Элитная консолидация: государство и региональные элиты в России от Ельцина до Путина

В. Мохов

(по материалам дискуссии)

Завершение президентства В.В. Путина дает возможность провести сравнительный анализ роли региональных элит в политической жизни России в 1990-е и 2000-е годы. В научной литературе эта проблема уже отчасти исследована. Основное внимание авторы обращают на очевидные различия политики двух президентов – Б.Н. Ельцина и В. В. Путина в отношении регионов и региональных элит. Лейтмотивом публикаций является утверждение, что 1990-е годы в России стали периодом относительной свободы региональных элит по отношению к центру, а с начала 2000-х годов началась политика централизации, которая привела региональные элиты к подчинению федеральной власти. В литературе эта политика получила множество различных наименований. Эксперты пишут о «политике рецентрализации», «реунитаризации», «новом централизме», «восстановлении властной вертикали», «вертикализации власти» (1). Есть и более радикальные оценки: Н. Петров полагает, что за последние полтора десятилетия «страна проделала путь от вольницы регионов к вольнице госкорпораций» (2). Однако за общей констатацией изменений видны существенные различия. Мы выделяем четыре подхода к описанию проблемы[1].

Первый подход, - он является самым распространенным среди российских авторов - сводится к констатации существенного изменения статуса региональных элит в ходе политических реформ Путина. Логика этого подхода может быть описана несколькими ключевыми положениями: роль региональных элит в общероссийском политическом процессе резко сократилась; они ослабили контроль над экономикой регионов; произошло снижение дифференциации и фрагментации элит (В.Гельман) (3). Н. Панкевич ведет речь об экономическом и политическом «поглощении» региональных элит (4). В частности, анализируя развитие партийных структур, она пишет, что «произошло полное вертикальное поглощение региональных политических элит, связанных с электоральным включением в политический процесс, их агрегирование федеральным политическим институтом и соответствующая утрата статуса субъекта политического процесса» (5). На сегодняшний день большинство российских аналитиков признают радикальную смену роли региональных элит в ходе политических реформ (точнее, контрреформ), как правило, обосновывая этот процесс децентрализацией или даже дезинтеграцией страны, которая происходила в предшествующий период («эпоха Ельцина»). Хотелось бы отметить, что для большинства российских специалистов данное изменение роли региональных элит воспринимается как их поражение, как определенный откат от ранее завоеванных позиций, как элемент сворачивания демократических процессов, которые шли в предшествующий период.

Напротив, сторонники второго подхода полагают, что централизация власти и ограничение властных полномочий региональных элит стали неизбежными и объективно необходимыми явлениями. Сторонник политики централизации В.Иванов, отмечая, что, регионалы больше не являются самостоятельными игроками на федеральном политическом поле (6), утверждает: «Все они так или иначе понимали, что остановить централизацию нельзя, она объективно необходима и неизбежна и обсуждаться могут только конкретные формы и сроки»(7). Аргументация в пользу централизации России и подчинения региональных элит власти центра выглядит довольно эффектно: российское общество требовало от центра более ответственной политики в отношении обеспечения безопасности страны, что было невозможно без воссоздания полноценной вертикали исполнительной власти. Централизация осуществлялась в интересах многих губернаторов, которые боялись проиграть на выборах или чей срок пребывания в должности заканчивался. Кроме того, региональные выборы в 1991–2004 гг. отличались «откровенным антидемократизмом»(8), а избранные населением региона губернаторы могли себе позволить выступать против политики федерального Центра, как это было в случае проведения реформы системы социальных льгот и недропользования (9). В итоге, В. Иванов подчеркивает: «Главное, чтобы неукоснительно выдерживался централизаторский подход. Отпускать вожжи нельзя» (10).

Третий подход является прямой противоположностью второму подходу. Он предполагает, что централизация России вместо того, чтобы объединить страну, превращается в фактор ее распада (К. Киселев, М. Магид, В. Дзидзоев, Л. Хоперская). Эта точка зрения выглядит как логический парадокс, который, тем не менее, имеет под собой определенные основания. В частности, К. Киселев пишет, что в новом столетии в массовом сознании был сформирован миф о том, что Россия в 1990-е годы находилась «на грани распада», а региональные элиты мечтали «отделиться от России». Этот миф оказался выгоден сторонникам «жесткой руки» и централизации власти, но противоречил интересам региональных элит и тех сил, которые выступали в поддержку экономической открытости (11). Централизация камуфлирует внутренние конфликты, сворачивает конкурентные межэлитные отношения, но не может «обеспечить единения региональных элит» (12). Более того, эта политика усиливает внутренние напряжения в обществе, которые при определенном стечении обстоятельств могут прорваться в форме кризиса. На это обстоятельство, в частности, обращает внимание Р.Туровский (13).

