Под парусом

285 миллионов лет назад

Северо-западное побережье Пангеи

Территория современных Соединенных Штатов Америки, штат Техас

Наступил рассвет, и сколько солнечный шар ни ворочался в своей уютной колыбели из сгустившихся над горизонтом тяжелых дождевых туч, зов природы все же оказался сильнее, выманив толстощекого лежебоку на небосклон и заставив залить всю речную пойму зыбким бледно-золотистым светом. Здесь, в этой неширокой низменности, собрались сразу три реки, берущие начало где-то далеко на севере, в центральной области мегаконтинента Пангея, так что, несмотря на то, что пермский период называют «временем пустынь», на самом деле здесь ненамного суше, чем где-нибудь в саваннах Восточной Африки. Может быть, разве что не так жарко – все же на дворе период оледенения, рядом с которым ледниковый период, в котором живем мы с вами, кажется лишь горсткой снега, высыпанной за шиворот проказливым мальчишкой, и изрядное понижение уровня моря вызвало перебои с прежде ровным и мягким климатом: продолжительные засухи нередко сменяются тропическими ливнями, обрушивающимися на побережье с океана, после чего вновь могут наступить долгие месяцы без дождей, когда и самый глубокий водоем рано или поздно превращается в зловонную лужу.

Но, впрочем, не будем о грустном – этот денек, несмотря на приближающуюся бурю, обещает быть вполне спокойным, так что оставим позади невысокие холмы, покрытые примитивными хвойными араукариями и приземистыми, похожими на молоденькие пальмы тениоптерисами, да спустимся на топлые, сплошь затянутые зеленой дымкой берега, где состав флоры не сильно изменился за прошедшие с нашего предыдущего путешествия тридцать миллионов лет. Во всяком случае, куда ни глянь – повсюду все так же возвышаются стройные кордаиты, рядом с ними тянутся к солнцу измельчавшие, но все еще узнаваемые лепидодендроны, уже чуть больше смахивающие на современные плауны, а у подножия деревьев ковром стелятся братья-близнецы современных папоротников и хвощей, спускающиеся к самой поверхности воды и плотным строем теснящиеся на мелководье. Новички растительного царства, постепенно меняющие примитивные листья на хвою, все еще только осваивают более засушливые регионы планеты, медленно приспосабливаясь к новым условиям обитания и готовясь занять главенствующее положение в наземных экосистемах, однако здесь, в этом своеобразном заповеднике карбона, их влияние пока что минимально, поэтому готовимся к приступу ностальгии… и идем поближе к воде – там как раз намечается что-то интересное.

Первыми, как водится издревле, наступающий день встречают насекомые – их хрупким тельцам требуется совсем немного тепла, чтобы согреться, и вот уже, трепеща полупрозрачными крыльями, в воздухе появляются пестрые скорпионницы и траурно-серые веснянки, а сразу за ними утренний моцион начинают стрекозы, существенно более мелкие, чем их каменноугольные родственницы, но все еще вполне грозные и опасные хищники. Во всяком случае, от этих крепких челюстей не всегда удается спастись даже первым жукам с их жесткими ребристыми надкрыльями – однако изящные охотницы редко соблазняются столь грубой дичью, предпочитая обходиться чем-нибудь поменьше и помягче. Например, небольшим паучком, зазевавшимся в центре своей паутины, а посему немедленно подписавшим себе смертный приговор: одна из стрекоз, чьи покрытые темно-синими полосами крылья слились в размытое голубоватое пятно, подлетела к нему вплотную и аккуратно вынула хозяина из его ловчей сети, ни единым взмахом не повредив натянутые шелковые ниточки.

