Если бы у меня была машина времени

Часто, узнавая правду о прошлом ребенка, приемные родители испытывают острый приступ вины. Их преследуют навязчивые мысли и фантазии о том, что они могли бы сделать и как помочь, если бы знали, если бы успели, если бы почувствовали, что их (будущий их) ребенок в беде. Часто приходится слышать: «Если б у меня была машина времени!».

Тут надо быть осторожнее. Чувство вины - обратная сторона иллюзии, что от нас что-то зависит. Не чувствуем же мы вину за изменение погоды? Конечно, можно говорить о нашей общей, взрослых людей ответственности за то, как устроен мир, в который приходят дети. Или о том, как устроена социальная работа, как выявляются семьи в кризисе, что творится в детских домах. Но это не имеет отношения к вине за случившееся с конкретным ребенком. Если такое чувство настойчиво возникает, возможно, вы не совсем свободны от иллюзии, что его судьбу можно переписать, возможно, вам не хватает мужества осознать, что прошлого не исправишь и травмы ребенка не отменишь.

А с другой стороны, машина времени у вас на самом деле есть. Это те моменты, когда ребенок, доверившись вам, регрессирует, отправляется в свое прошлое и пытается «переиграть» его на новый лад. Когда, совсем большой, просит покормить его с ложки или помочь одеться - потому что у него не было этого в раннем детстве. Когда приходит спать под бок, когда говорит детским голосом, когда виснет на вас и требует внимания. Даже когда доводит до белого каления и провоцирует, чтобы вы его ударили - на самом деле это вопрос: а ты - тоже будешь бить? Когда ужасно себя ведет и с вызовом говорит: «Ну, и отдавайте меня, я сам уйду, не больно надо», он хочет услышать, что он ваш ребенок и вы никуда его не отдадите. Не упускайте эти бесценные моменты, эти мгновения, когда действительно возможно чудо, и травматичный опыт заменится животворящим опытом заботы и защиты.

«Возьми меня на руки!»

На консультации приемные родители рассказывают про свое­го сына, семилетнего Ваню. Из их рассказа картина вырисовы­вается невеселая: у ребенка явно сильно выраженное нарушение привязанности, он не признает взрослых автори­тетом, не ищет у них защиты, не обращается за помощью, постоянно выясняет, «кто в доме хозяин», на уроке может просто встать и уйти из класса, «не слышит», когда к нему обращаются. Они очень измучены и даже подумывают, не отменить ли усыновление.

Как пример капризности и «невозможного» поведения Вани папа рассказывает такую историю. Дело было в походе, и они с Ваней как два мужчины правились в лес за дровами. Темнело. Набрав хвороста, они пошли напрямик, через высокие заросли. Ваня плел сзади со своим грузом, а потом вдруг встал как вкопанный и начал проситься на руки. «В семь лет! Видя, что у отца руки заняты! И там пройти-то было всего ничего! Я не мог его взять, да и что за капризы, я ему говорю: ты мужик или нет, иди сам, а он ни в какую, стоит, рыдает, как маленький - возьми меня, и все. Ну, я плюнул и ушел, он порыдал еще и приплелся, куда денется. Но зачем было все устраивать, всем настроение портить? Что за ребенок, а?».

Я слушала этот рассказ и у меня внутри все холодело, потому что всего полчаса назад, в начале беседы, я спрашивала их об истории Вани. А история эта такова, что его забрали у пьющих родителей двухлетним, после того, как они вытолкнули малыша за дверь на лестничную площадку и там оставили. И он орал там один неизвестно сколько, потому что соседи, вернувшиеся с работы, нашли его уже опухшим и посиневшим от крика.

Тем вечером у папы БЫЛА машина времени, в его полном распоряжении. Все, что требовалось - бросить эти треклятые дрова, взять Ваню на руки и прижать к себе. И донести самому, на руках, к маме, к костру, в безопасное светлое место. Он мог переписать опыт, снять заклятие, и не сделал этого - занят был, воспитывал «мужика». Который теперь почему то «не слышит», когда к нему обращаются.»

Правила разминирования

Итак, ящик с болью вскрыт, тем или иным образом, раньше или позже." Как вести себя родителю?

Прежде всего, по возможности успокоиться. Как бы ни было тяжело сейчас вам, ребенку - тяжелее, и давайте сосредоточимся на том, чтобы помочь ему, а со своими чувствами разберемся позже.

Для того чтобы встретиться с травматичным воспоминанием, ребенку нужно чувство защищенности. Это бомба из боли, которая начала взрываться, и важно, чтобы осколки не разлетелись и не разрушили новую, спокойную жизнь. Поэтому работа родителя в этот момент - быть для ребенка психологической утробой, или, как говорят психологи, «контейнером», то есть выдерживать и удерживать его сильные чувства, не разрушаясь и не заряжаясь. Это звучит как что-то очень сложное, но на практике большинство людей интуитивно ведут себя именно так, столкнувшись с взрывом чьей-то боли: остаются внешне спокойны, крепко обнимают и удерживают в объятиях, говорят тихим, уверенным голосом самые простые слова, словно создают вокруг человека прочный защитный кокон.

Ребенок должен быть уверен, что любое его чувство, любое воспоминание вас не разрушит, что вы справитесь. Тогда он сможет полностью доверить вам тылы» и встретиться со своим «демоном» лицом к лицу. Он может плакать, или злиться, или грустить, полностью отдаваясь чувствам, и знает, что вы за ним присмотрите. Если ему покажется, что вы боитесь, уклоняетесь, пытаетесь сменить тему, отвлечь, отшутиться, быстренько утешить, он может закрыться, снова запихать свою боль в коробку и отложить до лучших времен. И, возможно, решит справляться уже без вашей помощи». Но, как вы понимаете, это значит, что он не будет рассчитывать на вас и во всем остальном. Поэтому, если уж процесс пошел, соберитесь с силами - и выдерживайте. Потом сможете поплакать в ванной, или пойти к психологу, но сейчас на время отложите свои собственные переживания и постарайтесь полностью принадлежать ребенку.

Помните, ему не нужны от вас оправдания, версии и ложь. Если он спрашивает, а вы не знаете - так и скажите: не знаю. Любой ваш ответ на вопрос: «А почему они?..» будет домыслом, а значит, неправдой (за редким исключением). А та правда, которая есть в вашем распоряжении всегда - это правда чувств. Попробуйте понять, что за чувство стоит за его вопросом, назовите его и посочувствуйте. Этого достаточно.

Не ставьте цели, чтобы ребенку прямо сейчас стало легче, «отпустило», чтобы он «примирился». Это не случается за один раз, иногда после острой вспышки идет длительный процесс внутреннего осмысления, а потом опять вспышка, а потом опять тишина. Это нормально. Сколько ему надо, столько это и будет продолжаться. Лучше сейчас вы вместе пройдете пару шагов в нужную сторону, чем толкать или тащить его волоком туда, куда вам кажется правильным, а ему вовсе и не надо.

Если в опыте ребенка было насилие, ему важно услышать от вас заверения, что вы так обращаться с ним не будете. Не увязывайте это с поведением тех, кто его обижал, не противопоставляйте и никак не объясняйте, просто твердо скажите: здесь тебя никто бить не будет, у нас в семье детей не бьют. Или: я тебя никогда не оставлю, ты мой сын. Даже если он не спрашивает. Это не помешает.

Иногда дети боятся, что вы их осудите, будете их стыдиться, разлюбите после того, как узнали о них что-то страшное и неприятное. Если ребенок не спрашивает, но вам кажется, что он может этого опасаться, заверения в вашей любви никогда не будут лишними. Так же как утверждение, что дети не могут быть виноваты в том, что делают их родители, и никакое плохое поведение ребенка не может быть причиной, чтобы с ним так обходились. Скажите: «Это сделал он, а не ты. Он взрослый, ты ребенок. Ты ни в чем не виноват».

Не пугайтесь, если после вскрытия травмы ребенок на время «расклеится». Он может выглядеть изможденным, бледным, у него может подняться температура, его может тошнить, у него может болеть живот, нарушиться сон, аппетит, могут быть долгие слезы, желание что-то крушить, рвать или наоборот забиться в угол. Все это совершенно естественно и обычно длится день-два.