Наконец, четвертый подход в характеристике произошедших перемен, получивший распространение в последнее время, сводится к более осторожной формулировке последствий политики централизации. Логика данного подхода сводится к следующему: в отношениях региональных элит с федеральным центром ничего принципиально не изменилось, поскольку осталась неизменной основа этих отношений – «торг» субъектов РФ с Москвой. Наиболее последовательно эту позицию сформулировал П. Панов. Он полагает, что совершившуюся в России радикальную социальную трансформацию некорректно описывать с помощью западного понятийного инструментария (демократия, конституция, парламент и др.), а поэтому вряд ли имеет смысл противопоставлять президентство Ельцина как «демократический период» президентству Путина, отождествляя его с «откатом от демократии». «В период президентства Владимира Путина действительно произошла трансформация политических практик, однако их существо не изменилось. С этой точки зрения «эпоха Путина» является не «возвращением назад», а скорее «движением вперед» по тому пути, который наметился в предыдущее десятилетие» (14). Близкую позицию разделяют авторы сборника под редакцией К. Мацузато (15). Они доказывают, что в 2000-е годы никакой революции в отношениях центра и регионов в России не произошло, а изменения носили эволюционный характер, поскольку «установление новых правил игры» стало результатом рационального выбора участников процесса. Основу этих правил составляет логика обмена федерального центра с региональными акторами, базирующаяся на двусторонних обязательствах (16).

В каждой из этих позиций содержатся элементы преувеличения, а авторы акцентируют внимание на тех явлениях, которые представляются им наиболее существенными: децентрализация/централизация в одном случае; практика обменов – в другом. Но даже если не брать во внимание определенные «перехлесты», можно заметить, что этим подходам присуще различная логика анализа. Для первого и третьего подходов характерно понимание 1990-х годов как «демократического прорыва», периода, в рамках которого региональные элиты обрели политическую субъектность. Их роль воспринимается как естественное следствие перехода России от советской модели развития к демократической (при всех ее издержках). В этом случае 1990-е годы выступают как «нулевая точка», от которой ведется дальнейший отсчет политических преобразований. В этой логике все, что было до 1990-х, рассматривается как отрицательный баланс, который не учитывается при дальнейшем анализе. Таким образом, 1990-е годы – это результат межсистемного перехода, создающий основы нового социума, а реформы Путина, направленные на централизацию власти – «политическая ошибка» или «узкогрупповой сговор» для реализации частных интересов. При этом следует особо подчеркнуть, что в настоящей статье рассматриваются основные направления политологических и социологических исследований и не анализируются историософские концепции, в которых обосновывается предопределенный историей и основанный на моноцентризме власти особый тип российского развития (см., напр., работы Ю. Пивоварова (17), И.Клямкина (18). Историософская логика проявляет себя на длительных исторических периодах и не отражается автоматически в каждой конкретной политической ситуации.

Для четвертого подхода характерно понимание истории последних 15-17 лет как единого, внутренне связанного периода, в рамках которого политические реформы Путина - не что иное, как внутрисистемный переход, который ничего не меняет с точки зрения основ социума. Меняются лишь формы существования политической власти, но ее содержание остается неизменным.

У каждого из перечисленных подходов есть свои сильные стороны. Однако, как представляется, изменение роли региональных элит в современной России следует искать за рамками дихотомии «централизация – децентрализация». На это обстоятельство в свое время обратила внимание М. Мендрас. «С самого начала 90-х годов, писала французская исследовательница, - процесс регионализации был в основном вызван отсутствием у Москвы стратегии работы с регионами и ее неспособностью выработать конструктивную политику. Когда центральные институты власти ослаблены, они не могут проводить ни рецентрализацию, ни децентрализацию» (19).

Отметим, что на дискуссию о роли региональных элит накладывает отпечаток некорректность переноса политических оценок из одной эпохи в другую. Так, период «региональной вольницы», который некоторые исследователи называют эпохой всевластия «региональных баронов», сравнивается с советским периодом, когда подобное поведение региональных руководителей было бы просто немыслимо. В 1990-е годы «парад суверенитетов», противостояние Москве и обособление национальных республик в политической сфере выглядели экзотикой, причем переход к «вольнице» произошел, с исторической точки зрения, мгновенно – за несколько лет. Поведение, которое позволяли себе региональные лидеры в отношении федерального центра в начале и середине 1990-х годов, за несколько лет до того могло быть расценено как антисоветская деятельность, а все участники были бы немедленно, в лучшем случае, исключены из партии и сняты с государственных и партийных постов, а в худшем – осуждены к длительным срокам заключения. В постсоветский период поведение региональных элит стало напоминать броуново движение, поскольку федеральному центру было не до решения региональных проблем, а региональные элиты не проявляли «согласованной воли к созданию всеобъемлющей системы правового управления на федеральном и региональном уровнях» (20).

Формирование региональных элит происходило в сложном политическом и социально-экономическом контексте. В первое десятилетие постсоветской истории российские регионы с трудом выживали, экономические связи распались. Процесс элитообразования носил противоречивый и стихийный характер: с одной стороны, элиты осваивали новые правила политической игры в условиях альтернативных выборов, с другой, участвовали в практически неконтролируемой из центра приватизации. Внутри региональной элиты развернулась «война всех против всех»: представители бывшей номенклатуры, нувориши, остатки «демократических новобранцев», крепкие хозяйственники боролись друг с другом, населением, федеральным центром за ресурсы и влияние. Ситуация в каждом регионе и стране в целом была настолько сложной, что никто уверенно не смог бы предсказать сценарий развития событий.

