II. Любовь у человека.

У женщины мы наблюдаем в общем то же самое, что мы видели в зачаточной форме в царстве животных.

Уже при изучении чувствительности у обоих полов мы убедились, что она во всех своих видах у женщины слабее развита, чем у мужчины. То же самое мы можем, в частно­сти, сказать про половую чувствительность, благодаря че­му женщине свойственно и менее интенсивное половое вле­чение. Подобный взгляд Sergi подтверждается, между прочим, чрезвычайно удачным выражением Tennyson'a, что " страсть мужчины относится к страсти женщины, как солнечный свет к лунному сиянию".

Одно католическое духовное лицо передавало Алексан­дру Dumas-сыну, что из ста молодых женщин восемьдесят признавались ему на исповеди, спустя месяц после выхода замуж, что они очень разочарованы браком.

Многие женщины, очень рано вступившие на путь про­ституции, признавались потом, что они пали не из-за склон­ности к разврату, а исключительно от нечего делать или из желания понравиться мужчине, которого они предпочи­тали другим.

Встречаются замужние женщины, оставшиеся тем не менее девственными.

Одна дама, переписывавшаяся с очень многими молоды­ми девушками, рассказывала Simmel'ю*, что все те из них, которые имели в своей жизни какой-нибудь несчастный любовный роман, второй раз его уже не повторяли. Отсюда видно, что любовное влечение не есть для женщины на­столько непреодолимое чувство, которого она не могла бы побороть в себе.

По этому поводу Paul de Kock пишет: " Любовь женщи­ны пропорционально увеличивается с жертвой, которую она приносит своему любовнику: чем более она ему уступает, тем сильнее она к нему привязывается. Что касается муж­чины, то его, напротив, страсть утомляет, а частое удовле­творение ее даже надоедает ему; одним словом: неудовле­творенное желание возбуждает его, удовлетворенное охлаждает, а полное пресыщение даже разрушает те узы, которые налагает любовь".

Факт этот находится, по-видимому, в явном противоре­чии, с одной стороны, с тем, что у женщины первичные и вторичные половые органы (матка, влагалище, яичники, грудные железы) и многочисленнее и сложнее, чем у муж­чины, а с другой — с той распространенной азбучной исти­ной, будто в жизни женщины любовь играет более глав­ную роль, чем в жизни мужчины. " Любовь, — пишет г-жа de Staë l, — для мужчины — один только эпизод, а для женщины — все". Действительно, каждому известно, что важнейший жизненный вопрос всякой молодой девушки всегда сводится к жениху и выходу замуж. Эти два проти­воречия примиряются, если мы вспомним, что у женщины потребность в сохранении потомства, в материнстве преоб­ладает над ее индивидуальным желанием. Именно эта по­требность и влечет женщину к мужчине. Любовный ин­стинкт ее всецело подчинен материнству. Мы уже раньше сказали, что женские половые органы более сложны и мно­гочисленны, чем мужские, но они служат не только для половых отправлений, но и целям материнства, именно для питания и выращивания новорожденного.

Так, например, грудные железы являются органами, воз­бужда­ющими половую страсть только у цивилизованного человека, а у дикаря они никогда такого назначения не имеют. Высказанная только что мысль находит свое оп­равдание уже в том, что те половые органы, которые мы вообще считаем вторичными по самому происхождению своему, суть собственно настоящие органы материнства. Сюда относится кроме грудных желез, задняя подушка у готтентоток, функция которой чисто материнская, хотя она нам кажется вторичным половым органом, так как дика­ри всегда предпочитают тех женщин, у которых орган этот более развит.

Грудные железы имеют, стало быть, в глазах дикарей так мало значения как орган эротический и, наоборот, так ис­ключительно ограничены своей ролью в деле материнства. При этом не следует упускать из виду продолжительность периода кормления грудью младенцев, которая длится:

у русских и персовдо 2 лет

у австралийцев, тодов, Китайцев и японцев 2-3

у гренландцев, монголов, кабилов 3-4

у самоедов 5-6

у новокаледонцев 4-5

у эскимосов 5-6

у жителей Каролинских островов 9-10

у племен, населяющих землю короля Вильгельма 14-15

Beccari (Путешествие его, 1880 г.) видел младенцев, ко­торые вынимали изо рта трубку для того, чтобы пососать материнскую грудь.