Создайте щадящие условия, не дергайте, по возможности будьте рядом.

Главное – не пытайтесь «это все прекратить». Возможно, вам кажется, что если еще вчера ребенок был «в порядке», прыгал и играл, а сегодня сходил к психологу (встретился с братом, получил письмо), и на нем лица нет, значит, все это ему навредило. Это не обязательно так. Когда боль выходит из души, это не очень приятный процесс (так же, как когда токсины выходят из тела). Но он необходим, и после становится легче.

Важное замечание: если то, что в результате вскрытия всплыло, очень серьезно, если речь идет не просто о плохом обращении или отвержении, а о жестокости, сексуальном насилии, угрозе жизни, обязательно обратитесь к специалисту. Есть вещи, которые лучше вспоминать не дома, а в кабинете чужой тети, откуда можно потом уйти, закрыть за собой дверь, и воспоминания останутся там, а ты вернешься в свой безопасный дом.

Пытаясь заниматься работой с тяжелыми травмами самостоятельно, приемный родитель рискует «открыть форточку между мирами», и ребенок не будет чувствовать себя спокойно в своей комнате, куда ворвались страшные воспоминания. Также о подобных воспоминаниях важно сообщить специалистам опеки: возможно, речь должна идти о судебном преследовании насильников.

А если ничего такого не происходит?

Значит ли это, что ребенок не восстанавливается от своих травм? Не доверяет вам? Или уже восстановился, незаметно?

Мы никогда не узнаем, как оно на самом деле, и, конечно, не стоит ковырять чужую рану насильно. Ребенок имеет право знать о своем прошлом, но он имеет право и не знать, вернее, не думать об этом сейчас.

Если вы уверены, что в вашем отношении к прошлому ребенка нет негласного запрета говорить о нем, если ваш ребенок не боится за вас, уверен, что вы не расклеитесь, не заболеете, не исчезнете, столкнувшись с правдой и болью, если нет никаких явных симптомов, говорящих о том, что его что-то мучает, не стоит беспокоиться. Всему свое время. Когда ему будет нужно, тогда и вспомнит, а может быть, разберется с этим без вас, но благодаря тому ресурсу, который от вас получил. В конце концов есть еще взрослые психотерапевты, к которым можно пойти и в 20 лет, и в 40.

Если дракон внутри есть, встречи с ним не миновать, раньше или позже. Задача родителя - сделать так, чтобы к моменту этой встречи ребенок получил достаточно заботы и тепла, чтобы чувствовать себя сильным и защищенным. Остальное он сделает сам.

***

Работая с приемными родителями, я часто вспоминаю древний миф об Орфее и Эвридике. Любимая умерла, и певец Орфей отправился за ней в царство теней, в мрачную преисподнюю. Именно эта задача стоит перед приемным родителем ребенка, пережившего страшное. Вы не можете, оставаясь на освещенной солнцем поляне, радостно махать ему туда, в его ад: давай, иди к нам, у нас тут хорошо и весело, мы тебя ждем. Он не пойдет, у него нет сил, травма держит его крепко. Хочется Вам или нет, единственный выход – пойти за ним во мрак. И вывести его за руку, хотя он, как Эвридика, будет все время оборачиваться и пытаться вернуться.

Это очень тяжело. Но другого способа нет.

Зато если у вас получиться, это будет поистине чудо: возрожденный к жизни ребенок, с которым вы были вместе в его боли, а значит, сможете быть вместе в радости.

Глава третья

Меж двух семей

В прошлой главе мы говорили о травмах, полученных ребенком в кровной семье. Но, к счастью, дети всегда получают от своих родственников не только травмы, даже если они почти не были вместе, или если совместная жизнь была очень непростой. Лишь небольшая часть детей, которые оказываются в детских домах, - отказники с рождения, и лишь несколько процентов тех, кто был отобран у родителей в связи с угрозой жизни. Большинство - дети, которые успели получить от своих кровных семей и хорошее, и плохое.

Мама стала принимать наркотики, но не сразу, до этого были пять лет совершенно нормальной жизни вместе с ней. Родители пили и плохо заботились, но была бабушка, которая любила и помогала. Ребенка забрали, потому что в семье крайняя нищета, в доме грязь и не топлено, но при этом его никогда там не обижали, и он чувствовал себя любимым, а вши его не смущали. Мама оставила младенца, но не просто так, а в поликлинике, возле кабинета детского врача, ему уже было месяца два, он был чистенький и здоровый, сладко спал - хорошо покормила, прежде чем уйти. Папа попал в тюрьму, потому что в пьяной драке покалечил человека, но пил и дрался он только вне дома, а детей любил и не обижал. У мамы шизофрения, в момент обострения она подожгла дом и ребенка еле спасли, но в ремиссиях она была хорошей мамой, на взгляд постороннего немного странной, а для ребенка - самой лучшей и любимой.

Можно отдельно говорить о том, почему же у нас так все устроено, что родители, которые вполне могли бы сами вырастить своих детей (и хотели этого!), не смогли с ними остаться. Почему у нас так мало приютов для матерей в сложной жизненной ситуации? Ведь сегодня женщина с ребенком, оставшаяся без поддержки родных и близких, оказывается просто в безвыходном положении (размер пособия по уходу за ребенком до полутора лет даже называть стыдно, а если ей еще и жилье надо снимать, то ситуация совсем безнадежная). Почему, если в доме развалилась печка, проще забрать оттуда детей, оторвать их, ревущих и цепляющихся за мать, и отправить в детский дом, где тратить на их содержание огромные деньги, вместо того, чтобы просто помочь сложить новую печку? Почему годами не дают жилье выпускникам детских домов, а как только у них появляются дети, настойчиво советуют отдать их в дом ребенка, где «им будет хорошо»? Почему нет программ профилактики семейного неблагополучия? Ведь семья не в один день становится неблагополучной, проблемы накапливаются годами.

Множество «почему» - это огромная работа, которую еще предстоит сделать. Но пока мы имеем то, что имеем: дети теряют семьи, и им надо как-то с этим жить. Надо суметь сохранить все, что можно, чтобы несмотря ни на что, вырасти и быть счастливыми.

Никто никогда не заводит детей для того, чтобы их не любить, обижать и бросать. Все хотят своим детям хорошего (за исключением очень редких патологических случаев). И уже одно это желание, этот посыл родительской любви - хочу, чтобы у тебя все было хорошо - может стать важным ресурсом для ребенка, даже если остальных ресурсов от кровной семьи ему перепало мало.

Он любит своих кровных родителей. Как же он сможет любить нас?

Чаще всего будущие приемные родители хотят одного: чтобы никаких кровных родственников, чтобы ребенок был только нашим. Малыш из дома ребенка, «в порочащих связях не замеченный», кажется им гораздо более желанным вариантом, а идея взять ребенка постарше, который помнит и любит маму, папу, брата или бабушку, пугает: если он любит их, как он полюбит нас? Если он ту семью считает своей, то кем он будет считать нас? Просто воспитателями? Временными соседями по квартире? Нет, лучше взять ребенка «без семейной истории» - думают они. И при этом очень сильно ошибаются.

«Я с вами хочу»

Олесе было 10 лет, ее только что забрали у мамы, которая в пьяной компании выпила что-то не то и с сильным желудочным кровотечением попала в больницу. Там ее две недели пытались спасти, но она умерла. Олеся видела, как маму уносили врачи «скорой» - белую, скорчившуюся от боли.

В приюте девочка или плакала, или сидела, уставившись перед собой, и теребила что-нибудь в руках. Мама хоть и пила сильно, и гуляла, девочку любила и никогда не обижала. Естественно, Олеся слышать не хотела ни о какой другой семье - «мне никто не нужен». При этом видно было, как ей мучительно находиться в обществе посторонних людей, особенно детей, которые шумят, играют, дергают. Она забивалась в самые даль­ние углы, но малыши пронырливы, везде найдут. Да и жизнь в приюте идет по регламенту: то экскурсия, то общий праздник, то комиссия, то обследование. Олесю постоянно вытаскивали из ее убежищ и куда-то вели, что-то ей говорили, о чем-то спра­шивали, вовлекали в игры. Сплошное мучение.