Однако достаточно быстро социальный хаос начал структурироваться. Новый порядок отстраивался на основе тех практик, которые были известны значительному числу региональных игроков еще с советской эпохи - практики согласований и административного торга. Феномен административно-бюрократического рынка был изучен еще в позднесоветское время, о нем писали В.Найшуль, Е.Гайдар, П.Авен, С. Кордонский и др. В первую очередь квази-рыночные отношения восстановились в управленческой среде – во взаимоотношениях федерального центра с регионами и предприятиями (21). Политический торг в 1990-е годы стал логическим продолжением практики согласований, сложившейся в 1980-е годы. Как отмечала М. Мендрас, характеризуя взаимоотношения центральных и региональных властей, это была «битва между бюрократиями» за обладание финансовыми и иными ресурсами (22). Однако в новых условиях пределы рыночно-бюрократической практики советских времен расширились за счет новой ресурсной базы, а также видоизменились, по крайней мере, в двух ключевых аспектах. Во-первых, если раньше согласования регулировали квази-рыночные отношения, то теперь их объектом становились реальные рыночные отношения. Рынок распространил сферу своего действия не только на экономику, но и на политику, а власть стала рассматриваться как объект договоренностей и согласований в соответствии с предлагаемой «ценой». Во-вторых, в ходе рыночного торга «цена вопроса» определялась соотношением ресурсов и интересов игроков. М. Афанасьев отмечал: «наш федерализм возник как историческая форма децентрализации постсоветской номенклатуры, региональные группы которой в жестком торге с центром, козыряя, кто суверенитетом, кто особыми связями с Кремлем, сохранили и консолидировали свою власть» (23).

Консолидация региональной власти во многих регионах приняла форму регионального авторитаризма, который позволял создавать свои внутренние правила игры. В. Гельман писал: «с одной стороны, в регионах проходили выборы губернаторов и законодательных собраний, существовали - по крайней мере, на бумаге - разделение властей, политические партии, а порой даже и независимые от местных властей СМИ. С другой стороны, реальная власть во многих случаях принадлежала лишь одному " хозяину", контролировавшему принятие ключевых решений, направление финансовых потоков и во многом определявшему исход почти всех без исключения выборов на подведомственной территории» (24).

В 1990-е годы внутри региональных элит продолжался естественный процесс фрагментации, который выразился в борьбе многочисленных кланов и клик за влияние на принятие решений. Однако «риски потерь для элит все же были относительно невелики. Захват доминирующего положения каким-либо из акторов в таких условиях был затруднен, а в случае возникновения реальных угроз своему выживанию элиты проявляли защитную реакцию в виде создания временных коалиций…» (25). Многие внутренние предпосылки фрагментации элит и диверсификации региональных политических режимов начали вызревать задолго до крушения советской власти. Национальные и региональные элиты лишь воспользовались постсоветским временем для реализации собственных интересов и амбиций. К этому их нередко подталкивал федеральный центр. В рамках межсистемного перехода благожелательный нейтралитет или поддержка со стороны региональных элит позволяли центру решать стратегическую задачу удержания власти и передела собственности.

В 1990-е годы федеральная власть сумела выполнить главные задачи – провела приватизацию государственной собственности, ввела товарно-денежные отношения, сохранила антикоммунистический (антисоциалистический) политический курс, создала условия для формирования элитных групп различного уровня. В этот период региональные элиты сыграли особую роль в жизни новой России: они фактически спасли страну в условиях жесточайшего системного кризиса, выработав собственные формы и методы приспособления к новой экономической ситуации. Это была не их заслуга, а естественное, «органичное» поведение: ничего иного региональным властям просто не оставалось. По сути предоставление региональным элитам относительной самостоятельности было «платой» федеральной власти за невмешательство в ее собственные дела.

После «шоковой терапии», проведенной правительством Е. Т. Гайдара, в стране воцарился стихийный рынок с мощными элементами распределительной системы. Параллельно с изменением экономического базиса происходили сдвиги в политической структуре власти. В обществе происходило оформление различных групп интересов (региональных, этнических, отраслевых и др.). В отношениях между центром и регионами установилась «региональная вольница», которая означала усиление региональных элит перед лицом центра. Для региональных элит основой существования стало «встраивание» в рыночные отношения на основе «доморощенных правил и способов выживания» (М. Мендрас), хотя и отягощенных государственным вмешательством в отношения собственности. В основе таких режимов, по словам В.Гельмана, - «стремление региональных лидеров и связанных с ними политико-экономических группировок к монополизации контроля над властью и над собственностью» (26).

Вместо формирования единого рынка и укрепляющегося на его основе единства страны развитие получил процесс политической децентрализации, последствия которого оценивались по-разному: для одних это была угроза сепаратизма и распада, для других – расширение вариативности развития. Суть проблемы регионального вызова сформулировал М.Афанасьев: «Невозможно пока ответить на самый главный вопрос: что такое нынешняя «регионализация»? – обогащающее усложнение национального политического процесса или утрата его целостности? распадение на разнокачественные и разнонаправленные региональные процессы (и политические дискурсы)?» (27). Разнонаправленность региональных процессов привела к тому, что исследователи стали говорить о дивергенции региональных политических режимов (28) или диверсификации региональных политических институтов (29).

