Студопедия

Главная страница Случайная страница

КАТЕГОРИИ:

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Год 1860-й 12 страница






Девушка привычно потерла запястья. Мозоли от наручников еще не сошли.

– Пока мы были в том месте в горах, людей пригоняли все время. Иногда столько, сколько пальцев на двух руках, а иногда так много, что мы издалека слышали их плач. И всегда их охраняли воины. Однажды утром, до солнца, в час рогов, – Робин припомнила, что так называется время, когда первые лучи солнца освещают рога коров, – они вывели нас, закованных в инсимби, из краалей и сделали змею из людей, такую длинную, что ее голова уже была в лесу, а хвост – еще в облаках на горе. Так мы спускались по Дороге гиен.

Дорога гиен, ндлеле умфиси, – Робин впервые услышала это название. Чудилась темная лесная тропа, выбитая тысячами босых ног, вдоль которой с диким кровожадным хохотом и визгом крадутся отвратительные пожиратели падали.

– Тех, кто умер, и тех, кто упал и не мог подняться, освобождали от цепей и оттаскивали в сторону. Гиены у дороги так осмелели, что выскакивали из кустов и пожирали тела у всех на виду. Хуже всего было тем, кто еще не совсем умер.

Джуба замолчала и невидящим взглядом смотрела перед собой. Глаза девушки наполнились слезами. Робин взяла ее руку и положила себе на колени.

– Не знаю, как долго мы шли по Дороге гиен, – продолжила Джуба. – Каждый день был похож на предыдущий и на тот, что наступал потом, пока наконец не показалось море.

Брат с сестрой еще долго обсуждали рассказ бывшей невольницы.

– Она наверняка прошла королевство Мономотапа, но говорит, что не видела ни городов, ни поселений, – удивлялся Зуга.

– Может быть, работорговцы избегают людей из Мономотапы.

– Жаль, что она запомнила так мало.

– Она шла в невольничьем караване, – напомнила Робин, – и думала только о том, чтобы выжить.

– Если бы только эти чертовы туземцы умели читать карту.

– Это совсем другая культура, Зуга.

Ее глаза вспыхнули. Брат поспешно сменил тему:

– Наверное, легенда о Мономотапе – всего лишь миф, нет там никаких золотых шахт!

– В рассказе Джубы важнее то, что матабеле торгуют рабами – раньше они этим не занимались.

– Чушь! – прорычал Зуга. – Они величайшие хищники со времен Чингисхана! Вся родня зулусов – шангааны, ангони, матабеле! Война – их образ жизни, а главный источник дохода – грабеж. Все их государство основано на рабстве.

– Но раньше они невольников не продавали, – заметила Робин, – по крайней мере так написано у деда, у Гарриса и у всех остальных.

– Потому что не было рынка сбыта, – объяснил Зуга. – Теперь они наконец вступили в контакт с работорговцами, нашли путь к побережью. Это все, чего им прежде не хватало.

– Мы должны доказать это, Зуга, – с тихой решимостью произнесла Робин. – Надо собрать свидетельства их преступлений и привезти в Лондон.

– Лучше бы девчонка засвидетельствовала существование Мономотапы и золотых шахт, – буркнул Зуга. – Обязательно спроси ее, были ли там слоны. – Он сосредоточенно склонился над картой Харкнесса, проклиная ее белые пятна. – Не могу поверить, что Мономотапы не существует, уж слишком много слухов… Да, вот еще что – я совсем забыл язык, которому учила нас мама, в голове вертятся одни детские стишки да колыбельные. Мунья, мабили зинтхату, йолала умдаде уэтху – раз, два, три, засыпай, сестренка, – продекламировал он и со смехом покачал головой. – Придется снова учить, помогите мне с Джубой.

 

* * *

 

При впадении в море река Замбези делится на сотни мелких проток, переплетающихся между собой. Широкая болотистая дельта охватывает миль тридцать унылой и монотонной береговой линии.

