Встреча-лекция 3. Биографический сюжет (окончание). Поэтическая зрелость и последние годы жизни Арсения Тарковского

Основные вопросы:

1. Московский период биографии Арсения Тарковского (1920-1930-е гг.). Рождение сына Андрея и перипетии личной жизни. Знакомство и дружба с Мариной Цветаевой;

2. Участие в Великой Отечественной войне. Ранение и ампутация ноги. Запрет публикации оригинальных стихов и «молчание музы»;

3. Переводческая карьера и поэтическая известность. Последние годы жизни Арсения Тарковского.

Мне шапку бы и пред тобою снять,

Мой город –

весь как нотная тетрадь,

Еще не тронутая вдохновеньем,

Пока июль по каменным ступеням

Литаврами не катится к реке,

Пока перо не прикипит к руке...

В октябре 1934 года в семье Тарковских родилась девочка Марина. А в декабре все при содействии друга семьи Льва Горнунга переехали «на Щипок».

Мария Ивановна была многоодаренной личностью. И одним из ее дарований была способность поддерживать древний культ очага, дар богини Весты. Сегодня непонятно, как она справлялась с жизнью, уделяя особое внимание воспитанию детей, с умением «держать форму». Она мало следила за собой, но природа наделила Марусю не только красотой, но и особой, врожденной, естественной стильностью, которая видна на любой фотографии, а в «Зеркале» точно угадана и передана пластикой Риты Тереховой. Изящество, тяжелый пучок волос, папироса, что-то своевольное и независимое в любой черте лица, любом движении.

Не нам судить, что случилось тогда в 1937 году, когда детям было пять и три года и когда Арсений Александрович ушел из дома к другой женщине. Жизнь семьи была дисциплинарно разделена на мелкие промежутки времени кормлений, готовок, мытья. А жизнь человека творческого хоть и требует дисциплины, но другой. Однако из своего тяжелого быта он ушел, быть может, в еще более тяжелый. Антонина Александровна Бохонова (1905–1951), Тоня — так ее называли — жила с мужем и маленькой дочкой. Арсений Александрович ушел как бы из своей трудной, но родной ситуации в еще более трудную и совсем не родную. Значит, сверчок на печи завел свою песню раньше.

Летом 1935–1936 годов семья Тарковских живет в деревне Игнатово (эпизоды того лета вошли в фильм «Зеркало»). Друг семьи Тарковских Юлия Нейман вспоминает:

«И он ушел. От Маруси. И от детей, которых как будто нежно любил. Да и Марусю он любил. Сердце у него разрывалось — от жгучей жалости […] Конечно, мы, друзья, осуждали его за уход. Но, по правде сказать, не слишком строго. Может, он и правда «ничего не мог поделать», он ведь был поэт, а поэты, как сказала потом Ахматова, «ни в чем не повинны — ни в том и ни в этом»… И сын его — Андрей — глубоко понимавший отца, оправдал его в своем «Зеркале».

Тоня, или, как называл ее Арсений Александрович, Сирена, была прямой противоположностью Марии Ивановне. Франтиха-щеголиха прекрасно одевалась, всегда «по моде и к лицу», весела, добра, великодушна. Надо справедливости ради сказать, что все заработанные деньги делились поровну. Тоня за этим следила. Андрей и Марина ее любили, а в дальнейшем, когда Арсений Александрович покинул и ее, Мария Ивановна очень поддерживала Тоню. Но все это будет потом… А пока в 1938 году ситуация была тяжелой. Мария Ивановна устроилась на работу в Первую образцовую типографию корректором посменно. Жизнь хоть и легче не стала, но была сохранена гордость: мужу сама уложила чемоданы и теперь сама зарабатывала деньги.

