Студопедия

Главная страница Случайная страница

КАТЕГОРИИ:

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Палермо — Реитано — Джойоза-Мареа






 

В тот день я долго пробыл в седле — или мне это показалось? — направляясь вдоль побережья на восток. Должно быть, мое ощущение каким-то образом связано с раздражением, нараставшим во мне с каждым часом. У рюкзака, так удачно помещенного между коленями, появилась необъяснимая и приводившая меня в ярость привычка в критические моменты съезжать набок и вываливаться из скутера.

И потом, эта не поддающаяся описанию неадекватность и общая бестолковость дорожных знаков! На ум пришла легенда о том, как жители одного городка в Кенте во время Второй мировой войны убрали все дорожные знаки, чтобы в случае вторжения немцы не знали, в какую сторону им идти. Власти города Виллабате, одного из городов-спутников Палермо, через который мне нужно было проехать, чтобы оказаться на приморской дороге, изощреннейшим способом усовершенствовали эту практику. В какой-то момент, когда я точно следовал знакам, указывающим на Багерию, я обнаружил, что едва не врезался встройку.

Этот эпизод вызвал вполне понятное удивление строителей: им явно не часто приходится видеть сверкающую перегруженную «Веслу», а на ней — тучного, потного англичанина, из шлема которого доносились проклятья. Они еще больше развеселились, когда при попытке развернуться мой рюкзак, зажатый между коленями, выскользнул и в энный раз за день театрально плюхнулся на землю.

И когда наконец мне с большим трудом удалось выехать на правильную дорогу, мои разочарования не закончились: я увидел пыльную, унылую, удручающую Виллабате и другие подобные ей деревни. К тому же там творилось невероятное — настоящие гонки, наиболее опасными участниками которых, как всегда, были скутеры: они появлялись возле моего плеча именно в тот момент, когда я собирался совершить какой-нибудь маневр. Но были еще и припаркованные вторым рядом автомобили, и автомобили, припаркованные под углом сорок пять градусов к тротуару, что заставляло меня резко тормозить и останавливаться.

Однако мне все-таки удалось вырваться из этой городской суеты. Дорога плавно поворачивала то влево, то вправо, изящно повторяя береговую линию. Сверкало солнце. Слева от меня мерцало и блестело море. За оградами поднимались опунции и внезапно возникали синие плюмажи и боа роскошной бугенвиллеи.

 

Дай мне жизнь, что я люблю.

Пусть река течет лишь рядом.

Дай мне неба синеву

И дорогу ту, что надо.[62]

 

Так писал Роберт Льюис Стивенсон в своих «Песнях странствий». О да, я полностью согласен с ним, но не во всем. «Ночевать в кустах под звездным небом и размачивать хлеб в реке» — с этими его словами я никак не могу согласиться. Я сам никогда не мог отказаться ни от приличного отеля, ни от вкусного обеда.

Я без больших проблем миновал Фикарацци, Портичелло, Санта-Флавию, Сан-Никола Л'Арена и Трабию. Я проехал мимо Багерии и виллы Палагония, которую так ненавидел Гёте; мимо Ла-Кертоза и муниципальной Галереи современного искусства, в которой находится коллекция картин Ренато Гуттузо. Я поприветствовал взмахом руки раскопки в Солунто и не стал купаться в минеральных источниках Термини Иммерезе.

Неожиданно погода изменилась. Сперва потемнело и похолодало, а потом пошел дождь. Сначала это были отдельные редкие капли, потом они заметно участились, и наконец начался настоящий южный дождь, первый за шесть недель моего пребывания на Сицилии. Очень жаль, потому что, если верить путеводителям, передо мной лежала идиллическая дорога, по одну сторону которой плескалось Тирренское море, а по другую поднимались величественные горы. В нынешней ситуации мне вообще будет трудно удержаться на трассе. Дождь превратился в ливень, к тому же поднялся сильный ветер, который словно задался целью скинуть меня со скутера. Поразительно, как подобные вещи приобретают личностную окраску.

Я вспомнил, как отреагировал мой брат Том, когда я сообщил ему о подобной неприятности, случившейся во время моего первого путешествия: «Выше голову, Мэтти. Трудности закаляют». Чушь собачья, подумал я тогда. Я никогда не был сторонником тезиса «кто не рискует, тот не пьет шампанского» и не искал трудностей. Всегда с радостью готов поменять даже самую маленькую неприятность на океан тоскливой обыденности.

Тем временем мы продолжали сражаться, «Моника» и я, именно сражаться, промокшие насквозь, замерзшие и несчастные. Ни дождь, ни ветер не собирались стихать, когда мы свернули с прибрежной дороги и стали подниматься все выше и выше, к величественному парку Неброди. Наконец я въехал в Реитано, остановился и припарковал «Монику» у дороги. Я очень замерз, промок до нитки и был сыт по горло дорожными впечатлениями. На противоположной стороне дороги припарковался грузовик. Сидевший за рулем мужчина опустил стекло и что-то крикнул мне.

— Что? — переспросил я.

— Задняя шина, — повторил он. — Ты проколол заднюю шину.

Он был прав. Я едва не расплакался.

На следующий день, примерно в половине пятого, устроившись на клевере под старой оливой и положив голову на корень подходящей формы, я собирался уснуть под голоса и смех собравшихся за столом.

Я познакомился с Нато Саньедольче на дегустации меда в Сиракузе. У него была фигура медведя и доброе серьезное лицо. «Когда приедете в Неброди, — предложил он мне тогда, — поменяйте, и я покажу вам все, что вас интересует». Я поймал его на слове, и именно его манящее приглашение косвенным образом виновато в том, что теперь я лежал в коматозном состоянии под оливковым деревом.