Итак, нельзя признать эротическое значение за органом, кото­рый в течение столь долгого времени служит для вскармливания потомства, совершенно при этом деформи­руясь.

Но это еще не все. Подобно грудным железам и губы, служащие для выражения самых нежных оттенков нашей любви, были вначале также вторичным органом материн­ства, позднее изменившимся в эротический.

Поцелуй по своему происхождению не атавистичен и не врожден у ребенка, потому что он научается ему только со временем, он. — повторение сосательного акта, как думает Darwin.

Почти у всех диких народов, даже у полуцивилизован­ных, как японцы, поцелуй как символ любви совершенно неизвестен. То же следует сказать про новозеландцев, сома-ли, эскимосов и др. Lewin сообщает, что у племен, живущих на высотах Читаганг, не существует выражения " поцелуйте меня", а вместо этого они говорят " понюхайте меня".

Очень может быть, что поцелуй постепенно развился из существовавшего в глубокой древности обычая кормить своих детей таким же образом, как это делают птицы. Многие матери в Европе таким образом и теперь еще кор­мят своих детей. Кроме того, известно, что так обыкновен­но поступают женщины из племени фегениев, желая дать напиться своим грудным младенцам.

У этого народа нет никаких сосудов для жидкостей и питья. Взрослые утоляют свою жажду прямо из рек при помощи небольших камышовых трубочек, через которые втягивают в рот воду. Мать поит ребенка, набирая воды, сперва себе в рот и затем понемногу вливая ее прямо в рот дитяти (Revue scientifique, декабрь 1892).

Очень возможно, что из этого приема, который впервые наблю­дался у «птиц, а затем перешел к нашим прародите­лям, и вырабо­тался первый поцелуй, бывший вначале, не­сомненно, больше мате­ринским, чем любовным.

В этом, по-нашему, заключается новое доказательство того, что в природе материнский инстинкт всегда торжест­вует над половым.

В подтверждение высказанного нами мы можем сослать­ся так­же на Гомера и Гесиода, в поэмах которых одно и то же выражение для обозначения губ, женской груди и поце­луя употребляется при описании материнской, но никак не эротической любви.

У греков, в более позднее время, для понятия " поцело­вать" встре­чаются термины, обозначающие выражение люб­ви (страсти) при помощи губ (рта).

У Гомера понятие о страстном отцовском поцелуе за­ключает просьбу и мольбу. Но Гектор в сцене прощания с Андромахой не целует ее, а только ласкает рукой. Точно так же о поцелуе нигде не упоминается при описании сцен между Венерой и Марсом, Одиссеем и Калипсо, Одиссеем и Цирцеей, Парисом и Еленой (" Илиада", п. III), ни, наконец, при воспевании любовной истории Геры и Зевса в XIV песне Илиады.

Во всей " Илиаде" нет ни одного эпитета при описании губ и груди Елены, Андромахи, Бризеиды, Калипсо или Цир­цеи. Упоми­нается только раз (" Илиада", VI, 483) напитан­ная благоуханиями грудь Андромахи, которая берет из рук Гектора своего сына.

Если Гомер ничего не говорит о губах, груди и поцелуях Елены и Бризеиды в " Илиаде" и Пенелопы и Калипсо в " Одиссее", то это потому, что в то время эти органы не имели никакого отношения к эротической любви, а поце­луй был выражением только роди­тельского чувства. Рав­ным образом в Древнем Египте из пяти иеро­гли­фических слов для начертания понятия о ласке четыре (Sexer, Hepet, Hyhe, Cheron) представляют собою изображения двух рук и только одно (Hyhe), да и то сомнительно, — рта и зубов.

В санскритском языке слово kusyâ mi, обозначающее " це­ловать и ласкать", служит корнем для немецкого слова kuss, относительно целомудренного смысла которого мы уже раньше говорили.

В древних индийских поэмах (" Mahabharatha" — " Ramayana") никогда не упоминается об эротическом по­целуе, а только о материнском, между тем как в индусских поэмах новейшего проис­хождения находят описание це­лых двенадцати видов поцелуев.