Теперь этой паутине предстоит бессмысленно торчать здесь до следующего шторма – никто уже не явится, чтобы обновить поврежденные ячейки или извлечь попавшуюся в силки добычу, так как сотворивший ее паук уже через пару секунд лишился головы, а поймавшая его стрекоза элегантно приземлилась на торчащую из воды «шишечку» молодого хвоща, дабы завершить трапезу. Ела она жадно, будто куда-то опаздывая, и волосатые паучьи лапки только успевали исчезать во всесокрушающей мясорубке челюстей… но, видно, даже столь похвальная скорость была недостаточной для того, чтобы опередить уготованную тебе смерть, и стрекоза даже крылом пошевелить не успела, как внезапно разверзнувшаяся посреди речной глади воронка обросла зубами и в мгновение ока втянула насекомое вовнутрь. Остальные летуньи, больше встревоженные всколыхнувшимся воздухом, чем гибелью соплеменницы, неистово закружили вокруг, и их огромные фасетчатые глаза со всех ракурсов разглядывали появившийся на поверхности воды силуэт нового животного, удивительно напоминающего современную саламандру… вот только длиной почти в метр.

Это был тримерорахис, один из лабиринтодонтов, покрытый тонкими пластинками костной чешуи, что придавала ему на редкость экзотический облик и заставляла искать родство с рептилиями… но не старайтесь – змее или ящерице эта зверюшка не больший родич, чем дельфину, поскольку славное семейство темноспондилов, к которому она принадлежит, в эволюционном древе заняло местечко близко-близко к основанию, и с лягушками ее близкие отношения еще просматриваются, а вот с черепахой – ну ни разу. Кстати говоря, темноспондилы – довольно занятная группа позвоночных, появившаяся во второй половине карбона и благополучно просуществовавшая до первой половины мелового периода, то бишь сроком жизни почти в два раза побив столь славных динозавров, с которыми они делили планету большую часть мезозойской эры. Впрочем, на закате своего существования эти амфибии уже были далеко не так пугающи, и представляли угрозу разве что для молоди каких-нибудь гипсилофодонов, тогда как сейчас, в ранней перми, их племя все еще на высоте, а, в частности, одним из главных кошмаров этой речной дельты является эриопс – родич тримерорахиса, только с черепом полуметровой длины, вооруженным острыми зубами.

Изрядно походя на массивный бочонок, эриопс с успехом заменял еще не появившихся на планете крокодилов, утаскивая в свою пасть любое животное, показавшееся ему съедобным, так что только наши старые знакомые – массивные диадекты – еще могли чувствовать себя в относительной безопасности, тогда как всяческой мелочи оставалось только избегать своего врага, не заходя далеко в воду… и похожий на ящерицу любитель насекомых болозавр, промелькнувший в прибрежных зарослях, это охотно продемонстрировал, лишь слегка мазнув мордой по плеснувшей волне. Ему-то, казалось, особо беспокоиться было нечего – какой резон эриопсу гоняться за тридцатисантиметровой мелочью? – однако на безрыбье, как говорится, сгодятся и раки, а хищные амфибии никогда не славились разборчивостью.

В подобной ситуации еще больше шансов уцелеть предоставлялось насекомоядному же эотирису, считающемуся примитивным представителем синапсид и, как следствие, отдаленным родичем офиакодона. Правда, габариты эотириса немногим превосходили таковые у болозавра – ну, может, череп слегка массивнее – однако довольно крупные клыки, выделяющиеся на верхней челюсти, говорили, что это животное охотилось в основном на крупных членистоногих, а значит не больно-то стремилось окунуться в воду, предпочитая выслеживать скорпионов, жуков и сочных многоножек в лесной подстилке. По схожим причинам относительно везло еще одному темноспондилу – короткохвостому аспидозавру, большую часть времени проводившему на суше и занимавшемуся охотой на насекомых, моллюсков и прочую мелочь… а если уж и существовало в этом мире хоть одно существо, которое могло воспринимать эриопса не как угрозу, но, скорее, как соперника или даже жертву, то это тот самый зверь, ради которого и стоило вообще мочить ноги, забираясь в этакое болото: крупный, клыкастый, относительно резвый и агрессивный, он был доминирующим хищником своей эпохи, этаким тираннозавром раннего пермского периода… и, скажу откровенно, именно на четвероногого тираннозавра диметродон и походил больше всего.

Не верите?

А обратите-ка внимание во-он на тот берег реки.