— Приезжайте к нам на ланч в воскресенье, — говорил Нато.

Я очень люблю воскресные обеды, когда никто никуда не торопится, вся семья собирается за столом, уставленным вкусными кушаньями, все болтают и смеются. В детстве этому событию предшествовало приготовление напитка, который назывался «кровь дракона». Спустя много лет моя мама призналась в том, что его готовили из апельсинового сока и зеленого растительного красителя. Взрослые освежались мартини, который подавали в специальных кувшинах со стеклянными вставками для льда, чтобы он не попадал в напиток. В качестве особого угощения нам, детям, разрешалось выпить за ланчем по стакану кока-колы. Что же касается меню, то оно было классическим британским: жареное мясо, жареный картофель, не менее двух других овощей, подливка, десерт. Мы слушали разговоры взрослых и вежливо отвечали, когда кто-нибудь из них обращался к нам.

Когда мы выросли, то перешли сначала на пиво, а потом на вино и стали принимать участие в разговорах. Внезапно сами стали теми оживленными, процветающими людьми, перед которыми когда-то испытывали благоговейный страх. Но дух трапезы остался неизменным: воскресный ланч превратился в один из магнитов жизни, в ее неотъемлемую часть, праздную и веселую.

Когда Нато и его старший сын заехали за мной, я не знал, чего ждать от сицилийского воскресного обеда. Мы добрались туда, где он намечался, в половине двенадцатого. Это была скорее хибара, чем собственно дом, построенная преимущественно из неоштукатуренных шлакобетонных блоков и едва различимая в зарослях дикого винограда и жасмина. Она стояла посреди древней оливковой рощи, вблизи города Петтинео. Многие деревья были настолько массивными, что казалось, будто несколько стволов сплелись друг с другом в каком-то драматическом порыве. Нато называл их «оперными». Помимо олив, вокруг дома росли лимоны, мушмула, шелковица, дававшие густую тень, а землю между ними укрывал зеленый клевер.

Когда мы выбрались из машины, приготовления к обеду уже шли полным ходом. На расчищенном участке горел костер, в центре которого громоздился огромный котел с водой: в ней предстояло варить пасту. На маленьком металлическом барбекю жарились кружочки баклажан. Состоялось знакомство: Франко, Энцо, Мелина, Габриэлла. Розалия и куча детишек. Как водится, ни одна из сторон не знала, чего ожидать от другой. Застолью предстояло заполнить эту брешь.

Главной комнатой в доме была большая кухня-столовая. Длинный стол, по обеим сторонам которого стояли лавки и стулья, уже был подготовлен к трапезе. На нем лежали салфетки и стояли вазочки, накрытые фольгой. Фольгу сняли, и начались объяснения. Это тыква с кроликом, показывала Мелина, а это цикорий, объяснила Габриэлла, а это колбаски по рецептам Сан-Джузеппе. Все приготовлено дома, добавила Розалия. Из местных продуктов. «Черные оливки у нас свои, — сказал Франко, — и зеленые тоже. Они с этих деревьев, которые растут вокруг нас. Черные очень спелые, а зеленые еще нет, их готовят в соленой воде с небольшим количеством чеснока и трав».

«О, Боже! О, Боже! О, Боже!» — произнес Крот, герой сказки «Ветер в ивах», когда понял, какой обед предстоит ему на пикнике с Крысенком.

Я чувствовал себя точно так же.

Каждое блюдо сопровождалось подробной информацией и объяснениями относительно его происхождения, ингредиентов и способов приготовления. Жареные зеленые перцы. Мы не жарим ни красные, ни желтые перцы, а только зеленые. Красные и желтые перцы жарят в Катании, а здесь — нет. Только зеленые, удлиненной формы, остроконечные. Они называются corneto di tow, что значит бычьи рога. Мелина, у тебя остался зеленый перец? Я хочу показать его Маттео. Видите? Самый настоящий рог.

Zucchine a coniglio, цуккини под кролика — еще одно очень вкусное блюдо. В нем нет ни капли крольчатины. Это то же самое, что spaghetti con le sarde scappata. кролик смылся. Вместо крольчатины в нем цуккини. Разумеется, не старые. Особенные, длинные, которые режут соломкой, а потом соломку солят и сушат на солнце, и она становится очень плотной и тягучей. Чтобы ее съесть, ее сначала нужно размочить в большом количестве воды и приготовить ее с сушеным виноградом. Нет, не с изюмом, а с виноградом, который вы сами высушили на солнце. К цуккини и винограду добавляют нарезанные зеленые оливки, немного лука, соуса и масла. Это блюдо называется zucchini a coniglio, потому что оно имеет вкус крольчатины.

После этой «ознакомительной экскурсии по ланчу» Нато, Франко и Энцо с каким-то таинственным видом повели меня куда-то через оливковую рощу. Интересно, какому древнему и не известному мне ритуалу меня подвергнут? Наконец мы подошли к старому раскидистому дереву, полному жизни, несмотря на то что в его стволе было огромное дупло, в котором я мог спокойно стоять во весь рост. Мне дали кусочек жареного хлеба, посыпанный солью и майораном и пропитанный оливковым маслом — «с этого дерева», и я съел его, стоя в дупле. Так я получил благословение от дерева. Мы вернулись в дом в отличном настроении.