Это указывает на то, что в древности в Индии и в Гре­ции поцелуя как выражения эротической ласки не знали, как не знают его еще и теперь дикие племена или дети.

Что касается атавизма в любовной мимике, то о нем мы должны заметить следующее: некоторые дикари, как мы уже говорили, приветствуют друг друга при встречах словами: " Понюхайте меня", а читальтонги здороваются, прикладывая нос к щекам друг друга и сильно втягивая в себя воздух (Lewin): " поцеловать", odorari, означает у них понюхать, т.е. поцеловать носом. (André e. Antropologische Paralellen.)

Новозеландцы покрывают друг друга при встречах по­кры­вала­ми, затем трут себя взаимно носами, издавая при этом нечто вроде хрюканья и сильно втягивая в себя воз­дух (Cook — Путешествия его).

Туземцы на острове Санта-Мария при встречах обню­хивают друг друга; поцеловать у них значит стать носом друг к другу, т.е. потереться взаимно носами.

Папуасы, тасманийцы и жители Фуги, здороваясь, все­гда дер­жат около носа или над головой какой-нибудь при­ятно пахнущий предмет.

На острове Сокотра при приветствиях целуют друг дру­га в плечо.

На островах Дружбы при встрече с другом берут его руку и сильно трут себя ею по носу и по рту.

На Королевских островах приветствие заключается в том, что здоровающиеся плотно прикладываются друг к другу носами и затем энергично трут их один о другой.

У бирман приветствие называется nomtschi, что, собст­венно, означает " вдыхание запаха" (nom — запах, tschi — вдыхание). Китайцы дружески здороваются, касаясь носа­ми друг друга, как в Японии, или же проводя ими по ще­кам один у другого вроде того, как при встрече наши дамы делают вид, будто они целуются.

Если мы примем во внимание фразу дикарей: " Поню­хайте меня" с жестом их, не имеющим, собственно, никако­го смысла (ибо в щеках нет ничего такого, что могло бы давать ощущение обоня­тельному органу), то легко поймем, что поцелуй является остатком, рудиментом того обычно­го обнюхивания, которому подвергают друг друга при вся­кой встрече ослы и собаки и которое у них связано с та­ким сильным возбуждением того или другого чувства.

Из всех наблюдений следует, что у первобытной жен­щины вторичные половые органы никакого эротического значения не имели; целям любви — если так можно назвать ее тогдашнее грубое чувство — служили, как и у животных, одни лишь первичные половые органы.

В первобытные, дикие времена человек не имел времени любить; он должен был постоянно бороться за свое суще­ствование, и любовь его была чисто животная, заключаясь, как и у животных, в удовлетворении одних грубых поло­вых инстинктов. На языке дикарей ореама нет выраже­ний, соответствующих понятиям " милая", " дорогая", " лю­бить", а у древних ценились, как известно, одни только физические качества женщин (" Дафнис и Хлоя", " Песнь Песней").

Цивилизация породила стыд, заставивший прикрывать наготу тела, а забота о чистоте его уничтожила всякий запах его, который в первобытные времена и привлекал мужчину к женщине. Вследствие этого части женского ор­ганизма, назначенные для целей мате­рин­ства, которые при­влекали зрение и осязание мужчины (губы и грудные же­лезы), должны были превратиться в эротические органы. Женщина начала целыми столетиями позже мужчины спер­ва татуироваться, а потом и наряжаться; кокетство же ее дополнило остальное. Наконец, на чувство любви мужчи­ны, на его страсть начала влиять исключительно красота женщины, сделавшаяся, таким образом, одним из двигате­лей человеческого совершенствования.

Когда, наконец, женщина восторжествовала над самкой, любовь ее начинает отодвигать на задний план ее мате­ринский инстинкт, но последний продолжает все-таки ска­зываться в ней здесь и там, ставя ее чувство выше просто­го удовлетворения половых потребностей.

В общем женщина, как мы это выше заметили относи­тельно птиц и перепончатокрылых насекомых, всегда бо­лее мать, нежели жена. Мы видели у многих насекомых и некоторых млекопитающих, что самка способна жертво­вать собою скорее для детенышей, чем для своего самца.

