Переписка Фрейда с Альбертом Эйнштейном

Альберт Эйнштейн (1879—1955), создатель теории относительности, был уже знаменитостью к тому времени, когда начались его отношения с Фрейдом. И начались они не потому, что Эйнштейн прочел труды Фрейда — этого не было, — но по той причине, что оба они считались величайшими учеными своего времени, которые оказывали наиболее сильное влияние на новую картину мира и человека в XX веке. Кроме того, оба являлись евреями и пацифистами, оба в дальнейшем подверглись из-за этого преследованиями национал-социалистов и были вынуждены эмигрировать.

Согласно Джонсу (Jones III), который опубликовал несколько писем, впервые Эйнштейн письменно поздравил Фрейда с его семидесятилетием 6 мая 1926 года. В конце того же года, когда Фрейд приехал на Рождество в Берлин, чтобы повидать сыновей Мартина и Эрнста и четырех внуков (из них троих впервые), Эйнштейн и его жена навестили Фрейда в доме его сына Эрнста. 2 января 1927 года Фрейд писал Ференци по поводу этой двухчасовой беседы (Jones III, 160): «.он весел, уверен, приятен, понимает в психологии столько же, сколько я в физике, так что мы очень мило побеседовали,», а Мари Бонапарт 11 января 1927 года (там же): «.этому счастливцу не так тяжело, как мне, он может опереться на длинный ряд великих предшественников, начиная с Ньютона, в то время как я вынужден был пролагатъ в одиночестве тропу через дикую чащу. Ничего удивительного, что дорожка вышла узкой и не позволила мне уйти далеко.»

Когда Фрейд послал к пятидесятилетию Эйнштейна открытку (1929), а вскоре и письмо, это имело небольшой эпилог: Эйтингон, которому хотелось ознакомиться с перепиской Фрейда с Эйнштейном, получил отказ со следующим пояснением (23 ноября 1930, там же, 186): Я оказался в Берлине как раз на его пятидесятилетие [разве? ] и написал ему открытку, в которой назвал его «счастливцем». Он ответил вполне разумно — откуда мне это знать, ведь я же в него не заглядывал. Тогда я написал длинное письмо, объясняя, в каком смысле я считаю его счастливцем, а именно поскольку он занимается математической физикой, а не психологией, в которую лезет каждый. Однако я не мог признаться в своей зависти, не преломив при этом копья и за мою науку и не дав ей преимущества перед всеми остальными. Поскольку я настойчиво просил его не отвечать мне, наша переписка на этом закончилась. Тем не менее мое письмо было глупостью, во-первых, из-за избыточной фамильярности по отношению к постороннему, а кроме того, оно и неприемлемо, поскольку позднее обнаружилось полное его непонимание психоанализа. Только в одном случае меня бы порадовало, если бы это письмо попало Вам в руки, — будь Вы облечены правом тут же его уничтожить.

К 75-летию (1931) Фрейд получил от Эйнштейна телеграмму, которая его очень порадовала. В том же году согласно проекту, который Постоянный комитет литературы и искусств Лиги Наций внес в Международную комиссию духовного сотрудничества (а именно опубликовать переписку наиболее выдающихся представителей духовной жизни по темам, «представляющим взаимный интерес для международного союза и духовной жизни»), появилась совместная статья Эйнштейна и Фрейда «Почему война?». Оба письма относятся к июлю—сентябрю 1932 года, они были опубликованы в Берлине в январе 1933 года одновременно на трех языках.

В письме от 30 июля 1932 года Эйнштейн задает вопрос: «Есть ли возможность избавить людей от необходимости войн?» Он излагает свои представления относительно организационной стороны этой проблемы. В качестве основного требования Эйнштейн предлагает создать надгосударственную организацию, которая соединила бы в себе и власть и право и, таким образом, могла бы добиться абсолютного послушания на основе разумных законов. Однако до этого человечеству еще далеко. И он задается вопросом (G. W. XVI, 12):

Как же получается, что вышеупомянутое меньшинство (то есть правители) может подчинить своей прихоти народные массы, для которых война означает лишь потери и страдания? Как же получается, что с помощью вышеназванных средств (то есть школ, прессы, а также религиозных организаций, которые обычно находятся в руках правителей) массы воспламеняются до неистовства и самопожертвования? Существует ли возможность так направить психическое развитие людей, чтобы они оказались устойчивы к психозам ненависти и уничтожения?