От сплошной зелени, ковром устилающей воду, отрываются плавучие острова папируса, и грязный коричневый поток выносит их в океан. Некоторые из островов очень велики, и корни растений так переплелись, что травяной настил выдерживает вес крупных животных. Небольшие стада буйволов то и дело застревают на таких островах, и их несет в море миль на двадцать от берега, пока удары волн не разрушат островок. Живые горы мяса становятся добычей акул, вечно кружащих в мутных прибрежных водах в ожидании поживы.

Когда ветер дует с берега, илистый запах болот ощущается далеко в море. Тот же ветер приносит с собой странных насекомых. На заросших папирусом берегах дельты водятся крошечные паучки, не больше спичечной головки, которые плетут паутину и пускаются на ней в полет в таком множестве, что напоминают облака или дым от степного пожара. Поднимаясь на многие сотни футов, они клубятся туманными колоннами, окрашенными закатом в розовый и лиловый.

Река несет в море бурые илистые массы, смешанные с трупами животных и птиц, и к акульему пиршеству присоединяются огромные замбезийские крокодилы.

Первая из таких гнусных тварей встретилась путешественникам милях в десяти от берега. Крокодил качался на волнах, как бревно, влажно блестя на солнце грубой чешуей. Канонерка подошла ближе, и чудище нырнуло, хлестнув по воде мощным гребенчатым хвостом.

«Черная шутка» пыхтела на всех парах мимо многочисленных речных устьев, но все они были слишком мелкими. К поселению Келимане можно было подняться лишь по Конгоне, дальше к северу.

Клинтон Кодрингтон рассчитывал войти в устье на следующее утро, переждав ночь в открытом море с застопоренными машинами. Робин намеревалась снять швы с его раны до Келимане, хотя предпочла бы подождать до окончательного заживления.

Она решила воспользоваться этим случаем, чтобы дать ответ, которого Клинтон так терпеливо ждал. Робин хорошо понимала, как больно будет молодому человеку услышать, что свадьба не состоится, и чувствовала себя виноватой.

Пригласив капитана к себе в каюту, доктор велела ему раздеться до пояса и усадила на узкую койку с поднятой рукой. Рана заживала очень хорошо. Робин радовалась и гордилась своей отменной работой. Ласково приговаривая, она разрезала каждый узелок остроконечными ножницами, пинцетом осторожно вытаскивала из раны кусочки конского волоса. На месте швов по обе стороны вздутого багрового рубца оставались двойные проколы, чистые и сухие. Только из одного вытекла капелька крови, которую Робин бережно промокнула.

Робин научила малютку нгуни ассистировать ей при операциях, правильно подносить инструменты и принимать ненужные или испачканные перевязочные материалы и скальпели. Покончив со швами, она одобрительно осмотрела заживающую рану и, не оборачиваясь, сказала Джубе:

– Можешь идти. Если понадобишься, я позову.

Девушка лукаво улыбнулась и шепнула:

– Он такой красивый, белый и гладкий.

Робин вспыхнула, потому что думала в точности то же самое. У Клинтона в отличие от Мунго Сент-Джона тело было безволосым, как у девушки, но с крепкими мускулами, а кожа светилась мраморным блеском.

– Когда он смотрит на тебя, Номуса, его глаза как две луны, – с упоением продолжала Джуба.

Робин попыталась нахмуриться, но губы сами собой расплылись в улыбке.

– Уходи скорее.

Джуба хихикнула.

– Настало время побыть наедине. – Она сладострастно закатила глаза. – Я постерегу у двери и не буду слушать, Номуса.

Робин была не в силах сердиться, когда девушка называла ее этим прозвищем. Оно означало «дочь милосердия» – вполне подходяще для врача, лучше и не придумаешь. Робин улыбнулась и легким шлепком подтолкнула Джубу к двери.

