МЫ ПЛЫВ‚М В КОНСТАНТИНОПОЛЬ

Спустя некоторое время явился верзила со складным столом и скатертью, а за ним лакей с тарелками и прочими обеденными приборами.

Турки вспомнили, что им надо переодеться к табльдоту и поспешили вниз.

Мне стало легче с их уходом. Гармоничная атмосфера И., точно горный зефир, охватила меня. И вс„ мелкое, раздражающее, заводящее мысли и чувства в тупик, отступило. Интерес к внутренней жизни И., желание понять причину его необыкновенного состояния выступили на первый план. Я невольно подпал под очарование его спокойствия и даже какой-то величавости. Мои мысли вернулись назад, к его детству, его страданиям и к той силе, которая в н„м выросла теперь.

Я молча сидел подле него и только сейчас обнаружил, что вся внешняя суета мне не мешает, что я даже не замечаю людей, хотя и вижу их совершенно отч„тливо.

Я не превратился в " Л„вушку-лови ворон", вполне соображал, где я, даже перекинулся парой фраз с капитаном; но внутри меня точно вс„ звенело, я был тих; никогда прежде не испытывал я такого спокойствия, сознавая, что пришло оно от той внутренней гармонии, которую распространял сияющий Лоллион.

" Вот как может быть счастлив человек своим внутренним состоянием. Вот где сила помощи людям без слов, без проповедей, одним только живым примером", - подумал я.

Даже нетерпеливое желание выяснить, от кого мне передали посылку и письмо, отступило куда-то; я думал о письме Флорентийца. Только сейчас дошли до моего сознания его слова о том, что я должен поехать в Индию. Помимо непосредственного интереса, который мне всегда внушала эта страна (быть может, потому, что я много читал о ней книг у брата и видел много иллюстраций), - теперь, когда я встретил Али, узнал от И., что все они, - и сэр Уоми тоже, - были в Индии и жили там, - мой интерес оживотворился. Мне захотелось самому повидать эту страну. Недавний протест и страх перед Востоком ул„гся. Я по-новому стал воспринимать разлуку с братом, уже не видя в ней трагедии, а сознавая, что это начало новой жизни.

Мы отобедали. И мне пришлось прибегнуть к каплям И., так как в открытом море вс„ же качало и я не чувствовал себя устойчиво. Отголоски бури, как предсказывал капитан; но сейчас качка почему-то действовала на меня особенно.

- Я давно вижу, дружок, что тебе хочется рассказать о своих впечатлениях.

Мне тоже есть что поведать тебе, - сказал И.

- Прежде всего, мне хотелось бы узнать, от кого я получил посылку и письмо из Б. и поделиться их содержанием с вами, - ответил я.

По лицу И. скользнула усмешка; он встал и предложил мне перейти в каюту.

Я достал из-под своей подушки письмо и посылочку. Разорвав конверт, я был удивл„н свыше всякой меры подписью " Хава", которую я от нетерпения проч„л сразу.

Я так изумился, что вместо того, чтобы читать письмо самому, протянул его И. Представление о ч„рной статуе в белом платье, которую я сч„л мелькнувшей и навек исчезнувшей для меня бабочкой, ожило и достаточно неприятно поразило меня.

И. взял письмо, посмотрел на меня своими светящимися глазами и стал громко читать:

" Я не знаю, какими словами выразить мо„ обращение к Вам. Если бы я была белой женщиной, то я бы нашла, как обойти установленные вековыми предрассудками правила светских приличий. Но моя ч„рная кожа ставит меня вне законов вежливости и приличий, которые белые люди считают иногда обязательными только для белокожих. Я могу обращаться к Вам не иначе, как к частице света и духа, живущих в каждом человеке, независимо от времени и места, нации и религии. Знание рассеивает все предрассудки и суеверия; и я, обращаясь к Вашей любви, позволю себе сказать Вам: " Друг". Итак, Друг, - впервые в жизни белый человек выразил мне свою вежливость и сострадание, прижав к губам мои ч„рные руки. Если бы я жила ещ„ тысячу лет, - я и тогда не забыла бы этих поцелуев, потому что им ответил поцелуй моего сердца.

Наверное, есть много форм любви, о которой говорят и которую выражают действием женщины. Мне же доступна только одна е„ форма - беззаветной преданности, не требующей ничего взамен. Я отдаю Вам сво„ сердце, не умеющее раздваиваться; и верность моя пойд„т за Вами всюду, будет ли это рай или ад, кост„р или море, удача или поражение. И почему именно так пойд„т моя жизнь, какие вековые законы жизни связывают нас, - мне ясно. Когда-либо станет ясно и Вам, но сейчас я молчу. Я знаю вс„, что Вы можете подумать об этой привязанности, такой Вам сейчас ненужной и стеснительной. Но настанет время, Вы выберете себе подругу жизни, - и ч„рная няня пригодится белым детям. Моя преданность, - так навязчиво предлагаемая сейчас, если рассматривать е„ с точки зрения условностей, - на самом деле проста, легка, радостна. Если подняться мыслью в океан Вселенной и там уловить свободную ноту любви, любви, не подавляемой иллюзорным пониманием дня как тяж„лого испытания, долга и жажды набрать себе лично побольше благ и богатства, - то можно увидеть не этот серый день, сдавленный печалью и скорбью, но день счастливой возможности вылить из сердца любовь свободную, чистую, бескорыстную, - и в этом истинное счастье человека. И да простит мне жизнь эту мою уверенность, но я знаю, что в Вашем доме найду свою долю мира. Я знаю, как испугала Вас моя черная кожа; и тем глубже ценю благородство сердца, отдавшего поцелуй моим ч„рным рукам. В память о нашей встрече я посылаю небольшую шкатулку, которая Вам, наверное, понравится. Примите е„, как самый ценный дар моей преданности. Мне дал е„ сэр Уоми в день моего совершеннолетия, велев передать е„ тому, за кого я буду готова умереть. Я уже сказала, - путь мой за Вами. Чтобы не показаться сентиментальной, я кончаю сво„ письмо глубоким поклоном Вашему другу И., Вашему брату и Вашему великому другу Флорентийцу.

Ваша слуга Хава".

И. давно кончил. Я сидел, опустив голову на руки, и не знал, что думать ещ„ и об этой неожиданной случайности.

