Глава 20 Путь Креста 2 страница

Воистину, о, Θ Ι Λ Η Μ Ο Ν, я не видел, что твоя лачуга — храм, и что ты, Θ Ι Λ Η Μ Ο Ν, и Β Α Υ Κ Ι Σ служите в святилище. Эта магическая сила не позволит ни научить себе, ни научиться. Ее или имеешь, или нет. Теперь я знаю твою последнюю тайну: ты влюбленный. Тебе удалось соединить разъединенное, то есть связать Верх и Низ. Разве мы не знали этого уже давно? Да, мы знали, нет, мы не знали. Это всегда было так, и в то же время никогда так не было. Почему я должен был брести такими длинными дорогами, прежде, чем пришел к Θ Ι Λ Η Μ Ο Ν, если он собирался учить меня тому, что было общеизвестно веками? Увы, мы знали все с незапамятных времен, и все равно не знали, пока это не свершилось. Кто исчерпал тайну любви?

[H1 147] Под какой маской, о, Θ Ι Λ Η Μ Ο Ν, ты скрываешься? Ты не поразил меня как влюбленный. Но мои глаза открылись, и я увидел, что ты влюблен в собственную душу, тревожно и ревностно охраняющий ее сокровище. Есть те, кто любят людей, те, кто любят души людей и те, кто любят собственные души. Таков Θ Ι Λ Η Μ Ο Ν, приютивший богов.

Ты лежишь на солнце, о, Θ Ι Λ Η Μ Ο Ν, как змея, свернувшаяся спиралью. Твоя мудрость — мудрость змей, холодная, с долей яда, но в малых дозах исцеляющая. Твоя магия парализует и, таким образом, делает сильнее людей, бегущих от самих себя. Но любят ли они тебя, благодарны ли они тебе, любящий собственную душу? Или они проклинают тебя за твой магический змеиный яд? Они держатся поодаль, трясут головами и шепчутся вместе.

Человек ли ты еще, Θ Ι Λ Η Μ Ο Ν, или любящий свою душу не может быть человеком? Ты гостеприимен, Θ Ι Λ Η Μ Ο Ν, ты принял грязных странников в своей лачуге. Затем твой дом стал золотым храмом, и неужели я оставил твой стол, не насытившись? Что ты дал мне? Ты пригласил меня на ужин? Ты мерцал многоцветным и неразрешимым; ты не предался мне как добыча. Ты избегнул моей хватки. Я тебя не нашел. Ты все еще человек? Ты скорее змееподобен.

Я пытался ухватить тебя и вырвать это из тебя, ведь христиане научились почитать своего бога. И сколько времени пройдет, пока с человеком случится то же, что случилось с Богом? Я смотрю в бескрайние земли и ничего не слышу, кроме завываний, и ничего не вижу, кроме людей, поедающих друг друга.

О, Θ Ι Λ Η Μ Ο Ν, ты не христианин. Ты не позволил себе пожирать и не позволил пожирать мне. Потому у тебя не ни лекционных залов, ни залов с колоннами, наполненных студентами, стоящими вокруг и говорящими об учителе, впитывающими каждое его слово, как эликсир жизни. Ты не христианин и не язычник, а гостеприимный негостеприимный, приютивший Богов, выживший, вечный, отец всякой вечной мудрости.

Но покинул ли я тебя, не насытившись? Нет, я покинул тебя, потому что на самом деле был сыт. Но что же я ел? Твои слова мне ничего не дали. Твои слова предоставили меня самому себе и моему сомнению. И так я поглотил себя. И потому, о, Θ Ι Λ Η Μ Ο Ν, ты не христианин, что питаешь себя собой и заставляешь людей поступать так же. Это сильнее всего раздражает их, ибо ничто не отвращает человеческое животное сильнее, чем оно само. Потому они скорее будут есть всех ползучих, прыгающих, плавающих и летающих тварей, да, даже их собственного вида, прежде, чем отщипнут от самих себя. Но это питание действенно, и от него быстро насыщаешься. Потому, о, Θ Ι Λ Η Μ Ο Ν, мы встаем из-за твоего стола сытыми.

