Студопедия

Главная страница Случайная страница

КАТЕГОРИИ:

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Геноцид?






Дать определение преступлениям красных кхмеров — задача ученых. Необходимо найти место камбоджийской катастрофы среди других трагедий века и вписать ее в историю мирового коммунизма. Этим обязаны заняться и юристы: многие руководители ККП до сих пор живы. Неужели возможно примириться с их безнаказанностью? Если нет, то какие им предъявить обвинения? 242

Виновность Пол Пота и его сообщников в военных преступлениях не вызывает сомнений: захваченные в плен военнослужащие республиканской армии систематически подвергались жестокому обращению, многие были казнены; даже те, кто сложил в апреле 1975 года оружие, стали затем жертвами безжалостных преследований. Также очевидны преступления против человечности: недостойными существовать были признаны целые группы населения; малейшее политическое несогласие — реальное или мнимое — каралось смертью. Трудность возникает тогда, когда речь заходит о геноциде. Если понимать этот термин буквально, то возникает опасность погрязнуть в абсурдной дискуссии. Ведь геноциду можно подвергнуть только национальную, этническую, расовую или религиозную группу; поскольку все кхмеры не обрекались на уничтожение, приходится перенести внимание на небольшие этнические меньшинства и буддийское духовенство. Однако даже если собрать их вместе, жертв будет немного; к тому же, как было показано выше, неверно утверждать, будто красные кхмеры специально уничтожали меньшинства (кроме вьетнамцев - начиная с 1977 года, но их к тому времени оставалось в стране не много). Тямы пострадали потому, что ислам, который они исповедовали, представлял собой источник сопротивления. Некоторые авторы, желая устранить проблему, предлагают понятие полицид, называя этим словом геноцид по политическим мотивам (можно было бы говорить и о социоциде — геноциде социальных групп)243.


 

586 Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» к кровавой резне

На самом деле главное — это решить, достигли ли репрессии размаха геноцида. Если да — а большинство исследователей этого не оспаривают, — то зачем создавать лишние трудности, отказываясь от понятного всем термина? Нелишне напомнить, что при обсуждении в ООН Конвенции о геноциде только СССР по вполне понятным причинам воспротивился возможности квалифицировать политические группы как объект преступления. Выходом могло бы стать использование понятия расовый (отличного от «народности» и «нации»), ведь раса, как доказано наукой, — это фантом, существующий только для того, кто собрался эту «расу» искоренить; «еврейская» раса — такой же вымысел, как, скажем, «буржуазная». Красным кхмерам, как и китайским коммунистам, некоторые социальные группы представлялись преступными по определению; более того, ответственность за подобные «преступления» несли супруги и потомство. Появляется основание для придания социальной группе признаков расы. ее физическое уничтожение, предпринятое в Камбодже и проводимое там со знанием дела, вполне может быть квалифицировано как геноцид. Вот что сказал И Пхандаре некий красный кхмер по поводу 17 апреля: «Режим предателя Лон Нола поддерживали горожане. Среди них много предателей. Коммунистическая партия проявила бдительность и многих истребила. Оставшиеся трудятся в деревне. У них уже нет сил восстать против нас»244.

В душах миллионов сегодняшних камбоджийцев время Пол Пота оставило незаживающий след. В 1979 году 42% детей были сиротами, причем отцов у них не было втрое чаще, чем матерей; 7% лишились обоих родителей. В 1992 году в самом ужасном положении находились подростки: 64% были сиротами245.

Большая часть страшных социальных язв, до сих пор разъедающих камбоджийское общество, как то — повальная преступность (с широким распространением огнестрельного оружия), всеобщая коррупция, отсутствие всякой солидарности, каких-либо общих интересов — является следствием разразившейся 20 лет назад катастрофы. Сотни тысяч беженцев, оказавшихся за рубежом (150 тысяч только в Соединенных Штатах), тоже страдают от пережитого: их мучают кошмары, у них самая большая заболеваемость нервными расстройствами среди всех выходцев из Индокитая; женщины, приехавшие одни, остаются одинокими: мужчины их поколения гибли гораздо чаще246. И все же камбоджийское общество не утратило инстинкт самосохранения: когда в 1985 году окончательно были ликвидированы последствия коллективизации на селе, рост производства позволил почти сразу покончить с нехваткой продовольствия247.

Преступники, ответственные за диктатуру красных кхмеров — эту лабораторию наиболее страшных экспериментов коммунизма, — не могут остаться безнаказанными. Камбоджийцы, при их понятном желании вернуться к нормальной жизни, не должны одни нести тяжесть страшного прошлого. Остальной мир, проявлявший снисходительность к их палачам, обязан, хотя и с опозданием, разделить с ними эту драму.

