Миссия и насилие

Очень сильный аргумент употребил святитель Григорий Богослов во время юлиановых гонений на Церковь: «Посмотрите на прошедшее! Были времена и нашего могущества и вашего, и оно переходило попеременно то в те, то в другие руки. Какие же напасти терпели вы от христиан подобные тем, кои так часто терпят от вас верующие? Лишали ли мы вас каких-либо прав? Вооружали ли против кого неистовую чернь? Возбуждали ли против кого начальников, которые бы поступали строже, нежели как им предписано? Подвергли ли кого опасности жизни? Отняли ли у кого власть и почести, принадлежащие мужам отличным? Словом, нанесли ли кому такие обиды, на которые вы так часто отваживались или которыми угрожали нам?» (Слово 4 На царя Юлиана).

Увы, сегодня ни один христианин не имеет права повторить эти слова и не стать при этом лжецом или невеждой… Обиды, причиненные христанами язычникам и иноверцам уже давно превзошли обратные.

Есть православие, а есть мифы о нем. Среди этих мифов есть мифы, создаваемые нецерковными людьми, а есть мифы, с радостью передаваемые людьми из Церкви.

Вот именно в числе таких мифов находится и распространенное мнение о том, что в отличие от католиков, православие никогда не прибегало к понуждению в вопросах веры, что православный мир не знал ни инквизиции, ни крестовых походов, ни костров…

К сожалению, это не так. Крестовых походов вообще не было бы, если бы о них не просила и в них не участвовала православная Византийская Империя.

И преследования еретиков, и сожжения колдунов также были в православной истории.

В России Соборное уложение 1649 года утверждало — «Будет кто иноверцы, какия ни буди веры или русский человек, возложат хулу на Господа Бога и Спаса нашего Исуса Христа или на Богородицу или на честный крест, или на святых Его угодников, того богохулника обличив казнити, зжечь»[636].

В петровские времена был принят закон: «Кто имени Божия хуление приносит и оное презирает, и службу Божию поносит и ругается слову Божию и святым таинствам, а весьма в том он обличен будет, хотя сие в пьянстве или трезвом уме учинится, тогда ему язык раскаленным железом прожжен и потом отсечена глава да будет» (Артикул воинский. Гл. 1. Ст. 3). Аналогичная норма постулировалась «Уставом морским», изданным в 1720 г.: «Богу токмо молитися и на него надежду полагати надлежит во всех делах и предприятиях. Того ради чрез сие все идолопоклонства, чародейства с великим подтверждением запрещаются. И ежели кто такой найдется или сему подобной суеверный и Богохулительный, оный по состоянию дел, в жестоком заключении в железах и кошками наказан или веема сожжен имеет быть. Толкование: Наказание сожжения есть обыкновенная казнь чернокнижницам и тем которые чрез отраву вред какой учинят, или во оных писмах или словах хула имени Божию или отвережение от оного найдется. А ежели во оных писмах или словах хулы имени Божию не будет и отвержения от оного нет, но точию суверныя бредни, то надлежит по изобретению дела того наказать вышупомянутыми наказаниями и притом церковным публичным покаянием» (Устав морской. Кн. 4, 1)[637]

Была и инквизиция как регулярное учреждение. В грамоте, данной царем Федором Алексеевичем на учреждение в Москве Славяно-Греко-Латинской Академии, было сказано: «А от церкви возбраняемых наук, наипаче же магии естественной и иных, таким не учити и учителей таковых не имети. Аще же таковые учители где обрящутся, и оны со учениками, яко чародеи, без всякого милосердия да сожгутся»[638]. Впрочем, «привилегия, которая должна была бы превратить Академию в своего рода инквизиционный трибунал, так и осталась на бумаге, не оказав никакого влияния на судьбу реального учреждения»[639]. А вот уже в петровские времена и само слово «инквизитор» и соответствующая служба появились. На кострах сжигали татар, принявших крещение, но затем вернувшихся в ислам (причем организатором такой казни был известный историк В.Н.Татищев)[640].

Первый случай казни христиан христианами по религиозным мотивам имел место в 370 году, когда император Валенций — арианин, то есть христианский еретик — предал смерти 80 духовных лиц православного исповедания, пожаловавшихся ему на насилие ариан; правда, это не было казнью по суду, но префекту Модесту было дано тайное приказание заманить указанных лиц на корабль и сжечь его в открытом море. (Сократ. Церковная история. 1, 9; Созомен. Церковная история. 1, 21; 2, 20, 23, 30; 3, 5).

Обратное, то есть первая казнь еретика православными произошла уже вскоре — в 385 году. Это была казнь гностика Прискиллиана.

Вот сведения о «миссионерском» насилии со стороны православных, взятые лишь из одного (и притом православного) источника:

Во время антипольского восстания Богдана Хмельницкого казаки взяли Киев. «В Киеве прятались несколько тысяч католических священников. Их связали веревками, которыми они были опоясаны и побросали в Днепр для потопления, подвергнув их сначала сильнейшим истязаниям. Наконец тела их были съедены псами»[641].

«100 000 евреев спрятались в крепости Тульчин. Казаки взяли крепость и избили их не мечами, а палками и поленьями, младенцев вытаскивали копьями из беременных женщин. Мы спрашивали еврея Яки, что сделал Хмель с евреями в стране ляхов, и тот отвечал, что он больше причинил им зла, чем в древности Веспасиан. На это мы рассмеялись»[642].

В те же годы московский царь Алексей Михайлович взял у поляков Смоленск. «По взятии Смоленска царь нашел в нем много евреев, которые скрывали себя, переодевшись христианами, но московиты узнали их по неумению делать крестное знамение. По приказанию царя всех их собрали и потребовали, чтобы они крестились, если хотят спасти себе жизнь; кто уверовал и крестился, тот сохранил свою жизнь, а тех, кто не пожелал, посадили в деревянные дома и сожгли… В Смоленске младенцев евреев, армян и ляхов клали в бочки и бросали в Днепр, ибо московиты до крайности ненавидят еретиков и язычников. Всех мужчин избивали беспощадно, а женщин и детей брали в плен. В плен было взято более 100 000… Восемь мальчиков и девочек продавали за один рубль. Что касается городов, сдавшихся добровольно, то тех из жителей, которые приняли крещение, оставляли, обеспечивая им безопасность, а кто не пожелал креститься, тех изгоняли. Что же касается городов, взятых мечом, то истребив в них население, московиты сами селились в них»[643].

Вопрос о том, каким гонениям или унижениям до этого подвергались православные со стороны католиков или иудеев, при сопоставлении с Евангелием все же стоит отложить в сторону. Нет Христовой заповеди о выяснении «кто первым начал»… Каждый ответит за свое зверство.

Самая страшная ошибка миссионера — это насилие. Но готовы ли церковные люди назвать преступной политику своих былых империй (и Византийской и Российской) — когда миссия строилась на подарках, освобождении от налогов, репрессиях, а нередко и на прямых угрозах? Или свои носки не пахнут и цель оправдывает средства?

«Миссионерское» насилие вырастает из забвения вроде бы очень простой истины: спасению подлежит не «что», а «кто». Не вещь, а человек. Человек не просто «объект» спасения, претерпевающий некие спасительные действия (Бога, Церкви, миссионера), а субъект спасения, который должен с сознанием и свободным желанием совершить некий свой, собственный выбор, без которого никакие извне влагаемые в него «лекарства» не подействуют. Если же человека понуждают к участию в церковном таинстве[644]— то тем самым именно «ревнители» сквернят таинство Христа.

История говорит горькую вещь:

Каждый раз, когда Церковь была гонима, ее иерархи и богословы говорили великие слова о свободе совести, о том, что religiones поп est religionem cogere[645]. Но каждый же раз, когда Церковь оказывалась рядом с властью, ее иерархи «по соображениям высшим, хотя и не умным»[646]начинали призывать к гонениям. «В тысячелетнем строе своем на словах Церковь еще высказывалась иногда за свободу совести, но в поступках своих она или с крайней болью признавала эту свободу, или вовсе не признавала ее, не признавала всегда, когда могла»[647].