Твой путь, о, Θ Ι Λ Η Μ Ο Ν, наставительный. Ты оставляешь меня в целительной тьме, где мне нечего видеть или искать. Ты не свет, что сияет во тьме, [221] не спаситель, устанавливающий вечную истину и тем гасящий ночной свет человеского понимания. Ты оставляешь место для глупости и шуток других. Ты ничего не хочешь, благословенный, от других, вместо этого ты ухаживаешь за цветами в своем саду. Тот, кто нуждается в тебе, спрашивает тебя и, о умный Θ Ι Λ Η Μ Ο Ν, я полагаю, ты также спрашиваешь тех, от кого тебе что-то нужно, и ты платишь за то, что получаешь. Христос сделал людей жаждущими, ведь с тех пор они ожидают даров от своих спасителей, ничего не давая взамен. Давание столь же незрело, как и сила. Тот, кто дает, полагает себя сильным. Добродетель дарения — небесно-голубая мантия на плечах тирана. Ты мудр, о, Θ Ι Λ Η Μ Ο Ν, ты не даешь. Ты хочешь, чтобы сад цвел и чтобы все росло из самого себя.

Я славлю, о, Θ Ι Λ Η Μ Ο Ν, что ты не действуешь как спаситель, ты не пастырь, отправляющийся за отбившейся овцой, ведь ты веришь в достоинство человека, который не обязательно является овцой. Но если он окажется овцой, ты оставишь ему права и достоинство овцы, ведь с чего бы овце делаться человеком? Людей и так более чем достаточно.

Ты знаешь, о, Θ Ι Λ Η Μ Ο Ν, мудрость вещей грядущих, потому ты стар, о, такой древний, и как ты возвышаешься надо мной в годах, ты возвышаешься над настоящим в будущности, и длина твоего прошлого неизмерима. Ты легендарен и недостижим. Ты был и будешь, периодически возвращаясь. Твоя мудрость невидима, твоя истина неведома, вечно неистинная в любое отдельное время, но истинная в вечности, но ты выливаешь живую воду, от которой цветут цветы в твоем саду, звездную воду, росу ночи.

Чего тебе нужно, о, Θ Ι Λ Η Μ Ο Ν? Тебе нужны люди ради маленьких вещей, ведь все более великое и величайшее в тебе. Христос испортил людей, ведь учил, что они могут быть спасены только одним, а именно Им, Сыном Бога, и с тех пор люди вечно требовали великие вещи от других, особенно их спасение; и если овца где-то терялась, она винила пастуха. О, Θ Ι Λ Η Μ Ο Ν, ты человек, и ты доказал, что человек не овца, ведь ты ищешь величайшее в себе, и потому оплодотворяющая вода течет в твой сад из неистощимых кувшинов.

[H1 150] Одинок ли ты, о, Θ Ι Λ Η Μ Ο Ν, я не вижу окружения и спутников вокруг тебя; Β Α Υ Κ Ι Σ лишь твоя другая половина. Ты живешь с цветами, деревьями и птицами, но не с людьми. Не должен ли ты жить с людьми? Ты все еще человек? Ты ничего не хочешь от людей? Ты не видишь, как они держатся вместе и распускают слухи и детские сказки о тебе? Не хочешь ли ты выйти к ним и сказать, что ты человек и смертен, как они и хочешь их любить? О, Θ Ι Λ Η Μ Ο Ν, ты смеешься? Я понимаю тебя. Только что я вбежал в твой сад и хотел вырвать у тебя то, что должен был понять в самом себе.

О, Θ Ι Λ Η Μ Ο Ν, я понимаю: немедленно я превратил тебя в спасителя, который дает поглотить себя и связывает дарами. Таковы люди, думаешь ты; они все еще христиане. Но они хотят еще больше: они хотят тебя как ты есть, иначе ты не был бы для них Θ Ι Λ Η Μ Ο Ν, и они были бы безутешны, если бы не нашли для своих легенд носителя. Потому они тоже рассмеялись бы, если бы ты подошел и сказал, что смертен, как они, и хочешь их любить. Если бы ты так поступил, ты не был бы Θ Ι Λ Η Μ Ο Ν. Они хотят тебя, Θ Ι Λ Η Μ Ο Ν, а не другого смертного, который болеет теми же болезнями, что и они.