В их жизнь вошла переписка, т. к. Арсений Александрович много разъезжал, болел и лежал в больницах, была война и послевоенные годы. Они переписывались даже в Москве. Доступная нам переписка — собственность архива А. А. Тарковского, принадлежащая Пушкинскому Дому в Санкт-Петербурге. Письма Марии Ивановны, детей, их рисунки он бережно хранил. Эти документы не требуют комментариев — так ясно, безыскусно, искренно описаны жизнь и отношения этих людей.

В самом начале 1940 года, когда до войны еще года полтора, были написаны стихи «Близость войны»:

Кто может умереть — умрет,

Кто выживет — бессмертен будет,

Пойдет греметь из рода в род,

Его и правнук не осудит. [...]

На предпоследнюю войну

Бок о бок с новыми друзьями

Пойдем в чужую сторону.

Да будет память близких с нами.

Поэт — пророк, провидец. «Поэт всегда прав», — говаривала не раз Ахматова. В том же году происходит два серьезных события для Тарковского поэта. Его принимают в Союз писателей СССР, и он знакомится с вернувшейся из эмиграции Мариной Ивановной Цветаевой.

Все наяву связалось — воздух самый

Вокруг тебя до самых звезд твоих,

И поясок, и каждый твой упрямый

Упругий шаг, и угловатый стих.

Она приехала в Советский Союз в тяжелом состоянии, почти вынужденно, из-за мужа, и все ее самые скверные предчувствия оправдались. Арсений Тарковский — поэт, дворянин, красавец — произвел на нее сильное впечатление, на ее взрывную, увлекающуюся душу. «Я ее любил, но с ней было тяжело», — признание, ничем не удивляющее. С ней было тяжело. Они много гуляли, и Марина Ивановна показывала ему свою Москву: Трехпрудный, музей, построенный отцом, Ржевский...

Однажды она позвонила в четыре утра: «Вы знаете, я нашла у себя Ваш платок!» — «А почему Вы думаете, что это мой? У меня давно не было платков с меткой». — «Нет, нет, это Ваш, на нем метка «А.Т» Я его вам сейчас привезу!» — «Но… Марина Ивановна, сейчас четыре часа ночи!» — «Ну и что? Я сейчас приеду». И приехала и привезла мне платок. На нем действительно была метка «А.Т.».

Они познакомились до знакомства. Марина Ивановна прочитала книгу переводов Кемине. Ее уникальное, тонкое поэтическое естество сразу отозвалось на автора и на переводчика, откликнулось немедленно письмом незнакомому молодому человеку:

Милый тов< арищ> Т< арковский, >

Ваша книга — прелестна. Как жаль, что Вы (т. с. Кемине) не прервал стихов. Кажется < …>: У той душа поет — дыша. < Да кости — тоньше> камыша… (Я знаю, что так нельзя Вам, переводчику, но Кемине было можно и должно). Во всяком случае, на этом надо было кончить (хотя бы продлив четверостишие). Это восточнее — без острия, для < неразб.> — все равноценно.

Ваш перевод — прелесть. Что Вы можете — сами? Потому что за другого Вы можете все. Найдите (полюбите) — слова у Вас будут.

Скоро я Вас позову в гости — вечерком — послушать стихи (мои), из будущей книги. Поэтому — дайте Ваш адрес, чтобы приглашение не блуждало — или не лежало, — как это письмо.

Я бы очень просила Вас этого моего письмеца никому не показывать, я — человек уединенный, и я пишу — Вам, — зачем Вам другие? (руки и глаза) и никому не говорить, что вот, на днях, усл. мои стихи — скоро у меня будет открытый вечер, тогда все придут. А сейчас — я Вас зову по-дружески.

Всякая рукопись — беззащитна. Я вся — рукопись. М.Ц.