И вот одна из волонтеров, которая давно работала в этом приюте, предложила найти семью, которая возьмет Олесю хотя бы на время. Просто чтобы у девочки была своя комната и покой. А там острое горе пройдет, девочке станет легче, и можно будет думать дальше. Сотрудники не верили, что из этого выйдет толк, но и не отказывали категорически. И буквально через два дня девушка-волонтер рассказала об Олесе знакомой семейной паре. Те собирались брать ребенка, причем, как и многие, хотели маленького, искали, но пока ничего не выходило. Документы на руках, место для ребенка готово, но сама идея взять девочку, которая никуда идти не желает, очень любит маму и очень о ней тоскует, их озадачила. «Мы же хотим, чтобы ребенок наш был? А тут как же? Да мы вообще мальчика хотели, у нас две дочери уже, и они ждут братика» - «Ну, и будет потом у вас мальчик, а пока девочке поможете, вы же уже умее­те обращаться с девочками». Они подумали, посомневались, поудивлялись сами себе и решили - почему бы и нет.

Оформили патронат. Олесе объяснили: поживешь в гостях, там будет своя комната, тихо, спокойно, а потом видно будет. Дома девочку было не слышно, она почти ни с кем не общалась, часто плакала потихоньку но все, что велели, делала - механи­чески, как робот. Сидела все время на краешке стула, как будто в любой момент готовилась вскочить и убежать.

Потом у нее было несколько истерик: «Я не хочу с вами, пустите меня, я только к маме хочу», «Лучше бы я тоже умерла», «Я ничего не хочу, никогда не захочу, уйдите все». Семья отно­силась к этому с терпением, помогала, как могла. Жалко ребен­ка, такое горе. Постепенно привыкали друг к другу, хотя все были уверены, что вместе ненадолго.

Тем временем про мальчика тоже разговоры шли, и вроде такой нашелся, получили направление на знакомство. Когда родители это сказали, Олеся убежала к себе, стала метаться по комнате, собирать вещи: «Вы же меня на время, пока его нет, брали. Я тогда ухожу, не буду мешать». Родители ей: «Да погоди, кто же тебя гонит, оставайся, если хочешь, все поместимся. Ты сама-то хочешь с нами жить?». Она вдохнула, глаза закрыла, как будто в воду собралась прыгать: «Да, я с вами хочу. Если вы хотите». Как потом приемная мама вспоминала: «И в этот момент мы с мужем переглянулись, и поняли - да, очень хотим. Не только из жалости. Просто она уже наша стала, как же мы без нее?».

Собственно, вот и вся история. С тех пор так и живут вместе. Никаких особых проблем и трудностей с девочкой не было. Олеся - один из самых благополучных приемных детей, которых мне доводилось встречать. Любящий, чуткий, благодарный ребенок. С той же силой и глубиной, с которой она любила кровную маму, она полюбила приемных родителей. Учится прекрасно, отличница, стихи пишет.

Кстати, мальчика в эту семью тоже взяли – маленького, из дома ребенка, без привязанностей, тот самый желанный для многих «чистый лист». И вот с ним уже они хлебнули и трудностей адаптации, и нарушений привязанности, и всего, чего можно. До сих пор не все гладко, но это уже совсем другая история.

Ребенок, которым вырос с чувством любви к родителю - это ребенок прежде всего душевно здоровый. Он знает, что такое привязанность к взрослому, что такое доверие, он готов сотрудничать, он обращается за помощью, если с чем-то не справляется. Он - ребенок, который умеет любить, а значит, сможет полюбить и новых родителей, ему есть чем, у него проработана эта «мышца души».

Отсюда, кстати, берет исток убеждение малосведущих в теме сиротства детей, что любого ребенка, потерявшего родителей, достаточно приласкать, пожалеть, «прижать к груди», и с ним все будет хорошо. На самом деле - не любого, а только того, у кого с родителями все было хорошо, он их любил и им доверял, и лишь трагедия: война, стихийное бедствие, нечастный случай, болезнь - их разлучила. Тогда, отгоревав свое, пережив естественный в такой ситуации период замкнутости, гнева, отчуждения, депрессии, ребенок снова становится открытым для создания отношений привязанности с тем взрослым, который готов заботиться о нем и защищать его. Этот процесс показан во многих прекрасных фильмах и книгах, которые неизменно заканчиваются трогательным хэппи-эндом: ребенок в объятиях своего нового родителя. Даже если он был сильно травмирован, даже если новая семья очень отличается от его собственной, рано или поздно глубокая программа привязанности, которая уже однажды работала в его душе, запустится вновь, и он прижмется к недавно еще чужому взрослому, ища у него поддержки и защиты.

Если же у ребенка опыта привязанности не было совсем, он часто оказывается вовсе не «чистым листом», на котором новым родителям предстоит написать новую счастливую историю. Он не понимает, он не знает, как любить, нет у него в душе места с названием «родители», он ни с кем не прошел по тропинке создания привязанности и самой ценности этих отношений не понимает. Чтобы у него «отросла» способность любить и доверять, приемным родителям иногда нужно очень много времени и бездна терпения.

Так что не бойтесь детей, которые любят и хранят верность кровным родственникам. Значит, они и вас смогут полюбить тоже, и вам будут верны от всего сердца, если, конечно, вы не будете повторять типичную ошибку, ставя ребенка перед выбором: так все-таки кто НАСТОЯЩИЕ, самые дорогие для тебя, правильные родители - мы или они?

Почему-то взрослым кажется совершенно естественным, что они могут любить и двоих, и пятерых, и десятерых детей, и им не нужно перестать любить первенца, чтобы «наскрести» на любовь к младшему. А ребенку в такой способности они отказывают. Любовь не подчиняется закону сохранения материи. Она как пламя свечи: от одного зажигается другое, и ни одно меньше не становится. Вот разжечь свечу, прежде не горевшую, бывает непросто.

Не рвите ему сердце

Уже много лет на тренингах для приемных родителей я провожу одно довольно простое упражнение. Приглашаю одного из участников группы на роль ребенка, а другого - на роль его кровной мамы. Я проделывала это десятки раз, и всегда повторяется одно и то же. Стоит поставить их в нескольких шагах друг от друга и сказать: «Ты - ребенок, а это - твоя кровная мама», как исполняющий роль ребенка сразу же взглядом устанавливает связь со своей «мамой». И смотрит на нее, не отрываясь.

Потом я приглашаю еще одного человека на роль приемного родителя. Если этот участник группы склонен к тому, чтобы «бороться за ребенка» с его кровными родственниками, он часто встает между ними, спиной к кровной маме, как бы заслоняя от нее ребенка. И происходит следующее: «ребенок» сразу же, даже не успев подумать, отшатывается от него всем телом, и начинает тянуть шею и изгибаться, чтобы сохранить возможность смотреть на маму. Если в этот момент спросить «ребенка»: «Кто это рядом с тобой?» - он ответит примерно так: «Преграда, не знаю, какой-то человек, чего он хочет? Он мне не нужен, он мешает, он мне не нравится, пусть отойдет». Приемному родителю это, конечно, не очень приятно слышать. И я прошу его найти для себя другое место, такое, чтобы и ему, и ребенку было комфортно. Покру­тившись и потоптавшись, он такое место довольно быстро находит, обычно сзади от «ребенка» или сбоку. И поразительное дело - как только приемный родитель сходит с магической линии, соединяющей ребенка с его кровной мамой, ребенок подается к нему - телом, неосознанно. Он уже не противится объятиям, разворачивается и смотрит на приемного родителя - периодически все же поглядывая на кровную маму, поддерживая с ней связь.

Все это продолжается всего несколько минут, но это упражнение показывает, как в ускоренной съемке, что происходит с привязанностями ребенка, оказавшегося «меж двух семей». Если одна привязанность стремится отменить, вытеснить другую, конкурирует с ней, ребенку плохо. Ситуация конкуренции привязанностей, когда надо выбирать, кого из близких любить, а кого отвергнуть, кому быть верным, а кого предать - вообще одна из самых мучительных в жизни. Врагу не пожелаешь. Для ребенка же, который живет привязанностями, для которого отношения со значимыми взрослыми - это вся его жизнь, она просто непереносима. Это хорошо знакомо всем, кто работает с детьми, пострадавшими от скандальных, тяжелых разводов родителей.