Вы ничего не видите? Ну же, присмотритесь…

Ага. Да, это вовсе не уродливый нарост на занесенном откуда-то с верховий древесном стволе. И совсем не замшелый валун только что моргнул зеленоватым глазом, провожая взглядом исчезнувшего на глубине тримерорахиса. Солнце еще только встало, но его лучи уже пронизали высокий гребень из натянутой между отростками позвонков кожи, и густая сеть кровеносных сосудов запульсировала активнее, разгоняя по телу застоявшуюся за ночь кровь. К сожалению (а может – и к счастью), нам попался неполовозрелый экземпляр, «всего-то» около полутора метров в длину, и его гребень, вернее, «парус», как называют эту кожно-костяную конструкцию палеонтологи, еще не вполне сформировался, хотя уже начал покрываться цветным рисунком, характерным для взрослых животных. Пройдет несколько месяцев, и «парус» поднимется вверх еще на десяток-другой сантиметров, вместе с этим приобретя вызывающий контрастный узор, после чего диметродон с чувством выполненного долга покинет родные края и спустится вниз по течению реки, к богатой крупной дичью области у морского побережья, где обычно и держатся его взрослые соплеменники. Путешествие обещает быть непростым, и вполне возможно, что оно завершится в пасти какого-нибудь плотоядного, не потерпевшего вторжения конкурента на свою охотничью территорию… однако до начала странствий остается еще немало времени – целая вечность по меркам молодого хищника, так что он и не думает беспокоиться, продолжая лениво принимать солнечную ванну.

Благодаря «парусу» времени на это занятие у диметродонов уходило сравнительно немного: если существо аналогичных размеров, но без «паруса», вынуждено было бы валяться на солнышке не меньше трех-четырех часов, чтобы повысить температуру тела хотя бы на несколько градусов, этому хищнику было довольно срока вполовину меньше, и многие другие обитатели поймы еще только начинали переходить к дневной активности, а «живой парусник» уже спустился со своего древесного насеста и, опустившись в воду, неторопливо поплыл на соседний берег, изгибаясь всем своим длинным буро-полосатым телом. Надо признать, пловец из него был не ахти какой – речку пересечь он еще мог, но задерживаться в воде явно не любил, торопясь выбраться обратно на сушу, где чувствовал себя куда более комфортно, так что, едва под лапами вновь захлюпала размокшая глина, животное немедленно приподнялось на коротких лапах и углубилось в заросли молодых деревьев.

Едва ли это была ленивая утренняя прогулка, призванная лишь как следует разогнать по жилам кровь: судя по подведенному животу и явно несытому взгляду, в последний раз этот хищник ел довольно давно и успел зверски проголодаться, поэтому неосторожный родственник – похожий на массивную ящерицу варанопс, не успевший вовремя убраться с нагретого солнцем валуна – лишь раздразнил его аппетит, в мгновение ока пропав за двумя рядами пильчатых зубов. Увы, но время, когда единственной «ящерицы» могло хватить на целую трапезу, безвозвратно прошло, и теперь подросшее брюхо требовало крупной дичи, способной набить его до отказа, так что, едва проглотив варанопса, диметродон решительной поступью, не останавливаясь и не оглядываясь по сторонам, двинулся к краю леса, где неделю назад им был обнаружен труп крупного эдафозавра – удивительно напоминающего самого диметродона травоядного, только вот длиной за три метра и весом под триста килограммов.

Неудачно оступившийся на песчаном обрыве и сломавший шею во время падения, этот колосс буквально чудом избежал знакомства с хищными амфибиями из ближайшей заводи – корявые древесные корни удержали его тело на песке, не дав коснуться тинистой поверхности воды, а сюда, на осыпающуюся почву, тяжеловесным земноводоным было никак не вскарабкаться – что сделало эдафозавра, в глазах мелких рептилий и хищных синапсид, кандидатом номер один на звание самого вкусного подарка судьбы в этом сезоне. Даже молодой диметродон, существо совсем не микроскопических размеров, наелся в тот раз до отвала, и после его трапезы на костях оставалось еще немало съестного… но, видимо, не настолько много, чтобы кормить всех местных плотоядных в течение нескольких дней, поскольку, когда хищник все же добрался до знакомого места, то не увидел ничего, кроме вытоптанной земли, нескольких клочков шкуры и пары слишком крупных костей, что не смогли уместиться ни в чьем объемистом желудке. Понюхав землю, дабы убедиться, что запах крови безвозвратно исчез, диметродон какое-то время простоял неподвижно, словно о чем-то раздумывая, после чего равнодушно отвернулся и зашагал обратно, к середине долины – на поиски новой дичи.