Какое удивительное письмо незнакомому, но уже близкому человеку. Встретились они с Тарковским у Нины Герасимовны Яковлевой. Некогда богатая светская женщина, теперь она жила в Телеграфном переулке в одной комнате с зелеными стенами и старой мебелью красного дерева. Яковлева вспоминает:

Они познакомились у меня в доме. Мне хорошо запомнился этот день. Я зачем-то вышла из комнаты. Когда я вернулась, они сидели рядом на диване. По их взволнованным лицам я поняла: так было у Дункан с Есениным. Встретились, взметнулись, метнулись. Поэт к поэту. В народе говорят: «Любовь с первого взгляда…»

Разумеется, это слишком женские восторги. Тарковский был на пятнадцать лет моложе и был ею увлечен как поэтом, он любил ее стихи.

Поэты, близкие Марине, как могли стремились ей помогать. «В то время все настоящие люди, как, например, Маршак, Тарковский, Левик и многие другие, ценя ее талант, устраивали ее блестящие переводы с грузинского и других языков в журналы и издательства. Но многие трусы и подхалимы боялись того, что она бывшая эмигрантка, ее игнорировали и с ней не здоровались», — вспоминала ее старинная знакомая Елизавета Тараховская.

Они встречались, гуляли, были в общих московских домах, читали стихи, и сегодня трудно переоценить значение этих встреч.

Однажды где-то на литературных «посиделках» Тарковский прочитал свои стихи:

Стол накрыт на шестерых —

Розы да хрусталь…

А среди гостей моих —

Горе да печаль…

Марина Ивановна ответила Тарковскому стихами, написанными 6 марта 1941 года:

«Я стол накрыл на шестерых…»

Все повторяю первый стих

И все переправляю слово:

— «Я стол накрыл на шестерых»

Ты одного забыл — седьмого.

Невесело Вам вшестером,

На лицах — дождевые струи…

Как мог ты за таким столом

Седьмого позабыть… седьмую».

«…Никто: не брат, не сын, не муж,

Не друг — и все же укоряю:

— Ты, стол накрывший на шесть душ,

Меня не посадивший с краю».

Все та же таинственность жизни: стихи к Арсению были последними стихами Марины.

Смерть Марины Ивановны в Елабуге (где в эвакуации жила семья и мать Арсения Александровича) по силе и глубине удара была равна событиям войны, ее трагедиям. Их отношения, неповторимая личность, отчаяние последних дней жизни вонзились в сердце поэта навсегда.

Цветаевой он посвятил два цикла: «Памяти Марины Цветаевой» — шесть стихов, «Чистопольская тетрадь» — десять — и еще одно стихотворение. В этом его ответ. Поэту по-настоящему близки только поэзия и поэты. Он знает их другим чувством и другим измерением сознания. Древний из глубин стон-плач.

Я слышу, я не сплю, зовешь меня, Марина,

Поешь, Марина, мне крылом грозишь, Марина,

Как трубы ангелов над городом поют,

И только горечью своей неисцелимой

Наш хлеб отравленный возьмешь на Страшный Суд.

Зову — не отзывается, крепко спит Марина.

Елабуга, Елабуга, кладбищенская глина.

(ноябрь 1941 года)

И через двадцать два года, в 1963, году крик отчаяния, страсть не теряет напряженности. Читать такие стихи трудно, они вовлекают тебя в свою глубину, в библейскую интимность.

Не первородству, —

Я отдам

Свое, чтобы тебе по праву

На лишний день вручили там,

В земле, — твою земную славу…

Только земные страсти конечны. Такая поэтическая боль, видимо, никогда.

Арсений рвался на фронт. Патриотизм Тарковских никогда не был публичной риторикой. Но война — это другое. Это открыто. Это долг перед Родиной, защита достоинства земли и дома. И редкие для него по открытости чувств стихи:

Русь моя, Россия, дом, земля и матерь,

Ты для новобрачного — свадебная скатерть.

Стиху предпослан эпиграф: «Кони ржут за Сулою» из «Слова о полку Игореве».