Клинтон, должно быть, догадался, что они обсуждают, потому что, когда доктор повернулась, он смущенно застегивал рубашку.

Робин набрала в грудь воздуха, словно собиралась нырнуть, сложила руки на груди и сказала:

– Капитан Кодрингтон, я непрестанно думала о высокой чести, которую вы мне оказали, предложив стать вашей женой…

– Однако, – подсказал Клинтон, и она в смущении умолкла.

Тщательно заготовленная речь полностью вылетела из головы. Именно это слово Робин собиралась произнести следующим – «однако».

– Мисс Баллантайн… то есть доктор Баллантайн, я бы предпочел, чтобы вы не говорили всего остального. – Лицо капитана побледнело и напряглось, в этот миг он был по-настоящему красив. – Оставьте мне надежду.

Она покачала головой, но Кодрингтон жестом остановил ее:

– Только теперь я понял, насколько велик ваш долг, долг перед отцом и перед несчастными жителями этой страны. Я сознаю это и глубоко восхищаюсь вами.

Сердце Робин едва не вырвалось из груди: он такой добрый, такой чуткий, так хорошо все понимает… Капитан продолжал:

– Однако я уверен, что вы и я…

– Капитан… – пробормотала она, снова качая головой.

– Нет, – твердо произнес Клинтон. – Вы не заставите меня расстаться с надеждой. Я человек терпеливый и понимаю, что время еще не пришло. Но в глубине души я знаю, что мы связаны судьбой, пусть даже придется ждать десять лет, да хоть пятьдесят.

Такие сроки не пугали Робин. Она заметно успокоилась.

– Я люблю вас, дорогая доктор Баллантайн, и мои чувства никогда не изменятся, а пока прошу лишь вашего доброго отношения и дружбы.

– И то и другое я даю вам с радостью, – с искренним облегчением ответила Робин, ощущая в глубине души легкую грусть.

 

Иной возможности поговорить наедине молодым людям не выпало. Проводка канонерки по предательским протокам с непостоянными берегами и не обозначенными на карте мелями занимала все время Клинтона. Кораблю предстояло петлять еще двадцать миль в мангровых зарослях, прежде чем на северном берегу реки покажется порт Келимане.

Невыносимую жару усугубляло влажное зловоние ила и гниющей растительности. Стоя у борта, Робин смотрела как зачарованная на причудливые силуэты мангровых деревьев. Они возвышались над густой шоколадной жижей на пирамидах корней, похожих на бесчисленные лапки уродливого насекомого, тянущегося к толстому мясистому стволу, который, в свою очередь, стремился к пышному пологу ядовито-зеленой листвы. Между корнями сновали пурпурно-желтые крабы, держа наперевес одну огромную клешню и помахивая ею вслед кораблю – то ли угрожающе, то ли приветственно.

От кильватера по протоку расходились волны, накатываясь на илистые берега и вспугивая мелких лилово-зеленых квакв.

За поворотом показались ветхие домики Келимане, над которыми высились квадратные башни местного собора. Штукатурка осыпалась, обнажая неприглядные проплешины с пятнами серо-зеленой плесени, похожей на созревший сыр.

Когда-то здесь был один из самых оживленных невольничьих портов на африканском побережье. Река Замбези служила для работорговцев проторенной дорогой в глубь континента, а река Шире, ее главный приток, вела к озеру Малави и в горные края, откуда гнали тысячи черных рабов.

Когда португальцы под нажимом Великобритании подписали Брюссельское соглашение, невольничьи бараки в Келимане, Лоренсу-Маркише и на острове Мозамбик опустели, однако невольничья дхоу, перехваченная «Черной шуткой», свидетельствовала о том, что грязная торговля на португальском побережье продолжает процветать.