В отличие от своих дальних родственников, млекопитающих, диметродон на охоте не мог похвастать ни скоростью, ни стремительностью – для него добыча пропитания порой растягивалась на целый день, ибо холоднокровное животное, пусть и оснащенное терморегулятором, с легкостью может себе позволить и продолжительное выслеживание, и многочасовые засады в кустарнике… конечно, если приз оказывается соответствующим. Никто не намеревался рвать жилы ради какой-нибудь мелочи, так что наша старая знакомая, мокрая «колбаска» по имени архерия, могла сколько угодно нырять под коряги – диметродон даже не покосился в ее сторону, когда спустился к одному из мест для водопоя, принюхиваясь к оставленным в грязи следам. Тонкие ноздри трепетали, вбирая оставшиеся крупицы запахов, но ничего обнадеживающего хищник не обнаружил – лишь несколько маловнятных отпечатков, наверняка сохранившихся здесь еще со времен последнего дождя – так что, побродив некоторое время по пляжу, «парусник» вновь направился в чащу, опустив морду к самой земле.

Он уже не первый год жил в этой пойме, и в его голове успела обрисоваться довольно четкая картинка того, где и с какой вероятностью может попасться добыча, поэтому, лишившись возможности отобедать забесплатно, диметродон по широкой дуге отправился к местам кормежки и отдыха крупных травоядных, при этом стараясь не покидать укрывающие его заросли папоротников, дабы не выдать себя ярким «парусом». Правда, большинство вегетарианцев того времени, начиная эдафозаврами и кончая, смешно сказать, неповоротливыми диадектами, спринтерами отнюдь не являлись, и даже при нападении хищника едва ли могли развить мало-мальски приличную скорость, однако, как и все плотоядные, диметродон не любил тратить энергию попусту, гоняясь за потенциальной жертвой, предпочитая совершать внезапные нападения, позволяющие затратить минимум усилий с максимальной пользой.

…Солнце уже перевалило за полдень, но молодой хищник все так же неторопливо брел через заросли, и в желудке его, увы, по-прежнему царила удручающая пустота. В застывшем воздухе явно ощущалось дыхание приближающейся бури, и все мало-мальски крупные животные, составлявшие львиную долю диметродоновой диеты, уже стянулись к безопасным местам у склонов долины, так что одинокому охотнику решительно некем было удовлетворить свои плотоядные наклонности. Отчаявшись, он даже сунул морду в неглубокое озерцо, где, помнится, в период особо жестокой засухи ловил в грязи крупных пресноводных акул – ксенакантов – однако, как оказалось, в этом году водоем не успел даже толком обмелеть, и единственная замеченная рыбина, почувствовав тревожные колебания, немедленно ушла на глубину, где ее не сразу поймал бы и эриопс! Разочарованному диметродону же осталось лишь негромко фыркнуть, после чего, подгоняемый усиливающимся ветром, он был вынужден свернуть свою неплодотворную экскурсию и вслед за исчезнувшей добычей потянуться выше по течению, намереваясь переждать непогоду в одной из многочисленных пещер, выточенных дождями на горных склонах.

Там ему предстояло проторчать несколько дней – тропические шторма не отличаются легковесностью, а поднятая ими вода могла еще долго подлизываться ко входу в подземное убежище, намекая, что в долине сейчас делать нечего. И все это время диметродону приходилось сидеть впроголодь, холодному и неподвижному, лишь время от времени поднимающему голову, чтобы окинуть открывающийся снаружи вид мутным взором и почти тут же вновь погрузиться в спасительную дремоту.

Впрочем, очень может быть, что после того, как наводнение немного схлынет, у него будет масса возможностей набить желудок – не одно неосторожное животное окажется выброшенным на берег или, наоборот, захлебнется в водовороте, так что непритязательному любителю мясного останется лишь пасть разевать, закусывая то оглушенной крупной рыбиной, то амфибией с переломанными костями, а то и незадачливым диадектом, которого чуть ли не насквозь проткнет обломок древесного ствола. То, что для одних становилось трагедией, другим обеспечивало безбедное существование, и в ближайшие пару месяцев на речных берегах будет не протолкнуться от хищников, так что даже взрослые диметродоны, обычно не жалующие соседей, вполне мирно уживутся на одной территории, не особенно порываясь отхватить у ближайшего сородича половину хвоста!