Война, как ни странно, соединила несоединимое: действия жизни с чувствами и поэзией. Многочисленные заявления в Правление Союза писателей возымели действие. Из Чистополя в Москву и затем в действующую армию военным корреспондентом 16-й Гвардейской Краснознаменной армии. Газета «Боевая тревога». Все газеты тщательно собраны и сохранены и сейчас находятся в Литературном архиве Пушкинского Дома. Когда во время войны приходилось бывать в Москве, он приходил к своему другу Георгию Аркадьевичу Шенгели. Они дежурили на крыше дома и под черным гудящим небом вели разговоры, конечно о войне, но и о поэзии. «Видите, — говорил Шенгели, — я недаром втянул вас в «Гудок»: вот вам это пригодилось. Вам было бы теперь трудно работать в газете — без подготовки… А какой у вас пистолет? Покажите-ка!» Он так безусловно верил в победу, что занимался (в голоде и нетопленой квартире) составлением графиков зависимости ритма и произнесения стиха.

Мария Ивановна с детьми живет в Юрьевце на Волге с 1941 по 1943 год. Они переписываются, дети посылают свои рисунки. Андрей читает «Мифы и легенды Древней Греции» и непрерывно рисует войну, «настоящую и Троянскую».

В 1943 году Мария Ивановна возвращается с детьми из Юрьевца в Москву, какое-то время они живут в Переделкино. Все, кто видели фильм Андрея Тарковского «Зеркало», помнят эпизод приезда с фронта отца, детей, бегущих, спотыкающихся, падающих, замирающих на груди отца, и боевой орден «Знак почета» на гимнастерке. Орден этот Арсений получил в действующей армии.

Спустя полгода после свидания с детьми война для него закончилась. Он был тяжело ранен и в результате нескольких ампутаций лишился ноги. Всю остальную жизнь ходил с протезом. Дело не только в том, что происходит, что случается с нами, но в том, как мы относимся к случившемуся. Впоследствии поэт вспоминал: «На войне я постиг страдание. Есть у меня такие стихи, как я лежал в полевом госпитале, мне отрезали ногу. В том госпитале повязки отрывали, а ноги отрезали как колбасу. И когда я видел, как другие мучаются, у меня появлялся болевой рефлекс. Моя нога для меня — орган сострадания. Когда я вижу, что у других болит, у меня начинает болеть нога».

Стихи, посвященные этим событиям, так и названы — «Полевой госпиталь». Динамика стихотворения разворачивается вокруг ключевых тем, образов и мотивов, заимствованных из ветхозаветной Псалтыри, любимейшей библейской книги Арсения Тарковского:

Стол повернули к свету. Я лежал

Вниз головой, как мясо на весах,

Душа моя на нитке колотилась,

И видел я себя со стороны:

Я без довесков был уравновешен

Базарной жирной гирей.

Это было

Посередине снежного щита,

Щербатого по западному краю,

В кругу незамерзающих болот,

Деревьев с перебитыми ногами

И железнодорожных полустанков

С расколотыми черепами, черных

От снежных шапок, то двойных, а то

Тройных.

В тот день остановилось время,

Не шли часы, и души поездов

По насыпям не пролетали больше

Без фонарей, на серых ластах пара,

И ни вороньих свадеб, ни метелей,

Ни оттепелей не было в том лимбе,

Где я лежал в позоре, в наготе,

В крови своей, вне поля тяготенья

Грядущего.

Но сдвинулся и на оси пошел

По кругу щит слепительного снега,

И низко у меня над головой

Семерка самолетов развернулась,

И марля, как древесная кора,

На теле затвердела, и бежала

Чужая кровь из колбы в жилы мне,

И я дышал, как рыба на песке,

Глотая твердый, слюдяной, земной,

Холодный и благословенный воздух.

Мне губы обметало, и еще

Меня поили с ложки, и еще

Не мог я вспомнить, как меня зовут,

Но ожил у меня на языке

Словарь царя Давида.