Впрочем, степень угрозы целостности страны в связи с развитием региональных процессов оценивается в литературе по-разному. В этой связи, Н. Петров отмечал: «К началу 1999-го процесс децентрализации зашел так далеко, что возникла угроза, как бы система не вышла из колебательного режима и не перешла в новое качество». Вывод, к которому приходил исследователь, не вызывал сомнений: «некоторая степень централизации и унитаризации в современном политическом контексте даже полезна…» (30). Другой аналитик Д.Ольшанский писал, что политический сепаратизм «вышел из моды» только в конце 1998 г., но постепенно «растворился» в его новых составляющих - правовом, межпарламентском, административном, партийно-политическом, экономическом, финансовом, бюджетном, товарно-продовольственном видах сепаратизма (31). Для В.Гельмана ослабление федерального центра грозило не столько территориальной дезинтеграцией, сколько дальнейшей диверсификацией региональных политических режимов (32). Однако этот процесс не перешел опасной грани. Особняком стояли только национальные республики, в первую очередь, северокавказские. Для остальных российских регионов специфика развития определялась наличием индустриальной или сырьевой базы, политическими ориентациями элит и населения, ходом распределения и перераспределения собственности и т.д.

Во второй половине 1990-х годов в субъектах РФ образовались крупные региональные группы собственников, которые пытались через губернатора защитить свои «владения» от вторжения крупных игроков из федерального центра. До конца 1990-х гг. это им, как правило, удавалось. В свою очередь, власть региональных лидеров базировалась на мощи региональных бизнес-элит. Политика губернаторов стала зримым выражением власти региональных элит, которые вели войну на два фронта: с одной стороны, с федеральным центром, выбивая преференции, льготы, права, дотации, субсидии и др. и отстаивая свою собственность; с другой, - с собственным населением, сдерживая его социальное недовольство минимально необходимыми средствами. В случае обострения противостояния враждующих в регионе группировок региональные власти нередко были вынуждены обращаться к федеральной власти за поддержкой (33).

К концу 90-х годов необходимость укрепления государства стала все больше осознаваться в обществе. Эта потребность ощущалась в народе и у части региональных элит. «Укрепление позиций регионов, - отмечали Н. Лапина и А. Чирикова, - заставляют федеральные власти демонстрировать политическую волю и принимать решения, которые ограничивали бы произвол «удельных князей»» (34). Для проведения этой политики у федерального центра в запасе имелись мощные политико-административные и экономические ресурсы (35). Кроме этого ее реализация стала возможной, поскольку пользовалась поддержкой крупных российских бизнес-групп.

Во-первых, диверсификация региональных политических режимов способствовала «феодализации» экономики, которая проявлялась в наличии экономических границ и хозяйственных вотчин «региональных баронов». Региональные элиты довольно успешно держали оборону против притязаний федеральных бизнес-групп в отношении объектов собственности. Регионы в 1990-е годы «закрывались», как писала Н. Зубаревич, что означало доминирование правящей элитной группы над ключевыми объектами собственности (институт административного предпринимательства). Данная стратегия оказывалась вполне эффективной с точки зрения получения административной ренты (36). А. Чирикова отводит региональной власти в 1990-е годы еще более существенную роль. Именно власть, с ее точки зрения, определяла условия вхождения региона в рынок, определяла темпы рыночных реформ в регионах, контролировала процессы приватизации и осуществляла отбор кандидатов на роль крупнейших собственников (37). В результате крупные федеральные экономические игроки стали нести серьезные трансакционные издержки, теряли время и средства из-за необходимости проводить многочисленные переговоры и согласования с региональными властями (38). Административные и политические барьеры мешали движению капиталов, товаров, финансов, рабочей силы, но самое главное - препятствовали естественному переделу собственности.

Во-вторых, высокие цены на нефть позволили сосредоточить значительные ресурсы в федеральном центре, но доступ к ним для региональных элит был практически закрыт. Ситуация складывалась парадоксальная: региональные властные группы были заинтересованы в получении средств федерального центра, но ради этого им нужно было поступиться частью собственных политических привилегий, в частности «суверенным правом» на региональную волю.

В-третьих, в обществе стала накапливаться усталость от реформ, но стабилизация социально-экономического положения могла быть проведена только за счет федеральных средств. В этих условиях региональным элитам было важно приобщиться к федеральным источникам финансирования для поддержания стабильности в регионах и сохранения своей собственной власти.

В-четвертых, в регионах были сосредоточены большие резервы крупной собственности, которая ранее не привлекала федеральный бизнес. Однако с конца 1990-х годов «перераспределение властного ресурса в пользу федерального центра практически совпало с перераспределением собственности в пользу федеральной олигархии»(39). Крупный бизнес усилил проникновение в регионы, но стал это делать с помощью федеральной бюрократии, главным инструментом политики которой стала централизация власти (40). А.Зудин полагает, что крупный бизнес выступал в качестве младшего партнера федеральной власти в борьбе с региональным партикуляризмом (42).