- Нет случайностей, - услышал я голос моего друга. - Вс„, с чем мы сталкиваемся, подчинено закону причинности, и нет в жизни следствий без причины. Чем свободнее от предрассудков человек, тем больше он может знать.

И Хава права, когда пишет, что знание рассеивает предрассудки и суеверия. Но мы ещ„ будем иметь время, чтобы поговорить об этом. Сейчас хочу тебе сказать, что преследовавшие нас сарты погибли на старом греческом судне, куда их привела ненависть, хотя они знали о предстоящей буре. Теперь до самого Константинополя за нами не будет погони. А там узнаем, как быть дальше. Не хочешь ли посмотреть на заветный подарок Хавы? Качка усиливается, нам следует снова обойти весь пароход. После перенес„нной бури люди гораздо чувствительнее к качке. Жанну надо навестить первой, потом итальянок и т. д.

Я развернул небольшой пакет и достал из кожаного футляра квадратную шкатулку т„мно-синей эмали, на крышке которой был изображ„н овальный эмалевый портрет сэра Уоми. Портрет был окруж„н рядом небольших, но чудно сверкавших бриллиантов, а замком служил крупный, выпуклый т„мный сапфир.

- За всю свою жизнь я даже и не видел столько драгоценных вещей, сколько мне пришлось держать в руках за эти недели, - сказал я.

- Да, - ответил И. - Какое множество людей хотело бы хоть подержать в руках портрет сэра Уоми, не только что получить его в подарок. Но спрячь вс„ в саквояж, нам пора двинуться в обход.

Я спрятал все свои вещи и книги в саквояж. И. достал наши аптечки, и не успели мы их надеть, как в дверях появился посыльный от капитана с просьбой поспешить в каюту 1 А, там худо и матери, и детям.

Мы помчались ближайшими переходами к Жанне, прич„м верзила снова спас мой нос и р„бра, так как я не умел удерживать равновесие. На мой вопрос, уж не буря ли будет снова, И. ответил, что это невозможно, природа не в состоянии так разъяриться два раза подряд. А верзила, смеясь, уверял, что это всего только зыбь. Быть может, это и была зыбь, но - надо отдать ей справедливость - зыбь препротивная.

Мы вошли к Жанне и снова застали картину почти того же отчаяния, что и в первый раз. Она сидела, забившись в угол дивана, с детьми на коленях.

Лицо е„ выражало полную растерянность, и когда И. наклонился к девочке, чтобы взять е„ и положить на детскую койку, она вцепилась в него, крича, что девочка умирает, и она не хочет, чтобы та умирала на холодной койке, пусть лучше у сердца матери. От резкого движения и малыш скатился бы на пол, если бы я не бросился к нему.

Взяв реб„нка на руки, я готов был разразиться упр„ками, но.. образ сэра Уоми, прочно поселившийся в мо„м сердце, помог сдержаться и мягко сказать ей:

- Так-то вы держите обещание ухаживать за детьми? Разве им не удобнее в своих постельках?

Жанна плакала, говоря, что, не видя меня так долго, не сумела сохранить самообладание, а болезнь детей просто разрывает ей сердце. Я же совсем позабыл о ней. Я возражал, что е„ навещали, а мо„ присутствие или отсутствие не может влиять на здоровье детей.

- Я сам ещ„ так молод и невежествен, что всецело нуждаюсь в наставнике, - продолжал я. - Если бы не мой брат И., я бы десять раз погиб. Перестаньте думать, что вы одиноки и несчастны, лучше помогите доктору дать детям лекарство.

Сам не знаю, что я ещ„ наговорил бы бедной женщине, но нежный тон моего голоса, должно быть, передал мо„ сострадание. Мигом она от„рла слезы, - и лучшей сестры милосердия нечего было искать.

И. долго возился с девочкой, которая была ужасно слаба.

- Сегодня это состояние продлится ещ„ несколько часов. Но зато завтра пойд„т на улучшение, - сказал И. Жанне. - Держите е„ непременно в постели весь день. Если не будет качки, - вынесите е„ на палубу. Ну а малыш через час попросит есть.

Мы уже собрались уходить, когда Жанна обратилась к И. с мольбою:

- Разрешите вашему брату побыть со мной. Я так боюсь чего-то; мне вс„ мерещится какое-то новое горе, вс„ кажется, что дети мои тоже умрут.

И. кивнул головой, сказав, чтобы я оставался здесь до тех пор, пока за мной не прид„т верзила, но если откуда-нибудь будут звать доктора, я должен ответить, что без И. я помочь не смогу.

Он уш„л. Мы остались с Жанной подле детей. Девочка понемногу успокаивалась; дыхание становилось ровнее, хрипы в груди утихли. Жанна молчала, не плакала; но я видел, что не одна болезнь довела е„ до нового взрыва отчаяния.

- Что случилось? - спросил я. - Почему вы опять в таком состоянии?

- Я и сама не знаю, отчего на меня нахлынули ужасные воспоминания о смерти мужа. Я почувствовала такой страх перед будущей жизнью. Не могу передать вам, какой жуткий страх на меня нападает, когда я думаю, что мы приедем в Константинополь и мне прид„тся расстаться с вами. Я умру от одиночества и голода.

- Вы умр„те от одиночества и голода? А дети переживут вас? Кто же будет для них работать? Кто у них ближе вас? Вы думаете о том, что было, и о том, что будет. А сейчас? Об этой минуте, когда вы чуть не уронили мальчика и навредили девочке, не держа е„ в постели, вы не думаете? Я прежде, как и вы, только тем и занимался, что думал или о том, что будет, или о том, что было.

Мой любимый и мудрый друг и мой теперешний спутник И. своим примером показали мне, что нужно жить только тем, что совершается сейчас. И что это " сейчас" и есть самое главное. Попробуйте не плакать, а бодро ухаживать за детьми. Ваши слезы мешают им мирно спать, и они так дольше проболеют.

Улыбайтесь им - их здоровье восстановится гораздо быстрее. Что же касается Константинополя, то ведь И. сказал вам, что вас там устроит, а слово его никогда не расходится с делом. Если у вас есть цель поставить детей на ноги, зачем вам думать о том, будете ли вы одиноки? Вы уже по опыту знаете, как вс„ непрочно в жизни. Просите И. научить вас, как воспитывать детей. Я же ничего не могу для вас сделать; у меня пет ни семьи, ни дома, я ещ„ не способен заработать свой кусок хлеба, так как мало знаю и ничего не умею делать. Но И., я уверен, поможет вам.