А потом

И снег сошел, и ранняя весна

На цыпочки привстала и деревья

Окутала своим платком зеленым.

Только в 1944 году в госпитале в Москве профессор Вишневский делает последнюю операцию — полную ампутацию ноги.

Обсуждается вопрос с Арсением, стоит ли говорить сейчас детям о ноге или потом, где лучше заказывать протез и многое другое. Госпиталь в основном на Тониных плечах. В Кировограде от рака умирает мать поэта Мария Даниловна. Так ли, иначе уже — в 1944 году Антонина Александровна перевозит Арсения в Переделкино, где тем летом на даче жили дети.

Поездка в Грузию в 1945 году была настоящим праздником. Кроме переводческой работы были новые встречи, друзья, разговоры, послевоенные застолья. Это была та Грузия, которой сегодня уже нет, как и многого другого из жизни 45-го года, года Победы и надежд.

В Грузию Арсения Александровича пригласил поэт Симон Чиковани, тогда первый секретарь Союза писателей Грузии. И хотя время было трудное, гостеприимство друзей не имело границ. Немного отдохнув, Арсений засел за работу — переводы Григола Абашидзе, Георгия Леонидзе, Симона Чиковани и других поэтов Грузии. Арсений полюбил Чиковани, его поэзию, натуру, высокую культуру этого человека. Они стали друзьями.

1946 год перевернул всю жизнь страны и надолго отбросил ее назад — в кошмар страха от светлой послевоенной надежды обновления. Арсений Александрович готовил для печати свой первый сборник «Стихи разных лет». Символично, что обсуждение сборника в Союзе писателей состоялось в конце декабря 1945 года. Собрание вел поэт Павел Антокольский, хорошо относившийся к поэзии Тарковского и к нему самому. Выступали Лев Ошанин, Маргарита Алигер и многие другие популярные тогда поэты. Издание было одобрено, и началась работа с Ленинградской типографией. Летом был готов сигнальный экземпляр. Но тут наступил август 1946 года. Вышло постановление ЦК ВКП(б) «О журналах «Звезда» и «Ленинград». Доклад делал лично товарищ Жданов, первый секретарь Ленинградского обкома партии. Затем последовало постановление о театре, кино, музыке, — по всему фронту идеологии народ построили в ряд по команде «смирно». Это безумие неизвестно чем бы закончилось (вспомним репрессии конца сороковых годов), если бы не смерть вождя народов в 1953 году.

Тянет железом, картофельной гнилью,

Лагерной пылью и солью камсы,

Где твое имечко, где твои крылья,

Вий над Россией топорщит усы, —

писал А. Тарковский в 1946 году. Покойный философ Мераб Мамардашвили точно заметил: что бы ни произошло в России, к событию поворачивается всей своей огромной массой вся страна. Откликаются все: рабочие, колхозники, учителя, труженики всех родов, естественно, школьники. Тогда, в 1946 году, вся страна узнала, что Ахматова еще жива, Зощенко жив тоже, а композитор Шостакович небезгрешен. Эта традиция всеобщего участия страшна, смешна, но порой приносит неожиданную популярность. «Не важно что, главное — чтоб писали».

Нечего и говорить, что набор первой книги Арсения был рассыпан, и автор остался с единственным экземпляром. Первого сборника пришлось ждать шестнадцать лет, до 1962 года.

В том же, 1946 году, таком страшном для всех, Арсений Александрович знакомится у Георгия Аркадьевича Шенгели с Анной Ахматовой. Пути их пересеклись через пять лет после смерти Цветаевой. Знакомство и дружба с Ахматовой именно в это время была вовсе не безопасна. Эта дружба поэтов, так же как и союз с Мариной, — свидетельство того, что Арсений Александрович был не только бесстрашен и честен, но и еще одно: поэзия и поэты — превыше всего. Достовернейший свидетель и летописец ее жизни Лидия Корнеевна Чуковская записала, как однажды зимой 1963 года у Маргариты Алигер Ахматова читала стихи Арсения Тарковского, посвященные Цветаевой.