В-пятых, наличие больших финансовых накоплений у государства позволяло вложить средства в те отрасли, которые нуждались в обновлении основных фондов и могли в дальнейшем стать источником получения доходов (авиастроение, судостроение, атомная промышленность и др.). Однако, учитывая разбросанность объектов по регионам, требовалась их консолидация в руках государства. Так, в России в 2006-2007 гг. начали создаваться государственные корпорации. В их состав наряду с государственными вошли акционерные общества с высокой долей частного капитала. Госкорпорации только создаются, а их будущее остается неопределенным. Российские власти не исключают, что в дальнейшем может последовать приватизация консолидированных в госкорпорациях активов, о чем В.В. Путин говорил на одной из своих пресс-конференций (43).

Подытоживая сказанное, можно утверждать: политика централизации состоялась, поскольку отвечала интересам политических и экономических элит федерального и регионального уровня. В ходе ее реализации определился главный центр принятия решений в политике, в России был создан «регулируемый рынок».

Как уже не раз отмечалось в литературе, политика централизации имела ряд направлений и проходила в несколько этапов (44). Однако вряд ли смысл преобразований следует сводить лишь к укреплению позиций федерального центра. Централизация явилась отражением глубокого социального процесса консолидации элит. Потребность в элитной консолидации была связана с тем, что внутри государства и всей социальной системы в целом обнаружились опасные дисфункции. Главная из них заключалась в том, что элиты демонстрировали слабость перед лицом внешних и внутренних вызовов. Внешние угрозы были связаны с возможным захватом западными ТНК наиболее перспективных отраслей национальной экономики и оттеснением российских элитных групп от получения сырьевой ренты. Как полагает Л.Косалс, возможная продажа контрольного пакета акций компании Ходорковского крупным ТНК превращала ее в крупнейшего и независимого от власти рыночного субъекта (45). Внутренние угрозы были связаны, (1) с растущим социальным расслоением в обществе; (2) потребностью в приобщении бизнеса к решению острых социальных проблем (социальная ответственность); (3) неэффективностью государственного управления в регионах. Внешние и внутренние угрозы создавали опасность внутриэлитного раскола, при котором одна из частей элиты могла попытаться решить свои проблемы за счет всего элитного сообщества. Как отмечал британский социолог Д. Лейн: «Два средства координации — деньги и власть — неэффективны. России переходного периода недостает господствующей капиталистической идеологии, эффективного государственного аппарата, сплоченного правящего класса, институтов координации, консенсуса политических элит» (46).

В ряде работ отмечается, что к концу 1990-х годов началось укрепление власти в регионах, стал набирать силу процесс консолидации региональных элит. Однако естественные процессы не успели привести к выработке ценностного консенсуса «снизу». В этих условиях рецентрализация послужила инструментом сплочения элит «сверху». Элитной консолидации предшествовала политика «консолидации власти», которая понималась как институционализация вертикально интегрированных властно-политических связей, выстроенных по иерархическому принципу. Консолидация власти – политический проект, с помощью которого были созданы институциональные рамки деятельности акторов политического процесса. В отличие от режима консолидированной демократии (по определению В.Гельмана «… устойчивым на протяжении достаточно длительного времени (консолидированным) можно считать тот политический режим, в рамках которого отсутствуют значимые акторы, способные к изменению режима в целом без согласия иных значимых акторов» (47) режим консолидации власти основан на доминировании акторов, имеющих возможность изменять режим без согласования с другими значимыми акторами, т.е. менять правила по ходу игры в зависимости от изменившихся условий.

Консолидация власти включала в себя три взаимосвязанных процесса –концентрацию, централизацию и огосударствление власти.

Концентрация власти проявляется как сосредоточение власти (полномочий, компетенций, ресурсов) в немногих центрах принятия решений. Власть, в первую очередь – государственная, которая на протяжении 1990-х гг. существовала как отчасти дисперсная, отчасти локализованная по отдельным вертикалям власти, начинает преодолевать свою раздробленность. В результате политической реформы, по словам Л.Косалса, «была ликвидирована множественность центров власти, разгромлены наиболее влиятельные группы … и снижен статус других…» (48). Население оказалось восприимчивым к властной воле, направленной на концентрацию власти, тем более что власть предложила населению несколько проектов, которые внешне выглядели как аналоги имперских действий. К ним можно отнести участие в «большой восьмерке», реализацию «национальных проектов», некоторые элементы великодержавных практик во внешней политике и др.

Вторым элементом консолидации выступает централизация власти, которая нашла свое выражение в выстраивании властных «вертикалей». Централизация власти проявлялась в двух взаимосвязанных процессах. С одной стороны, происходило сосредоточение власти в руках исполнительной ветви власти, при этом произошло «переназначение» (переформатирование) других ветвей власти. Это означает, что законодательная и судебная ветви власти потеряли значительную долю своей относительной независимости, изменили свой статус в системе политических сдержек и противовесов, став институтами обслуживания потребностей исполнительной ветви власти. С другой стороны, реальные властные полномочия сосредоточились в политическом центре. По мнению А. Белоусова, «централизация власти подразумевает, что центр забирает себе целый ряд региональных полномочий»(49). Начинает действовать новое правило политического поведения: различные ветви власти самостоятельны в своих решениях и действиях до тех пор, пока это не входит в противоречие с волей президента и его аппарата.