Я понимаю тебя, о, Θ Ι Λ Η Μ Ο Ν, ты настоящий влюбленный, ведь ты любишь свою душу ради людей, потому что им нужен царь, который живет из самого себя и не находится ни у кого в долгу за свою жизнь. Потому ты им нужен. Ты исполняешь желание людей и исчезаешь. Ты сосуд басен. Ты бы обесчестил себя, если бы вышел к людям как человек, ведь они рассмеются и назовут тебя лжецом и мошенником, потому что Θ Ι Λ Η Μ Ο Ν не человек.

Я видел, о, Θ Ι Λ Η Μ Ο Ν, эти морщины на твоем лице: некогда ты был юн и хотел быть человеком среди людей. Но христианские животные не любили твою языческую человечность, ведь чувствовали в тебе то, что им нужно. Они всегда искали меченого, и когда поймали его где-то в свободе, они заперли его в золотой клетке и отняли его маскулинную силу, так что он был обездвижен и сидел в молчании. Тогда они славили его и сочиняли о нем байки. Я знаю, они называют это почитанием. И если они не найдут подлинного, у них по крайней мере есть Папа, который занят представлением божественной комедии. Но подлинный всегда отрекается от себя, ведь он не знает ничего более высокого, чем быть человеком.

Ты смеешься, о, Θ Ι Λ Η Μ Ο Ν? Я понимаю тебя: тебе надоело быть человеком среди других. И поскольку ты подлинно любил быть человеком, ты добровольно спрятал это, чтобы быть для людей по крайней мере тем, что они хотели иметь от тебя. Потому я вижу тебя, о, Θ Ι Λ Η Μ Ο Ν, не с людьми, а лишь с цветами, деревьями и птицами и текущими водами, и это все рано не порочит твою человечность. Ибо для цветов, деревьев, птиц ты не Θ Ι Λ Η Μ Ο Ν, а человек. Но какое одиночество, какая нечеловечность!

[H1 152] Почему ты смеешься, о, Θ Ι Λ Η Μ Ο Ν, я не могу тебя понять. Но разве я не вижу голубой воздух твоего сада? Что за счастливые тени окружают тебя? Это солнце очерчивает голубых полуденных призраков вокруг тебя?

Ты смеешься, о, Θ Ι Λ Η Μ Ο Ν? Увы, я понимаю тебя: человечность для тебя совершенно поблекла, но для тебя восстала ее тень. Насколько более велика и счастлива тень человечности, чем сама человечность! Голубые полуденные тени мертвых! Увы, вот твоя человечность, о, Θ Ι Λ Η Μ Ο Ν, ты учитель и друг мертвых. Они стоят, завывая, в тени твоего дома, они живут под ветвями твоих деревьев. Они пьют росу твоих слез, они согревают себя добротой твоего сердца, они жаждут слов твоей мудрости, которые кажутся им полными, полными звуков жизни. Я видел тебя, о, Θ Ι Λ Η Μ Ο Ν, в полуденный час, когда солнце стоит выше всего; ты стоял, разговаривая с голубой тенью, кровь приливала к ее макушке и священное мучение омрачало ее. Я могу предположить, о, Θ Ι Λ Η Μ Ο Ν, кем был твой полуденный гость.[222] Как же я был слеп, какой я был дурак! Это ты, о, Θ Ι Λ Η Μ Ο Ν! Но кто я! Я иду своей дорогой, качая головой, и взгляды людей следуют за мной, и я остаюсь безмолвным. О, безысходное безмолвие! / [H1 153]

О, повелитель сада! Издали я вижу твое темное древо в сиянии солнца. Моя улица ведет в долину, где живут люди. Я странствующий нищий. И я остаюсь безмолвным.