- Я его очень боюсь и стесняюсь, - сказала бедняжка. - А вас не боюсь и очень радуюсь, когда вы подле.

- Вс„ дело в том, что я такой же неопытный реб„нок в жизни, как и вы. Но если присмотритесь внимательнее к И., то будете счастливы каждую минуту, провед„нную рядом с ним.

- Вы только что сказали, что улыбка матери помогает детям. Я стараюсь не плакать, но это так трудно. И я не думаю, чтобы И. научил меня, как воспитывать детей; он такой строгий, никогда не улыбается. При н„м я чувствую себя точно в железной клетке, а при вас мне легко и просто.

- Вам легко со мною, - ответил я, - только потому, что я так же легкомыслен, как и вы. Если бы вы по-настоящему любили своих детей! Не слезы текли бы из ваших глаз, а целые потоки энергии. Ведь вы вс„ плачете только о себе.

- Я не в силах ещ„ понять вас, - очень тихо сказала Жанна после долгого раздумья. - Но мне начинает казаться, что я действительно слишком много думаю о себе. Я постараюсь проникнуться вашими словами, может быть это поможет мне начать жить иначе.

Мне было очень жаль бедняжку. И я всячески старался не переходить границы дружеской беседы, не впадая при этом в назидательный тон. Жанна на моих глазах как-то странно менялась. На е„ молоденьком личике перестала играть та улыбка, которой оно всегда светилось, когда я бывал с нею, но и отчаяние тоже ушло. Печаль, суровая решимость - точно она внезапно стала старше меня - отделили е„ от меня каким-то кругом, в котором она и замкнулась.

Мы молча сидели у детских постелей, и мысль моя вернулась к Хаве. Какою сильной и мужественной женщиной она мне казалась теперь! И как нужна была бы е„ помощь этой хрупкой и тоненькой матери.

- Вы не думайте, что я слабая и боюсь труда, - внезапно вырвал меня из мира гр„з дрожащий голосок. - Нет, о нет, я не боюсь. Я просто слишком любила своего мужа. Но я начинаю понимать, что страх лишает меня сил, погружает в отчаяние, и этим я только приношу вред моим детям. Мне становится ясно теперь, на какую ужасную жизнь я буду обречена, если не найду в себе мужества жить только для детей, быть им защитой, а стану оплакивать свою печальную судьбу женщины, потерявшей любимого.

В дверь постучали, вош„л сияющий верзила и доложил, что И. просит меня пройти в первый класс, где снова заболела итальянка. Я простился с Жанной, почувствовав, что прин„с ей какое-то разочарование. И е„ пожатие было менее пылким, а лицо осталось таким же суровым.

Быстро поднялись мы с верзилой в первый класс, где царила паника; очевидно, сильное волнение на море будило жестокие воспоминания о минувшей буре и страх.

Я застал И. в каюте синьор Гальдони, где старшая заливалась слезами, а младшая снова лежала бездыханно.

- Это и есть тот тяж„лый случай, Л„вушка, о ч„м я тебе сказал сразу же.

При каждом сильном потрясении будет наступать подобное обмирание, пока синьора Мария не научится в совершенстве владеть собой, - обратился ко мне И.

- Нет, нет, я ничего особенного ей не сказала, - раздраж„нно и громко заявила синьора Джиованна. - Я только хотела предупредить новое несчастье.

Довольно с нас и одного горя.

- Зачем вы привлекаете внимание соседей? - тихо сказал ей И. - Ведь сейчас надо" помочь вашей дочери прийти в себя. Это не так легко; и если вы будете кричать, - мои усилия могут ни к чему не привести. Если не можете найти в сво„м сердце столько любви, чтобы думать о жизни вашей дочери, и все свои силы устремить на помощь ей, - уйдите из каюты. Всякие эгоистические мысли и раздражение мешают в моменты опасности.

- Простите мне мо„ безумие, доктор. Я буду всем сердцем молиться о ней, - стараясь сдержать слезы, сказала мать.

- Тогда забудьте о себе, думайте о ней и перестаньте плакать. Плачут всегда только о себе, - ответил И.

Он велел мне, как и в первый раз, приподнять девушку и влить лекарство, ловко разжав ей зубы. Затем он сделал ей укол и искусственное дыхание с моей помощью.

Но все усилия остались тщетными. Тогда он свернул трубочку из бумаги, заполнил е„ остро пахнущим порошком, подж„г и подн„с к самым ноздрям девушки. Она вздрогнула, чихнула, кашлянула, открыла глаза, но снова впала в беспамятство.

Тогда И. брызнул ей в лицо водой, к шее приложил горячую грелку и снова заж„г траву. Она вторично вздрогнула, застонала и открыла глаза. И., с моей помощью, посадил е„ и сказал:

- Дышите ртом и как можно глубже.

Я держал девушку за плечи и чувствовал, как тело е„ содрогается при каждом вдохе.

Долго ещ„ мы не отходили от не„, пока она не пришла в себя. И. велел напоить е„ подогретым молоком, запретил разговаривать с кем бы то ни было и укрыл т„плым одеялом. Матери он сказал, что бури не будет, напротив, через час-два море совсем успокоится.

Мы вышли на палубу, где нас поджидала кучка людей, во главе с несчастным мужем злющей княгини. Молодой человек имел весьма плачевный вид. На левой щеке его красовался т„мно-синий кровоподт„к, правый глаз заплыл, точно его хорошенько поколотили в драке.

Вид его был столь жалок, что даже смешной контраст между элегантным костюмом и кособокой разноцветной физиономией не вызывал смеха. А его единственный, молящий глаз говорил о громадной трагедии, переживаемой этим человеком.

- Доктор, - сказал он дрожащим, слабым голосом. - Будьте милосердны. Я, право, не виноват в выходке моей жены. Судовой врач отказывается зайти к нам, говорит, что у него масса больных. Он думает, что княгиня наполовину притворяется, наполовину больна от страха. Но я уверяю вас, что она действительно умирает. Я никогда не видел е„ в подобном состоянии. Она уже не может ни кричать, ни драться... Она очень, очень стара. Будьте милосердны, - лепетал он. - Для меня и многих других будет страшная драма, если я не довезу е„ до Константинополя...

И. молча смотрел на этого несчастного человека, а передо мной - в один миг - мелькнула загубленная жизнь, проданная за деньги отвратительной старухе. Не знаю, как поступил бы я на месте И., он же тихо сказал: " Ведите".