Тем не менее, ряд исследователей не склонны преувеличивать размах централизации и концентрации власти. Как отмечает Н.Петров, «пресловутой вертикали власти на самом деле не существует, а есть большое количество разобщенных ведомственных вертикалей» (50). Соглашаясь в целом с этим замечанием, отметим, что среди них есть доминирующая, которая в конечном счете вплоть до настоящего времени проводила свою политику – президентская власть. Общими признаками возникающих централизованных структур становятся: иерархическая соподчиненность, доминирование федеральных органов в сфере принятия решений, концентрация ресурсов на федеральном уровне, воссоздание номенклатуроподобных механизмов кадровой политики, вытеснение несистемных элементов из официальных структур и др.

Третьим элементом консолидации власти выступает огосударствление власти. Это самое ожидаемое последствие реформ, поскольку массовое сознание связывает определенное улучшение положения населения с восстановлением элементов патерналистской политики, невозможной без сильного государственного вмешательства в экономику и социальную сферу.

Консолидация власти стала условием и признаком консолидации и мобилизации властной элиты. Этот процесс протекал под руководством федеральной бюрократии. Как справедливо предположила Л. Шевцова, «возможно, не желая того, Путин становится лидером консолидировавшейся бюрократии, поскольку именно он помог ей вернуть себе прежнюю роль» (51). Ритуальная критика чиновничества из уст президента совсем не означает, что полномочия, финансовые ресурсы федеральной бюрократии уменьшаются. Более того, «российская бюрократическая машина продолжает движение в направлении концентрации ресурсов в своих руках» (52; 53).

Консолидация элит своим целевым назначением имеет мобилизацию элит: в краткосрочной перспективе – для проведения выборных кампаний и спокойного делегирования власти преемнику, в среднесрочной перспективе – для организации «целевого» использования и перераспределения средств, полученных от сырьевой ренты; в долгосрочной перспективе – для сплочения разрозненных элитных групп в организованный политический класс. По мнению Л.Гудкова и Б.Дубина, «при исчезновении идеологии, политических ориентиров, общенациональных целей развития главной задачей становится принудительная интеграция околовластных кругов, которые обеспечивают массовое управление, массовую поддержку режима или, как минимум консервируют состояние массовой апатии и «отключенность» от политики» (54).

Элитная консолидация (или, по словам Н.Петрова, восстановление единого «элитного пространства» (55) дает возможность избежать явного раскола элит и превращения ее части в лидера протестных движений или выразителя альтернативного политического курса. А именно о возможности раскола властных элит говорилось в конце 1990-х годов (56). Одним из главных результатов ее стало «переназначение» последней слабо контролируемой, потенциально оппозиционной силы – региональных элит, перевод их оппозиционности в латентное состояние. По мнению Н. Лапиной и А.Чириковой, коалиции региональных элит в противовес центру если и возможны, то они могут носить «лишь локальный, ситуативный, краткосрочный, а главное непубличный характер» (57).

Центр административными и экономическими мерами «отрывает» региональные элиты от масс и лишает их электоральной поддержки в возможном противостоянии своей политике. В результате образовываются вертикально интегрированные группы интересов и группы давления, включающие участников федерального и регионального уровней (58). Региональные элиты лишаются прежней легальной политической роли. Они перестают играть роль политического буфера между центром и массами, перестают быть выразителем интересов регионов, для них наступил институциональный цугцванг − любой ход плохой, если он не направлен на поддержку федерального центра. Меняется их роль в политической системе: по словам Р. Туровского, «отмечается кризис статуса (субъектности) региональной элиты» (59). Региональные элиты постепенно превращаются в транслятор воли центра, в хозяйственного представителя федерального центра в регионах. Региональные административно-политические элиты включаются в русло управляемой административной деятельности, направляемой из Москвы. Резко ослабляется властный потенциал региональных элит − происходит уменьшение их влияния на выработку государственного курса, особенно в части формулировки инновационных проектов; властные ресурсы приобретают иную форму (латентный торг, «влияние за исполнение»).

Если суммарно обозначить наиболее важные изменения в статусе региональных элит, то можно констатировать переход от положения «всевластного барона» к положению «княжеского посадника». При всей условности данного сравнения, можно заметить, что завершается переход от фрагментированных региональных сообществ к региональным сообществам, построенным по принципу сдирижированного порядка, в которых происходит координация местного элитного сообщества, согласование интересов экономических и политических акторов в соответствии с «генеральной линией» федерального центра. Основой сдирижированного порядка в региональных элитах становится государственно-политический патернализм. Патернализм есть следствие формирования российских региональных элит как устойчивых политико-экономических групп, объединенных общностью интересов. По мнению О. Гаман-Голутвиной, «личная преданность клану и его патрону – важнейший неформальный механизм внутриэлитной консолидации и рекрутирования властных групп в регионах…» (60). При президентстве Путина произошло образование в регионах политико-финансовых конгломератов, которые претендуют на роль доминирующих акторов в региональном политическом пространстве (61).