Убийство тех, кто притворяются пророками — приобретение для людей. Если они хотят убийства, они могут убить своих ложных пророков. Если уста богов остаются безмолвными, каждый может слушать собственную речь. Тот, кто любит людей, остается безмолвным. Если учат только ложные учителя, люди убьют ложных учителей и обретут истину даже на пути своих грехов. Только после темнейшей ночи будет день. Так скрой огни и оставайся безмолвным, чтобы ночь стала темной и бесшумной. Солнце восходит без нашей помощи. Только тот, кто знает темнейшую ошибку, знает, что такое свет.

О, повелитель сада, твоя магическая роща сияла мне издалека. Я почитаю твое обманчивое одеяние, отец обманчивых огней. / [223] [Image 154][224]

Я продолжаю свой путь в сопровождении отлично отполированного стального клинка, закаленного в десяти огнях, осторожно упрятанного в моей мантии. Втайне под платьем я ношу кольчугу. Накануне вечером я воспылал любовью к змеям и разрешил их загадку. Я сел перед ними на горячих камнях у дороги. Я знаю, как ловко и жестоко поймать их, этих холодных дьяволов, хватающих зазевавшихся за пятку. Я стал их другом и играл на мягко звучащей флейте. Но я украшаю свою пещеру их ослепляющими шкурами. Идя своим путем, я подошел к красному камню, на котором лежит огромная переливающаяся змея. Поскольку теперь я научился у Θ Ι Λ Η Μ Ο Ν магии, я снова вынул свою флейту и сыграл нежную магическую песню, чтобы заставить ее поверить, что она — моя душа. Когда она была достаточно околдована, / [Image 155][225] {2} [I][226] я сказал ей: «Сестра моя, душа моя, что скажешь?» Но она ответила, льстиво и потому терпимо: «Я дам всему, что ты делаешь, порасти травой».

Я: «Это звучит успокаивающе, но сообщает не много».

З.: «Ты хочешь, чтобы я сказала много? Я могу быть и банальной, как ты знаешь, и удовлетвориться этим».

Я: «Это трудно для меня. Я считаю, что ты тесно связана со всем потусторонним, [227] со всем величайшим и необычным. Потому я думал, что банальность чужда тебе».

З.: «Банальность — часть меня».

Я: «Это было бы менее поразительно, если я бы сказал это о себе».

З.: «Чем более необычен ты, тем более обычной могу быть я. Для меня это настоящая передышка. Думаю, ты ощущаешь, что мне не нужно мучать себя сегодня».

Я: «Я чувствую это, и беспокоюсь, что твое древо больше не принесет мне никакого плода».

З.: «Уже беспокоишься? Не будь глупым и дай мне отдохнуть».

Я: «Я заметил, тебе нравится быть банальной. Но я не принимаю тебя близко к сердцу, мой дорогой друг, ведь я знаю тебя гораздо лучше, чем раньше».

З.: «Я начинаю узнавать тебя. Боюсь, ты начинаешь терять уважение».

Я: «Ты раздражена? Думаю, это совсем не обязательно. Я в достаточной мере осведомлен о близости пафоса и банальности».

З.: «Так ты заметил, что становление души идет змеиным путем? Ты видел, как быстро день становится ночью, а ночь — днем? Как покрытые водой и сухие места меняются местами? И все неравномерное попросту разрушительно?»

Я: «Я думаю, видел все это. Я хочу ненадолго прилечь на солнце на этом теплом камне. Возможно, солнце вынесет меня».

Но змея тихо подкралась ко мне и плавно обвилась вокруг моей ноги.[228] Прошел вечер и настала ночь. Я обратился к змее и сказал: «Я не знаю, что сказать. Котелки уже закипают».

[229]З: «Готовится ужин».

Я: «Тайная Вечеря, я полагаю?»

З.: «Союз со всем человечеством».

Я: «Ужасающая, сладкая мысль: быть и гостем, и блюдом за этим столом»[230]

З.: «Это было высочайшим наслаждением и для Христа».