 

Заключение

Однозначно ответить на вопрос, существует ли азиатский коммунизм, подобно тому, как существовал коммунизм восточно-европейский, не так-то просто. В Европе (не исключая Югославии и Албании) коммунизм имел общего «родителя». Там коммунистические режимы испустили дух почти одновременно, когда дела у «родителя» стали совсем плохи, и дружно последовали за ним в могилу. В Азии аналогичные отношения связывают разве что Вьетнам и Лаос, судьбы которых органически переплетены. В остальных странах поражает разнообразие процессов завоевания и укрепления власти. В Азии, как бы этого ни желал Пекин, никогда не существовало «единого коммунистического блока»: не хватало тесного экономического сотрудничества, широкомасштабного обмена кадрами, общности образования, а главное, не было общей сети военно-полицейских аппаратов. Попытки изменить положение к лучшему были ограниченными и быстро провалились (за единственным исключением: опять-таки Лаоса и его «старшего брата» — Вьетнама), примерами могут служить отношения между Китаем и Северной Кореей во время корейского конфликта и какое-то время после; Китаем и Вьетнамом в 50-е годы; Китаем и Камбоджей Пол Пота; Вьетнамом и Камбоджей в 80-е годы.

Итак, в Азии существуют только национальные коммунистические организации, опирающиеся на силовые структуры (за исключением Лаоса), хотя в некоторые моменты ключевое значение приобретала китайская (а иногда и советская) помощь. Только в Азии в конце 70-х годов разразились чисто коммунистические войны: между Вьетнамом и Камбоджей, между Вьетнамом и Китаем. Что касается образования, пропаганды, трактовки истории, то таких националистически, даже шовинистически настроенных коммунистов, как в Азии, нет больше нигде в мире. Только это и можно считать их общей чертой; беда в том, что коммунисты-националисты часто враждуют с собратьями по ту сторону границы...

Но стоит приступить к разбору их политики, особенно в области репрессий (тема, которая занимает нас в данном случае больше всех остальных), как в глаза бросается сходство, на которое мы неоднократно обращали внимание в предыдущих главах. Прежде чем обсудить основные общие черты, полезно провести хронологическое сравнение изучаемых режимов. В Европе основные этапы истории каждого коммунистического государства, за исключением Албании, находятся в единых хронологических рамках (это относится, правда в меньшей степени, даже к Румынии и Югославии). В странах Азии гораздо дальше отстоят друг от друга исходные моменты захвата власти коммунистами: 1945 и 1975 годы; в разное время проводи-


 

588 Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» к кровавой резне

лись и аграрные реформы, коллективизация, даже в Северном и Южном Вьетнаме.

Захватывая власть, коммунистическая партия никогда не выступала с открытым забралом: какое-то время после победы сохранялась либо видимость «единого фронта» с другими силами (в Китае это продолжалось восемь лет), либо, как в Камбодже до 1977 года, партия вообще не обнаруживала себя. Однако если до победы многие еще верили обещаниям плюралистической демократии (это способствовало успеху коммунистов, как, например, во Вьетнаме), то после — маска быстро спадала. Так, в одном из северовьетнамских лагерей для пленных солдат Юга до 30 апреля 1975 года заключенных прилично одевали, кормили и не заставляли работать, а сразу после «освобождения» Юга рационы питания были резко сокращены, дисциплина ужесточена, стал использоваться принудительный тяжелый труд, началось подавление личности. Лагерное начальство так объяснило перемену: «Раньше на вас распространялся режим военнопленных <...>. Теперь, когда вся страна освобождена, мы — победители, вы — побежденные. Радуйтесь, что вы вообще остались в живых! В России после революции 1917 года были ликвидированы все побежденные»1. После установления партийной диктатуры слои общества, обласканные в период «народных фронтов», особенно интеллигенция и местные капиталисты, подвергались остракизму и репрессиям.