«Как это типично для португальцев», – подумал Клинтон Кодрингтон, с отвращением кривя губы. Сотни лет прошло с тех пор, как португальские мореплаватели открыли эти земли, но колонисты так и остались прикованными к узкой нездоровой полоске побережья, сделав лишь одну безуспешную попытку проникнуть во внутренние районы. Их дома сгнили, империя распадалась, а они все не двигались с места, довольствуясь взятками и вымогательством, набивали серали местными женщинами и смотрели сквозь пальцы на любое зло или преступление, если получали от этого хоть малейшую выгоду.

Встречавшие толпились на набережной, словно стая стервятников в аляповатых пестрых мундирах. Даже самые низшие таможенные чины нацепили потускневшие золотые аксельбанты и разукрашенные шпаги.

Если не проявить твердость, впереди ждут бесчисленные формы и декларации, неизменная протянутая рука и алчное подмигивание. Нет, на сей раз все будет иначе. Это корабль военно-морского флота ее величества.

– Мистер Денхэм, – громко приказал Клинтон, – выдайте часовым на якорной стоянке пистолеты и абордажные сабли и следите, чтобы никто не поднимался на борт без разрешения вахтенного офицера.

Он повернулся к Зуге и обменялся с ним коротким рукопожатием. За время плавания у них обнаружилось мало общего, и прощание вышло прохладным.

– Не нахожу слов, чтобы отблагодарить вас, сэр, – торопливо произнес Зуга.

– Это мой долг, майор.

Зуга бросил взгляд на сержанта Черута, строившего солдат на палубе. Готтентоты стояли в полном походном снаряжении, мечтая скорее оказаться на берегу после скучного плавания.

– Мне нужно присмотреть за людьми, капитан, – извинился Зуга и поспешил на бак.

Клинтон повернулся к Робин и настойчиво заглянул в зеленые глаза.

– Прошу вас, оставьте мне что-нибудь на память, – тихо попросил он.

Робин молча вынула из мочки уха дешевую хрустальную сережку. Они обменялись рукопожатием, серьга осталась в руке Клинтона. Он быстро поднес ее к губам и опустил в карман.

– Я буду ждать, – повторил он. – Десять лет, пятьдесят лет.

 

С приливом «Черная шутка» поднялась по протоке, выгрузила на каменный причал припасы африканской экспедиции Баллантайнов и двумя часами позже отдала швартовы и развернулась, направляясь обратно.

Клинтон Кодрингтон смотрел с юта, как ширилась полоса воды между ним и высокой стройной фигурой в длинной юбке на краю причала. Зуга стоял за спиной сестры, не поднимая глаз от списков снаряжения. Сержант Черут выставил отряд маленьких курносых готтентотов на охрану имущества экспедиции, не давая приблизиться толпе зевак.

Португальские власти выказали большое почтение к красным сургучным печатям и лентам на рекомендательных письмах от португальского посла в Лондоне. Однако еще весомее оказалось то, что Зуга, офицер армии королевы Виктории, прибыл на канонерской лодке Королевского военно-морского флота, которая, по всей вероятности, останется поблизости.

Даже сам губернатор португальской восточной Африки едва ли встретил бы более теплый прием. Мелкие чиновники сломя голову носились по убогому поселению, подыскивая наилучшее жилье, освобождая складские помещения для грузов и реквизируя речной транспорт для следующего этапа путешествия. Экспедиции предстояло подняться по реке до Тете, последнего форпоста португальской империи на Замбези, куда заранее были посланы курьеры с приказом подготовить носильщиков и проводников. Все, чего ни требовал молодой британский офицер, выполнялось беспрекословно, он же отдавал приказы небрежным тоном, словно таково было дарованное ему Богом право.

Робин Баллантайн одиноко стояла среди всей этой суеты и смотрела вслед человеку в синей форме на юте канонерки. Высокая стройная фигура прощально помахала рукой, и выгоревшие волосы вспыхнули на солнце белым золотом. Робин махала в ответ, пока «Черная шутка» не исчезла за частоколом мангров, хотя ее мачты и труба виднелись еще долго. Потом исчезли и они – над буйной тропической зеленью осталось лишь облачко черного дыма.