Отношения профессиональные и личные обоих поэтов были полны любви и уважения, но каждый оставался при своем характере и мнении. В мае 1964 года состоялся первый публичный вечер поэзии Ахматовой в Музее Маяковского. На вечере выступал Арсений Александрович. Все та же Лидия Корнеевна на следующий день рассказывала, как прошел вечер, а Ахматова ей в ответ: «Я с Арсением Александровичем почти что в ссоре. Он пришел ко мне однажды и целый день просил, молил, настаивал, чтобы я не писала о Модильяни, потому что я не умею писать прозу. Я обиделась и уже полгода ему не звоню». Чуковская насилу уговорила ее позвонить. Ахматова терпела, терпела и позвонила. «Ну что, — спрашивает Лидия Корнеевна, — помирились?» «Позвонила. Оказывается, он даже не понял, что мы в ссоре».

Оба были мастера плести кружево отношений, особенно Ахматова. В январе 1966 года Лидия Корнеевна навещала Ахматову в больнице. Шел бытовой разговор, и потом вдруг Ахматова говорит: «Чуть не забыла. Я приготовила для Вас дивный подарок: копию письма Тарковского о моей поэзии. Вот возьмите». Большое письмо она берегла, специально переписала, чтобы передать Лидии Корнеевне «дивный подарок».

Вот какие у них были отношения. Анна Андреевна умерла вскоре, 5 марта 1966 года. Арсений Александрович нес ее гроб вместе с Иосифом Бродским и сопровождал ее до Ленинграда, где было отпевание в церкви Николы Морского.

Памяти А. А. Ахматовой посвящен цикл стихов, написанных во второй половине 60-х годов.

Не только поэзия, но и личность Ахматовой, тайна ее выстаивания, внутренняя сила, острота ума, восхождение к вершине славы и почитание в послевоенные годы сделали ее центральной фигурой России.

Отношение Арсения к Ахматовой передалось Андрею. Ее тень прошла в одном из эпизодов «Зеркала» (а в фильме нет эпизодов главных или второстепенных), где Игнат читает письмо Пушкина Чаадаеву о России.

Меж тем жизнь шла своим чередом и параллельным курсом. Семейная жизнь Арсения Александровича снова разладилась. В 1947 году появилась бывшая Тонина подруга, Татьяна Алексеевна Озерская (1907–1991), которая стала третьей женой Тарковского и с которой он прожил до конца жизни. Все друзья отмечали ее элегантную породистую внешность и манеру поведения. Она хорошо знала причуды своего мужа, умела создать нужный ему комфорт. Татьяна Алексеевна была переводчиком, энергичной дамой, водила машину, была частью писательской среды и как-то хорошо и ловко обустраивала жизнь Арсения Александровича.

Они вместе и врозь пережили трагедию потери своих сыновей. Арсений Александрович — Андрея. Татьяна Алексеевна — своего единственного сына — Алексея Студиницкого.

В начале 60-х годов жизнь помаленьку воздает поэту за талант, терпение и труд. К тому же и жизнь к середине шестидесятых годов меняется во всем мире, меняется и у нас. В 1962 году происходят экстраординарные события в жизни семьи и истории рода Тарковских.

Арсений Александрович наконец выпускает в издательстве «Советский писатель» свою первую книгу «Перед снегом». Андрей Арсеньевич, кинорежиссер Тарковский, получает главный приз Венецианского Международного кинофестиваля за фильм «Иваново детство», и мы увидали вершину айсберга долго трудившегося Рода.

При всей сложности противоречий сына и отца, сложности характеров обоих Тарковских — отношения их удивительны, талантливы и плодотворны. Андрей любил отца и гордился им, хотя травма от разрушенной семьи никогда не зарубцовывалась и в дальнейшем стала сквозным действием буквально всех его фильмов.