Вода для пасты была готова, и наступила очередь макарон, разумеется, домашнего изготовления, похожих на мокрое белье, вязких и дряблых. Вода вовсю бурлила. На часах было без пятнадцати час. Немного позднее мы уселись за стол, и на пластиковых тарелках нам подали пасту с рагу — телятиной, Маттео, — посыпанную соленой рикоттой из коровьего молока. Никакого тертого пармезана здесь нет. Видите ли, Маттео, в Неброди очень много коров. У нас есть и козы, и овцы, но в основном рикотту здесь делают из коровьего молока. Она более ароматная. Мне показалось, что рикотта не только более душистая, но что у нее и вкус мягче, чем у пармезана. И подумал, а съем ка я вторую порцию, хоть мне было и страшновато: ведь неизвестно же, сколько еще блюд предстоит попробовать.

Но макароны были такие вкусные и так легко проскальзывали в желудок! Устоять невозможно!

Расправившись с макаронами, мы принялись за кушанья, которые уже стояли на столе, когда я приехал, и которые я назвал бы «постпаста». Я заметил, что все брали очень немного: ложечку пепперони и картофеля, несколько кружочков колбасок и баклажан, поджаренных на гриле. И никто не пил много вина, ограничивались несколькими глотками из пластикового стакана. Но, по мере того как тарелки пустели, на них снова что-нибудь появлялось. Не было никакой спешки, никакой суеты. Не спешите, Маттео. Расслабьтесь. И я расслаблялся.

Время от времени дети убегали из дома поиграть, потом возвращались на «дозаправку», а их родители все разговаривали и разговаривали. Чем больше они ели, тем больше говорили, сопровождая свою речь жестами, столь же выразительными, как и их голоса. Едва ли за целый день была хоть минута, когда один, два, три голоса не вовлекались в хор, не менее «оперный», но гораздо менее драматичный, чем стволы оливковых деревьев в саду. Глядя на них, легко можно было понять, почему итальянский язык стал главным языком оперы. Дуэты, трио, квартеты — все это привычная для итальянцев форма общения.

Только ни Нато, ни Мелина, ни Энцо, ни Габриэлла, ни Франко, конечно же, не говорили по-итальянски. Они вели беседу на сицилийском, и в их речи было столько шипящих звуков, проглоченных гласных и диалектизмов, что я нередко терялся. Каждый раз они останавливались и терпеливо и доброжелательно объясняли мне, о чем только что сказали, прежде чем снова затеять какую-нибудь дискуссию или пуститься в воспоминания, которые их объединяли. Они хохотали и смеялись, а я просто наслаждался этим пиршеством.

В том, что касалось разговоров, не было никакой дискриминации и никакой иерархии. Всех ораторов выслушивали с одинаковым взиманием и засыпали вопросами. Когда же дело доходил до еды, в ход вступало традиционное разделение труда. Мужчины следили за костром. Женщины готовили и мыл посуду. Попытавшись помочь собрать тарелки, после того как было съедено одно блюдо, я получил вежливый, но решительный отказ. Мужчины посмотрели на меня так, как смотрят на человека, позволившего себя сомнительную шутку во время обеда в Ротари-клубе[63]. Позднее я поинтересовался, чем занимаются женщину. Мой вопрос вызвал дружный хохот.

— Мы работаем дома, w за всех ответила Розалия, — и нам приходится гораздо Труднее, чем мужчинам у себя на службе.

Мелина добавила, что на Сицилии высокий уровень безработицы. Они живут в бедной провинции, где даже многие мужчины не могут найти занятие, что уж говорить о женщинах?

— Как бы там ни было, — заключила она, — мы не жалеем об этом. Кто-то ж должен заботиться о детях и готовить еду.

Интересно, как были восприняты в Англии эти отнюдь не современные взгляды.

Тем временем пришла Пора второго блюда с пастой — тальятелле с соусом из конских бобов, обильным, густым, мягким и имеющим вкус орехов. И очень сытным. Несмотря на это, Франко ел без остановки. Он не был толстым. Он производил впечатление крепкого и сильного мужчины, но, не переставая, ел с самого начала застолья: еще немного цикория, еще одна ложечка цуккини, еще кусочек колбасы, вторая порция лагаци.

Я был потрясен. Вот это настоящий едок! Рядом с ним я чувствовал себя дилетантом. Он продолжал поглощать разную другую еду и тогда, когда мы перешли к жареным каштанам и грецким орехам, и на его тарелке появились горы скорлупы.

Мне всегда казалось, что поедание каштанов — коллективное занятие. Это своеобразный ритуал: ты разбиваешь скорлупу, снимаешь ее и осторожно вынимаешь слегка обуглившуюся, желтоватую, хрупкую сердцевину. Оказалось, однако, что в Неброди каштаны — предмет дискуссий.

— Каштаны — они и есть каштаны, — удивлялся я.

Нет, нет. Есть каштаны разных сортов, и те, что растут вокруг Петино, лучше тех, что растут вокруг Тузы.

— Я видел много каштанов вокруг Сан-Джузеппе-Ято. — Мои слова прозвучали как возражение.

— Даже каштаны Тузы лучше тех, что растут вокруг Сан-Джузеппе-Ято, — закричали они.

К грецким орехам были поданы яблоки. Они называли их на сицилийском диалекте puma (версия французского словаротте — яблоко). И я произнес монолог в защиту английских яблок и сказал, что там, где я живу, в Глостершире, выращивают девяносто разных сортов. Мои слова произвели на них впечатление, но были восприняты с некоторым недоверием, а мне стало неловко: можно было подумать, будто я считаю, что их яблоки хуже английских, что прозвучало бы крайне невежливо с моей стороны.