Постепенно же вода уйдет, освободив побережье и завалив его берега питательным илом, который станет кормовой базой как для нового поколения растений, так и для многочисленной молоди рыб и амфибий, что выведутся в теплых водах, в свою очередь, превращаясь в еду для более крупных животных. Этот цикл повторялся уже не один миллион лет, вечная игра воды с сушей, здесь, в этой обители теплых ветров на побережье древней Пангеи, где характерный для пермского периода холодный и сухой климат практически не чувствовался, а древняя флора отгремевшей эпохи гигантских лесов карбона делила среду обитания с новичками растительного царства, где рядом с гигантскими амфибиями и примитивными рептилиями уже вовсю расцвели будущие хозяева Земли – синапсиды.

А ведь им еще только предстояло стать еще быстрее, еще проворнее, получить настоящую теплокровность и обзавестись шерстью, появиться в горах и на равнинах, в пустынях и лесах… не говоря уже о том, чтобы дать начало тем невзрачным комочкам меха, от которых, в свое время, произойдут и слон, и мышка, из которых собьется табун лошадей и соберется дельфинья стайка, среди которых появятся существа с крыльями и плавниками, копытами и когтями, рогами и клыками…

…а еще – с длинными тонкими пальцами, что будут ловко сжимать мягкую кисточку, и внимательными глазами, от которых не укроется ни единая косточка из застывшего в земле черепа, крепко зажатого в красноватом песчанике и уже совсем не страшно скалящегося в небо новой эпохи своими, без малого, восемью десятками острейших зубов.

ЧТО ТАКОЕ, КТО ТАКОЙ:

Араукарии (Araucá ria, по названию чилийской провинции Арауко) – род вечнозеленых хвойных деревьев, сохранившихся до наших дней. Достигают в высоту 90 метров, обычно – около 40-60 метров. Обладают плоской хвоей и крупными шишками, весом до полутора килограммов. Произрастают в Океании, Австралии и Южной Америке; насчитывается около двадцати видов. Широко представлены в палеонтологической летописи, одни из наиболее типичных растений мезозойской эры.

Тениоптерисы (Taeniopteris, «лентоперые») – формальный род вымерших растений, выделяемый по отпечаткам удлиненных лентовидных листьев. Предполагается, что в основном в эту сборную группу входят вымершие представители примитивных голосеменных.

Пангея («вся земля») – сверхконтинент, существовавший с конца палеозойской эры до середины мезозойской, объединял практически всю сушу Земли. В дальнейшем Пангея раскололась на два континента – северную Лавразию, в дальнейшем ставшую Евразией и Северной Америкой, и южную Гондвану, давшую начало Южной Америке, Африке, Австралии и Антарктиде. Следует отметить, что один из материков, слившихся в Пангею, также носил название Гондваны, тогда как северная «половинка» называлась Лаврентия.

Темноспондилы (Temnospondyli, «разрезанные позвонки») – отряд амфибий, одни из наиболее развитых лабиринтодонтов, предки современных хвостатых (саламандры) и бесхвостых (лягушки и жабы) амфибий. Водные, реже околоводные хищники. Некоторые представители в длину достигали восьми-девяти метров – например, прионозух. Ископаемые останки находят на всех континентах.

Тримерорахис (Trimerorhachis, «хребет из трех частей») – род водных темноспондилов, формой тела напоминающих саламандру. Череп плоский, глазницы расположены в его передней части. Тело удлиненное, лапы слабые и короткие. Дыхание жаберное; тело тримерорахиса было покрыто мелкими тонкими костяными бляшками, возможно, служившими как для защиты, так и для балласта при нырянии. Питался различными беспозвоночными.