Семя отца прорастало родовой гордостью; поэзия отца — творческим оплодотворением. Бездна этих отношений сама по себе — предмет литературы для писателя Достоевского или исследователя-психоаналитика вроде Карла Юнга.

С 1962 года творчество отца и сына переплетается в кинолентах Андрея. При этом каждый продолжает свой путь.

У Арсения Тарковского в 1969 году выходит еще одна книга стихов. В 1971 году — премия Туркменской ССР имени Махтумкули; выход «Стихотворений» и орден Дружбы народов в связи с 70-летием. Почти ежегодно выходят сборники его стихов. Ландшафт русской поэзии изменился с их появлением. Его называют последним поэтом Серебряного века, хотя по возрасту он ближе к Льву Ошанину и Степану Щипачеву.

Во ВГИКе дипломной работой Андрея Тарковского был фильм «Каток и скрипка». В фильме запечатлены моменты наступления Катка на старую Москву, на Замоскворечье. Москва разрушалась и строилась. Оттепель. Казалось, что чудо обновления вот где-то за углом. Прожив 30 лет «на Щипке», именно в это время ушел из своего старого дома, «отпочковался» Тарковский-младший. А вскоре выселили жильцов старой коммуналки. «Щипка» не стало, остался остов дома. В замысле фильма «Ностальгия» Андрей в поисках натуры будущего фильма думал о «Щипке», но уже как декорации сна, жизни зазеркалья.

Арсений Александрович тоже жил другим домом. У него была дача в поселке Голицыно. Замечательные воспоминания о встречах с Арсением Александровичем Тарковским оставила переводчик Суламифь Оскаровна Митина. Как никто другой она сумела передать живой образ поэта, его артистичность, красоту, обаяние, «детскость». «Детскость Арсения Александровича проявлялась в его реакциях, в склонности к словесным играм, шуткам, шутливым песенкам, розыгрышам, очаровательному озорству и беспредельной доверчивости». Однажды Суламифь Оскаровна подарила сборник английского поэта-философа и художника Блейка с надписью «От подружки детства — вечного».

В его небольшом саду было много цветов. Он любовался цветами, исследовал свои впечатления тоже по-детски.

Он любил говорить о детстве, о таинственности мира. Однажды он увидал маленького козленочка, который поставил золотые копытца на край его детской кровати. А потом он точь-в-точь такого козленка увидал в коллекции из раскопок Тутанхамона. Эти рассказы можно продолжать до бесконечности. О страсти к книгам, казусах, любви к ремеслу.

Но главным его увлечением были телескопы. Там, на даче в Голицыно, в беседке установили телескоп.

Астрономия с детства была увлечением и страстью Арсения (или Асика, как его звали в семье), брата Вали, дяди Саши, — словом, всей елисаветградской семьи Тарковских. Мы уже рассказывали о том, как Валя делал в гимназии доклад на тему «Есть ли жизнь на Марсе». Телескоп, бинокли разного калибра, всякая оптика были настоящей коллекционной страстью Арсения Александровича.

Закономерно или нет, но приходит на память Владимир Набоков, не с телескопом, но с микроскопом. Набоков был современником Тарковского. У них (при несомненности различий) было много общего. Например, вечная ностальгия о «потерянном рае» детства. «Выра» Набокова была Елисаветградом Тарковского. Они одновременно в 1919 году утратили свой лучезарный рай, и оба всю оставшуюся жизнь его вспоминали. И оба (и снова по-разному) не имели дома. «Хвала тебе, мой быт, лишенный быта», — пишет Тарковский. Набоков отдавал предпочтение жизни в гостиницах, т. е. не стремился к оседлости.

Трудно найти более точное определение поэтической форме Тарковского, нежели то, которое дал Набоков: «сотворить органическое чудо — стихотворную строчку — совокупление звука и образа».