Не заставляйте его выбирать. Не рвите ему сердце.

Посмотрите: ведь и вам это совсем не нужно. У вас в распоряжении все остальные 359 градусов вокруг ребенка и рядом с ним. Есть только одна линия, на которую не надо вставать никогда: линия глубинной, досознательной, кровной связи ребенка с его родными. На нее вставать не надо, потому что как только вы туда ступаете, вы из близкого, дорогого человека становитесь просто преградой. А значит, ребенок не сможет создавать прочные отношения и с вами тоже.

Человеческое сердце устроено так, что невозможно убить одно чувство, не повредив все остальные. Если один поток любви перекрыть, вся долина души постепенно превратится в болото. Если ребенку запретить любить, помнить, хранить верность его родным, он не сможет полно и глубоко полюбить и приемных родителей.

И наоборот: как часто приходилось видеть, что получив от приемных родителей «разрешение» любить кровных, то есть поддержку в своем чувстве к родным, дети становились ближе, мягче, контактнее, словно в их душах открывались шлюзы, и любовь сильными потоками разливалась по всем руслам важных для них отношений.

Заблудившийся аист, биошка и «тетя, которая тебя родила»

К сожалению, неуважение к кровным родителям ребенка, внутреннее противостояние с ними, выяснение, порой не вполне осознанное, «кто здесь настоящий», довольно распространено. Чего стоит популярное на интернет-ресурсах, объединяющих приемных родителей, пренебрежительное именование кровной мамы ~ «биошка» (от «биологическая мать»). «Но мы же не при ребенке, только между собой!» - говорят приемные родители. Конечно, не при ребенке. Но если говорить и писать «биошка» приятно, значит, есть пренебрежение и агрессия по отношению к этой женщине. Подумайте, зачем вам это? Что вы с ней делите? Разве вы украли ее ребенка? Насильственно присвоили? Разве вы - не настоящие?

Неуважение к кровному родителю всегда бьет по самому ребенку. Если его мать - всего лишь «био» (Я знаю, что именование «био», «биомама» используется и многими специалистами. Однако я предпочитаю говорить «кровная мама», это как-то более по-человечески, теплее и честнее, кроме того, связано с множеством устойчивых выражений, таких, как «кровные узы», «братья по крови» и др.), то кто тогда он сам, рожденный не женщиной, а инкубатором без души? Не дитя человеческое, а продукт некоего «биопроцесса». Как это представление о себе отразится на его самооценке, на сознании своего места в мире, на ваших взаимоотношениях?

Мы уже говорили в первой главе о том, что детям не обязательно слышать наши слова. Они слышат, даже если мы просто «громко думаем». И реагируют на уважение или неуважение к их кровной семье иногда просто телепатически.

«Люди не нашли круга »

Ко мне пришла мама 18-летнего Миши.

В свое время у них была бурная адаптация, поскольку Миша пришел в семью подростком. Потом все наладилось и улеглось. Миша поступил в колледж, неплохо учился, отношения с приемной мамой были доверительные, теплые, они любили бывать вместе, и про друзей Миша охотно рассказывал. Но вот в последнее время все изменилось. Миша стал грубить, замкнул­ся, забросил учебу, нахватал «хвостов», а последние две недели вообще ушел из дома и не отвечал на звонки. Мама окольными путями узнала, что он ночует у друга и в общем жив - здоров, но поговорить с ним не смогла. Сама она связывала такое измене­ние в сыне с тем, что в праздники он гостил у своей тети - младшей сестры его умершей матери. Тетя сама была немногим старше Миши, жила в Подмосковье, работала в магазине. Когда Миша гостил у нее, он познакомился с ее подружками.

«Ну, вы понимаете, какие там девочки. Школу еле закончили, в свободное время сериалы смотрят, курят, выпивают, шуточки их Миша мне цитировал - противно слушать. В общем, совсем другой образ жизни, нам совсем непонятный, люди не нашего круга. Наверное, ему там больше понравилось, чем у нас: простая жизнь, учиться не надо, делать ничего не заставляют. Ощутил зов крови», - говорила приемная мама с недоброй иронией. «И вы Мише об этом сказали? В таких выражениях?» - «Ну, не то чтобы так и сказала - она его тетя, он ее не выбирал. Но, конечно, дала понять, что это не лучшая для него компания».

Надо сказать, что отношение к Мишиной родне в этой семье всегда было очень корректным. Ничего плохого про них не говорили, их фотографии хранились в особой папке, встречи с тетей были регулярными, а с тех пор, как Миша стал совершеннолетним, вообще никак не ограничивались. Но, услышав от нее про «не наш круг», я спросила: «Скажите, а если совсем-совсем честно, что вы чувствуете в глубине души по отношению к Мишиной тете?». Моя собеседница - женщина умная и честная, поэтому она подумала, глубоко вздохнула и несколько удивленно призналась: «Чувствую? Презрение. Как к людям низшего сорта. Вот уж не думала, что я такой сноб!».

Откуда, от какой прабабушки сидело в ней это «не нашего круга», теперь уж не понять, но вот сидело глубоко и всплыло только после специального усилия. Мы поговорили еще о приро­де презрения, о том, чем оно питается. Было ясно, что ей-то оно совершенно ни к чему - ни как родителю, ни как профессионалу, ни как человеку. Ведь у нее все и так хорошо и самоутверждаться за чужой счет нужды не было. Названное и осознанное, чувство ослабило свою хватку – и отпустило. Тетя стала восприниматься просто как молодая девушка, у которой было не очень простое детство и которая как может строит свою жизнь и находит в ней доступные радости. И племянника, как может, любит, хотя и не всегда знает, как с ним общаться.

Приемная мама ушла, а вечером того же дня ей позвонила та самая тетя. И сообщила, что Миша к ней пришел и рассказал: мол, приемная мама его «достала» и он дома давно не ночует и даже не звонит. Ну она ему высказала все, что об этом думала, на доходчивом языке «своего круга», и вытолкала взашей, чтобы шел домой и не трепал матери нервы. Еще через час на пороге появился Миша. Извинился. Они поговорили, помирились.

Естественно, ни он, ни тетя ничего не знали о нашей с мамой беседе. Просто у нее в душе все наладилось, и стало можно вернуться. Телепатия, не иначе.

Неуважение, непризнание роли кровных родителей отчетливо звучит и в безобидных вроде бы высказываниях вроде «Не та мать, которая родила, а та, которая воспитала» (а та, кто родила - кто? таки инкубатор?), «тетя, которая тебя родила» (просто какая-то тетя незнакомая шла мимо и родила), в широко растиражированных сказках про аиста, который заблудился и отнес ребенка «не тем» родителям (конечно, ведь настоящие родители - это мы, а они так, ошибка глупого аиста).

Уважение - вообще едва ли не самый дефицитный ресурс в нашем обществе, и я хорошо понимаю, как сложно уважать людей, не справившихся с ролью родителей, если и куда более достойных граждан - да тех же приемных родителей - мало кто готов уважать. Но здесь идет речь не об уважении за заслуги и хорошие качества, не о том, чтобы их любить, с ними дружить, их одобрять. Только признавать, «чтить» их роль в судьбе ребенка - они дали ему жизнь, и если они не пытались эту жизнь отнять, они навсегда его родня.

Кстати, и ваша теперь тоже - раз уж у вас общий ребенок получился. Появление «родственников», с которыми и встречаться лишний раз не хочется, не слишком приятно. Однако их не вычеркнуть из родни, не перечеркнув частицу души ребенка. Достаточно просто об этом помнить.

Он совсем их не вспоминает

Порой кажется, что ребенку связь с кровной родней вовсе не нужна. Он не говорит о них, не вспоминает, не хочет смотреть фотографии, звонить, поздравлять с праздниками, встречаться.