 

Клинтон Кодрингтон стоял на палубе, заложив руки за спину, и его бледно-голубые глаза светились восторгом. Он ощущал себя настоящим странствующим рыцарем былых времен, который отправлялся искать счастья.

Его нисколько не раздражала мелодраматичность такого образа. Любовь и в самом деле возвысила его душу, впереди таились величайшие сокровища, и он обязан был их завоевать. Сережка, подаренная Робин, висела на шее и согревала кожу под рубашкой. Клинтон прикоснулся к амулету, нетерпеливо вглядываясь в открывавшийся проток. Впервые у него появилась цель в жизни, неколебимая, как Полярная звезда.

В таком романтичном настроении капитан пребывал и пять дней спустя, когда «Черная шутка» обогнула мыс Рас-Элат и на всех парах подошла к якорной стоянке. На песчаной отмели, обнажившейся с отливом, стояли восемь больших дхоу. Приливная волна на этом побережье достигает двадцати двух футов, и легкие арабские суда приспособлены к тому, чтобы садиться на мель: это облегчает погрузку. Скованные цепями невольники, спотыкаясь, брели по неглубоким лужам, оставшимся после отлива, по направлению к отмели и терпеливо ждали своей очереди, чтобы забраться по лестнице на борт дхоу.

Неожиданное появление канонерки вызвало смятение. На берегу забегали, послышались яростные крики работорговцев, щелканье бичей и вопли рабов. «Черная шутка» бросила якорь, не доходя рифов, и развернулась носом к ветру.

Клинтон Кодрингтон обводил накренившиеся суденышки и толпы перепуганных людей тем же вожделенным взглядом, каким ребенок из трущоб смотрит на окорока в витрине съестной лавки.

Приказ адмирала Кемпа был ясен и сформулирован предельно четко, вплоть до последних мелочей. Адмирал до сих пор с ужасом вспоминал, как молодой капитан захватил в плен невольничий флот в Калабаре, принудив хозяев взять груз на борт и пересечь экватор. Во избежание новых рискованных выходок командиру канонерской лодки было строго приказано уважать территориальную целостность Оманского султаната и в точности соблюдать букву договора, заключенного британским консулом в Занзибаре.

Клинтону Кодрингтону строжайше запретили вмешиваться в дела подданных султана, ведущих торговлю между султанскими владениями. Его лишили даже права досматривать суда, идущие под красно-золотым оманским флагом по любому из признанных торговых путей султаната, и подробно перечислили эти пути для его же блага.

При патрулировании следовало ограничиться перехватом судов, не принадлежавших султанату, особенно кораблей европейских стран. Разумеется, американские суда исключались. Капитан Кодрингтон имел право на самостоятельные действия лишь в обозначенных границах. Кроме того, он получил указание при первой возможности нанести визит вежливости в Занзибар, где британский консул объяснит капитану, как лучше обеспечить соблюдение существующих договоров и напомнить султану о его обязательствах.

Клинтон расхаживал по палубе, как лев по клетке, с бессильной злобой взирая через проход в коралловом рифе на невольничий флот. Здесь арабы занимались работорговлей вполне законно, поскольку залив Элат оставался бесспорным владением султана, признанным правительством ее величества.

Паника на берегу улеглась, на песчаной косе возле дхоу уже никого не было, но Клинтон знал, что из-за глинобитных стен городка и из тенистых рощ кокосовых пальм за ним следят тысячи внимательных глаз.

Оставалось лишь сняться с якоря и уйти прочь. Мысль об этом наполняла сердце капитана горечью. Он стоял с непокрытой головой, уставившись холодными голубыми глазами на добычу, что лежала на расстоянии протянутой руки.