«Трапеза окончена», — подумал я с некоторым облегчением, когда ореховая скорлупа и огрызки яблок были убраны со стола, но ошибся. Подали бледную миндальную выпечку, испеченную при очень низкой температуре. Фирменное блюдо Мистретты[64], как похвалился Нато. И к ним другие миндальные кондитерские изделия. А также холодный молочный десерт.

— Из цельного молока, — объяснила Розалия, приготовившая его. — Снятое молоко слишком водянисто.

Мне показалось, что в этот десерт добавлены кукурузная мука или, возможно, аррорут[65]и лимонная цедра. Сверху он был посыпан корицей. В этот момент я почувствовал, что мне необходим перерыв, и отправился в оливковую рощу, оставив хозяев за столом.

Проснувшись минут через двадцать, я увидел над своей головой солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь листву, и услышал голоса, которые то взлетали вверх, то падали, и оживленный смех. Вернувшись в дом, я обнаружил пополнение: приехали друзья хозяев дома, Николо и Мария Оливна с дочерью, и энергично принялись уничтожать то, что осталось.

Ровно в пять сорок я с удивлением увидел Франко, выгребавшего на землю тлеющие угли, Нато, который чистил гриль сорванным с одного из множества деревьев и разрезанным пополам лимоном, и два больших мешка с кусками баранины.

— Castrato (кастрированный барашек), Маттео.

Баранину положили на один гриль, а на другой — километровую связку сосисок, скрученных в виде гигантского «колеса Катерины»[66]

.

Я побледнел. Неужели они каждый день так едят?!

— Нет, что вы! — успокоил Нато. — Только тогда, когда есть повод, когда собираются все вместе, как сегодня, три или четыре семьи.

Пока жарилось мясо, я поговорил с хозяином о его работе в качестве советника по вопросам сельского хозяйства. Его специальность — оливковые деревья. Хоть он и не производил впечатления сентиментального человека, его голос заметно потеплел, когда он заговорил о многовековых деревьях, об оливах Святой Агаты. Но он любил все, что росло в Неброди, и, казалось, не было такого месяца в году, когда не плодоносили какие-нибудь деревья.

— В этом месяце у нас есть яблоки, груши, хурма и гранаты. Скоро появятся апельсины и мандарины, за ними — вишня и мушмула. Потом дыни, персики и нектарины. И виноград.

И это только фрукты. Сейчас он занят тем, что собирает информацию обо всех сортах фруктов, которые растут в этом регионе, потому что одни уже исчезли, а другие сохранились лишь в виде маленьких посадок в отдельных местах.

— У нас разные микроклиматические условия и разные почвы, — пояснил Нато. — Одни хороши для одних сортов, другие — для других. Если мы потеряем какие-нибудь фрукты и овощи, они больше никогда не вернутся к нам, потому что вместе с ними будут потеряны и знания о том, как и почему они растут.

Он считает все аспекты жизни в Неброди взаимосвязанными и взаимозависимыми: ландшафт, то, что растет на нем, люди, которые это выращивают, их привычки и традиции.

— Мы ни в коем случае не должны этого терять. В отличие от других провинций Сицилии Неброди — небогатый регион. Здесь живут бедные люди. Фермеры едва сводят концы с концами. Кто-то же должен думать о них.

Мне трудно было соотнести его альтруистическую заботу с эгоистичной эксплуатацией природы и людей, столь очевидной в других местах, но я промолчал. Как сицилийцы могут так великодушно принимать иностранцев, проявлять такую заботу о своей кухне и друг о друге и в то же самое время терпеть неприкрытое варварство, продажность политиков и зверства преступного мира? И дело вовсе не в том, что сицилийцы инертны. У меня сложилось впечатление, что их жизнелюбие граничит с героизмом, что «счастье» и «удовольствие» для них не пустые слова и они готовы энергично и изобретательно бороться за них. Я попытался найти английские эквиваленты, но безуспешно.

Пока Нато говорил, он следил за мясом, лежавшим на гриле, получая массу советов от других мужчин, которые присутствовали при этом. Особенно старался Франко. Он точно знал, когда все будет готово и можно есть, и поэтому вернул на огонь максимум на одну минуту несколько кусков, прежде чем счел, что они достаточно прожарились.

Вечерний воздух был напоен роскошным запахом мяса, которое поджаривается на открытом огне, а я думал о том, смогу ли проглотить еще хотя бы крошечный кусочек. В шесть часов мы снова принялись заеду. Возможно, мы вообще не переставали есть. Сосиски были очень хороши, в меру соленые и в меру сладкие, а горьковатый цикорий придавал им необходимую пикантность. Баранина — Франко объяснил, что баран кастрирован, — оказалась мягкой, с заметным мускусным вкусом. Чтобы справиться с ней, мне понадобились две хурмы. А как насчет миндальной булочки? Вскоре на столе не осталось ни одной. Почему бы и нет? От переедания можно умереть лишь однажды! Пока не поздно, давайте по последней порции la crema! Не пропадать же добру!

Не приходится удивляться тому, что почти все было съедено, а то, что осталось, поделили между семьями вместе с большим количеством белых грибов, которые Франко утром принес из леса на противоположной стороне долины.

Потом пришло время прощаться. Было восемь часов. Все собрались в саду, обмениваясь поцелуями в щечку и рукопожатиями.

— Вы довольны сегодняшним днем?