Мы уже говорили о том, что это совершенно нормально в период адаптации, когда ребенок полностью поглощен новыми впечатлениями и новыми отношениями, и на разбирательства со своими сложными чувствами и кровными родителям у него просто нет ресурса. Могут быть и другие причины. Если ребенок был разлучен со своей кровной семьей сравнительно недавно, на адаптацию может накладываться и переживание потери. Оно проходит стадию отрицания, когда ребенок не желает думать о том, что больше не может жить с родителями; стадию гнева, когда он сильно злится на них; стадию вины, когда он думает, что они злы на него и не захотят его видеть; наконец, стадию истощения и депрессии, когда у него просто нет сил ни на какие чувства и впечатления. Другой вариант - ребенок, сильно травмированный родителями, который может просто бояться этих встреч, опасаться, что его опять обидят, отнимут у приемных родителей, заберут обратно, в прежнюю страшную жизнь. Словом, причины у такого нежелания могут быть разные и вполне понятные.

Однако важно иметь в виду, что если он «не хочет сейчас», это не означает, что ему это не нужно вообще. Иногда дети просто не решаются сказать, как сильно тоскуют, потому что боятся обидеть и расстроить приемных родителей, чувствуют, что тем это не понравится. Иногда боятся не справиться со своими чувствами, боятся, что если спросят про маму, услышат что-то страшное. Но наступит время, и желание видеть родных и общаться с ними даст о себе знать. И тогда ребенок будет вам очень благодарен, что вы не послушали его и не выбросили фотографии родных, а только спрятали подальше, что вы сохранили номер телефона, от которого он сам с обидой и гневом отмахнулся, что вы ни разу не сказали: «Ну, и правильно, выброси их из головы».

«Я каждый день о ней думаю»

Пришла ко мне приемная мама девятилетней девочки Вари. Девочка дома уже больше года, и все очень непросто. Сканда­лит, не слушается, права качает по поводу и без. Привязывается или нет - непонятно пока, вся как ежик.

Оказывается, Варя до 7 лет жила с мамой, которая пила и о Варе не заботилась, пропадала из дома на несколько дней. Потом приют, затем новая семья. О кровной маме Варя никогда не говорит и не спрашивает, встречаться с ней не хочет, фотографии ее есть, но она их закинула в дальний угол стола и не достает.

Тяжело они привыкали друг к другу, но понемногу дело шло на лад. Но недавно Варя сильно заболела - температура под 40 и никак не сбивалась. Приемная мама все это время сидела рядом с ней - две ночи подряд, а девочка горела, металась по кровати - то задремлет, то снова бредит. И вдруг Варя взяла ее за руку и тихо, в полном сознании сказала: «Знаешь, я каждый день о ней думаю. Как она там одна. Ты со мной сидишь, а с ней никого», - и опять задремала. После болезни она как-то мягче стала, доверчивее. Но о маме по-прежнему ни слова.

Свою тоску по утраченной семье, по кровным родителям ребенок может даже от самого себя прятать, не то, что от вас. И он имеет на это право. Но важно, чтобы у него всегда была возможность заговорить об этом и не бояться, что вы рассердитесь или расстроитесь.

Как понять, что встречи на пользу ребенку?

Проще перечислить ситуации, когда встречи могут быть НЕ полезны.

• Если ребенок сильно пострадал от родителей, и теперь он боится их или очень зол и обижен на них.

• Если ребенок не испытывает никакой привязанности к данному родственнику и не желает с ним видеться (убедитесь, что это его осознан­ное нежелание, а не демонстрируемое в угоду вам). Важно: встречи происходят только и исключительно в интересах ребенка. Если, например, бабушка, хочет его видеть, а он ее нет, можно попытаться уговорить его, попросить пойти навстречу пожилому человеку, но заставлять это делать недопустимо.

• Если сами родственники ведут себя неадекватно: оскорбляют, обвиняют, запугивают ребенка или его приемных родителей, пытаются применить силу, являются на встречи нетрезвыми и т.п.

В остальных случаях встречи полезны, даже если сразу после них кажется, что ребенок стал больше нервничать (ниже пойдет речь о том, почему так бывает). Встречи с родными позволяют ребенку соединить в одно целое разные части своей жизни: до и после, дают понять, что любовь и привязанность никуда не исчезают, и даже если теперь он не может быть вместе с кровными родственниками, они его по-прежнему любят и помнят. Для ребенка, раненого судьбой, потерявшего свой привычный мир, возможно, много раз перемещенного с одного места в другое, из одних чужих рук в другие, это бесценный опыт, приносящий душевный покой и умиротворение.

«Самые-пресамые хорошие»

Рассказывает приемный папа 12-летней Маши.

«Познакомился с Машей, когда ей было девять. Знал о ней со слов волонтеров и директора детского дома, в котором он жила сразу после изъятия из семьи в шесть лет.

Говорили, что ее родители безнадежны, спились и никаких контактов с ними нет. Первые несколько месяцев, когда Маша жила в новой семье, про ее жизнь с кровными родителями никогда не заговаривал. Она стала меня называть папой спустя пару месяцев, по собственной инициативе, до этого никак не называла. Я ей дал мобильный телефон кровной мамы (когда отдавали ребенка, сунули листочек, сказали; хотите выкиды­вайте, хотите - сохраните). Предоставил ребенку право выбора.

Хорошего Маша про семью не рассказывала. Изредка вспоминала, как ее в лесу потеряли однажды, и что там у нее любимая детская игрушечная коляска осталась на чердаке, просила съездить за ней. Коляску мы купили, но идея съездить за игрушками никуда не делась. Маме Маша позвонила один раз, и на этом интерес к общению с мамой пропал. Мама же звонила раз-два в неделю. Маша могла ответить, что занята, а могла вообще не брать трубку или меня просила взять и ответить, что она сейчас разговаривать не хочет Это только потом я понял, что Маша очень на маму обижена, и еще боится, как бы ее в детдом не вернули, если она верность к новой семье не прояви. Маша пошла во второй класс. Проблем серьезных не было, ребенок дружелюбный и благодарный. Хотя и очень травмиро­ванный. Не плачет никогда. Совсем плохо запоминает. Еле-еле считает, читает буквы, если дать время, и слова складывает. Если попросишь ее прочесть что-то вслух - прочтет, но не поймет, о чем речь в тексте.

В начале зимы кровная мама сказала, что хочет приехать к Маше. Я разрешил, сказал, что встречу ее у метро. Прождал ее полчаса в назначенный день, потом вернулся домой. Маша расстроилась, ждала очень. Утешал, как мог. Через две недели мама опять позвонила, сказала, что хочет приехать, договори­лись встретиться на том же месте в тот же час.

В этот раз они приехали, и мы пошли к нам домой. Маша была в полном восторге. Мы посидели, чаю попили, они посмотрели Машину комнату, подарили Маше свитер и джинсы. Немного настороженно вели себя - наверно, деревенским жителям в городе все кажется подозрительным, настроены на контакт со мной, но и к враждебности готовы. Чуть-чуть исподлобья смотрят. Уж очень мы разные, общих тем совсем нет, разговариваем по-разному, они слов, кроме матерных, практически не употребляют, только в качестве связок изредка. А я - длинными предложениями... Потом погуляли немного, с горки покатались, в супермаркет сходили... Они поехали в деревню, и договорились, что после Нового года мы с Машей нанесем им ответный визит. Прощалась Маша с мамой долго - все не могла оторваться. Вроде бы простила ее.

В первый же вечер после встречи с мамой меня поразили ее результаты. Маша сама заснула. Просто сказала: «Спокойной ночи», легла и заснула. Прежде такого не бывало никогда. Нужно было ее укачивать на руках перед сном. Желательно с колыбельной, хотя пение мне совсем не удавалось. Да и укачивание так себе... Ребенку девять лет, в нем сорок кило. Попробуй поукачивай. И запоминать стала лучше.