- О, благодарю вас, - пробормотал муж княгини, и мы двинулись за ним в каюту 25.

- Я скоро вернусь, - сказал И. обступившим его пассажирам. - Обойду всех, кто будет нуждаться в моей помощи. Не ходите за мною, ждите.

Ужасное зрелище представилось нам, когда мы вошли в каюту. Среди отчаянного беспорядка мы увидели нечто уродливое, седое, бездыханное, лежавшее на койке с отвисшей беззубой челюстью.

И. подош„л к постели, потрогал руку, лоб и шею княгини и перев„л взгляд на мужа, единственный глаз которого выражал страх и ожидание приговора.

- Ваша жена жива, - сказал ему И. - Но ждать, что она будет вполне здорова, напрасно. Е„ разбил паралич, и двигаться она не сможет.

Восстановятся ли речь и руки, можно будет сказать только тогда, когда я приведу е„ в чувство, а вы выполните все те процедуры, которые я назначу.

- Я готов со всем усердием ухаживать за ней, лишь бы живой доставить е„ в Константинополь. Она должна встретиться со своим сыном, моим двоюродным братом, а там уж будь что будет. Лишь бы никто не заподозрил меня в том, что я е„ в дороге уморил, - сказал муж.

С этими словами он опустил голову на руки и заплакал, как реб„нок.

Не могу сказать, что говорило во мне сильнее: презрение к здоровому мужчине, торговавшему своим титулом из нежелания работать, или сострадание к человеку, которому непонятна ценность независимой трудовой жизни.

Не проведи я столько времени среди таких высоконравственных людей, какими были Флорентиец и И., я бы грубо отвернулся от внушавшего отвращение, князя.

Но сейчас в мо„м сердце не было места осуждению, я только почувствовал, что бессилен помочь ему.

- Мужайтесь, друг, - услышал я голос И. Князь поднял сво„ залитое слезами лицо и сказал тв„рдым голосом, какого я от него не ожидал:

- О доктор, доктор! Сколько ужаса я вынес за эти три года! Сколько мук стыда и унижения я вытерпел за свою безумную ошибку. Эта бездельная жизнь измучила меня хуже всякой пытки. Только спасите ей жизнь. Я сдам е„ на руки сыну и начну трудиться. Новой жизнью я постараюсь вернуть себе уважение честных людей, хотя бы мне для этого пришлось стать нищим.

И он снова опустил сво„ изуродованное лицо.

- Мужайтесь, - ещ„ раз сказал И. - Начать жить по-новому, зарабатывать себе на хлеб никогда не поздно. Зачем же нищенствовать, мы поможем вам найти дело, если вы этого действительно хотите. Но я думаю, что вам пока нужно остаться при вашей жене. Ей ведь известна ваша честность, и никому, кроме вас, она не доверяет. Но даже вам она не сказала, как чудовищно богата.

Теперь же, совершенно беспомощная, - она не согласится ни минуты быть без вас. Исполните сначала ваш долг мужа и душеприказчика, а тогда уж начинайте новую жизнь. И если захотите трудиться, я скажу вам, как и где меня найти.

И. вынул иглу, долго и кропотливо набирал лекарства из нескольких пузырьков и сделал старухе четыре укола, в ноги и руки. Кроме того, он велел мне приподнять е„ противную и страшную голову и влил в каждую ноздрю по нескольку капель едко пахнущей, бесцветной жидкости.

Сначала действия лекарств не было заметно. Но через десять минут из открытого рта вырвался глухой стон. Тогда мы с И. стали делать ей искусственное дыхание.

Мы мучились долго. Пот лил с меня ручь„м. Несчастный князь был не в силах наблюдать эту ужасную гимнастику; он сел в кресло, отвернулся и горько, по-детски заплакал.

Внезапно старуха открыла глаза, вздохнула, закашлялась. И. быстро бросил мне:

- Положи голову повыше и дай часть пилюли Али.

Я выполнил его приказание. И. уложил руки княгини на горячие грелки, укрыл е„ одеялом и велел принести т„плого красного вина. Через некоторое время в глазах старухи мелькнуло сознание:

- Слышите ли вы меня? - спросил е„ И. Только мычанье раздалось в ответ.

Влив в рот старухе немного т„плого вина, И. дал ей ещ„ одну долю пилюли и сказал мужу:

- Перестаньте волноваться. Вы не только довез„те е„ до К., но и промучитесь с ней ещ„ немало. Ходить она не сможет, но правая рука и речь, думаю, восстановятся. Вот лекарство. Она проспит часа три. Затем, очень точно, через каждые полчаса, давайте эти лекарства по очереди. Вечером, перед сном, я зайду к вам ещ„.

Мы простились с князем и вернулись к пассажирам, ждавшим нас с нетерпением.

Времени прошло достаточно. Одним из первых, нетерпеливо постукивая пальцами о перила, ждал нас мальчик-грек. Ухватившись за руку И., мальчик сыпал горохом слова, из которых я понял только, что ему самому хорошо, помог доктор, но вот мать его и дед чувствуют себя очень плохо.

Мы нашли отца сильно ослабевшим, дочь в необычайном волнении находилась возле его постели.

Из первых же слов, выдавленных сквозь рыданья, мы поняли, что страх смерти овладел ею. Но И. остался невозмутимым и доброжелательным.

- Неужели трудно понять, - говорил он ей, - что ваше волнение мешает отцу? Он не болен, он устал от героических усилий помочь вам. И чем же вы платите ему сейчас? Слезами и стонами? Возьмите себя в руки; вы все трое сейчас здоровы физически. Болен ваш дух, пребывающий в печали и унынии.

Оставьте отца в покое. Пусть он спит, а вы погуляйте с сыном по палубе, подумайте сосредоточенно о том, что случилось в вашей жизни, и поблагодарите судьбу за счастливую развязку того, что казалось вам гордиевым узлом.

Необычайное изумление выразилось на лице гречанки. Казалось, И. читал в е„ душе, как в открытой книге. Она краснела и бледнела, взгляд е„ был прикован к И., она стояла как изваяние.

Не произнеся больше ни слова, И. дал выпить капель старику, повернул его лицом к стенке и вышел, поманив меня за собой. На пороге я оглянулся, - гречанка так и осталась на месте.