 

Дворец Мохаммеда бен Салима, шейха Элата, представлял собой некрашеное глинобитное здание в центре городка. Единственные ворота в обнесенной парапетом стене – двойные, с толстыми резными створками, окованными бронзой, – вели в пыльный внутренний двор, где под раскидистым деревом такамака сидел шейх со своими ближайшими советниками и посланниками его высочайшего повелителя, султана Занзибара. Сегодня речь шла воистину о жизни или смерти.

Мохаммед бен Салим имел пухлое гладкое тело бонвивана, ярко-красные губы сластолюбца и полузакрытые глаза сокола. Шейх был сильно встревожен, ибо честолюбивые замыслы навлекли на него грозную опасность. Он желал накопить в сокровищнице миллион золотых рупий – и заветная цель уже была близка, но его владыка, всемогущий султан Занзибара, направил к нему эмиссаров, дабы потребовать у шейха отчета.

Свой план шейх Мохаммед начал осуществлять десять лет назад, ловко присвоив часть султанской десятины, и с тех пор из года в год размах воровства увеличивался. Каждая удачная операция подстегивала жадность шейха и давала смелость для следующей. Султан обо всем знал – несмотря на старость, он был очень хитер. Недостающие десятины накапливались в сокровищнице шейха, и получить их можно было в любой момент. До поры до времени султан изображал благодушное неведение, но постепенно вороватый шейх влез в ловушку так глубоко, что никакая ловкость, никакие оправдания не помогли бы ему выкрутиться. Султан ждал десять лет, и теперь заберет не только то, что ему причитается, но и все остальное.

Последующее возмездие будет долгим и замысловатым. Начнется оно с обстоятельного битья палками по босым пяткам, пока не поломаются все тонкие хрупкие косточки, и каждый шаг осужденного, ведомого на султанский суд, станет невыносимой пыткой. Затем прочтут приговор, и узловатый ремень из буйволиной кожи начнет затягиваться все туже и туже вокруг лба преступника, пока его соколиные глаза не вылезут из орбит, а череп не треснет, как переспелая дыня. Султан от души наслаждался подобными зрелищами, а этого он ждал целых десять лет!

Сей сложный ритуал был давно отработан, и начинался он с вежливого визита султанских эмиссаров, которые сидели сейчас напротив Мохаммеда бен Салима под развесистыми ветвями, прихлебывали из медных чашечек-наперстков крепчайший черный кофе, жевали засахаренную мякоть кокосовых орехов и холодными, бесстрастными глазами улыбались хозяину.

Однако леденящая атмосфера была нарушена. Во двор ворвались испуганные гонцы из гавани. Простершись ниц, они бессвязно лопотали о британском военном корабле с огромными пушками, который угрожал городу.

Шейх выслушал гонцов и отпустил их, потом повернулся к досточтимым гостям.

– Дело серьезное, – сообщил он, радуясь перемене темы. – Благоразумие велит хотя бы взглянуть на этот странный корабль.

– У ференгов договор с нашим господином, – произнес седобородый гость, – а они относятся с большим почтением к таким клочкам бумаги.

Все кивнули, ничем не выдавая волнения, которое наполнило грудь каждого. Дерзкие северяне не часто удостаивали побережье своим вниманием, и все же любой их визит внушал страх и дурные предчувствия.

Несколько минут шейх размышлял, прикрыв глаза и поглаживая густую курчавую бороду. Глубина нависшей над ним катастрофы почти парализовала его разум, но теперь в голове появились кое-какие мысли.

– Я отправлюсь на корабль, – заявил он. Гости протестующе загомонили, но Мохаммед бен Салим поднял руку, призывая к молчанию. Он пока еще оставался шейхом Элата. – Я обязан выяснить намерения капитана и немедленно послать сообщение нашему господину.

 

Клинтон Кодрингтон готовился отдать команду поднять якорь. Вот уже несколько часов на берегу не было признаков жизни, и делать было нечего. Надежды на захват европейского корабля, занятого погрузкой рабов, не оправдались. Отплыть следовало давно – солнце прошло полпути от зенита к горизонту, а идти в темноте по опасному проливу не хотелось. Однако что-то удерживало капитана.