В начале января мы с Машей в деревню поехали. Нас встретила на платформе мама. Когда подходили к избе залаял Малыш, учуяв Машу, которая три года не была дома… Такого кинематографического бега я никогда не видел. Маша понеслась, почти не касаясь ногами заснеженной тропинки, полетела – домой. Мы с ней до вечера остались, собралась вся семья, бабушки-дедушки, мне показывали семейные фотоальбомы, валенки дали вместо тапок, угощали по-деревенски – все едят из общего блюда, каждый своей вилкой. Мужчины выпили по паре стопок, женщины не пили. Я смотрел во все глаза на этих «вконец опустившихся спившихся людей», которых мне расписывали в интернате и в опеке... Нет, не похожи. Жуткая бедность в глаза бросается, и только. Детей явно любят, пришла Машина двоюродная сестра, на год ее старше, девчонки умчались играть.

Меня попросили оставить Машу на пару дней, но я сказал, что пока не могу, мы должны лучше узнать друг друга. Договорились с Машиной мамой, что она будет раз в две недели к нам в Питер приезжать и с Машей общаться. Два часа на элек­тричке. Не так уж далеко.

Четыре месяца Машина мама ездила. Не пропустила ни разу. Всегда трезвая приезжала, мне показалось, что она вообще не пьет - по праздникам, возможно, но и только. На ней все хозяйство, она работает, и к нам приезжает... Где-то через месяц и матом при мне перестала разговаривать. Маша маму очень ждала и расцветала от маминого внимания. Домашним и любимым ребенком она стала себя чувствовать. Спокойнее стала.

Месяца через три начались и трудности. Спокойный, домашний, способный ребенок - да, все так, но и характер стал проявляться сильный. Заявляла: «Я здесь у вас ненадолго, я скоро к маме насовсем уеду». Папой меня называть перестала. Мама сказала, кто ей папа, кто отчим.

Увидев, что доверить ребенка маме можно, стал Машу отпускать в деревню с ночевкой на выходные. Мама приезжа­ла, забирала в пятницу и привозила назад в воскресенье. На вокзале я ее встречал. Маша сразу начинала, что дом у нее там, что она будет там жить, скоро мама восстановится в правах. Настроение у нее в воскресенье вечером всегда было раздраженным.

С мамой мы поговорили вскоре о восстановлении прав, я сказал, что мешать не буду, но не вижу никаких шансов на это. Уж слишком там прошлое сложное, да и условий в избе нет для постоянного проживания ребенка.

Еще через несколько месяцев ситуация стала смягчаться. Маша возвращалась поспокойнее, про то, что она здесь ненадолго, а дом у нее там, и город она ненавидит, стала говорить все реже. Привыкла у нас, освоилась. Бывали откаты, конечно, но хорошего гораздо больше. Главное, что она быстро догоня­ла сверстников в учебе, во дворе и в школе чувствовала себя уверенно. Всем рассказывала про свой дом в деревне и своих родителей там. А еще через полгода, летом, я разрешил им с мамой поехать на юг на две недели, в гости к старшим брать­ям-сестрам. Все они выросли в детских домах и Маша ни с кем из них не была знакома.

Приехала оттуда в прекрасном расположении духа, и мы уселись за учебники - догонять еще очень много предстояло. Сложностей тоже хватало. У Маши случались перепады настроения. В деревне не всегда все гладко, поводов для волне­ний хватало. Пару раз я даже запрещал ей ездить в деревню, не был уверен, что там все в порядке. На месяц, на полтора...

Но в том, что Маше очень нужны родные: и мама, и папа, и братья, и сестры - у меня нет ни малейших сомнений. Несколь­ко дней назад были у психолога. Психолог лестницу нарисовал, на которой шесть ступенек. Попросил Машу разместить самых - пресамых хороших людей на самой верхней ступеньке. А просто хороших - чуть ниже. А самых-самых плохих - на нижней.

И стала Маша перечислять. Всех родных здесь, в. городе, всех родных там, в деревне, школьную учительницу... Меня очень обрадовал результат. Маша разместила на самой верх­ней ступеньке и свою маму, и мою, и отчима, и моего брата, и учительницу, и меня. Все поместились.»

Даже если с момента последней встречи с кровными родителями прошло много лет и, казалось бы, связи никакой не должно было остаться, а сами воспоминания стерлись и поблекли, прожита целая жизнь порознь, восстановленные кровные узы могут принести покой и умиротворение, чувство «укорененности в жизни» и излечить старые ноющие душевные травмы. И, что характерно, чувства ребенка к приемным родителям после таких встреч всегда становятся более теплыми и глубокими.

«Странное ощущение счастья и остроты жизни, но в то же время и боли»

Вспоминает женщина, с пяти лет росшая в семье усыновителей и сумевшая найти своего брата уже взрослой.

«У меня начался детектив с поисками брата. Я не знала, где он, и мне казалось, что я выросла в нормальной семье, а он, и мне казалось, что я выросла в нормальной семье, а он незнамо где - то ли в детском доме, то ли в доме инвалидов, и сейчас может быть в армии или еще где по хуже. Я почти угадала – он тогда был в Чечне, братик у меня десантник.

Сначала я не знала ничего, помнила только свое старое имя и имя брата, да и то сомневалась. Начать поиски и переступить через себя было не так просто. Я даже позвонила по какому-то телефону доверия под предлогом, что они должны знать, где находится нужный мне дошкольный детский дом.

Все в жизни, что я считала само собой разумеющимся, вдруг, когда я узнала, что была удочерена, оказалось большим подарком. Но, как человек взрослый, я себя успокаивала. Не пойму почему, еще было странное ощущение счастья и остро­ты жизни, но в то же время и боли. Было ощущение, что до этого я жила в скорлупе, а потом эту скорлупу или кожу содра­ли, и я стала видеть и чувствовать в десять раз острее. Я даже гладила своего кота и смеялась от радости.

Хотя по всему выходило, что мне в жизни крупно повезло, жила я более-менее благополучно, но все равно вдруг стало очень себя «бедную-несчастную» жалко. В себя я приходила несколько месяцев.

А полностью я душевно успокоилась и всю ситуацию ПРИНЯЛА, только когда встретилась с братом. Я ходила по разным детским домам и домам ребенка, во всякие районе, районо, к инспекторам опеки, и почти нигде мне не отказывали в помощи. Вот только для того, чтобы раскрыть данные об удочерении, потребовалось согласие моей мамы. Так что жуткого для меня разговора избежать не удалось. Мама мне рассказала, как меня забирали из детского дома. Как папа заплакал, когда я, первый раз его увидев, взяла за руку и пошла с ним.

Мама в восторге отмоих поисков родственников не была, но и не возражала.

В общем, за полтора года я нашла братика на другом конце страны. К приемной маме брата пришел инспектор по охране прав детей и сказал, что я его ищу. Она недельку подумала и попросила Колину жену рассказать ему про меня. Она отказа­лась. Через неделю Коля сам у нее спросил: «Что происходит? Почему со мной дома никто не разговаривает? Я что, НЕРОДНОЙ?». Когда Марина ему объяснила, в чем дело, он очень обрадовался: «Я знал, что у меня сестра есть!».

Колю усыновили в 3 - 4 года, но он всю жизнь что-то такое подозревал.

Общаться нам мешает огромное расстояние, так что в основном пишем друг другу письма. Четыре раза семьями ездили друг к другу в гости. Первый раз друг на друга смотрели с огромным удивлением, с восторгом находили общее, а различия старались деликатно обходить. Интересно, что у нас похожие по вредности характеры и одинаковые пристрастия в еде - терпеть не можем рыбу и кока-колу. Трудно рационально объяснить почему, но мы с ним очень счастливы, что нашли друг друга.

Интересно, что брат стал военным, как и его приемный папа, а я покушаюсь на кандидатскую степень, как мои приемные родители. У нас обоих уже есть свои семьи и по сыночку.

Решите вы скрывать усыновление или нет, не уничтожайте всю информацию о кровной семье. Теперь мы с братом узнали о существовании нашей младшей сестренки Людмилы. Но ее удочерили в девять месяцев, и где она, узнать не можем. Единственный шанс - если когда-нибудь она сама или ее родители начнут нас разыскивать. Например, заглянут в базу данных передачи «Жди меня» - интернет предоставляет прекрасные возможности для анонимности. Мне было бы достаточно получить информацию от ее родителей, что у нее в жизни все хорошо, ну, и фотографию. Они лучше знают, можно ли и нужно ли говорить ей, что она приемная.