Эриопс (Eryops, «удлиненное лицо») – род хищных темноспондилов, длина тела – до двух метров. Череп массивный, формой напоминает череп аллигатора, челюстные зубы сравнительно небольшие и непрочные, однако хорошо развиты немногочисленные небные «клыки». Глазницы и ноздри смещены вверх, как у современных крокодилов. Пояса конечностей хорошо развиты, хвост относительно короткий и плохо приспособлен для плавания. На спине присутствуют единичные кожные чешуи. Скорее всего, вел полуводный образ жизни, питался в основном рыбой и мелкими наземными животными.

Болозавры (Bolosauridae, «комковатые ящерицы») – семейство примитивных рептилий, растительноядных или всеядных, с расширенными щечными зубами, предназначенными для перетирания грубой пищи. В длину достигали тридцати сантиметров. Отдельные виды были способны недолго бежать на задних лапах, как это делают некоторые современные ящерицы – например, василиски. Вымерли болозавры в конце пермского периода.

Эотирис (Eothyris, «раннее окно») – род примитивных пеликозавров, считается предковой формой казеид. Череп длиной около 6 сантиметров, общая длина тела – до 30 сантиметров. Обитал вдали от водоемов, поэтому в палеонтологической летописи представлен довольно скудно. Обладал хорошо выраженными «клыками», питался, вероятно, крупными беспозвоночными и мелкими позвоночными.

Аспидозавр (Aspidosaurus, «щитковый ящер») – род мелких темноспондилов, зубы тонкие и конические, примерно одинаковой формы, что предполагает питание мягкими беспозвоночными. Общая длина животного – около 30 сантиметров. Вдоль спины проходит единственный ряд костных пластин, крепившихся к остистым отросткам позвонков, возможно, служивший как для защиты, так и для удержания влаги в организме.

Диметродон (Dimetrodon, «двуразмерный зуб») – род хищных пеликозавров, достигавших в длину четырех с половиной метров. Наиболее характерными чертами являются крупный череп с дифференцированными (разделенными на резцы и клыки) зубами и высокий «парус» на спине, служивший как для терморегуляции так и для внутривидовой демонстрации (предположительно, использовавшейся во время брачных ритуалов). Первый из сухопутных хищников, способный убить добычу крупнее себя самого. Был доминирующим наземным плотоядным раннего пермского периода; останки найдены в Северной Америке и Европе. Населял околоводные пространства, богатые пищей. Вымер к середине перми.

Эдафозавры (Edaphosauridae, «тротуарные ящеры») – семейство растительноядных пеликозавров, для представителей которого был характерен «парус» на спине, схожий с «парусом» диметродона. Тем не менее, на отростках позвонков, поддерживающих «парус» эдафозавра, имелись поперечные выросты, что увеличивало площадь «солнечной батареи» и ее эффективность; также возможно, что у основания паруса эдафозавра откладывались запасы жира. В длину достигали трех с половиной метров, весили около трехсот килограммов. По-видимому, везде сожительствовали с диметродонами – останки эдафозавров найдены в США и Европе (Чехия и Германия). Вымерли в конце ранней перми из-за ухудшения климатических условий и возросшей конкуренции с казеидами.

Варанопсеиды (Varanopseidae, «похожие на варанопса») – семейство пеликозавров. Размеры колебались от 30 сантиметров до полутора-двух метров, внешне и образом жизни напоминали крупных ящериц современности. Хищные и насекомоядные животные. Возникли в позднем карбоне, вымерли к середине пермского периода. Были последними из пеликозавров.

Варанопс (Varanops, «лицо варана») – род варанопсеид, достигал в длину 1, 2 метров. Внешне очень похож на современных варанов, вероятно, вел схожий образ жизни, охотясь на мелких позвоночных и крупных насекомых, а также разоряя гнезда других животных. Известен только из ранней перми США.

Ксенаканты (Xenacanthus, «чужой шип») – род примитивных акул, появившихся в девонском периоде, около 350 миллионов лет назад, и вымерших в конце триаса, около 200 миллионов лет назад. Пресноводные рыбы, длиной до трех метров, питавшиеся в основном мелкими ракообразными. Примечательны наличием длинного шипа на затылке, благодаря которому и получили свое название (изначально предполагалось, что шип не принадлежит акуле и оказался среди ее костей случайно). Внешне ксенаканты напоминали современных угрей.