Я: «Как святое, грешное, как все горячее и холодное перетекает друг в друга! Безумие и рассудок хотят обручиться, ягненок и волк мирно касаются друг друга боками.[231] Все это да и нет. Противоположности объемлют друг друга, смотрят глаза в глаза и перемешиваются. Они осознают свое единство в агонизирующем удовольствии. Мое сердце наполнено яростной битвой. Волны темных и светлых рек обрушиваются друг на друга. Я никогда такого не испытывал».

З.: «Это ново, мой дорогой, по крайней мере для тебя».

Я: «Полагаю, ты издеваешься надо мной. Но слезы и смех — одно.[232] Я больше не чувствую их различными, и я напряженно тверд. Любящие достигают Небес, и стойкие забираются столь же высоко. Они сплетены и не отпустят друг друга, ведь непомерное напряжение, кажется, указывает на окончательную и высочайшую возможность чувства».

З.: «Ты выражаешься эмоционально и философски. Ты знаешь, что это можно сказать и проще. Например, можно сказать, что ты по уши в любви, как Тристан и Изольда. [233]

Я: «Да, я знаю, но все-таки -»

З.: «Религия, кажется, все еще что-то значит для тебя? Сколько тебе еще нужно щитов? Гораздо лучше сказать это напрямик».

Я: «Не сбивай меня».

З.: «Ну, так что с моралью? Стали мораль и аморальность едины сегодня?»

Я: «Ты издеваешься надо мной, сестра моя и хтонический дьявол. Но я должен сказать, что те, сплетенными поднявшиеся до Небес, также добры и злы. Я не шучу, я стенаю, потому что радость и боль пронзительно едины».

З: «Так где тогда твое понимание? Ты совершенно отупел. В конце концов, ты можешь разрешить все мышлением».

Я: «Мое понимание? Мое мышление? У меня больше нет понимания. Оно стало для меня непроницаемым».

З.: «Ты отрицаешь все, во что верил. Ты полностью забыл, кто ты такой. Ты даже отрицаешь Фауста, который спокойно следовал за всеми призраками».

Я: «Это больше не для меня. Мой дух и сам призрак».

З.: «А, я понимаю, ты следуешь моему учению».

Я: «К несчастью, так и есть, и это принесло мне болезненную радость».

З.: «Ты обращаешь боль в наслаждение. Ты сбит с толку, ослеплен; так страдай же, дурак».

Я: «Это несчастье должно сделать меня счастливым».

Теперь змея разозлилась и попыталась поразить мое сердце, но мои тайные доспехи сломали ее ядовитый зуб.[234] Она отпрянула в изумлении и прошипела: «Ты ведешь себя непостижимо».

Я: «Это потому что я овладел искусством переступать с левой ноги на правую и наоборот, что другие делали, не думая, с незапамятных времен».

Змея поднялась снова, будто бы случайно задержав хвост у своей пасти так, чтобы я не видел сломанный зуб. Гордо и спокойно сказала она: [235] «Так ты наконец заметил это?» Но я ответил ей, улыбаясь: «В конце концов извилистая линия жизни от меня не уйдет».

[2] [H1 158] Где истина и вера? Где теплое доверие? Ты найдешь их между людьми, но не между людьми и змеями, даже если они змеиные души. Но где есть любовь, там же поджидает и змееподобное. Христос сам сравнивал себя со змеей, [236] и его адский брат, Антихрист, сам древний дракон.[237] Все по ту сторону человека, что появляется в любви, имеет природу змеи и птицы, и змея часто очаровывает птицу, а реже птица уносит змею. Человек — посредник между ними. То, что тебе кажется птицей, для другого змея, а то, что тебе кажется змеей, для другого птица. Потому ты встретишь другого только в человеческой форме. Если ты желаешь становления, тогда разразится битва между птицей и змеей. А если ты просто хочешь быть, ты будешь человеком для себя и для других. Тому, кто становится, место в пустыне или в тюрьме, ведь он по ту сторону человека. Если люди желают становления, они ведут себя как животные. Никто не спасет нас от зла становления, если только мы не выберем пройти сквозь Ад.