— Не то слово! Это был чудесный, замечательный день! Просто чудо! Спасибо! Большое спасибо!

— Не за что. Главное, что вы остались довольны. Это самое важное.

 

* * *

 

На следующий день «Моника» была восстановлена в своем первозданном виде, притом совершенно бесплатно, благодаря Нато, который оправдывал свою фамилию: в переводе она означала «сладкая кровь». Скорее всего, задняя шина напоролась на осколок или какое-то колючее растение.

Вновь обретя способность двигаться, я рано утром выехал из Реитано, чтобы продолжить изучение Неброди. Я надеялся увидеть дикобразов, диких кошек и лесных куниц, которые, как мне сказали, процветают в этом регионе, а если повезет, то и белоголового сипа или, на худой конец, легендарных черных свиней Неброди, которые водятся в богатейших зарослях дуба, ясеня, бука, каменного дуба, пробкового дерева, клена и тиса. Я ехал в сторону Мистретты под ярким солнцем, в полном восторге от того, что оно снова греет меня. На телефонных проводах сидели перепелки, похожие на бусины ожерелья.

К тому времени, когда я приехал в Мистретту, родину вчерашних миндальных деликатесов, мой энтузиазм уже несколько поблек. Здесь было гораздо холоднее, чем в Реитано, который расположен ниже. Я пожалел, что мне нечем утеплиться, но, решив, что выживу и так, отправился осматривать этот маленький, но симпатичный город, время от времени натыкаясь на барочные ерундовины. В Мистретте мне встретилось много загорелых мужчин с крючковатыми носами, в матерчатых кепках с твердыми козырьками. Гаазами я насчитал и огромное количество мясных лавок. На одной лишь главной улице шесть штук, а уж в переулки я даже не заглядывал. Одна из причин, заставивших меня не задерживаться в Мистретте, заключалась в отношении ко мне местных жителей, которое не было таким приветливым, как мне хотелось бы. Они были весьма грубы, когда я спрашивал дорогу или обращался за помощью. Хватит, подумал я. Вперед, вперед, в Никозию!

Я давил на педали и поднимался все выше и выше в горы. Тучи на небе сгущались. Голый ландшафт насквозь продувался ветром, вокруг не было ничего, кроме скал, кормовых трав, зарослей утесника обыкновенного, ракитника и ежевики. «Чем не Эксмур[67]», — подумал я. Я проехал мимо грязных овец и стада коров с замшевыми кремовыми шкурами и огромными блестящими глазами. В поле паслись и какие-то странные лошади с круглыми носами. Наверное, это и есть те самые, которыми знаменит Неброди.

Сделав поворот, я увидел, что дорогу мне преграждает вереница ослов. Они удивились и остановились. Компанию им составляли несколько коров с колокольчиками на шеях, а также любознательные козы и четыре лошади. Их сопровождал краснолицый пожилой мужчина в матерчатой кепке с твердым козырьком. Он блаженно улыбнулся и пожелал мне хорошего дня.

— Откуда вы? — спросил он.

— Из Англии.

— Из Англии? — переспросил он, сморщив лоб.

Я не был уверен в том, что он знает, что такое Англия и где она находится.

— А откуда вы сейчас едете?

— Из Реитано.

Он снова улыбнулся и кивнул головой.

— Куда же вы направляетесь?

— В Капицци.

— В Капицци? Ах.

Он снова улыбнулся и кивнул.

— Пусть Бог пошлет вам удачу и приятное путешествие, — пожелал он мне напоследок и пошел дальше.

Он помог мне избавиться от того впечатления, которое произвели на меня жители Мистретты.

Небо по-прежнему укутывали тучи, и становилось еще холоднее. Не доезжая до Никозии, я свернул на проселочную дорогу, ведущую в Капицци. На земле цвета хаки не было никакой растительности, а вспаханные участки выделялись серо-коричневым цветом. Передо мной открывались изумительные виды, но, не освещенные солнцем, они теряли б о льшую часть своего великолепия. Я уже весьма основательно замерз, к тому же угроза дождя становилась вполне реальной. Как я сожалел о том, что вовремя не позаботился о подходящей одежде! И мне хотелось есть. Чтобы окончательно не утратить силы духа, я громко запел: «Тело Джона Брауна гниет в могиле».

Я оборвал себя, сочтя песню слишком мрачной в данной ситуации, и запел «Мою дорогую Клементину», но быстро вспомнил, что она нашла смерть в бушующем океане, и переключился на «Прохудившееся ведро». Эта песня более соответствовала моему настроению, хотя к этому времени я уже спускался с гор.

На подъезде к Капицци было много леса. Я увидел почти обесцвеченные желтухой листья, золото тополей и огненно-красные всполохи кленов — искрящийся и мерцающий калейдоскоп, хотя моя способность реагировать на эту палитру оказалась сведена почти к нулю ощущением, что я умираю от холода. Даже созерцание обочины, покрытой цветущими осенними крокусами, не улучшило моего настроения. Никогда в жизни мне не было так холодно. Я не мог думать ни о чем другом, кроме теплой ванны и поленьев, потрескивающих в камине. Я остановился и, в надежде защитить грудь от прямого пронизывающего ветра, засунул карту под свою байкерскую куртку. Прошло совсем немного времени, прежде чем я понял, что карта исчезла. Должно быть, вывалилась на ходу. Итак, теперь у меня не было ни карты, ни воли к жизни. Я перестал петь.