Про своих кровных родителей я пыталась что-то узнать. Мать исчезла в неизвестном направлении, в адресном бюро все данные уничтожили. Как-то усиленно искать ее мне неохо­та, особо общаться с ней я бы не хотела. Но есть желание увидеть ее, посмотреть - что во мне есть от нее.

Сейчас, глядя на моего сыночка, на это счастье до замира­ния сердца, я не могу понять - как можно пропить троих детей? Я пытаюсь. Она была младше меня, но не такая уж дурная малолетка. В опеке сказали, что она не пыталась увидеться со мной в детском доме, что-то обо мне узнать. Я и искала-то ее, чтобы узнать, нет ли у меня еще брошенных братьев и сестер. Ведь я старшая и, наверное, могла бы им помочь.

Не понимаю случаев, когда дети, узнавшие, что они приемные, выплескивают свою обиду и боль на вырастивших их маму и папу. Могу объяснить это только подростковым эгоизмом. Я, наоборот, стала лучше понимать свою маму. А побывав в детских домах, особенно прочувствовала, насколько родители изменили мою судьбу.»

Встречаться: как и где?

Разумнее с кровными родственниками ребенка встречаться на нейтральном территории, а не у себя дома. Не потому даже, что вам не хочется видеть этих людей в гостях, просто ситуация «ребенок меж двух семей» сама по себе непростая, и не стоит еще усложнять ее, нарушая границы своей семьи. Можно встретиться в отделе опеки, в школе, в парке, если родственники вызывают доверие - отправить ребенка с ними погулять или к ним в гости. И только если вы общаетесь уже довольно давно, и сами чувствуете, что воспринимаете их почти как родню, можно приглашать их домой.

Если у вас есть ресурс, чтобы устанавливать близкие доверительные контакты с этими людьми - прекрасно, и многие профессиональные приемные родители творят буквально чудеса, реабилитируя кровных, вызывая у них желание бороться за своего ребенка. И сами дети бывают просто счастливы, когда видят кровного и приемного родителя дружелюбно беседующими (исключая случаи, когда ребенок сильно зол на кровного родителя за жестокое обращение или очень его боится). Однако помните, что это не является вашей обязанностью. Если вам важнее сохранять границы семьи, достаточно не препятствовать встречам ребенка с родными.

Решите, готовы ли вы давать родственникам ребенка свой домашний телефон и адрес (помните, что вы не обязаны это делать), оговорите с ребенком, кому из них, когда и как он может звонить.

Если вы отправляете ребенка в гости к родственникам, вы все равно остаетесь его опекуном, поэтому совершенно нормально с вашей стороны убедиться, что ребенок будет в безопасности, а также попросить их соблюдать какие-то правила и ограничения (например, диету или время отхода ко сну).

Иногда ребенка смущают встречи с родственниками просто потому, что

он не знает как себя с ними вести и что делать. Подсказывайте ему, учите элементарным вещам, которые могут быть совсем не элементарными для ребенка из неблагополучной семьи: что надо поздравить с днем рождения, написать открытку, нарисовать рисунок, спросить, как себя чувствует бабушка, рассказать о своих успехах и увлечениях и т.п.

«Я не могу не сравнивать»

Пишет девочка 14 лет, в приемной семье 2 года. «В 12 лет меня забрали из семьи и перевели в детский дом. Но скоро я попала в семью, которая, как оказалось, настроена на восстановление родных семей для попадающих в нее детей. Я почувствовала надежду. Когда родные не делают обещанных шагов, огорчаюсь. Но есть и злость на приемную маму, когда слышу, как она резко разговаривает с моими родными. Мне хочется крикнуть своим родным: «Так продолжаться не должно, давайте, действуйте уже!».

Я рада, что приемная мама с ними общается, пытается взаимодействовать. Я не могу не сравнивать. Меня забрали из семьи в 12 лет; и я очень быстро попала в приемную семью. И я сравниваю очень часто. Сравниваю поступки и требования моей родной мамы и моей приемной мамы. Я хочу к родной маме, я злюсь, что она меня не просто не забирает, но и не делает простых первых шагов, чтобы забрать.»

Когда третий – не лишний

Приемные родители часто жалуются на избыточное, по их мнению, внимание и контроль со стороны органов опеки, на то, что специалисты вмешиваются в ситуации, с которыми прекрасно разобрались бы и без них. Это действительно так: когда речь идет об отношениях между детьми и родителями внутри семьи, любой внешний надзор или попытки диктовать, как и что у них должно быть, по этим отношениям бьют, подвергая сомнению роль родителя как взрослого авторитетного человека.

Когда же речь идет об организации встреч приемного ребенка с кровными родственниками, все меняется с точностью до наоборот: приемные родители хотят и ждут помощи и участия специалистов, но не всегда ее получают. Даже если специалисты, сопровождающие семью, в принципе есть (а они есть не всегда), они не очень любят выполнять эту часть работы. Многие из них сами полны предрассудков и считают любые контакты с кровной семьей нежелательными, другие, может, и не против, но боятся и не знают, как. Их и правда никто не учит, как это делать и зачем. Понятно, что контролировать приемных родителей проще, чем регулировать эмоционально нагруженные контакты двух семей, представителями которых могут быть люди, очень непростые в общении.

В результате эта сложная и тонкая работа падает на приемного родителя, которому, как мы помним, к тому же нельзя вставать между ребенком и его родными. Если случай несложный, все участники ситуации готовы сотрудничать и все проходит без конфликтов, то приемные родители, обычно люди довольно взрослые и мудрые, прекрасно справляются сами. Но бывает, что все очень сложно, и тогда отсутствие профессионального сопровождения становится настоящей бедой.

Если надо встать между

Связь связью, но бывает, что лучше ребенка от контактов с родственниками оградить. Очень уж ему от них досталось, или сами они, скажем так, «не в форме», чтобы с ребенком встречаться. Но как же быть: ведь запретить встречи и звонки - значит встать на ту самую линию, на которую мы договорились ни в коем случае не вставать?

Это как раз тот случай, когда необходима помощь специалиста, посредника. На линию может встать только он как профессионал, должностное лицо, представитель государства и общества. К сожалению, как мы уже говорили, профессиональных служб сопровождения принимающих семей у нас пока так и не создано, а сотрудники опеки выполнять эту работу не любят и не умеют. Да никто и не учил их, как это делать и зачем.

Однако выбора у вас нет. На кону ваши отношения с ребенком.

Если необходимо сообщить ребенку, что:

• он не сможет вернуться домой и принято решение лишить его родителей прав;

• начато судебное преследование его родителей за жесткое обращение с ним или с его братьями и сестрами;

• родители отказались бороться за право жить с ним и подписали согла­сие на усыновление;

• родители отказываются от встреч;

• ему нельзя пойти к ним в гости, поскольку там небезопасно;

• намеченная на сегодня встреча не состоится, поскольку родитель явился нетрезвым;

• в прошлом его родители жестоко обращались с ним или его братьями и сестрами и являются виновниками его увечий или заболеваний,

- это категорически не рекомендуется делать приемным родителям.

Потому что человек, сообщающий ребенку подобные новости - это человек, который разделяет его с его родными, и ребенок вправе на него злиться и обижаться. Так вот, пусть он лучше злится и обижается на постороннего человека, с которым его не связывают отношения привязанности. А приемный родитель будет после этого его обнимать, утешать, станет «контейнером» для его чувств, безопасной гаванью.

Никто не может и не должен одновременно быть палачом, перерубающим связь, и утешителем, вытирающим слезы. Это противоестественно, не позволяйте загнать себя в эту ловушку, требуйте от специалистов опеки или службы сопровождения выполнения их обязанностей.

А если ему после встреч плохо?