Почему я вел себя так, будто змея — моя душа? Потому, кажется, только, что моя душа была змеей. Это знание дало моей душе новый лик, и с этих пор я решил очаровать ее собой и подчинить своей власти. Змеи мудры, и я хотел, чтобы моя змеиная душа сообщила свою мудрость мне. Никогда раньше жизнь не была такой сомнительной, ночь бесцельного напряжения, направленность друг против друга. Ничто не двигалось, ни Бог, ни дьявол. Так что я приблизился к змее, будто бы бездумно лежавшей на солнце. Ее глаза не были видны, потому что они были прищурены в игристом солнечном сиянии, и / [Image 159][238] / {3} [1] я сказал ей[239]: «Как же это может быть, что Бог и дьявол стали едины? И они согласны привести жизнь к остановке? Разве конфликт противоположностей принадлежит к неизбежным условиям жизни? А тот, кто осознает и проживает единство противоположностей, останавливается? Он полностью принял сторону действительной жизни и больше не действует так, будто принадлежит к одной стороне и должен сражаться против другой, он стал ими обоими и привел из раздор к завершению. Сняв эту ношу с жизни, не лишил ли он ее силы?»[240]

Змея повернулась и ответила в дурном настроении: «Воистину, ты надоел мне. Противоположности для меня определенно часть жизни. Ты, вероятно, это заметил. Твои новшества лишают меня этого источника силы. Мне не завлечь тебя пафосом и не досадить банальностью. Я несколько озадачена».

Я: «Если ты сбита с толку, должен ли я дать совет? Я лучше погружусь в недра земли, в которые ты имеешь ход, и спрошу Аида или небожителей, может, кто-то из них сможет дать совет».

З.: «Ты стал властным».

Я: «Необходимость даже более властна, чем я. Я должен жить и иметь возможность двигаться»

З.: «У тебя есть все просторы земли. О чем ты хочешь спросить потустороннее?»

Я: «Мной движет не любопытство, а необходимость. Я не сдамся».

З.: «Я подчиняюсь, но с неохотой. Этот стиль нов и непривычен для меня».

Я: «Извини меня, но таково давление нужды. Скажи глубинам, что наши перспективы не очень хороши, потому что мы отрезали от жизни необходимый орган. Как ты знаешь, я не виновен, ведь ты бережно вела меня по этому пути».

З.: [241] «Ты, вероятно, отказался от яблока».

Я: «Хватит этих шуток. Ты знаешь эту историю лучше меня. Я серьезно. Нам нужен отдых. Иди своим путем и достань огонь. Вокруг меня и так было темно слишком долго. Ты медлительна или труслива?»

З.: «Я за работу. Прими то, что я принесу».[242]

[H1 160] Медленно трон Бога восходит в пустом пространстве, за ним святая троица, Небеса и наконец сам Сатана. Он сопротивляется и держится своего потустороннего. Он его не упустит. Высший мир для него слишком прохладен.

З.: «Ты крепко ухватился за него?»[243]

Я: «Здравствуй, горячая штучка из тьмы! Моя душа, наверное, грубо тебя вытянула?»

С: [244] «Зачем этот шум? Я возражаю против такого насильного извлечения».

Я: «Успокойся. Я тебя не ждал. Ты пришел последним. Ты, наверное, самая трудная часть».

С: «Чего тебе от меня нужно? Ты мне не нужен, наглец».

Я: «Хорошо, что ты у нас есть. Ты самая живая вещь во всей догме».[245]

С: «Что мне до твоей болтовни обо мне! Говори быстрее. Я замерзаю».

Я: «Слушай, нечто случилось с нами: мы соединили противоположности. Среди прочего, мы связали тебя с Богом».[246]

С: «Ради Бога, зачем вся эта безнадежная суета? Ради чего эта бессмыслица?»

Я: «Прошу тебя, это не так уж глупо. Это соединение — важный принцип. Мы прекратили нескончаемую вражду, наконец освободили руки для реальной жизни».

С.: «Попахивает монизмом. Я таких людей уже давно приметил. У меня для них раскалены специальные залы».

Я: «Ты ошибаешься. Эти вопросы с нами не так рациональны, как кажутся.[247] У нас нет и ни единственной верной истины. Скорее, случился весьма примечательный и странный факт: после того, как противоположности были объединены, самым неожиданным и непостижимым образом ничего больше не случилось. Все осталось на месте, мирно, но совершенно неподвижно, и жизнь обратилась к полной остановке».