В подтверждение высказанного нами взгляда мы мо­жем сослаться на народную мудрость, которая в поговор­ках часто осмеивает непостоянство вдовьего горя, и на мно­гих писателей, которые вполне согласны с нею в этом отношении. Dolor di vedova, dolor di cubito — гласит одна известная поговорка. Algarotti (Ricard. L'amour des femmes, 1877) говорит, что вдова, как бы сражена и убита горем она ни была, не плачет без задней мысли: она сильно ри­суется своим несчастьем с целью вызвать чужое сострада­ние. Ricard замечает при этом, что самая неутешная вдова, если только она молода, всегда находит какого-нибудь уте­шителя. На это же намекает Данте в своем знаменитом стихе, который мы привели выше: Si comprende etc... Бок­каччо описывает в одном из своих рассказов в " Декамеро­не" близкую к отчаянию вдову на могиле своего мужа, которая кончает тем, что принимает ухаживания нечаян­но подвернувшегося поклонника и для того, чтобы ему понравиться, доходит даже до того, что заменяет труп од­ного повешенного преступника трупом своего многоопла­канного мужа. Шекспир рисует в " Ричарде III" вдову, вы­ходящую очень скоро замуж за убийцу своего мужа, убийцу, которого она незадолго перед этим ненавидела и прокли­нала. В " Бессмертном" A. Daudet есть одна сцена, в кото­рой неутешная вдова отдается новому любовнику на моги­ле своего мужа. La Fontaine был, стало быть, совершенно прав, говоря:

La perte d'un é poux ne va point sans soupirs

On fait beaucoup de bruit, — et puis — on se console.

(Потеря супруга не обходится, конечно, без слез;

в начале очень много шумят, но потом... утешаются.)

Но зато ни писатели, ни поговорки народные никогда не осмеи­вали истинности и правдивости материнского горя; жена редко оплакивает своего мужа спустя два или три года после его смерти, но зато как часто мать льет слезы о своем дитяти в течение десяти и даже двадцати лет!

Тацит писал про германскую женщину: " Так как у нее только одно тело и одна душа, то она имеет поэтому толь­ко одного мужа. Ее мысли, ее желания никогда не расхо­дятся с мыслями и желаниями того, с кем она связана; она любит, так сказать, не своего мужа, но супружество, в котором она с ним состоит" (Тацит. Germania, с. 19).

В " Princesse de Bagdad" Dumas рисует жену, готовую уже убежать со своим любовником из-под супружеского крова, но ее удерживает ребенок, который хочет поцело­вать ее. Нетерпеливый любовник грубо отталкивает его, — и этого достаточно, чтобы в этой женщине моментально проснулось материнское чувство. Она прогоняет того, с кем хотела убежать, со словами: " Ah! j'é tais folle!....j'é tais folle!. Mais quand cet homme a porte la main sur mon enfant!." *

Это господство материнского чувства над другими в жен­щине находится в связи с той важной ролью, какую оно играет в ее жизни. Мы уже раньше убедились, что оно обусловливает даже развитие новых органов. Теперь мы видим, что оно же ослабляет и даже совсем заглушает в женщине чисто чувственную сторону любви ее, которая так свойственна мужчине.

Этим объясняется, почему женщина не всегда ищет в своем муже красоту или молодость и отчего ее выходом замуж часто руководит не любовь, а какой-нибудь другой мотив, как, например, страсть к богатству или тщеславие, как об этом свидетельствуют Stendhal, Champfort и г-жа de Rieux.

Брак у цивилизованных народов есть вид эмансипации женщины, которая, выходя замуж, становится более сво­бодной; брак — это, так сказать, общественный диплом ее. Понятно поэтому, что цивилизованная женщина стре­мится к замужеству, даже не испытывая никакой любви, и что у тех народов, где брак является синонимом рабства, он есть вместе с тем, как, например, в Австралии, источник горя и слез.

Постараемся теперь указать на другую причину антаго­низма, которая существует между половым и материнским инстинктами.

Самки некоторых птиц (вьюрков) гонят от себя самцов после вывода птенцов (Brehm). Самки жвачных живот­ных и суки не допускают к себе самцов, если они беремен­ны (Joveau de Courmelle. Les faculté s mentales des animaux, Париж, 1891).