За смешанным лесом шла широкая полоса низкорослых горных дубов, и я представил себе, что там растут белые грибы и резвятся черные свиньи Неброди. И внезапно они появились передо мной: очень маленькие, проворные и очаровательные, занимавшиеся поисками пропитания. Нет, я не мог фотографировать, потому что израсходовал все на пейзажи, черт бы побрал. Мне не оставалось ничего другого, как только наблюдать за хрюшками и поражаться тому, как быстро и ловко они бегают по мелколесью. Но я получил огромное удовольствие. Это было все равно что увидеть выдр или лесных куниц в Англии.

Я продолжал спускать с гор, и дубы сменились пробковыми деревьями. Многие из них стояли без коры. Неужели мои ощущения обманывают меня? Что это? И впрямь выглянуло солнце, или это мне только померещилось?! Нет, не померещилось. Не померещилось! Ура! С каждой секундой становилось все теплее и теплее, и стоило жить. В конце концов, я увидел черных свиней и много разных других чудес, да и горы тоже не были уж такими бессолнечными и мрачными. Нет, они очень красивые, просто великолепные, и вслед за поэтом Хопкинсом я теперь мог смело воскликнуть: «Смотрите, мы выжили!»

 

* * *

 

В воздухе чувствовалось наступление осени, но было солнечно и светло, когда я снова выехал на побережье и направился в сторону Капо-ди-Орландо и Броло. Теперь, согревшись на солнце, я прекрасно чувствовал себя. Иногда дорога выбегала к самому берегу, но чаще всего она шла в горах, и с одной стороны от меня поднимались острые скалы, а с другой простирались бескрайние поля блестящих, темно-зеленых цитрусовых деревьев, перемежающиеся голубовато-серыми посадками капусты и плантациями увядших, поникших кустиков томатов, на которых все еще висели плоды, странные красные пятна на коричневом фоне, упирающемся в море. Приближались и оставались позади прибрежные города, симпатичные, хоть и ничем не примечательные, оживленные, с небольшими указателями мотелей, пиццерий, кафе, баров, шиноремонтных мастерских и набережных.

Доехав до развилки и увидев указатель «Синагра», я поехал по этой дороге. Прямая, ведущая в глубь острота — редкость для Неброди, — она шла вдоль реки, перегороженной несколькими бетонными плотинами. В запрудах плескались утки и водяные курочки. Этот пейзаж чем-то напоминал родной английский, высокие холмы по обеим сторонам дороги и пасшиеся на них белые и кремового цвета козы из знакомой картины совершенно выбивались.

Однако целью моего путешествия была не Синагра. Я собирался миновать ее. Мой путь лежал через холмы к траттории братьев Борелло, которая, по словам Нато, была настоящим хранилищем местных кулинарных традиций. Скоро дорога начала подниматься в заросли грецкого ореха и испанских каштанов — их листья уже слегка пожелтели, — чередующиеся с небольшими виноградниками и посадками капусты, фенхеля, перцев и баклажан. Пологие, поросшие деревьями холмы были укутаны толстым желто-зеленым одеялом. И вот она передо мной, Trattoria Fratello Boretto, внешне вполне респектабельная, с пестрой коллекцией местных древностей, висящих возле входа.

На самом деле, помимо траттории, здесь была еще и салумерия, где продавались местные сыры и всевозможные изделия из мяса тех самых симпатичных хрюшек, которых я видел в дубовом лесу.

В удобной светлой столовой уже расположились несколько групп людей, пришедших на ланч, в том числе и четыре элегантно одетые молодые женщины, перед каждой из которых лежала гора обглоданных костей. Все, что я наблюдал, подсказывало мне, что люди приходят сюда, чтобы поесть. И я поел.

Слова официантки о том, что закуска «abondante» (обильная), были явным преуменьшением, граничившим с откровенной ложью. Ее было более чем достаточно, чтобы наесться, и она вполне могла заменить собой обед целиком. Мне подали четыре тарелки: на одной лежали салями, прошутто, поджаренный шпик и четыре кусочка сыра; на второй — кружочки баклажан, маринованные зеленые перцы и несколько зеленых оливок; на третьей — рикотта и две большие порции чего-то, но чего именно, я понять не смог. Возможно, это был местный вариант креспелле — кружочки небольшой салями, приготовленные с яйцом, ломтики сырых свежих грибов, политые уксусом и посыпанные тертым сыром. На четвертой тарелке стояла горячая чашка с расплавленным, пузырящимся сыром провола, посыпанным семенами чили.

Вполне возможно, что я никогда в жизни не ел таких тонких ломтиков ветчины, как ломтик прошутто, сладкий, нежный, изысканный, обладающий целой гаммой вкусов и сохранивший безупречную фактуру свинины. Все сыры были узнаваемы по вкусу и заметно отличались друг от друга. Вкус достаточно острых маринованных цуккини и перцев контрастировал с их роскошной сладостью. А что касается расплавленного сыра с чили, то я просто готов был встать перед ним на колени, таким тягучим и ярким было это блюдо, потакающее всем человеческим слабостям.

На Сицилии чили встречается довольно редко, что кажется мне весьма странным, особенно если учесть его чрезвычайную популярность в Калабрии, которую отделяет от острова лишь Тирренское море. Подобно томатам, картофелю, шоколаду, кукурузе, табаку и многому другому, чили был завезен на Сицилию из Центральной Америки, когда и Центральная Америка, и Северная Италия, и Сицилия входили в состав Испанской империи. Однако, в то время как остальные итальянцы используют его очень широко, про сицилийцев этого не скажешь. Возможно, причина заключается в том, что их рацион отличается от принятого в Калабрии и Кампании, где овощи и специи используются для придания остроты многим блюдам, которые иначе были бы совершенно безвкусными, а другие специи, кроме перца, попросту оставались не по карману бедным труженикам. Перец — неприхотливое растение, он растет всюду, где достаточно солнечного света и воды. Его использование в кулинарии стадо настолько универсальным, что он получил название la droga deipoveri — наркотик бедных. Эти наивные времена давным-давно ушли в прошлое.