Российских исследователи по-разному оценивают процессы, которые связаны с консолидацией элит на региональном уровне. А.Чирикова отмечает, что «консолидация политической элиты региона» будет продолжаться (62). С точки зрения О. Гаман-Голутвиной, внутриэлитные отношения на региональном уровне характеризуются двумя противоположными тенденциями: усилением внутриэлитной консолидации в рамках субгрупп, прогрессирующим дроблением (деконсолидацией) региональных элит на региональном уровне (63). Р.Туровский полагает, что происходит фрагментация региональных элит, поскольку отсутствуют институты коллективного лоббирования региональных интересов, а борьба за ограниченные федеральные ресурсы обостряется (64; 65). Несмотря на различающиеся оценки, авторы вскрывают разные стороны начавшегося переформатирования региональных элитных сообществ в условиях централизации.

Консолидация региональной элиты происходит и за счет изменения критериев отбора в ее состав. Вместо рыночных, демократических механизмов отбора, основанных на учете мнений электората, произошло установление новых критериев отбора в состав элиты, основанных на квази-номенклатурных практиках селектората. Критерии отбора в элиту устанавливаются «сверху», властью, они носят политико-административный характер при явном доминировании неформальных отношений и персонифицированных практик (66). Естественным следствием консолидации власти и элит становится номенклатуризация политики, т.е. восстановление практики кооптации на выборные должности по закрытому решению высших политических структур. На это уже не раз указывали исследователи. В частности, А. Соловьев полагает, что благодаря централизации создаются «структурные предпосылки для складывания неономенклатуры» (67).

Вместе с тем, с точки зрения внутренней жизни региональных элит изменения не столь значительны, как можно было бы предположить. В регионах действует собственная «вертикаль власти», существование которой фактически продлила практика назначения губернаторов. Сохранилась и даже усилилась роль непубличной политики во взаимоотношениях региональных элит и центра (68). В регионах остаются различающиеся модели власти, причем возможность сохранения региональных политических режимов во многом зависит от того, насколько руководству региона удается опереться на консолидированную элиту (69). При этом, как замечает М. Урнов, «федеральная власть практически ничего не сделала для разрушения регионального авторитаризма. Авторитарные анклавы по-прежнему остаются авторитарными с той лишь разницей, что теперь региональная власть может действовать, как ей заблагорассудится уже не всегда, а лишь в том случае, если активно демонстрирует лояльность федеральному центру вообще и " президентской вертикали" в особенности» (70).

ХХХ

Политические реформы начала 2000-х годов свидетельствовали о том, что Россия вступила в новую фазу своего развития: завершился переходный период, российское общество стабилизировалось, политическая система сформировалась. В новых условиях региональные элиты убавили свои амбиции, «встроились» в новую политическую ситуацию, стали действовать в связке с федеральной политической элитой. Конечно, значимые противоречия между различными группами элиты сохранились, и они долго будут нарушать видимый покой отношений. Многие процессы были «обозначены» и их исход окончательно не определился. Ситуация сохраняет потенциал частичной обратимости при наличии политической воли. Тем не менее, основные контуры взаимодействия региональных и федеральных элит определились, по всей видимости, на длительную перспективу. А сами региональные элиты приобрели достаточно определенную конфигурацию, которая обладает потенциалом устойчивости.

Список литературы

1. Зубаревич Н. Пришел, увидел, победил? (Крупный бизнес и региональная власть) // Pro et Contra. Том 7. № 1. Зима 2002. С. 107-119.

2. Петров Н. Корпоративизм vs регионализм // Pro et Contra. № 4-5 (38) июль-октябрь 2007. С.88.

3. Гельман В.Я. Возвращение Левиафана? Политика рецентрализации в современной России // Полис. 2006. № 2. С.90-109.

4. Панкевич Н. Субъектный фактор в процессе централизации // Федерализм и централизация. - Екатеринбург: УрО РАН, 2007. - С.61-62.

5. Панкевич Н. Субъектный фактор в процессе централизации // Федерализм и централизация. Екатеринбург: УрО РАН, 2007. - С. 65-66.

6. Иванов В. Путин и регионы. Централизация России. - М.: Европа, 2006. - С.107.

7. Иванов В. Путин и регионы. Централизация России. - М.: Европа, 2006. - С. 70.

8. Иванов В. Путин и регионы. Централизация России. М.: Европа, 2006. - С. 208.

9. Салашин В. Реформа власти: «плюсы» и «минусы» // Режим доступа: https://www.jurilight.ru/news/texts/reforma.html

10. Иванов В. Путин и регионы. Централизация России. М.: Европа, 2006. С. 233.

11. Киселев К.В.Централизация власти как фактор распада государства // Федерализм и централизация. - Екатеринбург: УрО РАН, 2007. С. 77-91.

12. Там же. С. 85.

13. Туровский Р. Эволюция и проблемы обновления российской региональной элиты // Властные элиты современной России в процессе политической трансформации / Отв.ред. В.Г.Игнатов, О.В.Гаман-Голутвина, А.В.Понеделков, А.М.Старостин. Ростов-на-Дону: Изд-во СКАГС, 2004. – С. 162-187.