В своем ответе (сентябрь 1932 года) Фрейд продолжает тему «Недомогания культуры» (1930), то есть исследует результаты процесса развития человечества. Он начинает с древнейшей формы конфликта интересов, прослеживает ее с точки зрения своей теории влечений на исторических фактах и видит возможность предотвращения в будущем войн в отвлечении агрессии на менее опасные цели (смещении целей влечений), а затем объединении все больших человеческих групп сначала через эмоциональную идентификацию и в конце концов через примат разума. Поскольку война ныне уже не предоставляет возможности для воплощения героического идеала, она выродилась просто в бойню. Фрейд спрашивает: «Сколько нам еще ждать, пока все остальные не станут пацифистами?» Итогом дискуссии стало выражение уверенности, что прогресс в развитии культуры наряду со страхом перед последствиями грядущих войн в обозримом будущем положит конец войне.

К восьмидесятилетию Фрейда Эйнштейн писал (Jones III, 252—253):

Принстон, 21 апреля 1936 г.

Глубокоуважаемый господин Фрейд!

Я рад, что этому поколению выпало на долю счастье выразить Вам по случаю Вашего восьмидесятилетия свое почтение и благодарность как своему великому наставнику. Непосвященному скептику было не так-то легко вынести собственное суждение. Вплоть до недавнего времени мне были очевидны лишь интеллектуальная сила Вашей мысли и ее мощное влияние на современное мировоззрение, однако я не мог оценить истинность Ваших теорий. Однако в последнее время у меня была возможность услышать об одном случае (сам по себе он незначителен), который, по моему убеждению, устраняет любое несогласие, расхождение с учением о вытеснении. Я воспринимаю это с радостью, поскольку всегда испытываешь большое счастье, когда великая и красивая идея подтверждает свое соответствие действительности. С сердечными пожеланиями и глубоким почтением

Ваш А. Эйнштейн.

Пожалуйста, не отвечайте. Мне вполне достаточно радости, что я имел повод написать это письмо.

Фрейд ответил незамедлительно (Е. Freud 1960, 443):

Вена IX, Берггассе, 19, 3 Мая 1936 г.

Глубокоуважаемый господин Эйнштейн,

Вы напрасно отрекались от ответа на Ваше замечательное письмо. Ведь я должен Вам сказать, насколько меня обрадовала перемена Ваших мыслей или по крайней мере начало перемены. Разумеется, я всегда понимал, что Вы восхищаетесь мной лишь «из вежливости», однако очень мало доверяете всем моим утверждениям. Но я всегда задавался вопросом, чем же тут можно восхищаться, если это неверно, то есть если это не обладает высоким содержанием истины. Кстати, не думаете ли Вы, что со мной могли бы обойтись куда лучше, если бы мое учение включало в себя более высокую пропорцию нелепостей и заблуждений?

Вы настолько моложе меня; пока Вы достигнете моего возраста, Вы, смею надеяться, станете моим последователем. Поскольку этого я уже узнать не смогу, я заранее наслаждаюсь этим утешением. (Вы угадали цитату: «В предчувствии минуты дивной той»' и т.д.)

С сердечной преданностью и неизменным уважением

Ваш Зигм. Фрейд. Цитата из «Фауста» Тёте, вторая часть, последние слова умирающего Фауста:

В предчувствии минуты дивной той

Я высший миг теперь вкушаю свой.

Когда в 1938 году нацисты обыскивали венскую квартиру Фрейда, среди прочих «компрометирующих» его улик оказалась и фотография Эйнштейна — «одного из главных врагов фатерлянда» — с его автографом (Schur 1973, 582—583). (Эйнштейн в 1933 году эмигрировал в США, Фрейд до последнего момента оставался в Вене.)