Он то и дело подходил к правому борту и оглядывал в подзорную трубу глинобитные дома с плоскими крышами, прятавшиеся среди пальм. Каждый раз младшие офицеры выжидательно замирали и снова расслаблялись, когда капитан опускал трубу и отворачивался.

В очередной раз вглядываясь в берег, Клинтон заметил какое-то движение. На пустынной улочке городка мелькнули белые одежды. У капитана кольнуло в груди от радостного предчувствия. Из рощи к берегу направлялась небольшая процессия.

– Передайте стюарду, пускай приготовит парадный мундир и шпагу, – распорядился Кодрингтон, не опуская подзорной трубы. Шествие возглавлял дородный араб в ослепительно белом бурнусе и чалме, сверкавшей золотом. Следом за ним несли длинное развевающееся знамя, алый, с золотом, стяг султана.

– Примем его, как губернатора, – решил Клинтон. – Дадим четыре пушечных выстрела. – С этими словами он повернулся на каблуках и пошел в каюту переодеться.

Араб вылез из фелюги и, отдуваясь, взобрался на палубу с помощью двух рабов. Едва он ступил на палубу, как прогремел первый приветственный выстрел из пушки. Шейх испустил звук, похожий на ржание дикого жеребца, и подскочил на два фута. Румянец слетел с его лица, щеки посерели и тряслись.

Капитан выступил вперед. В парадном мундире Клинтон был ослепителен – треуголка, синий, с золотом, китель, белые брюки и шпага. Он взял шейха под руку, успокаивая его в продолжение приветственного салюта и не давая соскочить в бешено раскачивавшуюся фелюгу с окаменевшими от страха гребцами.

– Прошу, ваше превосходительство, – промурлыкал Клинтон и, не ослабляя железной хватки на пухлой руке гостя, быстро провел его в каюту.

Один из сопровождавших шейха кое-как объяснялся не только по-французски, но и по-английски, однако уже почти стемнело, когда Клинтон наконец разобрался в цветистой и зверски изуродованной версии родного языка. Когда смысл дошел до него, мир вокруг словно вспыхнул яркими красками, а душу наполнило свирепое воинственное ликование.

Жирный шейх со слюнявыми красными губами, правитель Элата, просил у ее британского величества защиты от несправедливости и притеснений султана Занзибара.

Переговоры начинали утомлять, особенно если учесть, насколько Клинтон горел желанием избавить Элат от занзибарского гнета.

Министерство иностранных дел Великобритании в избытке снабжало капитанов чистыми бланками договоров, составленными с соблюдением всех юридических формальностей. Их мог подписать любой туземный вождь, военачальник, князь или царек, которого удавалось к этому склонить.

Начинался такой документ с заявлений о взаимном признании суверенитета правительством ее величества и нижеподписавшимся, далее шли составленные в туманных выражениях обещания защиты границ, а завершался договор осуждением работорговли и предоставлением правительству ее величества права на досмотр, захват и уничтожение всех судов, занимающихся оным промыслом в пределах территориальных вод нижеподписавшегося. Далее, договор давал право военно-морскому флоту ее величества высаживать войска, разрушать невольничьи лагеря, освобождать рабов, арестовывать работорговцев и осуществлять любые другие действия, необходимые для прекращения работорговли во всех землях и владениях нижеподписавшегося.

Адмирал Кемп в Кейптауне упустил из виду, что у капитана Кодрингтона имелся большой запас подобных бланков, предназначавшихся изначально для использования на западном побережье Африки к северу от экватора. Добрый адмирал весьма встревожился бы, узнай он, что отпускает своего самого блестящего, но слишком рьяного подчиненного на самостоятельное патрулирование с таким взрывоопасным багажом.