В итоге за 20 веков христианской истории модели взаимоотношений Церкви и государства не блещут разнообразием: сначала Империя преследовала Церковь, а потом Церковь в союзе с империей преследовала всех остальных (с ролевыми переворотами во времена правления отступников и еретиков).

Даже сейчас вновь в наших настроениях царит надежда на «князи человеческие». С таким восторгом в наших разговорах и публикациях рассказывается о том, что корейский вождь Ким Чен Ир разрешил построить в своей стране 1 (один) православный храм и послал учиться в наши семинарии десять комсомольцев, которым приказано считаться православными христианами… И уже почти готов для вождя нимб «равноапостольного»… А о том, каково людям жить под его властью — думать неинтересно.

О том, куда подевались 400000 корейских христиан, живших в северной части своей страны до установления там коммунистического правления, тоже думать скучно. О том, что сейчас происходит там с христианами-не-по-разнарядке, тоже спрашивать не принято. Но вот два эпизода.

Один из свидетелей во время прохождения военной службы работал на строительстве дороги между Пхеньяном и Нанпхо. При сносе дома, стоявшего на месте проведения строительных работ, в стене обнаружили Библию и записную книжку с именами 25 человек, включая трех пасторов. Он рассказывает: «Солдатам удалось найти и привезти на стройку всех упомянутых в списке, туда же согнали и местное население. Я стоял в первом ряду. Пятерым лидерам вынесли смертный приговор тут же. Связав им руки и ноги, их положили на землю перед огромным катком для укладки асфальта. Остальных выстроили перед катком. — Вы обвиняетесь в шпионаже и предательстве, — раздалось из громкоговорителя. — Но если вы откажитесь от своей веры и прославите нашего великого вождя Ким Чен Ира, вам сохранят жизнь. — Никто из лежавших не проронил ни слова… Раздался ужасный звук ломавшихся под тяжестью катка костей».

1992 год. «Я работала на резиновой фабрике в ночную смену. Однажды, когда пришла на работу, увидела выстроенных в ряд восьмерых христиан, которых офицер пытался заставить отречься от Христа. Когда те отказались, он приказал другим заключенных облить их раскаленным железом. От запаха горелой человеческой плоти я потеряла сознание…»[648].

Конечно, в Корее преследуют не православных христиан (из-за отсутствия там таковых), а протестантов. Но отчего же боль инославных христиан, события из жизни и смерти современных мучеников отсутствуют на страницах нашей православной прессы?

А если Ким Чен Ир и в самом деле станет считать идеи чучхе и православия едиными, и под асфальтовые катки станет класть язычников или атеистов — мы тоже будем считать это нормальным?

Может, пора объявить главной ересью для христианина не то или иное расхождение с византийской философией, а готовность оправдать убийство инаковерующих?

Вообще вопрос о том, добро или зло принесло христианству его огосударствление, относится к числу «проклятых». Возможно, оно на века затормозило распространение христианства. «Подмена голоса Церкви окриками государства явилась величайшим соблазном»[649]. Сработал известный принцип: кто не может убедить, стремится поработить.

Апостолы шли по Римской империи без сопровождения жандармов. Может, потому они ее и победили, ибо «в тайне слез христианских содержится главная тайна христианского воздействия на мир: ими преобразовало оно историю. Не бичами, не кострами, не тюрьмами: все это — бессилие тех, кто не умел плакать»[650].

Но как только Христова вера стала государственной, то все враги Римской империи автоматически стали врагами веры, а христиане других стран — подозрительными элементами. И проповедники веры, вышедшие из христианской Империи, обретали двусмысленный статус: не то агенты Империи, не то вестники Христа. И весть их также стала двоиться: не то они дарят свою веру, не то требуют подчинения.

До 337 года в Персии христиан терпели — потом стали преследовать. Авасги, поначалу симпатизировавшие христианам, когда поняли, что принятие православия подчинит их Константинопольскому императору, вернулись в язычество: «Опасаясь, как бы им навсегда не стать рабами ромеев… они вновь приняли свои прежние верования» (Прокопий Кесарийский. Война с готами. 2 (8), 9).

И внутри Империи: если в до-константиново время мы видим тысячи христиан, готовых идти на муки, но не прикасаться к языческим обычаям, то после мы видим нечто обратное: миллионы вроде бы христиан, которым приходится угрожать муками (от имени властей и Церкви), дабы они отказались от языческого двоеверия.

И это оттого, что внешне успешная миссия, в результате которой крестилось целое племя, не всегда была успешна внутренне — ибо отнюдь не любовь к Евангелию побуждала этих язычников сделать шаг к крещальной купели.

Так герулы, разбитые по очереди лангобардами, гепидами и византийцами, вошли в пределы Империи и попросили мира. «Когда на престол вступил Юстиниан, он одарил их прекрасной землей и всякими другими богатствами; он всячески старался привлечь их к себе и сделать дружественными и убедил всех принять христианскую веру. Поэтому, перейдя к более культурному образу жизни, они, насколько могли, приняли христианское учение и часто вместе с римлянами в качестве союзников ходили против неприятелей. Однако не всегда были верными союзниками римлян, побуждаемые жадностью, всегда старались насиловать своих соседей, и подобный образ действия не вызывал у них стыда. Они вступали в безбожные половые сношения, между прочим, с мужчинами и с ослами; из всех людей они были самыми негодными и преступными» (Прокопий Кесарийский. Война с готами. 2 (6), 14)[651].

В Российской Империи миссия также слишком часто обращалась к силе.

В 1720-х годах казанский митрополит Тихон (Воинов) предложил Синоду разрушить все мусульманские кладбища в Казани и вообще запретить татарам хоронить по мусульманскому обряду[652]. Императрица Елизавета по настоянию епископа Луки (Конашевича) 19 ноября 1742 года подписала Указ о разрушении всех мечетей на территории Казанской губернии и недопущении возведения новых. В течение двух лет в Казанском уезде было разрушено 418 мечетей из 536 имевшихся[653].

В том же веке митрополит Арсений (Мациевич) настаивал, что «истребление раскольников должно совершаться с большим прилежанием и настойчивостью, чем жидов и других еретиков, живущих в пределах России»[654].

Нередко работа миссионера понималась не как весть о Христе, а как выявление врагов и информирование полиции об их сходках. «Главным синодальным миссионером состоял чиновник при обер-прокуроре известный В. М. Скворцов, светский «генерал», создавший целую школу миссионеров — светских фрачников. В епархиях, в кругах церковных их боялись, но не любили и им не доверяли; светское же общество относилось к ним явно отрицательно. Эти миссионеры любили в своей деятельности опираться на гражданскую власть. Внесение правительством в Государственную Думу законопроектов о свободе вероисповедания вызвало большое негодование в церковном обществе, особенно среди епископов и духовенства, но это негодование подогревалось главным образом миссионерами»[655]. «Миссионер, прибыв в селение, зараженное расколом, через местную полицию собирает сельчан на беседу. Отказаться от беседы под полицейским к ней понуждением не всегда возможно, и идут сельчане и выслушивают с озлоблением миссионера»[656].

Такому миссионерству, наверно, не стоит подражать.

В столетия «константиновской эпохи» церковным иерархам казалось, что они приручили Левиафана государственности. Но в XX веке он сорвался с церковного поводка и устроил свой кровавый пир. Все по-евангельски: какой мерою мерили в былые века, такой и получили… Хотя бы поэтому не надо оправдывать инквизицию и уж тем более мечтать о ее возрождении.

Вообще «в отличие от язычества и религии ветхозаветного Израиля, отцы Церкви строго запрещали такого рода призывание проклятий (букв.: «молиться против кого-нибудь»), даже на головы врагов, — в молитве за других можно просить только того, что просишь для себя, то есть преимущественно благ небесных и духовных», — поясняет патролог А. И. Сидоров[657].