Последнее письмо Эйнштейна было адресовано Фрейду в Лондон, где с помощью Джонса был создан новый штаб психоанализа. Перед этим Фрейд послал Эйнштейну свой труд «Человек Моисей и монотеистическая религия» (1939). В письме от 4 мая 1939 года Эйнштейн выражает благодарность и среди прочего пишет (Jones III, 286-287):

.Ваше предположение, что Моисей был выдающимся египтянином, из касты жрецов, кажется весьма убедительным, как и те доказательства, которые Вы приводите в связи с обрядом обрезания. Разумеется, не мне судить о Вашем анализе собственно религиозных мотивов.

Ваша книга, как и все Ваши произведения, в особенности изумляет меня со стилистической точки зрения. Я не знаю среди современников никого, кто бы мог так мастерски излагать свой материал на немецком языке.

В этой статье была сделана попытка (насколько это возможно) представить многостороннюю личность Фрейда, используя его личную переписку с близкими ему и выдающимися людьми своего времени, прежде всего с пионерами психоанализа, писателями и учеными. Несомненно, чтобы возникший перед читателем образ стал более полным и завершенным, необходимо прочесть и другие письма. Тем не менее из немногих приведенных здесь писем уже можно судить о всей значительности личности Фрейда.

Эти письма не только освещают основные этапы развития Фрейда на протяжении его жизни, но и демонстрируют то внимание, которое Фрейд готов был уделить каждому из своих корреспондентов. Они создают также портрет адресата, который вместе с Фрейдом задавал тематику и тональность этих документов, их интимность или отстраненность, но в любом случае ничто не заглушает голоса их создателя: язык и стиль Фрейда.

Только человек, блестяще владеющий языком, мог написать подобные письма. «Спонтанная страсть к повествованию, врожденная чувственная любовь к слову, образность, чувство ритма и звучания, единство поэтического и бытового языка» — как сформулировал Вальтер Мушг (Muschg 1956, 164) — характерны не только для научных и культурологических работ Фрейда, но и для его писем. Впрочем, не вызывает удивления, когда уже в «Очерках об истерии» (1895) мы читаем: «.мне самому кажется странным, что истории болезни, которые я пишу, читаются как новеллы.» «Равновесие между глубокомыслием и весельем, между личностным и объективным» (Muschg 1956, 194), которое можно обнаружить уже в школьных сочинениях Фрейда и которое с самого начала выдавало великолепного прозаика, достигло завершенности на рубеже веков, в зрелые годы Фрейда и своего рода духовной просветленности в его стиле в старческом возрасте. Так, незадолго до смерти он писал Мари Бонапарт (Schur 1973, 668):

20, Мэрсфилд-Гарденз, Лондон, N. W. 3,

28 апреля 1939 г.

Дорогая моя Мари,

Я давно Вам не писал, покуда Вы купались в синем море. Полагаю, Вы знаете причину и угадываете ее даже по моему почерку. (Перо уже не то, оно изменило мне, как врач и прочие наружные органы.) Мне плохо, моя болезнь и последствия лечения несут за это ответственность в непонятном для меня соотношении. Меня пытаются увлечь в атмосферу оптимизма: опухоль уменьшается, побочные явления скоро пройдут. Я в это не верю и не хочу обманываться

Любая случайность, которая могла бы сразу оборвать жестокий процесс, была бы весьма желательна.

Должен ли я еще радоваться перспективе вскоре увидеть Вас в мае?

Здесь, как и во многих других документах, вышедших из-под пера Фрейда, мы ощущаем: слова здесь не ради их самих, качество их звучания, завораживающая ритмика, создающая внутреннее равновесие, служат выражению и в конечном счете познанию.

Вальтер Йене, который сравнивает Фрейда с такими великими стилистами, как Касснер и Карл Краус, считает, что мы должны «быть благодарны» (Jens 1962, 63) Фрейду уже за одни его письма, а Гюнтер Блёккер (Blö cker 1967) говорит об этих томах писем как о «событии». «Событии», поскольку благодаря им мы переживаем процесс превращения, «постепенного проникновения в то внутреннее пространство, где самое личное и самое общее сливаются» и где мы становимся свидетелями того, что «имеет отношение к материи всего человечества» (там же, 685).