На мое счастье, порция скользковатой пасты с грибами оказалась маленькой, но последовавшее за ней мясное ассорти — колбаска, несколько тонких ломтиков баранины castrate и спиедини, посыпанные панировочными сухарями тонкие кусочки свинины, в которые завернут сыр, — с салатом и тарелкой чипсов нанесло сокрушительный удар. Повар не стал приукрашивать ингредиенты, а, напротив, позволил им проявиться во всем присущем им блеске.

На десерт мне принесли тарелку каштанов и бутылку охлажденного ликера, приготовленного из каштанов, сливок и спирта — своеобразный горный вариант сливочного ликера «Бейлис».

Кухня траттории братьев Борелло теснейшим образом связана с местными кулинарными традициями. Она абсолютно ничем не обязана внешнему миру — ни исходными продуктами, ни способами их обработки. Все, что я ел, было выращено в радиусе не более пятнадцати километров или даже меньше; все эти овощи, орехи, фрукты грибы и животные прекрасно чувствуют себя в этих краях. Именно такую пищу люди едят у себя дома. Это наглядная демонстрация представлений Нато о неразрывной взаимосвязи жителей, продуктов, общества и культуры Неброди.

У меня хватило сил на то, чтобы удержаться в седле «Моники» и спуститься с холма, но я не уехал далеко. Мне повезло: найдя лощину вблизи той речки, которая текла по дороге в тратторию, и устроившись под кустом, я заснул. Проснувшись, я увидел длиннохвостую синицу, сидевшую на ветке прямо над моей головой. Сон разморил меня, и я какое-то время тупо смотрел на нее. Казалось, от утренней прохлады не осталось и следа, и это доставляло наслаждение. Потом птица улетела, и я последовал ее примеру.

 

* * *

 

На следующее утро я покинул прибрежный отель «Capo Skino» в Джойоза-Мареа, в котором провел ночь, и продолжил путь по односторонней дороге под номером 113. Стояла великолепная погода. Море отплясывало под лучами солнца, а мы с «Моникой» танцевали на бетонном покрытии дорога, которая разворачивалась перед нами. Прохладный ветер обвивал мои руки и спину. Мы ныряли в тень и выныривали из нее, с легкостью преодолевая все неизбежные трудности, которые преподносила нам трасса. Я чувствовал себя ее хозяином, а заодно и повелителем времени и путешествия. По крайней мере в данную минуту.

Я остановился в Тиндари (или в Тиндариде, название зависит от вашего отношения к античности), чтобы взглянуть на греко-римский храм и театр. Подобный экскурс в глубокую древность — большая редкость для меня.

Развалины расположены вблизи громадного современного собора, построенного в честь самого почитаемого образа — La Madonna Nera («Черной Мадонны»). Однако архитектура отличалась отсутствием эстетического вкуса. Эта демонстрация власти и богатства контрастировала с дивной красотой окружающей природы.

Тиндари располагался высоко над морем, на мысе, поросшем разлапистыми соснами, оливковыми деревьями и рябиной. По сравнению с роскошным Селинунте Тиндари — маленький и, я бы даже сказал, интимный город. Нетрудно было понять, почему людям хочется жить именно здесь, а вид, который открывается из театра, едва ли не самый лучший в мире: театр повернут к синему морю (именно к синему, а не цвета темного вина, как пытается заверить нас Гомер; может быть, он сам отведал какого-нибудь рискованного напитка?) и на остров Салина.

В приподнятом настроении я вернулся на дорогу и направился обедать в Милаццо, в ресторан, о котором весьма лестно отзывались разные путеводители. Я изрядно наездился туда-сюда, останавливаясь и спрашивая дорогу, чтобы в результате узнать, что нахожусь в диаметрально противоположном конце города, но наконец все-таки нашел то самое место, где рассчитывал отвести душу. Ресторан находился на одной из боковых улочек между Милаццо и Барселоной-дель-Гольфо. Оказалось, что он закрыт в связи с праздником. Мои надежды рухнули.

Безутешный, я вернулся в Милаццо и зашел в первое попавшееся заведение — «Il Porto del Marinai». Наверное, мне следовало бы насторожиться, когда я не увидел там других посетителей, и, уж конечно, обратить внимание на краба на тарелке с закуской из даров моря. Когда мне подали spaghetti con granchio, пасту с крабом, было уже поздно: пришлось отведать жирное и сладкое блюдо, отвратительное со всех точек зрения. Его неприятный вкус остался во рту на целый день и напоминал о себе с регулярностью, портившей мне настроение. Разумеется, в зале надрывался телевизор, что лишь усиливало неприятные впечатления. Итальянцы и сицилийцы очень боятся смерти и считают молчание и тишину ее синонимами. Возможно, постоянный рев телевизора должен им подтвердить, что они еще живы, хотя в случае с жутким рестораном он скорее должен восприниматься как предвкушение ада. Думаю, нечто подобное непременно должно было случиться со мной рано или поздно, ведь чтобы сосчитать количество невкусных или просто никаких блюд, съеденных мною за семь недель, хватило бы пальцев одной руки.