«Доброжелательствуй (а не зложелательствуй) всякому, даже врагу твоему или врагу твоей православной веры и Отечества, чтобы исполнить точно закон Христа Бога, повелевшего любить врагов, благословлять проклинающих, добро творить ненавидящим нас (см. Мф 5: 44). Если же пожелаешь зла и позлорадствуешь врагу — то нарушишь закон Божий, сотворишь лукавство и самосуд пред Господом, и себе причинишь вред и зло, лишишься мира сердечного, и отягчишь душу грехом»[658]; «Даруй мне, Господи, доброе сердце, добромилуствующее к врагам моим или России; даруй мне сознавать, что самый злой враг мне это я, я сам. Аминь. 26 июля 1908»[659].

В третьем веке звучал голос священномученика Киприана: «Пусть даже и есть плевелы в нашей Церкви, это не должно помешать нашей вере и любви сохранить ее единство. Об одном мы должны радеть: стать пшеницей, дабы попасть в житницу Господа во время жатвы. Апостол пишет к нам в своем послании: в богатом доме есть посуда не только из золота и серебра, но также из дерева и глины; той подобает честь, а эта заслуживает бесчестия; мы же должны делать все, чтобы стать сосудами из золота или, по меньшей мере, из серебра, однако только Господь имеет власть разбивать глиняные сосуды, ибо в его руках железная палица. Раб не может быть выше своего господина; ни у кого нет власти, которую Отец дал только Сыну: держать посох, очищать воздух и отделять плевелы от пшеницы, судя человеком». (Священномученик Киприан Карфагенский. Письмо 51. К пресвитеру Максиму).

Накануне обращения императора Константина, то есть на излете гонений, Лактанций говорил: «Мы никого не удерживаем против его воли, ибо Богу бесполезен тот, кто лишен веры… Весьма далеки друг от друга пытки и благочестие; не хочет истина соединяться с насилием… Религию следует защищать не убивая, а умирая… Ничто столь не добровольно, как религия» (Божественные установления 5, 19, 13–22).

А одно святоотеческое творение, посвященное специально этой теме, я приведу почти целиком. Это письмо преподобного Феодора Студита тем епископам, которые считали допустимым перехватить у гонителей меч для расправы с еретиками (в пору написания этого письма ситуация была такова, что гонимы были как раз православные — от императора-иконоборца). Итак:

«…Речь идет об истине, важнее и достопочтеннее которой нет ничего. Что же прискорбное содержится в письме? " Мы, — говоришь ты, — не советовали ни убивать манихеев, ни не убивать; но если бы и позволили, то сделали бы дело, величайшее из прекрасных".

Что говоришь ты, богопочтенный? Господь запретил это в Евангелии, сказав: нет, — чтобы, выбирая плевелы, вы не выдергали вместе с ними пшеницы, оставьте расти вместе то и другое до жатвы (Мф 13: 29–30). Ты же называешь величайшим из прекрасных дел позволение исторгать их.

А то, что плевелами Он назвал именно еретиков, как тогдашних, так и последующих, то есть всех, об этом послушаем Златоуста, который, изъясняя те же самые слова, говорит так: " Что Господь запрещает, говоря: чтобы, выбирая плевелы, вы не выдергали вместе с ними пшеницы? Этими словами Христос запрещает войны, кровопролития и убийства; и еретика убивать не должно, иначе это даст повод к непримиримой войне во вселенной".

И далее: " Что разумел Господь, сказав: чтобы, выбирая плевелы, вы не выдергали вместе с ними пшеницы, как не то, что если вы приметесь за оружие и станете убиватьеретиков, то неминуемо будут истреблены вместе с ними и многие из святых? " [660]. Это и случилось в наши времена; ибо кровопролития и убийства наполнили нашу страну, и многие из святых преданы смерти; слово Господне оказалось нетщетным.

И для чего мы говорим, что не позволительно убивать еретиков? Нам не позволительно даже и желать им зла. Послушаем опять Господа, Который, по словам премудрого Дионисия, сказал святому Карпу: " Наноси Мне удары, Я готов опять страдать за спасение людей; для Меня это вожделенно, только бы другие люди не грешили" [661].

Видишь, богомудрый, гнев Божий на святого за то, что он молил о еретиках, чтобы они лишены были жизни; и если бы святой остался при таком расположении, то был бы осужден. Таким образом, отнюдь не должно желать зла врагам, как показала истина; а напротив, нужно молиться о них, как показал Сам Господь во время страдания, сказав к Отцу Своему: Отче! прости им грех: ибо не знают, что делают (Л к 23: 34).

Что же касается того, будто, как говорит святость твоя, с твоим мнением согласны некоторые святые, то прости, отец, мы не хорошо понимаем слова святых и потому оказываемся вносящими новое вопреки отцам, или, лучше сказать, вопреки Богу. Так божественный Кирилл, в речи против Юлиана, выразился согласно с древним законом, не смешивая Ветхого Завета с Новым; — да не будет. Ибо он не мог не знать, что сказанное в законе сказано тем, кто жил под законом (см. Рим 4); равно не мог не знать он и сравнения, сделанного Спасителем в следующих словах: сказано древним то-то; а Я говорю вам то-то (см. Мф 5: 21–22). Поэтому мы, как говорит божественный Дионисий к некоему Демофилу, не примем твоих слишком ревностных стремлений, хотя бы тысячу раз ты ссылался на Финееса и Илию.

То же услышав, Иисус не одобрил учеников, чуждых кроткого и благого духа (см. Лк 9: 54–56). Надобно учить неведущих, а не наказывать. Также и Игнатий Богоносец говорит: " Ненавидящих Бога надобно ненавидеть и на врагов Его негодовать, но не преследовать или бить их нам, подобно язычникам, не знающим Бога". Если же не должно бить, то едва ли должно убивать их.

Так как ты, Владыка, полагаешь, что и святой Симеон[662], живший на Дивной горе, согласен с тобою, то не думай этого. Ибо святой не мог противиться Христу или учителям, высшим его. Но что же тогда? Он говорил увещание к тогдашнему императору о язычниках, мучивших христианский народ, стараясь о том, чтобы христиане не были угнетаемы самарянами. Это и хорошо. К тому же самому и мы ныне увещеваем, когда говорим, чтобы императоры не щадили, но воевали против скифов и арабов, убивающих народ Божий. Но это иное дело, а то иное; это относится к неприятелям, а то к подвластным еретикам.

Сообщаемое об Иоанне Постнике, предстоятеле Константинопольском, будто он повелел посадить на кол волшебников, мне не кажется истинным, но, может быть, он допустил это. Ибо и они убийцы, с которыми начальникам не запрещено поступать по римским законам; ибо они не напрасно, говорит апостол, носят меч, но суть отмстители делающему злое (ср. Рим 13: 4); но это непозволительно в отношении к тем, о которых Господь изрек запрещение. Начальствующие над телами имеют право наказывать виновных в преступлениях, касающихся тела, а не виновных в делах душевных; ибо право наказывать последних принадлежит управляющим душами, и наказания здесь суть отлучения и прочие епитимии.

Так, Владыка, думаем мы, уничиженные; и скажем по неразумию, даже Блаженнейшему Патриарху нашему мы дерзновенно сказали, что Церковь не мстит мечом, и он согласился с этим. Императорам же, совершавшим убийство, мы сказали, первому: " Не угодно Богу такое убийство", а второму, требовавшему одобрения на убийство: " Прежде пусть снимут мою голову, нежели я соглашусь на это". Таков ответ от нас, грешных.

Вы же, святейшие, если читали другое Евангелие, которого мы не знаем, то хорошо; а если нет, то вдумайтесь в то, что объявил апостол»[663].

