Рабство как антропологический феномен

Рабство — система общественных взаимоотношений, где человек является собственностью другого человека (господина, рабовладельца, хозяина) или государства.

Алгоритм «господин–раб» исходит из природной иерархии и расстановки мотивационно-деятельностных схем. Вопреки убеждениям эволюционистов, иерархия ниоткуда не появляется (как «стадия развития»); для человека она исконна, поскольку предшествовала его появлению, и в этом смысле обладает качеством абсолютной древности. Благонамеренные попытки заменить ее искусственными конструктами, вроде религиозных и социальных братств, лишь меняет ее формы — иерархия упрямо возвращается. При этом старый алгоритм господства/рабства тоже технологически и идеологически обновляется.

Для экспансии власти, в том числе в версиях колонизации, мотив господства/порабощения представляется ключевым. Рационально-рыночная европейская мысль пытается разложить его на атомы выгоды. Однако базовым все же был мотив власти над социальным пространством, тогда как торговые, ресурсные и прочие потребительские интересы играли роль технологий этой власти, сопутствующих соображений и включенных проектов. До недавнего времени рабство было средством удовлетворения самых разных потребностей, от верного слуги и прекрасной рабыни до порабощения целой страны (Илотия) и создания колонии рабов (Ямайка). Исторически рабовладение оказывается не «способом производства», а допускающим массу вариаций социальным алгоритмом.

Понятие «рабство» охватывает различные состояния, от персональной зависимости до подчинения целых стран и народов. Сегодняшнее неприятие рабства гуманно, но с ним нечего делать в истории, поскольку в аболиционистской проекции все прошлое «вне закона». Толковать древнее и средневековое рабство с позиций правозащитника XXI в. бессмысленно, тем более опираясь на сегодняшние интерпретации рабства, включающие долговую кабалу, принудительный труд, принудительную проституцию и принудительный брак (по классификации «Международной ассоциации против рабства» 2000 г.). Столь же неисторично искать экономические основания рабства в древности, а если и переводить это в категории современности, то правильнее называть рабов базовым «человеческим капиталом».

В ранних цивилизациях, судя по кодексам Эшнунны и Вавилона, рабы были органичной частью общества. В Библии рабство известно с допотопных времен, а история продажи Иосифа и другие ветхозаветные сюжеты не только открывают его многообразие, но и связывают с волей Божьей (на что любили ссылаться плантаторы американского Юга). В античности рабство было настолько естественно, что Платон не представлял без него идеальное государство. Урожденный аристократ, успевший побывать и рабом, он не понаслышке знал о том, что избыток свободы приводит к рабству и что рабами должны быть добываемые в войне варвары, но не эллины. Аристотель, не мысля общества без рабства, но негодуя на порабощение одних эллинов другими, видел в «природном рабе» одушевленное тело, которое служит дополнением (частью) тела господина. Полибий в «Истории Рима» представляет рабов как атрибут жизни благородного человека. Эллинское рабовладение сочеталось с демократией полиса. Каждый свободный афинянин был рабовладельцем, обладая, по меньшей мере, одним рабом. Ярче всего гармония свободы и рабства обозначилась в Спарте, где, по выражению Крития, «раб полностью порабощен, а свободный совершенно свободен». Мыслителям античности рабство представлялось обратной стороной свободы. Оно необходимо в отношении других (варваров), но неприемлемо для себя (эллинов). Идея свободы выросла из отрицания рабства. Но не отрицания вообще, а неприятия для себя с пожеланием для других. В этом смысле свобода оказывается господством. Другими словами, чтобы не быть рабом, нужно быть господином — этот императив был стратегией безопасности. Парадокс состоит в том, что рабство было стратегией безопасности от рабства.

Мало что изменилось в Новое время. Рабы и слуги продолжали оставаться элементарной принадлежностью приличного человека, а принуждение к зависимости других (по цвету кожи, вере, культуре) оставалось вполне античным. По вывозу и продаже рабов Европа XVII–XVIII в., пожалуй превзошла античный мир: за первой половине XVII в. из Африки в Америку было импортировано около полумиллиона рабов, за вторую — около миллиона. При этом более всех преуспели свободолюбивые британцы.