– Он должен подписать здесь, – ткнул пальцем Клинтон, – и я выдам ему чек Британского казначейства на сумму в сто гиней.

В договоре содержалось положение о ежегодных выплатах в пользу подписавшей стороны. Клинтон посчитал сто гиней достаточной суммой, хотя не был вполне уверен, что имеет право выписывать казначейские обязательства.

Шейх Мохаммед пришел в полный восторг. Он хотел просить всего лишь о спасении жизни, а получил не только защиту великолепного военного корабля, но и обещание кругленькой суммы. Расплывшись в счастливой улыбке, он поставил длинную витиеватую подпись под договором, провозглашавшим, среди прочего, его новый титул: «Князь и Верховный Правитель суверенных территорий Элат и Рас-Тельфа».

– Отлично, – бросил Кодрингтон, скручивая в трубку свой экземпляр договора и перевязывая его лентой уже по пути к выходу. – Мистер Денхэм! – крикнул он. – Мне нужен десантный отряд – ружья, пистолеты, абордажные сабли и канистры с горючим. Сорок человек завтра к рассвету! – Довольно ухмыляясь, он обернулся к переводчику: – Будет лучше, если его превосходительство сегодняшнюю ночь проведет на борту. Завтра утром мы доставим его в резиденцию в целости и сохранности.

Мохаммед бен Салим впервые почувствовал неладное. Холодные голубые глаза ференга смотрели так беспощадно… Эль-Шайтан! Рука сама собой сложилась в жесте от дурного глаза.

 

– Разрешите обратиться, сэр?

До рассвета оставался еще час. В тусклом свете нактоузного фонаря первый лейтенант Денхэм озадаченно оглядел шеренги вооруженных матросов, выстроившихся на баке.

– Говорите, не стесняйтесь, – великодушно кивнул Клинтон.

Лейтенант Денхэм не слишком доверял хорошему настроению капитана, но стремился обойтись без резкостей, хотя, по существу, его мнение совпадало с точкой зрения кейптаунского адмирала.

– Если вы хотите заявить протест против моих приказов, лейтенант, – весело сообщил Клинтон, – я с удовольствием занесу его в судовой журнал.

Сняв, таким образом, с себя ответственность за участие в военных действиях на территории иностранного государства, лейтенант Денхэм испытал несказанное облегчение. Когда Клинтон заявил, что берет на себя командование десантным отрядом, а корабль оставляет на Денхэма, первый лейтенант порывисто потряс капитану руку.

– Удачи вам, сэр! – выпалил он.

Отряд погрузился в две шлюпки. Первым в проход между рифами прошел вельбот, за ним следовала гичка. Как только вельбот коснулся дна, Клинтон выскочил с абордажной саблей в руке и побрел по колено в теплой, как парное молоко, воде к ближайшей дхоу. За ним последовало пять человек.

Едва капитан взбежал по трапу и запрыгнул на палубу, из кормовой каюты выглянул арабский часовой и навел на него джезайль. Целился он в голову, в упор, и Клинтон инстинктивно ударил клинком, отбивая длинный ствол вверх. Щелкнул кремневый замок, грохнул выстрел, слепящее облако дыма и горящего пороха обожгло лицо и опалило брови. Дым еще не рассеялся, а часовой, отбросив разряженное ружье, уже перескочил через борт и, спотыкаясь, помчался по песку к пальмовой роще.

– Обыскать и поджечь! – отрывисто скомандовал Кодрингтон.

Он бросил беглый взгляд на другие дхоу. Одна уже горела: в рассветной мгле ярко блестели языки пламени, поднимаясь высоко вверх почти без дыма; парус почернел, как сухой лист, слышался треск сухих досок корпуса и кормовой каюты. Матросы из десантной команды прыгали в воду и пробирались к следующему судну.


Поделиться с друзьями:

mylektsii.su - Мои Лекции - 2015-2024 год. (0.018 сек.)Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав Пожаловаться на материал