Красота дороги в Пелоританских горах, по которой я уезжал с побережья, стала настоящим бальзамом для моих травмированных души и желудка. Дорога извивалась как двойная спираль, и открытые места перемежались с зарослями разлапистых сосен. Мое одиночество нарушили только стадо шелковистых коз, которые мирно паслись на обочине, и пара, собиравшая в лесу грибы. Внезапно деревья исчезли, это произошло перед тем, как дорога начала спускаться к Мессине, и передо мной открылась панорама, находившаяся буквально у меня под ногами. Она простиралась от Мессинского пролива до Реджо-ди-Калабрии, и казалось, что побережье континентальной Италии по другую сторону пролива залито какой-то урбанистической магмой.

 

Макароны с рагу из телятины (Maccaroni con ragu di vitello e suino)

 

От Нато Саньедольче и его семьи я получил три рецепта, причем он подчеркнул, что для приготовления этих блюд лучше всего использовать местные продукты, и я полностью согласен с ним. Однако они заслуживают внимания даже в том случае, если вы не имеете возможности получать продукты с гор Неброди.

Это рецепт основного блюда, состоящего из свежей пасты из муки, приготовленной из твердых сортов пшеницы, и телячьего рагу, в которое для придания аромата и более богатого вкуса добавляют немного свинины. Томатный соус готовится тут же без всяких консервантов.

 

Для приготовления четырех порций потребуется:

200 г телячьего фарша

300 г томатного соуса

400 г макарон

2 луковицы

4 столовые ложки оливкового масла

100 г свиного фарша

белое вино

соль

2 лавровых листа

 

Нарезать лук и быстро обжарить его в оливковом масле, затем добавить телячий и свиной фарш. Обжарив фарш в течение непродолжительного времени, влить белое вино. Выпарить его, потом добавить томатный соус, щепотку соли и лавровый лист. Оставить на небольшом огне примерно на час.

Когда рагу будет готово, сварить макароны в кипящей соленой воде (продолжительность варки — пятнадцать минут). Слить воду и добавить соус. Оставить на пару минут, чтобы макароны пропитались мясным соусом.

 

Свиной антрекот на углях (Costata di maiale айа brace)

 

Свинина из разных районов имеет различный вкус, и сицилийцы обычно рубят ее на более тонкие куски, чем мы. Однако секрет этого обезоруживающе простого рецепта заключается в том, что после того, как свинина готова, ее нужно полить salmoriglio. По словам Нато, это смесь оливкового масла, полученного из оливок сорта «Sant'Agates», сока лимонов, растущих в Петтинео, и дикого майорана из Неброди.

 

Для приготовления четырех порций потребуется:

4 свиные отбивные

4 столовые ложки оливкового масла

4 столовые ложки лимонного сока

майоран

соль

 

Приготовить salmoriglio, смешав оливковое масло, лимонный сок и майоран.

Поджарить свинину на углях. В процессе жарки слегка подсолить мясо. Когда мясо будет готово, добавить salmoriglio.

 

«Цуккини под кролика» (Zucchine a coniglio)

 

Именно это блюдо, как правило, готовят на праздник Святого Джузеппе (19 марта). Оно одно из тех, что входят в состав трапезы его приверженцев, но слишком вкусное, чтобы есть его только раз в году. В дело годятся любые цуккини, даже старые, а подсушить половинки или четвертушки можно в духовке.

 

Для приготовления четырех порций потребуется:

400 г подсоленных и высушенных на солнце кружочков цуккини

оливковое масло «Extra Virgin»

30 г сухого винограда

150 г оливок в рассоле

1-2 ложки винного уксуса

1 ложка сахара

20 г кедровых орешков

6 столовых ложек томатной пасты

соль

перец

 

Вымочить цуккини в теплой воде, чтобы избавиться от лишней соли, и нарезать кружочки на небольшие куски. Откинуть на дуршлаг. Оставить минут на двадцать, а затем нагреть в кастрюле на плите так, чтобы вся вода испарилась.

Разогреть на сковороде оливковое масло и поджарить цуккини до золотистого цвета.

Вымочить сушеный виноград в теплой воде. Вынуть из оливок косточки и нарезать их на маленькие кусочки, затем осторожно поджарить в небольшом количестве оливкового масла.

На другой сковороде нагреть уксус и добавить в него сахарный песок. Держать на огне до тех пор, пока сахар не растает.

Добавить к цуккини все ингредиенты и нагревать смесь на маленьком огне в течение десяти минут, чтобы цуккини пропитались кисло-сладким соусом.

Подавать на стол в горячем или в холодном виде.

 

Холодный молочный десерт (Crema di Latte)

 

Для приготовления четырех порций потребуется:

1 л цельного молока

200 г сахара

100 г кукурузной муки (или картофельного крахмала)

корица молотая

 

Налить в кастрюлю почти все молоко, добавить сахар и поставить на маленький огонь.

В стеклянной посуде смешать кукурузную муку (или картофельный крахмал) с несколькими столовыми ложками холодного молока. Размешать так, чтобы не осталось никаких комков.

Медленно влить приготовленную смесь в горячее молоко. Перемешивать молоко до тех пор, пока оно не превратится в густой, бархатистый крем.

Быстро вылить смесь на стеклянное блюдо, охладить и посыпать большим количеством корицы.

 


Поделиться с друзьями:

mylektsii.su - Мои Лекции - 2015-2024 год. (0.039 сек.)Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав Пожаловаться на материал