Чтобы было понятно упоминание об Иоанне Постнике, надо напомнить об истории, поведанной историком Феофилактом Симокаттой (История 1, 11, 3-21): «Некто Павлин, из числа небезызвестных людей в городе, получивший очень хорошее образование, был уличен в том, что душу свою он низверг в бездну колдовства. Способ, каким он был уличен в своем изуверском учении, был необычаен. Я расскажу о нем, потому что он действительно таков, что заслуживает удивления. У этого колдуна была серебряная чаша, в которую он собирал потоки разной крови, когда вступал в общение с отверженными силами. Эту чашу он продал людям, торговавшим серебром. Эти купцы, заплатив за чашу Павлину, пытались продать этот сосуд; поэтому они выставили ее перед дверьми своего помещения, предоставляя тем возможность купить ее всякому желающему. В это время епископу города Гераклеи пришлось быть в Византии и увидать выставленную на продажу чашу этого колдуна. Он купил ее и, уезжая из столицы, увез ее туда, где был его епископский престол. Так как нерукотворное миро, которое источала мученица Гликерия, изливалось в какую-то медную чашу, то епископ из почтения к священнослужению переменил эти сосуды: он удалил этот медный сосуд от святейшего церковнослужения, а серебряную чашу вместо него поставил для восприятия боготочимого мира. Но с этого мгновения прекратился поток чудесного мира и скрылся источник благодати. Не проявляла уже мученица своих сил, удержала свою благодать, отняла свои дары, решила из-за отвращения к этому сосуду не источать больше мира. Все это повергло епископа в великое горе: печалился он о совершившемся, оплакивал прекращение чудес, призывал вновь благодать; он не считал себя в этом виновным, старался найти причину и не мог снести постигшего его позора; жизнь стала ему не в жизнь, после того как церковь лишилась такого чуда. Из-за этого были установлены посты и моления, пущены в ход слезы, призваны на помощь стенания, все занялись ночными бдениями. Было собрано все, что только может Божий гнев прекратить и вновь призвать его милосердие. И вот, когда Бог столь чудесно отвратился от этого сосуда несчастья и в своей справедливости сжалился над их неведением, то во сне явилось епископу города видение, показавшее ему ужасную нечисть, заключавшуюся в этой чаше. Тотчас священнослужитель велел тайно вынести из храма купленную им чашу и внести в святилище медную; он вновь поручил святыню этой благословенной, старой чаше, как деве непорочной и не запятнанной никаким отвратительным колдовством. И действительно, тотчас же возобновились чудеса и вновь стало истекать миро, стала изливаться благодать, дары источаться; слезы и печаль прекратились, не стало места унынию. И вот епископ, вернувшись в императорскую столицу, разузнал от продавших ему чашу, у кого они купили ее; явившись к патриарху Иоанну, он доложил ему обо всем случившемся с самого начала. Патриарх пришел в ужас от такого рассказа и, не в силах сохранить в тайне то, что услыхал, тотчас же отправился к императору во дворец и передал ему то, что было ему поведано. Маврикий без особого одобрения относился к смертным приговорам тем, кто оказался виновным; он считал более справедливым исцелять прегрешивших с помощью их раскаяния, чем наказания. Но патриарх настаивал, стремясь в своих возражениях действовать согласно с апостольским учением, и требовал отпавших от веры отправить на костер. Он приводил цитату из поучений Павла, которая гласила: " Ибо невозможно однажды просвещенных и вкусивших дара небесного, и соделавшихся причастниками духа святого, и вкусивших благого глагола Божия и сил будущего века, и отпадших опять обновлять покаянием, когда они снова распинают в себе Сына Божьего и ругаются ему. Земля, пившая многократно сходящий на нее дождь и произращающая злак, полезный тем, для которых и возделывается, получает благословение от Бога; а производящая терния и волчцы — негодна и близка к проклятию, которого конец — сожжение". Поколебалось твердое мнение императора, и этими словами Иоанн одержал над ним верх. На следующий день собрался суд, колдуны были подвергнуты допросу и, уличенные неопровержимыми уликами, преданы наказанию. Павлин был посажен на крепкий столб, вершина которого была расколота пополам; в эту щель была вложена его шея, и он задохнулся, окончив так свою преступную жизнь; но до этого он видел, как была отсечена голова его сына — он сделал его соучастником в нечестивом своем и преступном колдовстве»[664].

Исследователь жизни святителя Иоанна Постника говорит, что «этот рассказ Феофилакта так мало вяжется со всем тем, что известно о Постнике, что невольно является подозрение, нет ли здесь какого-либо недоразумения. Не невозможно предположить, что Феофилакт записал факт в форме, переработанной уже народной фантазией. Мы склонны известие о деятельном участии Постника в осуждении Павлина признать неумелой риторикой Феофилакта, по своим воззрениям, быть может, примыкавшаго к толпе, с неуместной ревностью которой патриарх боролся в свое время. Повторим: не отрицая факта казни Павлина, мы заподозриваем сообщение, что она была исключительно или только главным образом делом Постника. Несообразность разбираемаго сообщения настолько велика, что еще Феодору Студиту оно " не казалось истинным"»[665].

Впрочем, известен и другой случай расправы, пришедшийся на время патриаршества святителя Иоанна Постника. Некий иеромонах был наказан палочными ударами. Святитель Григорий Великий, папа Римский, гневно пишет в Константинополь в июле 593 года: «Если святость ваша знали то, что сделано с монахом и пресвитером исаврийским Афанасием, после этого писали мне, но об этом не упомянули, то я не могу ответить на это иначе, как словами Писания: уста неправедные убивают душу. Спрошу тебя, святейший брат, до того ли дошло воздержание, что от брата своего скрыл то, о совершении чего знал? Не было ли бы лучше, если бы эти уста ели мясо, чем источать ложь для обмана ближнего… Я жажду мира со всеми. Но если вы каноны не соблюдаете и ниспровергаете постановления древних, то я не узнаю вас… А что правила гласят

0 епископах, которые хотят внушить страх бичами, это ваше братство хорошо знаете: мы поставлены пастырями, а не убийцами. Апостол говорит: " обличи, запрети, умоли, со всяким долготерпением и учением". Это новая и неслыханная проповедь — стеречь веру побоями» (Святитель Григорий Великий. Письмо 52, к Иоанну)[666].

Так что не вполне прав Василий Розанов, когда вопрошал — «Каким образом христианство, столь к человеку благожелательное, однако пришло к инквизиции? Ведь перелома из " да" в " нет", перелома в убеждениях, в вере, в идеалах мы при этом нигде не наблюдаем! В этом-то все и дело, что разлома нет!! Нельзя сказать, исторически не было, что 1000 лет" гладили по голове", но потом " начали жечь". Ничего подобного! Никакого перелома, реформации, бури: тихое веяние. Веет, веет, гладит волосы, сладко, съедобно, веет, опять веет, горечь, опять сладко, еще слаще, веет, веет, чей-то раздался стон, но все замерло, веет, веет, выпали гвоздики, выпали иголочки, кого-то укололи, смертельно, веет, веет, хорошо ли, дурно ли, все мешается, все непонятно уже, веет, веет. Инквизиция вошла в Церковь " дифференциалами" … Никто не заметил ее! Когда те 5-6кардиналов, которые постановили " сжечь" и действительно " сожгли" кого-то — то никому решительно не пришло на ум спросить, не " впали ли они в ересь? " " не отделиться ли нам от них? "»[667].

Это не совсем так: и замечали, и протестовали, и отделялись…

В частности, после первой казни еретика «вызванный этим повсюду ужас показывает, что все отнеслись к казни как к отвратительному новшеству. Приписанные Присциллиану гностические и манихейские умозрения вызвали то исключительное отвращение, которое Церковь всегда питала к ересям этого рода. Но когда он, осужденный тираном Максимом в Трире, был подвергнут пытке и предан казни с шестью своими учениками, а остальные были сосланы на острова в сторону Бретани, то по всей Европе раздался громкий крик негодования. Из двух епископов, преследовавших Присциллиана, один был прогнан со своей кафедры, а другой сам удалился на покой. Святитель Мартин Турский, сделавший все возможное, чтобы помешать этому жестокому решению, отказался иметь общение не только с этими епископами, но и с теми, кто находился с ними в сношениях…. Святитель Мартин не мог предвидеть, что со временем, в деле Лютера, папа выставит казнь Присциллиана как пример, достойный подражания; тот же папа, несмотря на то, что святой Амвросий отлучил от церкви Максима, не задумался поставить его среди " досточтимых и благочестивых императоров"»[668](впрочем из опубликованных в XIX веке книг Присциллиана видно, что он и сам полагает, что его оппоненты за свои взгляды достойны смерти).