По словам Icard'a y многих женщин также пропадает всякое половое влечение, как только они забеременеют (Icard. La femme pendant la pé riode menstruelle, Париж, 1883).

С другой стороны, половое возбуждение в период течки делает злыми тех самок, которые обыкновенно отличают­ся кротостью. Так, например, коровы и кошки отгоняют от себя в это время своих телят и котят, которых незадолго до этого ласкали.

Однако, несмотря на этот антагонизм между половым и материнским инстинктами, Последний в основании сво­ем все-таки чувственного характера. Многие женщины во время кормления очень часто испытывают эротическое раз­дражение. Есть даже такие, которые соглашаются забере­менеть только для того, чтобы испытывать удовольствие кормления грудью ребенка (Icard. Op. cit., с. 17).

Подобное раздражение является, вероятно, следствием той связи, которая существует между ветвями симпатиче­ского нерва матки и грудных желез.

Это явление, по-видимому, несколько аналогично с тем фактом, который сообщил Cabanis, a именно: " Если у пету­ха раздражать чем-нибудь заднепроходное отверстие, то, чтобы успокоить свое возбуждение, он садится на яйца и кончает тем, что приучается высиживать их так же хоро­шо, как и курица".

Можно сказать с положительностью, что любовь жен­щины к мужчине не имеет в своем основании чувственной подкладки, а является известного рода связью, которая ус­танавливается обыкновенно между низшим и высшим су­ществами.

Доказательство этому мы находим в письмах Элоизы, этой женщины, привязанность которой к своему возлюб­ленному доходила до экзальтации, граничившей с безуми­ем. " Видит Бог, — пишет она в одном письме к нему, — что я не искала в тебе ничего, кроме тебя самого, — тако­ва была моя мечта. Я не думала ни о каких выгодах и заботилась — ты это хорошо знаешь — об удовлетворе­нии не своих желаний и страстей, а только твоих. Быть может, имя супруги более священно, но я находила более нежным имя любовницы я даже (не сердись на меня!) наложницы и содержанки. Чем более я унижала себя для тебя, тем более я надеялась овладеть твоим сердцем. Если бы император предложил мне сделаться его супругой, я бы в тысячу раз скорее предпочла стать твоей любовницей, чем его женой и императрицей! " (Heloisae epistola I).

В другом письме она следующим образом объясняет свой отказ выйти за него замуж: " Это было бы недостойно и гадко, если бы одна женщина завладела тем, кто создан для всех. Какой ум, занятый философскими размышле­ниями или научными изысканиями, мог бы продолжать свою работу в суматохе, поднимаемой детьми, при болтовне мамок и среди того беспорядка, который производят в до­ме слуги и служанки? "

Капитан Stodmann был болен тяжелой болезнью, от ко­торой был спасен благодаря заботливому уходу за ним молодой негритянки из Surinam'a. В награду за это он хотел жениться на ней и сделать ее свободной, но она отказалась выйти за него замуж, говоря: " Госпо­дин, я соз­дана для рабства, и брак этот только повредит тебе в гла­зах твоих товарищей; позволь мне лучше последовать за тобой в качестве рабыни и остаться при тебе столько, сколь­ко я заслужу этого своей любовью и привязанностью к тебе" *.

Одна таитянка была влюблена в одного французского флотского офицера. Последний однажды заметил ей, что у нее очень красивая рука. Тогда таитянка сказала: " Она тебе нравится? Отрежь ее и возьми с собой во Францию! "

Wood рассказывает, что одна молодая кафская девуш­ка, увидя однажды одного начальника танцующим, до того влюбилась в него, что, потеряв всякий стыд, отправилась к нему в крааль, желая объясниться ему в своей любви. Чтобы отделаться от нее, вождь этот обратился к ее брату, кото­рый увел ее силой. Но немного спустя она вернулась к нему в крааль. Ее жестоко наказали и вторично отправи­ли домой. Но через неделю она опять явилась к любимому ею человеку и добивалась любви его с таким упорством, что брат ее просил его взять ее себе в жены (Mantegazza).