Хронология в этом смысле не имеет принципиального значения. Северная Корея живет в собственном ритме с конца 50-х годов, давно превратившись в изолированный «музей сталинизма». Охотников повторить следом за Китаем «культурную революцию» тоже не нашлось. Пол Пот восторжествовал в тот момент, когда Китай Мао находился уже на излете: он грезил о «большом скачке», от которого в самом Китае отказались 14 лет назад. Но есть и важное сходство: повсюду, где власть захватывали коммунистические партии, устанавливался режим сталинистского типа, со свойственными ему «чистками» и всевластием органов госбезопасности. Волна, поднятая XX съездом КПСС, повсюду спровоцировала позывы к политической либерализации, очень быстро сменившиеся новым «закручиванием гаек», а в экономической области — волюнтаристскими утопическими проектами (китайский «большой скачок», его вьетнамский и корейский суррогаты). Повсюду, за исключением Кореи, 80-е и 90-е годы отмечены либерализацией экономики: в Лаосе и на юге Вьетнама этот процесс набрал силу сразу после коллективизации, так и не доведенной до конца. Реформы в экономике с неожиданной стремительностью приводят к нормализации и смягчению практики репрессий, даже если этот процесс половинчатый, движется толчками и полон противоречий. Повсюду, за исключением Пхеньяна, отошел в область воспоминаний массовый террор, а число политических заключенных уже не превышает норму, задаваемую банальными латиноамериканскими диктатурами. Так, в Лаосе, по данным «Международной амнистии», этот показатель снизился с 6—7 тысяч в 1985 году до 33 человек в марте 1991 года; аналогичное снижение отмечено во Вьетнаме и в Китае. Наше время, вопреки всему, бывает отмечено добрыми вестями, наводящими на мысль, что в коммунистических странах Азии, как и в Европе, массовые казни остались в прошлом.

Возвращаясь к центральной проблематике настоящего сборника — террору, — приходится признать, что он свирепствовал очень долго (примерно до 1980-х годов) и повсюду собрал огромную жатву. Ныне он сменился просто ре-


 

Заключение 589

прессиями, избирательными и имеющими своей целью устрашение, а не уничтожение; наблюдается также и возврат к куда менее зловещей практике «перевоспитания».

Ключ к хронологическим совпадениям, которые обращают на себя гораздо больше внимания, чем расхождения, уже с 1956 года следует искать в Пекине, а не в Москве. XX съезд испугал Мао Цзэдуна, Хо Ши Мина и Ким Ир Сена не меньше, чем Мориса Тореза. Тем больше уважения должна вызывать у нас смелость хрущевских инициатив. После них, как уже указывалось, роль коммунистической Мекки для коммунистов Азии стал играть Пекин. Однако престиж сталинского СССР оставался огромным, велика была также его экономическая и военная мощь. Переориентация на Китай началась еще с его активного участия в корейском конфликте, за которым последовала действенная помощь Вьетминю; с 1956 года Мао фактически возглавил «антиревизионистский» лагерь, к которому примкнули братские страны Азии.

Потрясения «культурной революции» середины 60-х годов ослабили духовное влияние Китая. Вьетнам, нуждаясь в военной помощи, оказался втянутым в орбиту СССР. Тем не менее, инициативы, регулярно выдвигавшиеся Китаем, находили и находят в Азии верных подражателей. Все коммунистические режимы — близкие родственники, однако в Азии они больше напоминают продукты клонирования — взять хотя бы пример аграрной реформы в Китае и во Вьетнаме.

То, что «либеральный коммунизм» хрущевского образца так мало привлекал коммунистов Азии (по крайней мере до начала 80-х годов), объясняется тем, что им еще предстояли революционные войны; к тому же эти режимы представляли собой жесткие идеократии*. Согласно конфуцианской традиции «исправления имен» (а все описываемые страны, за исключением Камбоджи, впитали конфуцианство), реальность должна подчиняться слову. В уголовно-процессуальной сфере важно не деяние, а приговор и навешиваемый на осужденного ярлык, а они зависят от многих обстоятельств, не имеюищх отношения к самому деянию. Мир и согласие должны быть установлены веским словом, а не добрым поступком. Отсюда и свойственная азиатскому коммунизму двойственность: сверхидеологизация в сочетании с волюнтаризмом. Первое проистекает из классификационно-организационной мешанины, создаваемой сочетанием конфуцианского мышления и революционных представлений о полной переделке общества. Второе, учитывая стремление вождей к новациям, служило рычагом для проникновения «верных идей» в сознание масс. Выше рассказывалось о словесных баталиях, победа в которых достигалась путем приведения цитаты из Мао, на которую противнику нечего было ответить. «Большой скачок» был еще и буйством словесности... Но и иррациональность азиатов имеет пределы: они видят, когда реальность слишком активно сопротивляется словоблудию. Поняв, что слова потерпели полный крах, и испытав на собственной шкуре бесчисленные катастрофы, этими словами вызванные, они уже не желают слушать ничего, кроме совершенно антиидеологических откровений Дэн Сяопина: «Неважно, какого цвета кошка, главное, чтобы она ловила мышей».

Однако специфика азиатского коммунизма состоит в том, что ему удалось передать сверхидеологизацию и волюнтаризм, каких не было даже в сталинском СССР, от партии всему обществу. В Китае, равно как и во Вьетнаме и Корее, уже давно не существует свойственной Западу дистанции между культу-

* Буквально — власть идеи (греч.). (Прим. перев.)