На Западе рабство гармонировало со свободой (в том виде, как ее понимали европейцы). По оценке Дж. Блэка, западный мир Нового времени «был системой рабства, управляемой в основе своей свободным предпринимательством, и эта ситуация обеспечила главное содержание торговли рабами в этом мире: она была ответом на экономические нужды и результатом поиска экономических возможностей.

«Рабство побежденным» — общий императив завоеваний, в том числе эллинских и британских. В протошумерской письменности раб обозначался как «человек (чужой) горной страны». Отношение к иным как к потенциальным рабам, от третирования «варваров» в античности до расизма в Европе Нового времени, связано с правом победителя/господина.Это право не просто происходило из факта победы в войне, но и утверждалось демонстративными актами господства. Подобно степным кочевникам, перегонявшим по Евразии сотни тысяч пленников, повелевали народами римские полководцы.

Подобные действия нередко трактуют с позиций экономической выгоды. Это применимо к сложившимся имперским режимам, но первые походы совершались из «романтических» побуждений, включая любование властью и охоту на женщин (что часто совмещается). Эта универсальная мотивация дальних походов и пересечения границ хорошо просматривается с палеолита, но особенно ярко выражена у кочевников.

Спектр реализации господства, отчасти совпадавший с мотивацией победителей, включал секс-рабство, домашний сервис, ритуальные жертвоприношения, работорговлю, освоение новых территорий, экономическое использование, военную службу рабов и создание рабской иерархии. Право победителя, начинавшееся с разгрома мужчин и захвата женщин, продолжалось в устройстве господства через государственно-правовое подчинение завоеванной страны. Вариант прямого подчинения с оккупацией территории классически представлен «илотией» Лакедемона, при этом завоеватели образовывали правящую элиту, а завоеванные (илоты, пенесты, мариандины и др.) оказывались трудящимися массами с жестко регламентированными повинностями. Часто они рассматривались как содержимое земли и, согласно «договорам», не могли от нее отчуждаться. Этот «крепостной регламент» характерен для стран с осевшей элитой.

Государство, ориентированное первоначально на безопасность власти, наращивало и безопасность рабства, включая охрану рабов и охрану от рабов. Свойственная империям «индустрия рабства», охватывавшая подчиненные народы, предполагала динамичный и разнообразный контроль над социальным пространством. Поскольку отрыв раба от родины существенно сужает диапазон его возможностей и снижает сопротивляемость, одним из приемов контроля была депортация целых городов и народов, практиковавшаяся еще властителями Вавилона, Ассирии и Персии. Рабы, переселенные на новые территории, образовывали невольничьи поселения, города и целые страны (в Новое время Сан-Доминго, Ямайка).

Эффективным имперским инструментом была субординация рабства, когда одни рабы поневоле, а затем по невольничьей воле, управляли другими. Размноженные рабские привилегии вырастали в пирамиду рабства, вершину которой занимали высокостатусные рабы. Безопасность рабства становилась функцией самих рабов, враставших в структуры власти, а власть все более насыщалась идеологией рабства в ущерб аристократическим канонам господства. Для субординации рабства в европейских колониях применялось управление одних рабов другими.

Во многих подобных случаях иерархия господства превращалась в иерархию рабства. Менталитет власти насыщался рабскими мотивами, а ее стержнем оказывалась олицетворенная диктатором (обычно из бывших рабов или полурабов) и скрепленная монотеизмом автократия. Если иерархия господства предполагает мироустройство по своему усмотрению, то иерархия рабства настраивает бояться и подчиняться власти. Она чревата разного рода путчами, переворотами и революциями, которыми полнятся истории «рабских» империй.

Все империи и колонии в той или иной мере пережили дрейф от иерархии господства к иерархии рабства, и все испытали перерождения власти. При сохранности внешних форм (в названиях, династиях, инсигниях) империи, начавшись с господского мироустройства, вскоре испытывали прилив во власть покоренных, а затем и реванш бывших рабов и данников.