Adamoli знал в Магадоре одну женщину, муж которой убил ее любовника. Даже во время самых мучительных пыток она повторяла, что любовь ее прекратится только с ее жизнью. В другой раз ему пришлось видеть в Затме одну знатную девушку, которая влюбилась в одного гену­эзца и оставила родительский дом для того, чтобы убе­жать с ним. Ее схватили и жестоко наказали. Во время наказания она не переставала повторять, что ни на мину­ту не перестанет любить христианина (Mantegazza).

Г-жа Carlyle, жена знаменитого английского писателя, отличалась вообще независимым характером. Когда она была молодой девушкой, любимым занятием ее было ла­зить на стены и драться со своими школьными подруга­ми. Выйдя замуж, она стала самой кроткой и послушной слугой своего странного и жестокого мужа. В это время последний был еще беден и неизвестен, и она отдала ему все свое небольшое состояние для того, чтобы он мог сво­бодно работать, не заботясь о средствах к существованию. Из угождения к нему она поселилась в Kraighnputtock, в местности, климат которой был очень вреден для ее здоро­вья. В награду за такую жертву муж запретил ей заходить к нему в рабочий кабинет и все время заставлял ее почи­нять ему платье и обувь и готовить его любимые блюда. В продолжение целых месяцев он не говорил с ней ни слова, словно не замечая ее вовсе, даже тогда, когда она была больна. Нередко он нарочно в ее присутствии начинал уха­живать за дамами высшего английского общества. Но ни­когда эта женщина не выразила своих страданий ни ма­лейшей жалобой. " Прошу вас, — писала она ему, — быть немного добрее и снисходительнее к вашей Gooda (ее на­смешливое прозвище), потому что она вас очень любит и всегда готова исполнить ваше малейшее желание; если вы ей прикажете, она полезет и на луну... Но если господин мой не найдет для меня ни одного слова, ни одного взгля­да, то что же мне остается, кроме отчаяния? Я замкнусь в себе самой и сделаюсь несносной для всех..."

Сам Carlyle, мучимый угрызениями совести, говорил по­сле смерти ее, что в годы лишений и неизвестности она была для него оплотом против его несчастий: " У нее все­гда находилось сказать мне что-нибудь приятное, сообщить какую-нибудь милую историйку на свой оригинальный ма­нер... Никогда я не слышал от нее ни единого слова, кото­рое могло бы опечалить меня или быть мне неприятным даже в самые тяжелые, мрачные дни. Она скрывала от меня все грустное и неприятное, заботливо пряча это для себя одной" *.

В " Путешествии по Австрии" Cadet-Gassicourt'a, кото­рое цитирует Stendhal, мы читаем следующее: " На свете нет более угодливого и кроткого существа, чем австрий­ская женщина... Одна венка была любовницей некоего французского офицера. Любовник не только обманывал ее, но даже знакомил с подробностями своих грязных похож­дений; она же, несмотря на это, ухаживала за ним с пол­ной самоотверженностью и удвоила свои заботы, когда он заболел, но он тем не менее не переменил после всего этого своего обращения с ней и любил ее не больше прежнего".

" Любовь, — пишет Georges Sand, — это добровольное рабство, к которому стремится натура женщины". Жалу­ясь на то, что ее покинул Alfred de Musset, она говорит: " Я должна страдать для кого-то, должна исчерпать тот изли­шек энергии и чувства, который есть во мне. Мне необхо­димо, наконец, питать эту материнскую заботу, с которой я привыкла бодрствовать у изголовья страдающего и изне­моженного существа" *.

Приведенные строки бросают истинный свет на ту пси­холо­гичес­кую задачу, изучением которой мы заняты в на­стоящую минуту. Именно женщина, поставленная у всех народов в условия рабства, вполне зависящая всюду от произвола мужчины, существо слабое и не способное к энер­гичному сопротивлению, несомненно всегда и везде стара­лась действовать на лучшие чувства мужчины, чтобы добиться его расположения кротостью и привязанностью. Поэтому она всегда стремилась окружить его возможно большею нежностью, довольствуясь сама лишь ничтожны­ми частицами ее.

К подобному приему прибегают и животные. Так, на­пример, собака увивается у ног своего господина, прыгая от радости и желая обратить на себя его внимание, чтобы добиться от него какой-нибудь ласки.