14. https://regionalistica.ru/library/articles/rft24/ Панов П.В. Институциональные политические практики в России 1990-х и 2000-х: «архипелаг обменов» или «материк обменов»? // см.: настоящий сборник.

15. Феномен Владимира Путина и российские регионы: победа неожиданная или закономерная? Сб. статей / Под ред. К.Мацузато. М., 2004. -

16. Панов П.В. «Централизация» глазами регионалистики // Полис. – М., 2004.- № 5. - С. 174-177.

17. Пивоваров Ю.С. Русская политика в ее историческом и культурном отношениях. М.: РОССПЭН, 2006.

18. Клямкин И. Российская власть на рубеже тысячелетий // Pro et Contra.Том 4. № 2. Весна 1999. С.63-87.

19. Мендрас М. Как региональные элиты защищают свою власть // Pro et Contra.Том 5. № 1. Зима 2000. С. 69.

20. Мендрас М. Как региональные элиты защищают свою власть // Pro et Contra.Том 5. № 1. Зима 2000. С. 72.

21. Лапина Н.Ю. Формирование современной российской элиты (проблемы переходного периода). М.: ИНИОН РАН, 1995. - С.10-15.

22. Мендрас М. Как региональные элиты защищают свою власть // Pro et Contra.Том 5. № 1. Зима 2000. С. 73.

23. Афанасьев М. Невыносимая слабость государства. М.: РОССПЭН, 2007. С. 96.

24. Гельман В.Я. Остановить " политические машины" // Придет ли демократия в российские регионы? // Дело. - Санкт-Петербург, 2007. - 19 ноября. // Режим доступа:: https://www.idelo.ru/488/14.html

25. Гельман В.Я. Второй электоральный цикл и трансформация политического режима в России. Режим доступа: https://www.democracy.ru/library/practice/media/rfelec_gor/page3.html

26. В. Гельман Совместный проект с еженедельником " Дело" / Гельман В., Травин Д. // Режим доступа: https://echomsk.spb.ru/content/interview/default.asp? shmode=3& ida=61496

27. Афанасьев М.Н. Региональное измерение российской политики // Университетская политология России. Сборник статей. М.: Полис, 1999. - С. 230.

28. Нечаев В. Региональные политические системы в постсоветской России // Pro et Contra. 2000. Т.5. №1.

29. Гельман В. Региональная власть в современной России: институты, режимы и практики // Полис. 1998. № 1.

30. Петров Н. Федерализм по-российски // Pro et Contra.Том 5. № 1. Зима 2000. С. 25, 27.

31. Ольшанский Дм. Дезинтеграция: новые симптомы старой болезни // Pro et Contra.Том 5. № 1. Зима 2000. С. 34-62.

32. Гельман В. Сравнительная перспектива: региональная политическая динамика // Россия регионов: трансформация политических режимов / Общая ред. В.Гельман, С.Рыженков, М.Бри. - М.: Весь Мир, 2000. - С.369.

33. Лапина Н., Чирикова А. Региональные элиты в РФ: модели поведения и политические ориентации. М.: ИНИОН РАН, 1999. - С.170-171.

34. Лапина Н., Чирикова А. Региональные элиты в РФ: модели поведения и политические ориентации. М.: ИНИОН РАН, 1999. - С. 166.

35. Лапина Н., Чирикова А. Стратегии региональных элит: экономика, модели власти, политический выбор. М.: ИНИОН РАН, 2000. - С.182.

36. Зубаревич Н. Изменения роли и стратегий крупного бизнеса в регионах России // Региональные процессы в современной России: экономика, политика, власть: Сб.статей / Отв. ред. Лапина Н. - М.: ИНИОН, 2003. - С.74.

37. Чирикова А. Региональная власть: новые процессы и новые фигуры // Региональные процессы в современной России: экономика, политика, власть: Сб.статей / Отв. ред. Лапина Н. - М.: ИНИОН, 2003. - С. 96.

38. Зубаревич Н.Изменения роли и стратегий крупного бизнеса в регионах России // Региональные процессы в современной России: экономика, политика, власть: Сб.статей / Отв. ред. Лапина Н. - М.: ИНИОН, 2003. - С.77.

39. Туровский Р. Власть и бизнес в регионах России: современные процессы обновления региональной элиты // Региональная элита в современной России / Под общ.ред. Я.Фрухтманна. - М.: Фонд «Либеральная миссия», 2005. - С. 164.

40. Туровский Р. Власть и бизнес в регионах России: современные процессы обновления региональной элиты // Региональная элита в современной России / Под общ.ред. Я.Фрухтманна. - М.: Фонд «Либеральная миссия», 2005. - С. 167-168.

41. Зудин А. Взаимоотношения крупного бизнеса и власти при В.Путине и их влияние на ситуацию в российских регионах // Региональная элита в современной России/ Под общ.ред. Я.Фрухтманна. - М.: Фонд «Либеральная миссия», 2005. - С. 44.

42. Путин В.. Ежегодная большая пресс-конференция Президента РФ, 14.02.2008 г.// Режим доступа: https:// www.kremlin.ru/appears/2008/02/14/1327_type63380type82634_160108.shtml