, спиливать им рога и затем отпускать животных на свободу. Носороги стали менее защищенными от некоторых хищников, но теперь вероятность того, что на них будет охотиться человек, их самый смертельный враг, сократилась. Оказалась ли эта стратегия эффективной? Факты противоречивы. В некоторых случаях браконьеры продолжают охотиться на безрогих носорогов по разным причинам. Убийство безрогих животных, например, избавляет браконьеров от необходимости снова тратить время на выслеживание тех же самых животных. Кроме того, какие-то деньги можно выручить даже за основание рога. Грустно говорить об этом, но мертвые носороги, даже без рогов, увеличивают угрозу исчезновения этого вида, что резко повышает стоимость имеющихся запасов носорожьего рога.


Поделиться с друзьями:

mylektsii.su - Мои Лекции - 2015-2024 год. (0.01 сек.)Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав Пожаловаться на материал