 

590 Коммунистические режимы Азии; от «перевоспитания» к кровавой резне

рой элиты и народной культурой. Конфуцианство сумело, почти не претерпев изменений, перейти от правящего класса к населению самых отдаленных провинций. В Китае оно уживалось с самыми дикими традициями (вроде перевязывания женских ступней для ограничения их роста). При этом государство так и не сумело окончательно выделиться в автономную от общества структуру, опирающуюся на систему законов. Что бы ни заявляли о себе монархи китайского образца, им всегда недоставало узаконенных инструментов вмешательства, которыми уже к концу Средневековья располагали королевства Запада2.

Править они могли только при согласии подданных. Согласие это добывалось не методом демократического обсуждения или утряски различных интересов, а путем широкого распространения единых норм гражданской нравственности, опирающейся на семейную и общественную мораль. Именно это Мао и называл «линией масс». Государство морали (или идеологии) имеет в Восточной Азии давнюю и богатую историю. По сути такое государство бедно и слабо; однако, если ему удается привязать сознание всех групп, семей, каждого человека к своим нормам и идеалам, то его могущество становится неограниченным; пределом ему могут быть разве что силы природы — главные враги Мао во время «большого скачка». Верные исторической традиции, коммунистические режимы Азии пытались и даже в какой-то момент сумели создать глубоко холистические общества*. Неудивительно, что староста вьетнамской тюремной камеры, тоже заключенный, считал себя вправе кричать на своего же товарища: «Ты противоречишь старосте камеры, назначенному революцией. Значит, ты — враг революции!»3. Отсюда неодолимое желание превратить всех до одного заключенных, вплоть до французских офицеров, в носителей и проводников идей партии. Русская революция так и не сумела засыпать ров между «ними» и «нами», тогда как «культурная революция» почти что уверила многих, что Государство и Партия — это они, «массы»: хунвэйбины, не будучи членами партии, порой считали себя вправе исключать партийцев из рядов КПК Коммунисты Запада тоже проходили через критику, самокритику, бесконечные собрания, навязывание канонических текстов; однако происходило это в основном в недрах самой партии. В Азии одни и те же нормы распространялись на всех.

На репрессиях это отразилось двояко. Во-первых, в глаза бросается неоднократно подчеркивавшееся выше отсутствие необходимости оправдывать произвол статьями закона: все исчерпывалось политикой. Запоздалое принятие уголовных кодексов (в 1979 году в Китае, в 1986 году во Вьетнаме) совпало с окончанием «большого террора» в этих странах. Во-вторых, не могут не обратить на себя внимание повсеместная массовость и кровавость репрессий: они захватывали либо общество целиком, либо очень широкие его слои (крестьянство, горожан, интеллигенцию и т.д.). При Дэн Сяопине утверждалось, что во время «культурной революции» преследованиям подверглись сто миллионов китайцев... Проверить эту цифру невозможно; погибло, впрочем, не более миллиона человек — очень «либеральное» соотношение по сравнению с большими сталинскими «чистками». Действительно, зачем убивать, если можно как следует запугать? Неудивительно, что «политическая смертность» в немалой

* Холизм — одна из форм современной идеалистической философии; в основе — принцип иерархии «целостностей», понимаемых как духовное единство, нематериальная структура; принцип подчинения части целому используется для обоснования имперских притязаний, колониальных захватов. (Прим. ред.)


 

Заключение 591

степени формировалась самоубийствами: интенсивность кампаний, в которых участвовали друзья, родные, соседи, оказалась для многих невыносимой — отступать было некуда.

Наши рассуждения требуют одной оговорки. Она касается Камбоджи (и в гораздо меньшей степени Лаоса). Туда никогда не проникало конфуцианство, политическая традиция Камбоджи в гораздо большей степени индийская, нежели китайская. Не стал ли апогей жестокости в Камбодже, превзошедшей все мировые аналоги, попыткой применения китайско-вьетнамских рецептов к отторгающему их населению? Здесь есть о чем поразмыслить; однако для этого необходимо тщательнее разобраться в ситуации, в которой разразилась камбоджийская драма.

Наша задача в данном случае формулировалась иначе: мы пытались понять специфику азиатского (точнее, китайско-азиатского) коммунизма. Читатель и сам может обнаружить его тесные связи с мировым коммунизмом и его главным вдохновителем — Советским Союзом. Мы заострили внимание на многих явлениях («чистый лист» — желание начать с абсолютного нуля, культ молодежи и манипулирование ею...), которые нетрудно выявить и на других континентах. Остановимся же на том, что судьбы коммунизма в Европе и Азии заставляют задуматься о принципиальных отличиях разных форм этого мирового феномена.

 


Поделиться с друзьями:

mylektsii.su - Мои Лекции - 2015-2024 год. (0.01 сек.)Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав Пожаловаться на материал