Мы обошли ещ„ несколько кают, зашли к Жанне, где было благополучно, и вернулись к себе.

Здесь И. велел мне вынуть из саквояжа Флорентийца круглую кожаную коробочку с бинтами. Прихватив какую-то мазь и жидкость, мы спустились к туркам. Молодой, казалось, сильно страдал.

- Неблагоразумно, Ибрагим. Зачем скрывать боль? Ведь вы рискуете остаться хромым, поскольку у вас, видимо, перелом кости. Это безумие так бояться огорчить отца.

Осмотрев ногу с огромным кровоподт„ком, И. наложил гипсовую повязку, приказав Ибрагиму не двигаться. Мне же велел позвать его отца, предупредив его, что сын лежит со сломанной ногой, но уже вправленной и забинтованной.

Я с трудом наш„л старого турка. Биллиардных комнат оказалось несколько, и он играл во втором классе, весело смеясь и побивая всех соперников.

Он только что выиграл партию у доктора, считавшегося чемпионом Англии, и торжеству его не было предела. Глаза его сияли, вся фигура светилась детским удовольствием. Казалось, весь мир для него сосредоточился в биллиардной.

Он увидел меня, и вс„ его веселье моментально улетучилось.

- Что-нибудь случилось? - тревожно спросил он.

- Ничего особенного, - сказал я, стараясь придать себе беззаботный вид. - И. послал меня за вами, поскольку мы сейчас не сможем быть около вашего сына...

Мне не пришлось договорить фразу до конца. Он бросил кий и стремглав выбежал из комнаты.

Я едва успел крикнуть сопровождавшему меня верзиле:

" Задержи". Чувство тоски сжало мо„ сердце: я опять не сумел выполнить возложенную на меня задачу.

Отправляя меня, И. напомнил, как безумно любит турок сына. А посему мне следовало его подготовить. Я очень хорошо вс„ понял; но получилось, что на деле я оказался бессилен пролить мир в сердце человека.

Я помчался вниз, но как ни спешил, настиг обоих, когда верзила, услышавший мо„ " задержи", широко расставил ноги и руки и загородил своим громадным телом дорогу.

Турок, похожий на разъяр„нного быка, готовился броситься на верзилу. Он был страшен. Бледное лицо, выкатившиеся глаза, трясущиеся губы и сжатые кулаки так преобразили его, что я едва не превратился в " Л„вушкулови ворон".

Я уже было совсем растерялся, но вдруг, точно какая-то сила толкнула меня, я проскочил мимо турка и взлетел ступенькой выше. И в ту же секунду тяж„лый как молот кулак упал на мою голову, тогда как нацелен был прямо в солнечное сплетение верзилы. Удар был сильным, но его вс„ же ослабила чья-то рука, помешавшая турку. Я пошатнулся, однако устоял на ногах и тотчас узнал в сво„м спасителе капитана.

Он уже готовился вызвать команду, чтобы связать турка, но сильные руки И.

удержали его, и на непонятном мне языке он тихо, но внятно и повелительно произн„с всего лишь два слова.

Точно сраж„нный молнией, турок опустил голову. Он смертельно побледнел, и две огромные слезы скатились по щекам.

Повернувшись к капитану, И. со свойственной ему обаятельной вежливостью прин„с глубокие извинения за поведение своего друга. Он объяснил, что пароксизм этот был вызван беспокойством за больного сына: отец, потеряв голову, вообразил, что сын его умер и его не допускают к трупу.

- Я могу понять, что необузданный темперамент может совершенно вывести из равновесия не закал„нного воспитанием человека. Но дойти до драки с младенцем - это граница, у которой здорового мужчину следует считать преступником, - отчеканил побледневший капитан спокойным звенящим голосом.

Тут пришлось объяснить, что турок и не думал бить меня. И я изложил, как было дело, признав себя полностью виновным в неумении подготовить отца, чем и был вызван этот грубый инцидент.

- Это, мой юный друг, не инцидентом называется, а немного иначе, - ответил мне капитан, нежно коснувшись прекрасной рукой моей бедной головы. - Я прошу вас, Л„вушка, пройти к больному и побыть с ним, пока мы разбер„м случившееся в мо„м кабинете.

- Умоляю вас, капитан, - прошептал я, схватив его руку, - не придавайте этому значения. Я ведь очень ясно объяснил, что причиной всему только я сам.

Сейчас мы начн„м привлекать внимание публики. Ведь вы выпили со мной " на брудершафт", а сейчас говорите мне " вы". Неужели ваша любовь ко мне была похожа на те цветы, что вянут от грубого прикосновения.

Должно быть, я производил жалостливое впечатление; капитан чуть улыбнулся, велел верзиле проводить меня в каюту к туркам и оставаться там, пока не возвратится И.

Казалось, капитан задержал и ослабил удар; тем не менее, ш„л я с трудом, привалившись к верзиле, и едва смог опуститься в кресло. Вс„ плыло перед глазами, мне было тошно, и я сознавал, что едва удерживаюсь от стонов.

Не знаю наверняка, долго ли я так просидел. Мне чудилось, что снова разыгралась буря, что меня швыряет в разные стороны, что я вижу чудесное лицо склонившегося надо мной дивного друга Флорентийца...

Я проснулся, ощущая себя сильным и здоровым, и первое, что я увидел, было печальное и бледное лицо старшего турка, сидевшего подле меня.

- Что-нибудь случилось? - спросил я, совершенно забыв все предшествовавшие обстоятельства.

- Слава Аллаху! - воскликнул он. - Наконец-то вы очнулись, и я больше не чувствую себя убийцей.

- Как убийцей? Что вы говорите? Почему я здесь? - вопрошал я. - Где И.? Что же вс„-таки случилось? - И я сделал попытку привстать.

- Ради Аллаха, лежите спокойно и не разговаривайте, - сказал мне турок. - От моего несчастного удара у вас поднялся жар, появились бред, рвота, и вас перенесли сюда. Здесь же лежит и сын мой, у него началась гангрена. Три дня И. не отходил от вас обоих. Пару часов назад он объявил, что вы оба вне опасности, и оставил меня караулить вас. Не пытайтесь встать. Вы привязаны ремнями к койке, чтобы не двигаться. И. приказал, если вы просн„тесь в его отсутствие, ослабить ремни, но не позволять вам двигаться. Левушка, простите ли вы когда-нибудь мо„ ужасное поведение? Не в первый раз дохожу я до полной потери контроля над самим собой. И всякий раз причиной моего бешенства является любовь. Когда капитан хотел посадить меня в карцер за драку на пароходе и я пытался ему объяснить, что любовь к сыну свела меня с ума, он иронически спросил: " Кому нужна такая любовь, которая порождает ревность, скандалы и тяготы вместо радости и облегчения? " Я вс„ понимаю. Понимаю сейчас и ужас того, что сын, мною обожаемый, боится меня, скрывает даже боль свою, - значит, не видит во мне друга...