Элоиза, во время одного из страстных порывов, осве­щающих душу человека до ее глубины, подтверждает своими словами только что сказанное. " Чем больше, — пишет она, — я себя унижала, тем более я надеялась овладеть твоим сердцем". Подобная нравственная черта — унижать себя с целью скорее добиться взаимности любимого чело­века — до того укрепилась с течением времени в жен­ском характере, что в настоящее время женщина поступа­ет нередко так же бессознательно даже в тех случаях, когда она нисколько не надеется на благополучное осуществле­ние своих желаний, что и есть истинная причина ее само­отверженности.

Итак, любовь женщины выражается главным образом в сильной привязанности к любимому человеку и в пре­данности ему, т.е. именно теми чертами, которые развива­ются сплошь да рядом в слабых или более низкой органи­зации существах, живущих совместно с более сильными и высшими. Так, например, домашняя собака, бывшая неко­гда, по мнению Grani Allen'a, независимым, диким и хищ­ным животным, в настоящее время, после тысячелетней дрессировки, отличается, живя рядом с человеком, такой верностью и привязанностью к нему, что уже давно вошла в поговорку. Собака часто так предана своему господину, что если последний умирает, то она нередко также издыха­ет, оправдывая таким образом известную поговорку, цити­руемую Darwin'oм: " Собака — единственное существо на земле, которое любит нас больше, чем самое себя".

Характер любви женщины, хотя и косвенным образом, указы­вает нам на то, что она стоит ниже мужчины, так как подобные чув­ства могли развиться в ней только благодаря ничтожной перемен­чивости ее личного " я". Силь­ные желания и страсти были бы несов­местимы с этой на­клонностью ее сливать свою личность с личностью друго­го, с этой почти полной утратой ею всякой воли, которая обыкновенно наблюдается только в некоторых болезнен­ных состо­яниях, равно как и при гипнотизме.

Поэтому женщина действительно испытывает сексуаль­ное наслаждение от любви только в том случае, если она всецело отдается любимому мужчине. При этом она сча­стлива все-таки не столько вследствие физического удов­летворения своего чувства, сколько благодаря сознанию, что она осчастливливает своею любовью того, кого любит. Таким образом, становится понятным отвращение, питае­мое к браку столькими молодыми женщинами, выходящи­ми замуж по коммерческому расчету за людей, которых они мало или даже совершенно не знают.

Это бросает свет на целую массу вторичных явлений и объясняет нам, почему, например, женщина избирает себе предмет любви, руководствуясь не столько удовлетворени­ем своего полового чувства, сколько сознанием того сча­стья, какое она доставляет другому. Мужчина при выборе себе жены обращает внимание на многое: на красоту лица, сложение, свежесть, цвет лица и тонкость кожи, прият­ность голоса, грациозность манер, между тем как женщи­на придает значение только характеру мужчины; что же касается его наружности, то к ней она относится безраз­лично, лишь бы она не была слишком отталкивающей. Таким образом, красота имеет различное значение у обоих полов.

" Женщины, — говорит г-жа Scudé ry, — больше ценят в муж­чине мужество и часто поступают положительно не­справедливо, предпо­читая храброго мужчину другим, более и богаче его одаренным различными достоинствами".

Г-жа Coicy того мнения, что " женщине более всего нра­вится военный народ: их наряд, манеры и осанка".

По мнению Schopenhauer'a, " женщины не придают ни­какого значения красоте лица и единственное, что их ув­лекает, — это физическая сила и мужество. Интеллектуальные качества мужчины также не производят на них никакого прямого впечатления, глупость в их глазах не есть порок; напротив, гораздо опаснее для желающего иметь у них успех, если он одарен недюжинными или особенно гениальными способностями".

" Коренной инстинкт женщины, — пишет Max Nordau (Paradoxen, 1886), — влечет ее неудержимо к обыкновен­ному, среднему мужчине, который не слишком глуп и не слишком умен, сообразуется во всем с требованиями моды, говорит о хорошей и дурной погоде, преклоняется пред идеалами элементарной школы, придерживается взглядов и привычек зажиточного буржуа и доказывает фасоном и цветом своего галстука, что он стоит на высоте своего времени. Таким шедевром природы неудержимо увлекут­ся 99 женщин из ста и предпочтут его всякому иному, более его одаренному мужчине".