В 1974–1975 годах, уже имея мировое признание, его сын работает над фильмом «Зеркало», первоначальное название которого «Белый, белый день» было строкой из стихотворения его отца, связанного, в свою очередь, с тенью Александра Карловича Тарковского.

Отец стоит у дороги

Белый-белый день.

Их отношения, по сути, изменились давно. Они не только отец и сын. Они не только род Тарковских. Они равнозначные творцы, их дыхание сливается в рожденной, новой художественной форме киноленты «Зеркало».

Тайна общей жизни-бытия, Мать как центр, намагничивающий все: и прошлое отца, и будущее сына. «Судьбы скрещенье» уже не в проходящем времени жизни, но в вечном искусстве. Исключительный финальный, прекрасный и светлый реквием роду Тарковских. В киноленте «Зеркало» (более подробный рассказ о которой впереди, в главе, посвященной кинорежиссеру Тарковскому) Андрей снимает и Марию Ивановну.

В 1979 году Мария Ивановна скончалась от рака и похоронена на Востряковском кладбище. Она дожила до поэтической славы Арсения, режиссерского восхождения Андрея, до внука Арсения и Михаила, сына Марины, которого успела понянчить. Ее жизнь никогда не знала бытового богатства, но всегда была внутренне полна.

Тема смерти — оборотная сторона темы Вечности. Масштаб и соотнесенности себя со Временем. Жизни при жизни, в истории и жизнь после смерти. Слова: «Поэзия не пустая забава, а дело, следствием которого порой служит ранняя физическая смерть и духовное бессмертие» — в статье о Байроне относятся сразу и к антитезе физической смерти — бессмертию поэта, и довременной смерти Андрея Тарковского, художника, философа, поэта.

Арсению Александровичу пришлось пережить и смерть сына. Андрей умер в Париже в ночь с 28 на 29 декабря 1986 года. Удивительно то, что Арсений Александрович, любя и понимая уникальность Андрея, ни на минуту не был за него спокоен, как бы предчувствуя его жизнь. Друг семьи Тарковских Марина Аграновская написала:

Это был страх отца за судьбу гениального сына, т. е. страх, помноженный на страх.

Последние годы жизни Арсения Александровича внешне вполне благополучные, по существу — абсолютно трагические. Он ездит за границу, его стихи начинает переводить переводчик Питер Норман на английский язык, выходят его сборники, он получает государственные награды. К восьмидесятилетию награжден орденом Трудового Красного Знамени («Боевое Красное Знамя» было его наградой в годы войны). Но причин для страданий тоже было много, и главной из них был Андрей.

В 1984 году на международной пресс-конференции Андрей Тарковский заявил официально о своем нежелании возвращаться в Советский Союз.

Александр Карлович в начале ХХ века умолял вернуться с полей Гражданской войны домой сына Валерия. Не слово в слово, но похожее письмо пишет Арсений Александрович своему сыну, взывая к нему всеми доводами логики и болью сердца.

Кони судьбы мчались к своему роковому концу. Не вернулся Валерий, не вернулся Андрей. Да и могли ли они вернуться, до конца верные себе, своему призванию — эти последние потомки шамхалов?

Отпевали Арсения Александровича в Храме Преображения Господня 1 июня 1989 года и похоронили там же вблизи церкви в Переделкино.

«Богу — Богово, кесарю — кесарево». В том же году, уже посмертно, за сборник стихов «От юности до старости» Арсений Александрович был удостоен Государственной премии.

Предчувствиям не верю и примет

Я не боюсь. Ни клеветы, ни яда

Я не бегу. На свете смерти нет.

Бессмертны все. Бессмертно все. Не надо

Бояться смерти ни в семнадцать лет,

Ни в семьдесят. Есть только явь и свет,

Ни тьмы, ни смерти нет на этом свете.

Мы все уже на берегу морском,

И я из тех, кто выбирает сети,

Когда идет бессмертье косяком.