И сам святитель Мартин Турский впоследствии не однажды оплакивал то, что чрез это вынужденное обстоятельствами соединение с итацианами (епископ Итаций настоял на смертной казни Прискилл иана) он утратил много духовных сил и уже не так легко и скоро врачевал бесноватых[669].

Тверже был святитель Амвросий Медиоланский: он отказался от церковного общения с епископами — виновниками смертной казни еретиков… Протест Мартина и Амвросия нашел себе поддержку в лице римского епископа Сириция. Собор в Турине лишил Итация епископского сана[670].

А дата первого сожжения еретиков (правда, толпой, а не по решению суда) — 12 июля 400 года. Это было восстание германской гвардии, охранявшей императора Аркадия и Константинополь. Жители города подавили восстание в ходе многодневных уличных боев. Готы были еретиками-арианами; их храм находился за городской стеной — в нем они и попытались спрятаться вместе со своими семьями. Настигнувшая их там толпа православных жителей сожгла 7000 человек вместе с храмом (Сократ Схоластик. Церковная история б, 6). Император Аркадий отказался вмешаться и ввести в действие закон, дающий гонимому право убежища в алтаре[671].

Архиепископом Константинополя в это время был святитель Иоанн Златоуст. Увы, я ничего не знаю о его реакции на это всесожжение. Рассказ Сократа об этом эпизоде упоминает о священстве лишь так: «При таком состоянии римской империи, люди, которым вверено было священнослужение, не переставали, ко вреду христианства, строить друг другу козни, ибо в это самое время духовные заботливо нападали один на другого».

Известно, что до этого Златоуст убеждал императора не разрешать готам-арианам открывать свой храм в самом Константинополе (Феодорит Кирский. Церковная история 5, 32).

С другой стороны, по иным случаям он говорил, что «непозволительно христианам ниспровергать заблуждения принуждением и насилием. Потому ни один царь из принявших учение Христа не издавал указов против язычников»[672]. «Человека нельзя ни силою влечь, ни страхом принуждать, но должно убеждением опять приводить к истине, от которой он раньше отпал»[673]. «И еретика убивать не должно, иначе это даст повод к непримиримой войне во вселенной» (На Матфея 46, 1).

«Сегодня мы вступаем в ратоборство с еретиками, но наша война не из живых делает мертвыми, а из мертвых — живыми. Я гоню не делом, а преследую словом, не еретика, а ересь, не человека, но заблуждение ненавижу. Мне привычно терпеть преследование, а не преследовать, быть гонимым, а не гнать. Так и Христос побеждал, не распиная, а распятый»[674]. Златоуст как бы от имени Христа говорит об апостолах — «Я мог сделать вас страшнее львов…» (На Матфея 33, 2), но оставил в человеческой немощи, чтобы дать место и апостольскому человеческому подвигу, «обрекая их на злострадания, а злодействовать попуская другим» (На Матфея 33, 2). «Вы должны идти против волков, и не просто против волков, но и посреди волков. Итак, устыдимся поступать вопреки заповеди Христовой и нападать на врагов как волки. Доколе мы будем овцами, дотоле будем побеждать. Если же будем волками — будем побеждены, потому что отступит от нас помощь Пастыря: Он пасет не волков, а овец» (На Матфея 33, 1).

Если бы Златоуст остался верен этим своим великим словам и осудил это зверство, если бы установил ежегодный покаянный пост в воспоминание трагедии 12 июля 400 года — последующая история Церкви могла бы стать совсем иной…

Увы, сам Златоуст тут промолчал, зато вскоре раздался голос его недоброжелателя — святителя Кирилла Александрийского:

„Когда оскорблен Бог в Его почитании, тогда быть милосердым не безопасно; и даже весьма вредно — не вовремя разнеживаться в слабодушном, взаимном благорасположении. Пусть тогда исчезнет закон сочувствия и удалится сила естественной любви и все, что относится к человеколюбию, чтобы, так сказать, посредством благочестивой жестокости воздано было почитание Богу. Не благочестивым ли назовешь ты делом, чтобы немилосердно наказывались совершающие неизвинительное отступничество, как оскорбляющие высшую над всем славу»[675].

И уже около 690 г. впервые еретики были сожжены не в порядке линчевания, а по сознательному распоряжению власти. Император Юстиниан Il приказал в Армении сжигать еретиков живьем, чтобы сохранить от ереси соседние церковные области…

Не от этой ли «благочестивой жестокости» пошли те цитаты из Отцов Церкви, которые сегодняшними «ревнителями» собираются в интернет-списки с выводом о скорых расправах с еретиками?

Новоявленные «православные фашисты», мечтающие о казни своих недругов, все же плохо знают отцов. Все защитники казней еретиков ссылаются лишь на ветхозаветные примеры. Но тут еще заволжские старцы остроумно ответили преподобному Иосифу Волоцкому: если ты признаёшь авторитет Ветхого Завета в вопросе о казни еретиков, то тогда уж следуй еврейскому закону во всем и принимай обрезание. То есть борца с «жидовством» в том самом и обвинили…[676]

Впрочем, этот замечательный ответ стоит привести подробнее:

«Старцы из Кириллова монастыря, а с ними все заволжские старцы привели на это послание старца Иосифа от Божественного Писания обратное — что нераскаявшихся и непокорных еретиков предписано держать в заключении, а покаявшихся и проклявших свое заблуждение еретиков Божья церковь принимает в распростертые объятия: ради грешников облекся плотью Сын Божий, и пришел Он погибших сыскать и спасти. А что, господин старец Иосиф, до того, что скрижали Моисей руками разбил, то так и есть. Но когда Бог хотел уничтожить народ израильский, поклонявшийся тельцу, тогда Моисей возразил Господу и сказал: " Если уничтожишь их, Господи, то меня раньше их". И не уничтожил Бог израильтян ради Моисея. Видишь, господин, как любовь к грешникам и преступникам смогла утолить гнев Божий. А ведь тогда еще был Ветхий завет; нам же, в благодати Нового завета, Владыка Христос открыл союз любви, чтобы брат не осуждал брата, а только Бог судил грехи людей, сказав: " Не судите и не будете осуждены". А когда привели к Нему женщину, схваченную за блуд, сказал милосердный Судия: " Кто без греха, пусть первый бросит в нее камень". Сам же, склонив голову, написал грехи каждого из них и так отразил поднятую на убийство руку иудеев. В Судный день каждый получит от Бога по своим делам. Если же ты требуешь, чтобы брат убивал согрешившего брата, то скоро дойдет и до празднования субботы, и до всего, что в Ветхом завете, что ненавистно Богу. И апостол Петр низверг молитвой Симона-волхва, потому что при цезаре Нероне назвал себя сыном божьим коварный злодей, так что за большое коварство и зло принял он от Бога заслуженный приговор. Сотвори и ты, господин старец Иосиф, молитву, и если есть недостойные еретики и грешники, то поглотит их земля. Но если принимает Бог покаяние еретика и грешника, не будешь ты услышан. Апостол Павел написал: " Пусть бы мне была анафема, то есть проклятье, от Христа моего, спаслись бы только мои братья-израильтяне". Видишь, господин, как душу свою кладет он за братьев заблудших, чтобы спаслись, и не сказал им, чтобы огнем сгорели или земля их поглотила, а могли они претерпеть от Бога и это. Вот, господин, епископ катанский Лев связал епитрахилью и сжег Илиодора-волхва и другого волхва, Исидора, также сжег молитвой при византийском цесаре. А ты, господин Иосиф, почему не испытаешь своей святости? Связал бы архимандрита Касьяна своей мантией, и пока бы он не сгорел, ты бы связанного его в огне держал! А мы бы тебя, из пламени вышедшего, приняли как одного из трех отроков!»[677]

Как видим, примеры апостольских молитв, избавлявших церковь от еретиков, приведенные Иосифом, понуждают старцев вполне метко заметить: что ж, вот ты сам и помолись так! А зачем же звать палача? Если мы будем ссылаться на Ветхий Завет для оправдания инквизиции — то давайте уж сразу дадим каждому священнику по медведице. Чтобы она убивала всех еретиков, что встретятся на его пути — как это было с Елисеем…