Бывает, что после встречи с родными состояние, настроение, поведение ребенка резко ухудшаются. Он может стать агрессивным или подавленным, плакать, скандалить, молчать, плохо спать и есть, «впасть в детство», даже заболеть. Приемных родителей это, конечно, пугает, и они могут прийти к выводу, что эти встречи вредны, без них ребенку лучше. Но спешить не стоит. Если речь не идет о случаях, перечисленных выше (когда контакты не полезны ребенку), временное ухудшение самочувствия после встречи естественно. Оно связано с тем, что все сложные, порой болезненные чувства, которые испытывает ребенок к своим родным, перестают подавляться и выплескиваются наружу. Боль вызвана не встречей, а с самой ситуацией: вынужденная разлука, обида, злость тоска. Ребенок все равно живет со всеми этими чувствами, просто привык терпеть и держать их внутри. А сейчас это всплывает, и, хотя сам момент может быть очень тяжелым, в конечном итоге все должно наладиться.

«Я не могу тебя взять»

Сережа попал в приют одного сибирского города в девять лет, сразу после смерти мамы. Умерла она от передозировки: моло­дая, красивая, талантливая, и вот так закончила. Из родных у Сережи была еще бабушка, которая жила в Москве. Думали, что Сережу она заберет, однако сразу после опознания тела и похо­рон дочери бабушка уехала обратно, сославшись на аврал на работе. Иногда звонила в приют, интересовалась, как дела у Сережи.

Довольно скоро для Сережи нашлась семья: приемные мама с папой и брат, почти ровесник. Все складывалось неплохо, Сережа вел себя спокойно, слушался, учился, хотя родители отмечали, что держится он как-то обособлено, не сближается по-настоящему ни с ними, ни с их сыном, «как неродной», в общем. Думали, что грустит о матери, ждали, что со временем разойдется и повеселеет. Так прошло года полтора. Приближа­лось лето, решено было ехать на море. Все мечтали, готови­лись, ждали. А поскольку ехать предстояло с пересадкой в Москве, Сережа попросил, чтобы ему с бабушкой разрешили повидаться. Никто не был против, созвонились, договорились, бабушка обрадовалась, обещала повести его в зоопарк.

Утром в Москве ей передали Сережу с рук на руки и договорились вечером встретиться уже на вокзале, у поезда на юг. Все прошло, как задумано: вечером Сережа явился с пакетом, полным гостинцев, немного притихший, но решили, что просто устал от зоопарков-кафе. Сели, поехали. А через пару часов началось. Температура, судороги, бессвязные рыдания, Сережа метался по полке, его трясло, перепуганные родители не знали, как помочь. К счастью, в соседнем вагоне нашелся врач. Он внимательно осмотрел ребенка и удивил диагнозом: нервная горячка. Да, та самая, от которой страдали чувствительные барышни в классических романах после разлуки с любимым. Прописал легкое успокоительное, покой, заботу.

К утру Сережа притих - то спал, то плакал. После приезда на место еще несколько дней приходил в себя. Потом море и юг сделали свое дело, мальчик расслабился, и с ним получилось про встречу с бабушкой поговорить.

Оказывается, все это время жил с мечтой, что бабушка его заберет. Не то чтобы ему было плохо у приемных родителей, но он хотел к бабушке. То, что она до сих пор его не взяла, он объяснял себе, как всякий ребенок, оправдывая родного человека: ей просто некогда за ним приехать - далеко же очень. А раз его самого привезут в Москву, то, думал Сережа, тут бабушка его и заберет к себе жить, и никуда больше от себя не отпустит.

Он напряженно ждал этого все последние недели. Никому не говорил - боялся, что тогда приемные родители его в Моск­ву не возьмут, не захотят бабушке отдавать. Конспирировался, изображал радость, что на море едет. И гуляя с бабушкой, все еще ждал. Старался ей понравиться, рассказывал, что учится хорошо и по дому помогать умеет - мол, с ним нетрудно будет. Когда уже засобирались на место встречи, на вокзал, решился наконец спросить прямо. И услышал ответ: «Не могу я тебя, Сережа, взять, работаю очень много. Вот у тебя есть семья хорошая, ты с ними пока живи, а как вырастешь, приезжай ко мне в институте учиться». Он промолчал. А потом, уже в поезде, все накопленное напряжение прорвалось в виде нервного срыва.

После этого случая он как-то расслабился, стал ближе к приемным родителям, с братом начал охотно играть. Порой капризничал, качал права и хулиганил - «ну, нормальный стал ребенок», как сказал папа. От встречи с бабушкой на обратном пути решительно отказался, никто, понятное дело, и не настаивал. Сейчас общается с ней по телефону, вежливо и прохладно.

Когда Сережины приемные родители рассказывали мне об этом случае, они сокрушались, что тогда согласились на эту встречу: вон чем для ребенка все обернулось. Да и семья перепугалась сильно. Но, думаю, ругают они себя зря. Пока Сережа жил мечтой оказаться у бабушки, он не мог полноценно войти в их семью. И вообще нормально жить не мог: много душевных сил уходило на то, чтобы удерживаться от осознания очень болезненной истины: родной бабушке он не нужен. Возможно, причина этого кроется в истории его рождения или в том, почему его мама уехала из родного города.

Но бомба осознания предательства и отвержения со стороны единственного известного ему родственника рано или поздно должна была взорваться. Конечно, поезд не самое удобное место для переживания этого взрыва, но, по крайней мере, с ним рядом были приемные родители. А если бы это произошло в школе, в летнем лагере или позже, уже во взрослой жизни, вдали от семьи? Хорошо, что Сережа смог пережить все это в их объятиях, окруженный их заботой и вниманием. Хорошо, что впереди у них был месяц отпуска и возможность быть вместе, они могли углублять отношения, не отвлекаясь на работу и школу.

На мой взгляд, все получилось в конечном итоге не так уж плохо, хотя, конечно, стресс для всей семьи был огромный.

Он хочет, а они не хотят

Парадоксально, но часто те самые приемные родители, которые когда-то мечтали, чтобы у их будущего ребенка «не было никаких этих встреч с родственниками», потом, уже полюбив и приняв ребенка, молятся, чтобы очередная встреча состоялась, чтобы кровная мама не забыла, не передумала, не запила. Потому «что видят, как это важно для ребенка, как он живет ожиданием встречи, и как ему больно бывает, если она отменяется.

Бывает, что родные ребенка в таком состоянии, что у них нет никаких ресурсов, чтобы поддерживать отношения с ним. Бывает, что это мешает сделать обострение болезни (например, шизофрении) или нелады с зако­ном. Бывают просто люди, начисто лишенные родительских чувств и хоть какой-то ответственности за ребенка. В таких случаях остается одно - помогать ребенку пережить разочарование и смириться с тем, что встреч не будет, временно не будет или уже никогда.

Однако чаще всего причины, по которым кровные родители не приходят на встречи, психологические. Детей забрали в приют, и мама сначала ходит к ним очень часто, обещая, что вот-вот заберет их обратно. Однако забрать оказывается не так просто, что-то срывается, что-то задерживается, и вот она уже не знает, что отвечать на их нетерпеливые вопросы: «Мама, ну когда же?». В какой-то день она не находит в себе сил поехать, потому что ей опять нечего им сказать. Возможно, решает выпить, поскольку чувства стыда, отчаяния, беспомощности непереносимы. На следующий день становится еще более стыдно, она не знает, как объяснить, что не приехала вчера. И снова не едет. А через неделю об этом становится страшно даже подумать, и она снова пьет. Тем более - через месяц. Тем более - когда уже лишили прав и детей уже отдали в другую семью. Так и получается, что встречи становятся все реже и вовсе сходят на нет, а дети тоскуют, не понимая, поче­му они стали маме не нужны.

И это опять тот случай, когда остро необходима профессиональная работа специалистов. Именно они должны работать с кровными родителями, объясняя, что в любом случае труднее всех - ребенку, и взрослым стоит на время отодвинуть в сторону свои переживания и сделать все, чтобы легче было ему. К сожалению, это обычно не делается, наоборот, постепенный отказ кровных родителей от встреч расценивается как удача: меньше моро­ки и ребенок будет «легче привыкать» к новой семье, потому что «с глаз долой - из сердца вон». Приемные родители, если они склоны ревновать ребенка к кровным, тоже рады: пусть видит, кому он нужен, а кому нет. В результате ре