- Напрасно, отец, ты так думаешь, - раздался внезапно голос с соседней койки. - Я по глупости скрывал от всех свою рану, думая, что и так пройд„т.

Зная хорошо, что ты выше всех достоинств в человеке ценишь полное самообладание, я хотел уберечь тебя от лишнего разочарования во мне; потому что я хорошо знаю, как сводит тебя с ума любая тревога за любимых. Именно моя преданная дружба заставила скрывать от тебя рану. Я много раз уже убеждался, что мои неумелые попытки подойти к тебе ближе раздражают тебя, отец. Только одна мать умеет говорить с тобой во все моменты жизни...

Молодой турок замолчал, и на лице его отразилось мечтательное выражение, глаза заблестели от слез. Очевидно, образ матери, перед которой он благоговел, ув„л его далеко отсюда.

Я представил себе эту женщину, прожившую целую жизнь рядом с эдакой пороховой бочкой. Я невольно сравнил со старшим турком себя и понял, глядя на себя со стороны, как тяжелы в обыденной жизни невыдержанные, дурно воспитанные люди.

Я стал " Л„вушкой-лови ворон" и представил себе безвестную женщину, умевшую - в хаосе жизни и бурях страстей - так хорошо воспитать сына. " Кто она, его мать? "

- Мать! Ах, если бы ты, сынок, знал, сколько выстрадала твоя мать в своей молодости от припадков моей ревности! Сколько раз я грозил ей ножом! Но в ней никогда не было страха; она только защищала тебя, чтобы ты ничего этого не видел.

Дверь внезапно и резко растворилась. Я увидел капитана и И. Лица обоих были по обыкновению энергичны, но необычно бледны и суровы. И. склонился ко мне и тихо спросил;

- Слышишь ли ты меня, Л„вушка?

Я улыбнулся, хотел было поднять руку, чтобы ответить на ласковое прикосновение, но ремни мешали мне шевелиться. Мне казалось, что я громко смеялся, когда отвечал ему. На самом деле я едва прошептал: " Слышу", и почувствовал себя очень утомл„нным.

- Видишь ли ты, Л„вушка, кто со мной приш„л? - снова спросил он меня.

- Вижу, мой " брудершафт" капитан, - ответил я. - Только я почемуто очень устал.

И помимо воли меня стала одолевать зевота, которую я не имел сил прекратить.

- Я просил вас посидеть с больным в полном молчании. Я объяснил вам, как опасно для обоих малейшее волнение, - услышал я голос И.; так сурово говорил он, как я еще ни разу от него не слышал. - А вы, друг, снова оказались не на высоте, снова думали о себе, а не о них.

Тут я взмолился, чтобы меня повернули на бок и дали заснуть. Нежно, ласково, чего было трудно ожидать от капитана, он склонился надо мной и стал уговаривать, как реб„нка, полежать ещ„ немного на спине, потому что мы сейчас будем входить в гавань и нас немного покачает. Но вот пристанем к отличному молу, и меня отвяжут и посадят.

Он протянул руку к И., взял у него рюмку с лекарством и подн„с е„ к моим губам, осторожно приподняв мою голову, как будто она могла вотвот рассыпаться.

Я выпил, хотел ему улыбнуться, но меня одолевала зевота, а потом я вдруг куда-то провалился, должно быть заснул.

Очнулся я в нашей каюте. Возле меня сидел верзила, а ещ„, что меня до крайности поразило, я увидел женщину, выходившую от нас. Мне показалось, что то была Жанна. По глупой и добродушной ухмылке моего няньки я понял, что угадал. Лицо его выражало забавное счастье оттого, что такая красотка по мне страдает, и я расхохотался. На сей раз действительно громким смехом.

- А, возвращение к жизни моего храбреца тоже знаменуется смехом, - услышал я звенящий голос капитана. - Здравствуй, дружок. Наконецто ты выздоровел. Стой, стой! Экий ты, брат, горячка! Лежи, пока И. не прид„т, - продолжал он, не давая мне встать.

Но я, вс„ смеясь, начал с ним бороться. Капитан принялся умолять меня не возиться, на лице его появилось выражение беспокойства и тревоги.

- Ты ведь сам понимаешь, что после такой серь„зной болезни надо быть очень осторожным, мой дорогой. Лежи смирно; я пошлю за И., - и тогда ты, наверное, сможешь встать.

Капитан отдал приказание вытянувшемуся в струнку верзиле отыскать доктора и просить его немедленно прийти в каюту.

Тем временем капитан, отвечая на мои вопросы, сказал, что сегодня уже пятый день моей болезни и что к вечеру мы будем в Константинополе.

Я был сбит с толку. Мысли не связывались в сплошную цепь событий, я не, помнил промелькнувших суток; эпизод на лестнице, удар, ещ„ эпизод в лазарете - вот вс„, что удержала память.

И. вс„ не ш„л, и капитан рассказал, что тот очень тревожился за мои зрение и слух и даже посылал телеграмму лорду Бенедикту в Лондон и в Б.

каким-то врачам, прося их помощи; и что из Б. он очень быстро получил ответ и лишь тогда немного успокоился. Из Лондона ответ приш„л вчера; и после этой телеграммы меня перенесли сюда, и И. волноваться совсем перестал.

Тихо и ясно стало у меня на сердце. Я понял, что И. посылал телеграммы сэру Уоми и Флорентийцу. И эти, незаслуженные мною, заботы привели меня в состояние благоговения.

Я хотел спросить, не говорил ли ему И. о каких-нибудь известиях от моего брата. Но маленькое слово " такт", произносимое Флорентийцем, удержало меня.

Послышались быстрые, л„гкие шаги, которые я тут же узнал, и уже никто не смог бы меня удержать. Я вскочил, как кошка, и бросился на шею моему спасителю - И.

- Безумец Л„вушка! Задушишь! - кричал мне И., и вместе с капитаном они уложили меня в постель.