С.: «Да, вы, дураки, определенно наворотили дел».

Я: «Ну, издеваться не обязательно. Наши намерения были серьезны».

С.: «Ваша серьезность привела нас к мучениям. Порядок потустороннего пошатнулся в самом основании».

Я: «Так ты осознаешь, что дело серьезное. Я хочу ответ на свой вопрос, что должно случиться в этих обстоятельствах? Мы больше не знаем, что делать».

С.: «Ну, трудно сказать, что делать и трудно дать совет, даже если хочется. Вы слепые дураки, дерзкие нахальные людишки. Почему бы вам было не держаться подальше от неприятностей? Как ты собираешься понять устройство мира?»

Я: «Твои разглагольствования подтверждают, что ты весьма глубоко задет. Смотри, святая троица спокойно все воспринимает. Ей, кажется, новшество не претит».

С.: «Ах, троица такая иррациональная, что ее реакциям верить нельзя. Я настойчиво советую тебе не принимать те символы всерьез».[248]

Я: «Спасибо тебе за этот благонамеренный совет. Но ты, кажется, заинтересовался. Ввиду твоего вошедшего в пословицы ума, от тебя можно ожидать беспристрастного суждения».

С.: «Я, беспристрастный! Решай сам. Если ты поразмыслишь над этой абсолютностью с ее совершенно безжизненной невозмутимостью, легко поймешь, что состояние и остановка, произведенные твоей самонадеянностью, весьма напоминают абсолют. Но что до меня, я полностью стою на твоей стороне, потому что ты тоже находишь эту неподвижность невыносимой».

Я: «Что? Ты на моей стороне? Это странно».

С.: «Это не так уж странно. Абсолютное всегда противостояло живому. Я все еще настоящий мастер жизни».

Я: «Это подозрительно. Твоя реакция слишком уж личная».

С.: «Моя реакция далеко не личная. Я не знаю отдыха, постоянно подгоняя жизнь.Я никогда не удовлетворен, никогда не бываю спокоен. Я тяну все вниз и поспешно перестраиваю. Я амбициозность, жажда славы, жажда действия; я суета новых мыслей и действий. Абсолютное скучное и растительное».

Я: «Хорошо, я верю тебе. Так что же ты посоветуешь?»

С.: «Вот лучший совет, что я могу тебе дать: отмени свое пагубное новшество как можно скорее».

Я: «И чего я этим добьюсь? Нам придется начать сначала и неизбежно придти к тому же самому во второй раз. То, что было познано, нельзя намеренно забыть и отменить. Твой совет — это не совет».

С.: «Но можешь ли ты существовать без разногласий и разобщенности? Ты должен над чем-то работать, представлять сторону, превозмогать противоположности, чтобы жить».

Я: «Это не поможет. Ты тоже видим друг друга напротив. Мы устали от этой игры».

С.: «И от жизни».

Я: «Мне кажется, это зависит от того, что называть жизнью. Твоя идея о жизни связана с восхождениями и спусками, предположениями и сомнениями, нетерпеливой возней, / [Image 163][249] /, с поспешным желанием. Тебе недостает абсолюта с его выдержанным терпением».

С.: «Довольно верно. Моя жизнь бурлит и пенится и воздымает бушующие волны, она состоит из овладевания и отбрасывания, страстного желания и беспокойства. Это и есть жизнь, не так ли?»

Я: «Но абсолют тоже живет».

С.: «Это не жизнь. Это остановка или что-то ей под стать, или скорее: он живет бесконечно медленно и тратит тысячи лет, совсем как в тех жалких условиях, что ты создал».

Я: «Ты просветил меня. Ты личностная жизнь, а кажущаяся остановка — выдержанная жизнь вечности, жизнь божественности! На этот раз ты дал мне хороший совет. Я отпускаю тебя. Прощай».