Впрочем, и библейскую цитату здесь привести можно: Все, взявшие меч, мечом погибнут (Мф 26: 52). В этой фразе Христа нет исключения. Не сказано: «Все, кроме преподобного Иосифа Волоцкого и последующих ему православных инквизиторов…». И потому нету нас нравственного права возмущаться чекистскими гонениями. Они лишь выхватили меч из наших рук. И пока руки православных богословов, публицистов и даже монахов (из «Жизни Вечной» и «Земщины») будут тянуться к мечу — будут оправданны и удары по этим рукам, и новые гонения на нас…

Да, можно у Отцов Церкви найти советы о преследовании еретиков. Есть у Отцов (а наипаче — в Евангелии) и предостережения против этого. Что это значит? — То, что инквизиции, он все же выступал против костров: «Еретиков надо преодолевать Писанием, как делали в старину Отцы, а не огнем. Если бы преодоление еретиков огнем относилось к числу искусств, то тогда палачи были бы ученейшими докторами на земле; тогда мы могли бы больше не учиться, а жить по правилу: кто превосходит другого силой, тот может его сжечь» (Лютер М. К христианскому дворянству немецкой нации об исправлении христианства //Там же. С. 65).

Православный христианин должен сам выбрать свою позицию. И тот, кто пошел путем гонителя, пусть не оправдывает себя тем, что он якобы лишь следует традиции. В традиции можно было найти и другие примеры для подражания. Если же ты избрал именно этот путь, если ты решил, что ты вправе желать другим людям смерти, боли и заточения — то это именно твой и только твой выбор. Так что не ври хотя бы своей совести. Не скрепя сердце, не «за послушание» ты голосуешь за репрессии от имени Христа, а по своевольному велению своей хотелки. И это твое неумение проповедовать Христа, твое неумение любить, твоя всегдашняя готовность к ненависти и осуждению заставляют тебя выискивать и подбирать цитаты в собственное оправдание. И еще, прежде чем взяться за такую работу, я посоветовал бы начинающему инквизитору задать себе простой вопрос: а не является ли сожжение еретика ритуальным убийством?

Я же всецело согласен с тем, что некогда философ Владимир Соловьев говорил императору Николаю Александровичу: «Из двух религиозных обществ которое более соответствует духу Христову и евангельским заповедям: гонящее или гонимое? Если такая постановка вопроса ошибочна, то лишь наполовину, а соблазн его остается во всей силе. Ибо хотя не все гонимые страдают за правду, но все гонители несомненно заставляют страдать высшую правду в самих себе. Нельзя же православному христианину отрицать того факта, что Христос в Евангелии неоднократно говорил Своим ученикам " вас будут гнать за имя Мое" [678], но ни разу не сказал: " вы будете гнать других во имя Мое"»[679].

И хотя Соловьев не воспринимается церковными людьми (а наипаче опричниками) как духовный авторитет, в данном случае он прав.

Во-первых, потому, что он в этом вопросе ни в чем не разошелся с Евангелием.

Во-вторых, потому, что и его адресат, царь Николай Александрович в конце концов согласился с этой позицией и в 1905 году даровал стране свободу совести.

В-третьих, потому, что так же мыслили и самые православные русские философы, например — Алексей Хомяков: Поистине — наш «Бог не требует ни крови, ни гонений за веру: мечом не доказывают истины. Бог слова покоряет словом»[680].

В-четвертых, потому, что именно в этом его поддержал святитель Николай Японский.

Вот гневная запись святителя Николая Японского: «Пришла почта, принесшая между прочим, в 56 No. Руси за 1881 г., отповедь философа Владимира Соловьева на послание Священного Синода к православным христианам. Сущая правда. Но бездейственны все эти истины! Кто в Синоде встрепенулся бы, как бы истина ни клюнула в глаза? Уж не субъекты ли в роде Баженова — этого тоже в своем роде нигилиста, издевающегося в приличной, конечно, форме над всем? Из-за того, что царский поп, этот отец ставит себя на такую высоту, что и с архиереями не хочет служить, чтобы не стоять-де ниже их! Уж в этом одном факте высказываются и поп царя, да и сам царь! Нет законов Божьих, и нет, значит, Бога, ни для попа царского, ни для царя; недаром, стало быть, бьют царей, ставящих сами себя вне законов Божьих! Пусть справляются своими и своих попов законами, коли не хотят знать законов Христа Спасителя и Его Церкви! Эк ведь, охота людям, из-за своего властолюбия ли, корыстолюбия, или просто глупости, ставить себя вне всяких законов! Ну и бьют — как беззащитных и беззаветных! Вне закона, что же за человек!»[681].

Речь идет о статье Соловьева «О духовной власти в России».

Вот ее основные тезисы, ее «сущая правда»:

«Уже более двух столетий как русская церковь вместо того, чтобы служить основою истинного единения для всей России, сама служит предметом разделения и вражды.

Значительная часть русского народа, разделившись на множество сект, враждебно спорит между собою о вере и сходится лишь в общем отрицании «господствующей» церкви… По русскому чувству еще можно было жить при Иване Грозном. Отчего же через сто лет при «тишайшем» Алексее Михайловиче значительная часть русского народа вдруг почувствовала, что жить нельзя, и в отчаянии бросилась в леса и пустыни, и полезла в горящие срубы? Что же такое случилось?

Патриарх Никон не переходил в латинство, но основное заблуждение латинства было им безотчетно усвоено. Это основное заблуждение состоит в том, что духовная власть признается сама по себе как принцип и цель. Между тем, поистине, она не есть принцип и цель в мире христианском. Принцип есть Христос, а цель — Царствие Божие и правда его. Патриарх Никон первый решительно обособил духовную власть в России, поставил ее как что-то отдельное, вне народа и государства, и этим неизбежно вызвал чуждые и враждебные отношения между ними. Патриарха Никона обыкновенно обвиняют в чрезмерном возвеличении духовной власти; поистине следует упрекнуть его в противном; чрезмерно возвысить духовную власть нельзя, ибо она по существу есть высшая власть в мире. " Вся предана Мне Отцом Моим", — говорит Основатель и вечный Первосвященник Церкви, передавший верным Апостолам Своим власть взять и решить на небе и на земле. Возвеличить духовную власть нельзя, но можно унизить и исказить ее, отделяя ее от того, чему она служит, ради чего существует и чем освящается, — от любви и правды Божией. Отделенная от своего божественного содержания, духовная власть становится случайною историческою силою на ряду с другими такими же силами, с которыми ей и приходится неизбежно тягаться. Патриарх стал писаться " великим государем" наряду с царем, вмешивался в военные и дипломатические дела и во все подробности управления. Но неужели такое соперничество и такое хлопотливое вмешательство в мелочи государственной жизни служили к возвеличению духовной власти, а не к унижению ее? Неужели верховный первосвященник русской церкви, представляющий в ней Небесного Царя и Первосвященника, неужели он мог получить новое освящение своему великому званию от титула земной власти? Христос не соперничал с кесарем и не боролся с ним, и истинные представители Христова Царства никогда не соперничали с властями земными. Отступивши от христианского идеала, иерархия тем самым роняет свой нравственный авторитет в глазах христианского народа, теряет свою внутреннюю духовную связь с ним — ей остается только внешний принудительный авторитет. Такой авторитет, как нечто чуждое, вызывает несогласие и протест. Но иерархия, раз ставши в положение внешней власти, смотрит на несогласие с собою как на преступное возмущение и отвечает на него преследованиями и казнями. В защиту авторитета и единства церковного воздвигаются плахи и костры; духовной власти нужна не только корона, но и меч государственный.