- Да что вы в самом деле! Я не могу больше лежать! - кричал я.

- А сердце тво„ стучит молотом, потому что ты его сейчас переутомил, - ответил мне И. - Тебе можно будет сидеть в кресле на палубе, но ходить нельзя ещ„ дня два-три даже в Константинополе. Если хочешь быть мне помощником в деле устройства жизни Жанны и е„ детей, - выдержи характер и будь послушен. Врачи предписали тебе именно такой режим.

Он значительно посмотрел на меня и сказал, что кроме Жанны, двух синьор итальянок и семьи греков, которые жаждут меня видеть и которым предстоит ещ„ помогать, нужно повидаться с молодым князем и оказать ему особую поддержку.

- Ты сам понимаешь, что одному мне не справиться. А потому забудь о своих личных желаниях и думай только об этих несчастных людях. Каждый из них несчастен на свой лад, но все они одинаково страдают.

Капитан хмурился. Наконец он спросил И.:

- Скажите, друг, по каким таким законам божеским и человеческим вы лишаете личного счастья эту молодую жизнь? Что же, ему так вс„ и возиться с чужим горем, вместо того чтобы веселиться и жить нормальной жизнью семьянина и уч„ного? Ведь он имеет все достоинства для отличной карьеры. Отдайте его мне. Он станет мне братом, будет моим наследником. Англия - чудесная страна, где каждый жив„т для себя и, не страдая болезнью собирания чужих горестей в свои карманы, не мешает жить другим.

- Л„вушка - взрослый и свободный человек. Он имеет полное право выбирать любой путь. Если он выразит желание следовать за вами, вы можете хоть сию минуту перевести его к себе, - ответил И.

- Л„вушка, переходи ко мне. Мы поедем в Англию. Я не женат. Ты будешь богат. Мой дом - один из лучших среди старых аристократических домов Лондона. Моя мать и сестра - очаровательные женщины; они обожают меня и примут тебя, как родного. Ты будешь свободен в выборе. Не бойся, я не навяжу тебе карьеру моряка, как и ту невесту, которую ты любить не будешь. Не думай, что Англия не сможет стать тебе родиной. Ты полюбишь е„, когда узнаешь, и вс„, чего ты будешь хотеть, - вс„: науки, искусство, путешествия, любовь, - вс„ будет тебе доступно. Ты будешь счастлив и свободен от тех обязательств, в каких тебя воспитывают сейчас. Жив„т человек один раз. И ценность жизни - в личном опыте, а не в том, чтобы забыть себя и думать о других, - говорил капитан, медленно вышагивая по каюте.

- Много бы я дал, ах как много, чтобы быть в Лондоне в эти дни, - сказал я. - Но быть там, мой дорогой друг, я хотел бы именно затем, чтобы думать о других. А потому вы сами видите, что невозможно сочетать наши жизни, хотя я вас очень люблю. Вы мне нравитесь не потому, что я отвечаю вам благодарностью на чудесное ко мне отношение. Но потому, что в сердце мо„м крепко застрял ваш образ, ваше глубокое благородство, храбрость и честь. Но путь мой, единственный счастливый для меня, это путь жизни с И. Я встретил великого человека не так давно, его полюбил и ему предан теперь навеки... О, если бы я мог вас познакомить с ним, как был бы я счастлив! Я знаю, что вы оценили бы его и жизнь восприняли совсем иначе. Вот тогда мы с вами пошли бы одной дорогой, братски и неразлучно. Благодарю вас. Я знаю, что вы предлагаете мне освобождение, как его понимаете сами, потому что считаете, что я нахожусь в каких-то тенетах. Нет, я совершенно свободен; правду сказал И. Я счастлив потому, что каждая минута моей бесполезной до этой поры жизни посвящена спасению моего родного брата-отца, брата-воспитателя, единственного существа в мире, к которому я кровно и лично привязан. Ему грозят преследование и смерть; и мы стараемся замести его следы и с помощью наших друзей направить преследователей в другую сторону. Я пойду до конца, пусть даже гибель моя будет близка и неизбежна. И пока живу, не смогу отворачиваться от чужих страданий и не набивать ими, как вы изволили выразиться, свои карманы.

Капитан молча и печально смотрел на меня. Наконец он протянул мне руку и сказал:

- Ну, возьми же тогда и мою горечь. Вс„, чего бы я в жизни ни пожелал, - вс„ рушится. Была невеста - изменила. Был любимый брат - умер. Было счастье в семье - отец нас оставил. Было честолюбие - дуэль помешала большой карьере. Встретился ты - не вышло братства. В твоих карманах не должно быть дна. Люди - существа эгоистичные. И если видят, что кто-то готов переложить их горести на свои плечи, - садятся им на голову...

Он помолчал и продолжал тихо и медленно, обращаясь к И.:

- Если моя помощь может быть полезна вам или вашему брату, - располагайте мною. У меня нет таких привязанностей, которые заполняли бы мою жизнь целиком. Я гонялся за ними постоянно, - но они ускользали, как иллюзии. Я совершенно свободен. Я люблю море потому, что не жду от него постоянства и верности. Вы верны своей любви к брату и к какому-то другу. Вы счастливее меня. У меня нет никого, кто нуждался бы в моей верности. Мои родные легко обходятся без меня.

- Вы очень ошибаетесь, - вскричал И. каким-то особенным голосом. - Разве вы не помните маленькую русскую девушку, которая любила вас до самозабвенья? Скрипачку, даровитую, е„ звали Лизой?

Капитан остановился, словно пораж„нный громом.

- Лиза!? Лизе было четырнадцать лет. Наивно думать, что это серь„зно.

Т„тка - да, она преследовала меня своей любовью. Мне смешна была эта старая фея и забавляла маленькая ревнивица. Но я никогда не позволял себе играть чувствами и замыкался в самую ледяную броню вежливости. Но не спорю: будь обстоятельства счастливее, - я мог бы увлечься этим существом.

- А это существо не расста„тся с вашим портретом и ищет встречи. Только семейная трагедия помешала ей плыть на вашем пароходе и именно в этой каюте.

- Не может этого быть, фамилия Лизы звучала иначе. Каюта была снята графиней Е. из Гурзуфа, - возразил капитан.