[H1 164] Сатана ловко, как крот, заполз обратно в свою нору. Символ троицы и ее окружение возносятся в мире и невозмутимости в Небеса. Я благодарю тебя, змея, за то, что вытянула для меня того, кто был нужен. Каждый понимает его слова, потому что они личностны. Мы можем жить снова, долгую жизнь. Мы можем тратить тысячи лет.

[H1 164/2] [2] С чего начать, о Боги? Со страдания или радости или со смешанного чувства между ними? Начало всегда мельчайшее, оно начинается в ничто. Если я начинаю здесь, я вижу каплю «чего-то», что падает в море ничто. Начало вечно там, где ничто распахивается в неограниченной свободе.[250] Ничего еще не случилось, мир еще не начался, солнце еще не родилось, воды небесного свода еще не были отделены, [251] мы еще не забрались на плечи отцов, ведь нашим отцам еще предстоит появиться. Они пока только умерли и пребывают в лоне нашей кровожадной Европы.

Мы стоим в безграничности, обрученные со змеей, и решаем, какой камень должен лежать в основании здания, которого мы еще не знаем. Древнейший? Он подходит как символ. Мы хотим чего-то понятного. Мы устали от сетей, что плетет день и распарывает ночь. Вероятно, дьявол создал его, жалкого фанатика с притворным пониманием и жадными руками? Он появился из кучи навоза, в которой Боги хранили свои яйца. Я отшвырнул бы прочь мусор, если бы золотое семя не было в низком сердце бесформенной формы.

Так вознесись, сын тьмы и зловония! Как крепко ты вцепился в мусор и отходы вечной выгребной ямы! Я не боюсь тебя, хотя ненавижу тебя, брат всего предосудительного во мне. Сегодня ты будешь выкован тяжелыми молотами, так что золото Богов брызнет из твоего тела. Твое время кончилось, твои годы сочтены, и сегодня твой судный день разбит вдребезги. Да вспыхнут твои оболочки, своими руками мы ухватим твое семя, золотое, и освободим от скользкой грязи. Да будешь ты заморожен, дьявол, ведь мы сделаем тебя холоднокованным. Сталь тверже льда. Ты подойдешь к нашей форме, ты, похититель божественного чуда, ты, мать-обезьяна, запихнувший в свое тело яйцо Богов и тем сделавший себя весомым. Потому мы проклинаем тебя, но не из-за тебя, а ради золотого семени.

Какие полезные формы поднимаются из твоего тела, ты, вороватая бездна! Они появляются как элементарные духи, облаченные в измятые одеяния, Кабиры, очаровательно бесформенной формы, юные и тем не менее старые, карликовые, морщинистые, невзрачные хранители тайных искусств, обладатели нелепой мудрости, первые образования несформировавшегося золота, черви, что ползут из освобожденного яйца Богов, зарождающиеся, нерожденные, еще невидимые. Чем станет ваше появление для нас? Какие новые искусства вы вынесете из недоступных сокровищниц, солнечную тяжесть из яйца Богов? У вас все еще есть корни в почве, как у растений, у вас звериные лица на человеческом теле; вы дурашливо милые, поразительные, изначальные и земные. Нам не постигнуть вашу сущность, гномы, души вещей. Вы происходите из низшего. Вы хотите стать гигантами, Мальчики-с-пальчик? Вы принадлежите к последователям сына земли? Вы земная ступня Божественного? Чего вы хотите? Говорите!»[252]

Кабиры: «Мы пришли приветствовать тебя как господина низшей природы».

Я: «Вы говорите со мной? Я ваш господин?»

Кабиры: «Ты не был им, но сейчас это так».

Я: «Вот, значит, как. Да будет так. Но что мне делать с вашим следованием за мной?»

Кабиры: «Мы несем то, что не должно выносить снизу вверх. Мы соки, что поднимаются втайне, не под действием силы, а высосанные инерцией и присовокупленные к растущему. Мы знаем неведомые пути и непостижимые законы живой материи. Мы выносим вверх то, что дремлет в недрах земли, то, что мертво и тем не менее входит к живым. Мы делаем это медленно и легко, чего не достигнуть человеческим путем. Мы свершаем то, что для тебя невозможно».