Когда Апостол Петр в саду Гефсиманском вынул меч в защиту Христа, Христос остановил и осудил его. В защиту ли Христа вынула свой меч русская иерархия? На Христа ли нападали раскольники? Или патриарх Никон со своими исправленными книгами был дороже Христа? Или протопоп Аввакум с товарищами были хуже рабов первосвященнических? Кого и что ограждали застенками и кострами русские архиереи, пусть они сами скажут, — послушаем их собственное признание:

В 1682 г., во время стрелецкой смуты, один из старообрядцев, Павел Даниловец, сказал, обращаясь к патриарху Иоакиму: " Что за ересь и хула двумя перстами креститься, за что же тут жечь и пытать? " И что же отвечает патриарх? " Мы за крест и молитву не жжем и не пытаем, жжем за то, что нас еретиками называли и не повинуются святой церкви, а креститесь как хотите".

Вот из-за чего носители образа Христова проливали кровь христианскую, вот за что мучили и жгли тысячи христиан, как в злейшие времена языческих гонений. " Нас еретиками называете".

Когда [русские императоры] по личным побуждениям человеколюбия и веротерпимости, все более и более ослабляли религиозные преследования, иерархия не только не руководила ими в этом, но и задерживала их добрые начинания, ревниво охраняялатинское начало принуждения в делах веры и совести. Этим духовная власть решительно признала, что она опирается не на внутреннюю нравственную силу, а на силу внешнюю, вещественную. Но иерархия, отделившаяся от всенародного тела, сама по себе не имеет и вещественной силы. Она должна искать ее у того же светского правительства, обладающего материальным могуществом, но для этого ей нужно отказаться от своей независимости, пойти в услужение к светской власти. И русская иерархия не замедлила совершить этот третий грех против своего великого призвания. Вместо того, чтобы поучать и руководить мирское правительство в истинном служении Богу и земле, она сама как бы пошла в услужение к этому правительству. Сначала, при Никоне, она тянулась за государственною короною, потом крепко схватилась за меч государственный и наконец принуждена была надеть государственный мундир.

Где и в чем проявила она в два последние столетия свое благотворное воздействие на русское общество и государство? В эти два века в России немало было сделано успехов общественных: крепостное рабство постепенно смягчалось и наконец совсем упразднено, смягчались уголовные законы, уничтожены пытки и почти уничтожена смертная казнь, допущена некоторая свобода исповедания. Все эти улучшения, без сомнения, предпринимались в духе христианском, и между тем представляющая христианское начало в обществе власть духовная никакого участия во всем этом не принимала. Можно ли указать, в каком добром общественном деле в России за последние два века видно было деятельное участие иерархии? Кто же виноват после того, если все эти добрые начинания мирской власти, лишенные высшего руководства духовного начала, не привели к положительным результатам и, разрушая зло, не создали добра? Кто виноват, что народ, освобожденный государством, но не находящий достаточного руководства со стороны церкви, предоставлен собственным темным инстинктам? И что же мудреного, наконец, если в этом народе те, у кого духовная потребность сильнее, идут в раскол, а у кого слабее — в кабак?

Церковь православная утверждается на предании, но на предании истины, а не на предании лжи. Любовь к предкам и истинная связь с ними состоит не в подражании их грехам, а в старании искупить их своими добрыми делами.

Разве не крайнее благоговение к божественному вызвало раскол старообрядчества, разве не истинное искание правды Божией, стремление усвоить и осуществить ее порождает многочисленные секты в русском народе? Не должна ли духовная власть отозваться на это искание, со снисхождением устраняя невежественные и дикие его формы. Но она обратилась лицом лишь к дурной стороне народного движения в расколе, к фанатизму и невежеству, и против этого дурного стала действовать еще худшим, сначала плахами и кострами, и доныне действует запрещениями и утеснениями. Раскол этим не уничтожился и церковь не прославилась»[682].

Поскольку «Дневники» святителя Николая — издание редкое, приведу оттуда еще несколько выписок об общении величайшего (ибо равноапостольного) русского миссионера с величайшим русским философом:

«Взял билет второго класса до Москвы (из СПб). Дорогой — кондуктор: «Не Вас ли спрашивает один господин, в первом классе, худой, бледный»; я отделывался незнайством — но господин, наконец, при одной остановке, сам подошел ко мне: " Мне нужно видеться с епископом Николаем — не доставите ли мне случай". — " С кем имею честь? " — " Владимир Соловьев" (а его карточку я сегодня же нашел у себя на столе). Я очень обрадовался нашему знакомству. Он едет в Москву на полугодовое поминание своего отца, историка Соловьева, имеющее быть послезавтра, четвертого апреля, и потом возвращается в Петербург, где в следующее воскресенье, шестого апреля, у него диспут на доктора философии — защита диссертации " Критика отвлеченных начал". Ему о чем-то нужно поговорить со мною, что и условились сделать в Москве»[683].

«Застал у Преосвященного Алексея философа Владимира Сергеевича Соловьева и профессора Павлова. Первый спустился со мною ко мне, чтобы интимно поговорить, удивил меня, сказав, что хочет постричься в монахи, и на первые годы просится пожить в Миссии — будет полезен в это время преподаванием в Семинарии. Я прямо стал отсоветывать ему монашество — на том основании, что и для Церкви будет полезней, если он, состоя вне духовенства, будет писать в пользу Церкви. Побуждением к монашеству он выставляет «слабость характера своего» — тем более ему нельзя быть монахом. Вообще, эта личность — весьма яркая и поражающая; смотрит истинным философом, довольно мрачным; ему всего двадцать семь лет»[684].

«Сказали о Mm Соловьевой, вдове Сергея Михайловича Соловьева, историка. Она привезла в подарок Миссии экземпляр «Русской истории» своего мужа, в корзинке из лубка; немножко поплакала о муже, рассказывая о его болезни, — о том, как все, касавшееся России, его волновало (бывало, " газету читая, дрожит"). Говорила о сыне — Владимире Сергеевиче Соловьеве, философе, о его детстве, как был серьезен, как все лошадь чистил и подгонял (деревянную). Говорила, что диспут в воскресенье продолжался с одного часу до пяти, что возражали очень много (какой-то нигилист, возражая, от злобы был сам не свой); Владимир Сергеевич устал очень, но диспут выдержал блистательно. Когда Владимир Сергеевич приедет из Петербурга, обещалась адресовать его ко мне, а меня просила поговорить с ним о необходимости частого приобщения Святых Тайн»[685].

Понимаю, что «опричники» одному святителю Николаю попробуют противопоставить другого. Мол, святитель Николай Чудотворец дал пощечину Арию. Но это выдумки. В слове, которое святитель Андрей Критский посвятил святителю Николаю[686], рассказывается о вразумлении пастырем мирликийским одного епископа, впавшего в «маркионитскую ересь» (т. е. не-признание Ветхого Завета исходящим от того же Благого Бога, что и Евангелие): «Некогда ты, встретившись с мужем блаженной памяти Феогнием (который был тогда маркионитским епископом), словами Писания обличал его в заблуждении до тех пор, пока не обратил от лжи к истине. Но поскольку в нем таилось раздражение, происшедшее от сего обличения, ты, заметив это, возвышенным голосом произнес к нему: Брат мой! Помиримся!».

Эта история отсутствует в древних версиях Жития и встречается лишь начиная с XVI века — сначала в латинском «Каталоге святых» Петра де Наталибуса, а затем в двадцатом слове (О жизни и деятельности преподобного отца нашего Николая, архиепископа Мир Ликийских, Чудотворца) Дамаскина, «иподиакона и студита, Фессалоникийского»[687].

«Рассказ Дамаскина наряду с древней основой сказания содержит и несомненные признаки повреждения. К их числу в первую очередь должно быть отнесено выражение «ударил по щеке». Если бы святитель Николай действительно позволил себе нанести Арию удар по щеке, то не могло бы быть и речи о его реабилитации, ибо 27 Апостольское правило, которое, несомненно, действовало еще ранее Никейского Собора, гласит: «Повелеваем, епископа, или пресвитера, или диакона, биющаго верных согрешающих или неверных обидевших, и чрез сие устрашати хотящаго, извергати от священнаго чина. Ибо Господь отнюдь нас сему не учил; напротив того, Сам быв ударяем, не наносил ударов…». Следует обратить внимание на категоричность выраженного здесь требования о наказании. Если, например, 55 Апостольское правило, определяющее извержение из сана в качестве наказания за словесное досаждение епископу, выражается с известной осторожностью: «да будет извержен», как бы допуская возможность снисхождения и предоставляя вынесение приговора на усмотрение церковного суда, то 27 правило требует извержения из сана безоговорочно: «повелеваем извергати», указывая в качестве причины такой строгости ясно выраженную (через личный пример Иисуса Христа) божественную волю о безусловной незлобивости пастырей и недопустимости с их стороны каких-либо насильственных действий»[688].