Действительно, в истории мы находим достаточно при­меров несчастной семейной жизни гениальных мужчин, из числа которых не один Сократ нашел уже — по выраже­нию Schopenhauer'a — свою Ксантиппу.

Как мы только что заметили, причина того, что женщи­на так мало ценит мужскую красоту, кроется в ее притуп­ленной половой чувствительности. Мужчина же, более чув­ственный, нежели она, наслаждаясь любовью с женщиной, пускает в ход и зрение, и обоняние, и особенно осязание; поэтому степень женской красоты, которая должна удовле­творять всем этим чувствам, должна быть более сложной.

Что касается того предпочтения, какое женщина ока­зывает физической силе, то оно зависит от того, что она всегда ищет в мужчине защиту и опору.

" Поклонение силе, — пишет Spencer (Введение в со­циологию, 1886), — имеет своим основанием закон, по которому женщина тем вероятнее производит на свет по­томство, чем крепче мужчина, которому она принадле­жит. Вот почему женщины постоянно ищут и выбирают себе в мужья сильных и, пожалуй, даже грубых мужчин, предпочитая им слабых, хотя последние обращаются с ними лучше".

Ввиду того что половая чувствительность женщины, бу­дучи слабой, является ничтожным возбудителем ее, стано­вится понятным, почему так влияют на ее личное располо­жение такие мотивы, как богатство, тщеславие и пр.

" Если женщина, — говорит Stendhal, — по любовно­му капризу отдается мужчине, то она в первые минуты больше придает значения тому, что в этом человеке на­шли другие женщины, нежели она сама. Этим объясняет­ся тот успех, который имеют у дам высокопоставленные лица и служители Марса". (О любви.)

" Если вы хотите иметь успех у женщины, — пишет г-жа de Rieux, — то вы непременно должны затронуть ее само­любие".

В этом кроется также секрет того успеха у женщин, который выпадает на долю ораторов, певцов, артистов и вообще всех людей, так или иначе достигших известности. Известно, что самые красивые женщины двора Людовика XIV всегда бредили им, даже в то время, когда он был уже довольно стар.

Stendhal сообщает про одного шестидесятилетнего муж­чину, влюбившего в себя молодую женщину только благо­даря тому, что ему удалось задеть самолюбие одновремен­но у нее и у другой девушки.

" Что касается любви оперных артистов, — продолжа­ет Stendhal, — то стоит иной раз только устранить сопер­ницу, и страсть их, грозившая окончиться самоубийством, моментально испаряется".

Г-жа Staë l-Delaunay рассказывает, что однажды, когда она прогуливалась со своей подругой, к ним на улице при­стал какой-то молодой человек. Им очень захотелось уз­нать, кто из них причина такого внимания. Каждая из них держала пари, что молодой человек имеет в виду не ее, а подругу, и рассказчица сознается, что была очень огорче­на, убедившись, что предмет ухаживаний была не она, а именно... ее подруга (Mé moires. Paris, 1892).

С другой стороны, если молодая женщина выходит за­муж за старика, то это не делает такого скандала, как обратный случай. Точно так же объясняется и то обаяние, которое производят на женщин развратники, что подмече­но многими психологами.

" Женщинам часто тем больше нравится какой-нибудь мужчина, чем большим успехом он пользуется в свете" (Rochebrune).

" Позволяя ухаживать за собою какому-нибудь донжуа­ну, честная женщина, — говорит Bourget, — с гордостью думает о той победе, которую она одерживает таким обра­зом над многочис­лен­ными соперницами своими, несмотря на то что они при ее неиспор­ченности должны ей казаться чудовищами".

Заключение. Женская любовь есть в сущности только особый вид материнского чувства; многие органы, служа­щие собственно целям последнего, сделались половыми только впоследствии; наконец, любовное чувство, питаемое женщиной по отношению к мужчине, есть следствие не полового влечения к нему, а той преданности и подчине­ния ему, которые развились в ней путем постепенного при­менения к жизни.