- Да, но вы встретились с Лизой на курорте под фамилией е„ т„тки. Но можете мне верить, что никто иной, как Лиза, и есть графиня Р. Если вам на самом деле кажется, что вы могли бы любить эту девушку, - поезжайте в Гурзуф и повидайтесь с Лизой. Вот ценная жизнь, которую надо спасти, и вам предоставляется случай, не забывая о себе, помочь человеку счастливо пройти свой жизненный путь. Есть среди нас однолюбы. Лиза из них. И ничто, ни богатство, ни талант, - не смогут дать ей счастья, если любовь е„ останется без ответа. Не будьте, капитан, жестоки либо легкомысленны. Вы ведь играли девушкой, думая, что е„ увлечение мимол„тно. А на деле оказалось иначе. И если вы не поспешите, е„ здоровье может пошатнуться.

Моему изумлению не было границ. А я-то вс„ размышлял о том, люблю ли я Лизу и как относится она ко мне. Теперь мне припомнились некоторые мелкие подробности в поведении Лизы, е„ прощальный пристальный взгляд, которым она проводила И. Как видно, она доверила ему тайну своего сердца.

Капитан долго молчал. И никто из нас не нарушал этого молчания.

- Странно, как вс„ странно, - вздохнув, наконец сказал он. - Как чудно, что в нашей жизни вс„ происходит внезапно, вдруг! Ещ„ час тому назад мне казалось, что без Л„вушки моя жизнь будет пуста. Несколько минут назад, когда он отказался от моего предложения, - я пережил разочарование и горечь.

А вот сейчас, - я точно начинаю прозревать. Я верил вам с самого начала, как-то особенно выделил для себя встречу с вами, доктор И. Но сию минуту ваши слова точно завесу какую-то сняли, и я начинаю надеяться, что и моя жизнь станет полной. Но какой я эгоист! Я развернул ков„р-самол„т своих мечтаний и позабыл о том, что сказал мне Л„вушка. Нет, пока я не помогу вам в вашем деле, я не начну строить себе новую жизнь.

- У всякого свой путь; и пройти хотя бы малую толику чужого невозможно, - сказал И. - Если послушаетесь истинного зова сердца, мы встретимся с вами и вашей будущей женой ещ„ не раз. И тогда вы сможете оказывать нам дружественные услуги. Сейчас же, временно, наши пути разойдутся.

Предоставьте жизни вести нас так, как она того хочет. Но если разрешите, я обращусь к вам с очень большой просьбой. Помогите нам устроить в Константинополе несчастного князя с его женой в какомнибудь хорошем особняке. Вы ведь знаете, как любопытна толпа, и как будет тяжело и без того несчастному мужу переносить насмешки над своей руиноподобной женой.

- Устроить это легче л„гкого, - ответил капитан. - В одной из кают едет греческая семья; да вы их знаете, вы их лечили. Им принадлежит уедин„нный дом с садом, который они сдают вна„м. Сейчас дом свободен, говорил мне мальчик. Если это так, я дам людей и ночью перенесут туда старуху на носилках. Вс„ это я выясню и пришлю вам сказать. А сейчас я должен откланяться.

И, пожав нам руки, капитан уш„л.

Мне не хотелось разговаривать. И. подош„л к моей постели, присел на стул и стал считать мой пульс.

Давно уж он убедился, что сердце мо„ перестало биться ураганно, а вс„ сидел, держа меня за руку.

- Мой мальчик! - тихо сказал он. - Мы только вступаем на путь испытаний, а тебе кажется, что ты страдаешь целый век. Неужели вс„, что свалилось на тебя так неожиданно, принесло и приносит тебе лишь горе, заботы и страданья? Представь, что ты был бы вполне благополучен и счастлив возле брата, что вс„ бы шло нормально. Разве ты встретил бы Али, и Флорентийца, и сэра Уоми? Разве ты узнал бы, что существуют не только обыватели, ищущие для себя одних лишь земных благ? Что есть и люди, воплотившие в себе дух, как огонь творчества сердца, как вечную деятельность любви и мира на общее благо? Взгляни в сво„ сердце сейчас и осознай, как расширились его границы по сравнению с прошлым! А если бы ты мог заглянуть в сердце Флорентийца, - какую мощь красоты ты увидел бы! Каким светом и очарованием показался бы тебе твой летящий день в его присутствии! Счастье человека зависит от силы его души; от той высоты, которой он способен достичь. Если в тебе звучит чувственный голос крови и плоти, - твои мечты не поднимаются выше слоя физических тел, прекрасных и желанных. Но если мысль увлекает тебя в пределы любви духовной, ты слышишь, как звучит сердце другого человека; и созвучие ваше складывается по силе тех вибраций, что шл„т мощь твоего творящего сердца. Мчись мыслью к Флорентийцу. И если ты сможешь постичь величие его мысли и духа, то его любовь будет в силах ответить и твоей любви, и запросам твоей мысли, и творчеству твоего сердца. И чем естественнее ты будешь лететь к нему своими мыслями, чтобы слиться с его высоким уменьем жить в простой доброте каждый день, чем спокойнее будешь при всех обстоятельствах жизни, при всех опасностях е„, - тем легче ему будет соединиться с тобой.

Я не вс„ понимал из того, о ч„м говорил мне И. Многое казалось неясным, иное невозможным; но спрашивать я ни о ч„м не хотел.

Распоряжению И. - лежать на палубе - я охотно подчинился, потому что мне не хотелось никого видеть, а книги брата звали к себе. Верзила устроил меня великолепно. И. сел подле писать письма; я обложился книгами и.. заснул.

Дальше мы шли безо всяких приключений. Прощанье с капитаном было трогательным и расстроило меня до слез. Он подарил мне свой портрет в чудной рамке, оставил свой лондонский адрес и сказал, что утром зайд„т к нам в отель и побудет со мною, пока И. займ„тся делами. Мы горячо обнялись, и с помощью верзилы я стал спускаться по трапу одним из последних.

К. Антарова. Две жизни. 1. (Часть 1, том 2)

Продолжение оккультного романа, весьма популярного в кругу людей, интересующихся идеями Теософии и Учения Живой Этики. Герои романа - великие души, завершившие свою духовную эволюцию на Земле, но оставшиеся здесь, чтобы помогать людям в их духовном восхождении. По свидетельству автора - известной оперной певицы, ученицы К.С.Станиславского, солистки Большого театра К.Е.Антаровой (1886-1959) - книга писалась ею под диктовку и была начата во время второй мировой войны.