Текст жития святителя Николая, составленный Симеоном Метафрастом, не содержит этого сюжета, в чем русский читатель может убедиться по интернет-публикации: https:// www.portal-credo.ru/site/? act=lib& id=4192. Иподиакон Дамаскин просто слишком буквально принял выражения предшествующей традиции, говорящей о словесной полемике святителя Николая с Арием[689]. И «по-простому» словесную «брань» понял как драку.

Церковь же зовет святителя Николая «образ кротости», а не «образ лютости».

Понимаю также, что опричники сошлются и на репрессии царя Иоанна Грозного, якобы прославленного в лике святых. Почитатели Грозного ссылаются на Святцы Koрежмского монастыря за 1621 год (РГБ, Фонд Ундольского, 237): «10 июня: в той же день обретение Святаго телеси Великомученика Царя Иоанна)». И там же в святцах за 1624 г. за июнь месяц 10 дня на обороте 205 листа такая запись: «В той же день обретение святаго телеси великомученика Царя Иоанна»[690].

Как они эту память связывают именно с Иваном Грозным — остается тайной их сознания. Как Иван Грозный стал великомучеником? Кто его пытал? Где хранились его мощи? Почему иных свидетельств о почитании нетленных мощей первого русского царя нет? Эти вопросы проходят мимо мифологизированного сознания опричников.

Я же предполагаю, что это отголосок почитания великомученика благоверного царя Иоанна. Но не русского и не Грозного, а Вавилонского. История его обращения и мученичества сохранилась в Житии святителя Феодора Эдесского (память 9 июля)[691].

А нынешние почитатели Грозного отнюдь не православие хранят. Увы, они лишь лелеют свою собственную ненависть. Посмотрите:

«Грозный был еще и тончайшим православным эзотериком. Иоанн IV утверждает благой, в целом, характер смерти. Одна из главных задач инквизиции заключалась в том, чтобы провести грешника через некий ритуал духовного созерцания, обусловленного умерщвлением плоти. Долгие страдания постепенно делают человека невосприимчивым к физическим ощущениям, к запросам собственного тела. Разум, свободный теперь от телесных мучений, неожиданно открывает для себя новые функции, ранее ему неизвестные. Таким образом, наступает стадия просветления Разума, когда он, освободившись от материального тела, начинает свободно впитывать в себя божественные энергии высших сфер. Все это чрезвычайно легко накладывается и на опричный террор, который несомненно представлял собой одну из форм православной инквизиции. Иоанн Грозный и его верные опричники отлично осознавали свою страшную, но великую миссию — они спасали Русь от изменников, а самих изменников от вечных мук. Смерть от руки Царя, избавляет от загробных мучений»[692].

Или: «Святой преподобный Корнилий, игумен Псково-Печерского монастыря, дерзал называть в монастырской летописи Помазанника Божьего — Царя Иоанна Васильевича Грозного " антихристом" … Казнив игумена Корнилия, Государь Иоанн Грозный спас его для жизни вечной, не допустил полного падения его в прелесть»[693].

Жуткая потеря нравственных ориентиров стоит за любимыми опричниками текстами типа «напряженная духовная жизнь нации требовала своего выражения не только в литературных и летописных произведениях, но и в деяниях власти, отражавших ее самосознание выразительницы всенародных чаяний и святынь. Уже Иоанн Грозный далеко не случайно УТВЕРДИЛ НА КРАСНОЙ ПЛОЩАДИ В КАЧЕСТВЕ МИСТИЧЕСКОГО ЦЕНТРА РОССИИ ОБРАЗ ХРИСТОВОЙ ГОЛГОФЫ — ЛОБНОЕ МЕСТО»[694].

Какая же сволочь, ненавидящая Россию, подсунула эти строки доброму и наивному петербуржскому архипастырю?

Неужто «мистический центр» России не кремлевский Успенский собор и не Ceргиева Лавра, а место казни бандитов?!

Неужто «образ России» — палач с секирой, а не Серафим Саровский, миловавший даже разбойников, сломавших ему позвоночник?

А места казни жидовствующих и мужеложников — готовы ли опричники почитать как святой образ Голгофы и «мистический центр»?

На историю им наплевать. В их «акафисте» Ивану Грозному чиатем: «Радуйся, благочестивым супружеством истинный образ любви людем твоим показавый» — это о муже семи жен!

«Радуйся, Солнце Православия, надежда всего нового Израиля» — уж позвольте мне на Христа возлагать мое упование!

«Радуйся, советников лукавых Сильвестра (!) и Адашева от очей своих удаливый» — это о своем духовнике, и авторе «Домостроя».

«Радуйся, дружину опричную по образу ангельского воинства последних времен из слуг верных создавый» — и где это и кто видел ангелов с собачьими головами?

«Радуйся, кровью святителя Филлипа, от еретиков коварно убиенного, без вины помазанный». Ну, это уже из культа Вуду…

Да, веками Церковь признавала православно-монархическое устроение общества нормативным.

О сроднённости христианства с монархической идеей хорошо говорит Мерлин в «Мерзейшей мощи» Клайва Льюиса: когда Мерлин осознаёт, сколь горек тот мир, в котором он пробудился после столетий спячки, он предлагает: «Воззовем к христианским королям!». И слышит в ответ: «Их нет или они бессильны». — «Ну, тогда воззовем к византийскому императору!» — «Императора тоже нет». И Мерлин говорит: «В страшные времена я проснулся»[695].

Но точно ли Господь тоже это признает? В недавнем, в XX веке Промысл Божий устранил с мировой арены все православные монархии. Россия, Греция, Сербия, Болгария, Румыния стали «республиками» со светским строем. Объяснять исчезновение православных монархий только происками врагов религиозно неинтересно. Лучше вдуматься в то, что Господь хочет сказать нам на языке истории. Это ведь одно из удивительнейших отличий библейской веры от языческой: пророки стали искать волю Бога не в облаках и кометах, а в истории. История стала восприниматься как пространство теофании, как место диалога Бога и человека.

Может быть, потому и не стало православных монархий, что слишком много надежд с ними связывалось. Да, империя — это ограда для Православия. Но если слишком много вкладывать сил в поддержание ограды, в ее украшение и укрепление, то можно не заметить, что в пределах самой ограды земля перестала плодоносить. Она вытоптана вся, превратилась в армейский плац, а потому стала малоплодной. И сегодня меня, скорее, пугают призывы восстановить православную монархию. Слишком часто интонация и мотивация этих призывов такова, что приходится вспоминать слова Ницше: «Эти люди делают вид, что они верят в Бога, а на самом деле они верят только в полицию».

Мне кажется, что нам объявили о нашем совершеннолетии. Пока ребеночек мал, ему нужен манежик. Нужно внешнее ограждение, которое защищало бы его от еще неполезных для малыша приключений. «Итак, самодержавие совершенно необходимо именно для того, чтобы дать Церкви нормальные условия существования, оградить ее от множества врагов», — говорит азбука православного монархизма[696]. При этом, правда, остается безответным вопрос — как же это апостолы шли по Римской империи без сопровождения жандармов? Там-то врагов у них было побольше, чем у православных монахов времен православных империй…

И сейчас можно увлечься подсчетом числа наших врагов. Но лучше сказать себе: какая разница, сколько их! Мой христианский и совестный долг от этих цифр не меняется. В том числе и мой христианский долг расширения пределов евангельского влияния.

Вместо мечты о внешне-понуждающей к благочестию силе лучше прямо обращаться к верующим людям: «У вашей веры нет социального защитника, а потому отдайте себе отчет в том, что вы сами ответственны за веру свою и своих детей». Неужели и сегодня для того, чтобы свой ум держать