Церковные реформы конца XVI столетия и их подлинные цели

В конце XVI столетия православную Русь потрясли церковные реформы, которые привели к расколу общества и церкви. До этих реформ весь православный народ исповедовал одну и ту же веру: одни и те же церковные предания, одни и те же чины, уставы, книги и обычаи и поэтому ощущал религиозное единство. Результатом реформ стал раскол на две группы: в одну входили те, кто поверил царю и патриарху Никону[38] и пошёл за ними, в другую — те, кто продолжал придерживаться старого вероучения.

О причинах раскола и необходимости реформ единого мнения не существует: некоторые исследователи считают, что виноват Никон, другие винят царя и греческих учителей православия, одни уверены в необходимости реформ, другие считают, что можно было обойтись без них.

Издатель книги Б. П. Кутузова[39] о патриархе Никоне пишет:

«Великая тайна рокового для России церковного раскола XVII века, в результате которого была попрана вся церковная старина и отвергнуто русское благочестие, полностью не разгадана вплоть до настоящего времени».

Чтобы двигаться дальше, нам необходимо разгадать причины и цели реформ, учитывая, что они логически укладываются в цепочку событий, приведших в конечном результате к появлению в конце XIX века в России новой священной книги. Нужно понимать, что хотя глобальное знахарство и было заинтересовано в расколе православной церкви, сам раскол не мог обладать высшим приоритетом в векторе целей знахарства. За реформой вероучения и церкви стояло нечто более серьёзное, что осталось скрытым, невидимым тем, кто не справился со своим эмоциональным возбуждением, вызванным действиями патриарха Никона. И это возбуждение до сих пор не может примирить расколовшиеся стороны и увидеть истинную причину и цели реформы.

В ходе реформы произошли некоторые изменения в обрядовой традиции, были отредактированы тексты священного писания и богослужебных книг.

В 1653 году Никон издал приказ под названием «Память», распространённый по всем московским церквам, где говорилось: «не подобает в церкви метания творити на колену, но в пояс бы вам творити поклоны; ещё и тремя персты бы есте крестились».

Крёстные ходы Никон распорядился проводить в обратном направлении (против солнца, а не «посолонь», т.е. по солнцу).

Были отредактированы некоторые тексты Псалтири и богослужебных книг, и несколько изменена формулировка Символа Веры.

Есть множество предположений о подоплёке реформы патриарха Никона, но до сих пор не совсем понятно, для чего Никон пошёл на такие большие жертвы. Неужели только из-за смены церковных обрядов? Понимал ли сам Никон, к чему приведут его реформы? А если он не понимал, то кто понимал и направлял этот процесс? Ведь как пишет Б. П. Кутузов: «… тот факт, что наши богослужебные книги подвергаются латинизации и после ухода Никона, подтверждает, что не он был автором и инициатором “реформ”»(стр. 139).

По мнению автора, задумал реформы и руководил ими царь Алексей Михайлович, решивший сесть и на Константинопольский престол, а Никон был лишь исполнителем.

Историк Н. И. Костомаров[40] упоминает о давлении, которое оказывали на царя:

«В 1649 году приехал в Москву иерусалимский патриарх Паисий. Он заметил, что в московской церкви есть разные нововведения, которых нет в греческой церкви, и особенно стал порицать двуперстное сложение при крестном знамении. Царь Алексей Михайлович очень встревожился этими замечаниями и отправил реко он келаря Арсения Суханова на восток за сведениями. Но пока Арсений странствовал на востоке, Москву успели посетить другие греческие духовные особы и также делали замечания о несходстве русских церковных обрядов с греческими, а на Афоне монахи даже сожгли богослужебные книги московской печати, как противные православному чину богослужения».

Историк русской церкви Н. Ф. Каптерев[41] считал:

«…инициатива произвести церковную реформу, в смысле объединения наших церковных чинов, обрядов и богослужебных книг с тогдашними греческими, принадлежит не Никону, а царю Алексею Михайловичу и его духовнику — протопопу Стефану Вонифатьевичу. Они первые, ещё до Никона, задумали произвести церковную реформу, ранее наметили её общий характер и начали до Никона, по-немногу приводить её в исполнение; они ещё до Никона вызвали в Москву из Kиeвa знающих греческий язык книжных справщиков, с помощью которых ещё до Никона уже начали исправлять наши книги с греческих и, что главное, они же создали и самого Никона, как реформатора-грекофила. Никон, сделавшись патриархом, только выполнял ту программу, какая ему дана была, конечно в самых общих чертах, царём и Стефаном Вонифатьевичем. Правда, что в самое выполнение программы царь активно не вмешивался, предоставив в этом деле Никону полную свободу, почему практическое проведение реформы в жизнь в том или другом виде, зависело уже исключительно от Никона, от его личных взглядов, понимания дела, его характера и такта. Сам Никон никогда не считал себя инициатором в деле книжных исправлений и никогда не считал книжные исправления первою и главною задачею своего патриаршества. Оставив патриаршую кафедру, он совсем перестал интересоваться своей церковной реформой и, в конце, даже отнёсся резко отрицательно как к тем самым грекам, по указаниям которых он производил свои церковные реформы, так и к самым печатным греческим книгам, на основе которых главным образом и велись все книжные исправления во время его патриаршества. Сам Никон главную задачу, смысл и, так сказать, душу своего патриаршества видел и представлял вовсе не в книжных и обрядовых исправлениях, а в том, чтобы освободить церковь, в лице патриарха, от подавляющей её всецелой зависимости от государства, чтобы сделать патриарха, как духовного главу церкви, не только независимым от государя, но и поставить его рядом с царем, как другого великого государя, подчинить его контролю, как блюстителю и охранителю вечных незыблемых божественных законов, не только церковную, но и всю государственную и общественную жизнь, поскольку последние должны быть проявлением всегда и для всех обязательных божественных заповедей и законов. Никон верил и учил, что священство выше царства, и всячески старался осуществить эту идею во время своего патриаршества практически, а после оставления патриаршей кафедры, горячо и усиленно старался защитить её теоретически.

(…) Из приведённых заявлений Никона, сделанных им в разное время и очень различным лицам, оказывается, что Никон, по его собственному сознанию, производил церковные исправления с совета и по указаниям восточных иерархов, руководствовался в этом деле присланной ему константинопольским патриархом Паисием книгою «Скрижаль», а также древними, собранными по его поручению на востоке, греческими книгами, с которых у нас будто бы делались переводы, по которым и правились наши книги. Делая эти заявления о произведённых им книжных исправлениях, Никон, со своей точки зрения, был вполне прав. Лично сам он производил исключительно только церковно-обрядовые реформы, касавшиеся церковных чинов и обрядов, и производил их действительно по совету и указанием восточных иерархов.

Но к самой книжной справе в тесном смысле, к самому тексту книжных исправлений, Никон не имел, да и не мог иметь, прямого непосредственного отношения. Никон совсем не знал греческого языка, не мог читать греческих книг, а следовательно не мог сам следить за справою с греческих книг и поневоле всё это дело должен был доверить своим справщикам.

Никон к книжной справе в собственном смысле не имел прямого непосредственного отношения, а стоял от неё несколько в стороне, и не смотрел на неё как на своё только личное дело, за которое бы отвечал он лично, тем более что производимые при нём книжные исправления, обыкновенно одобрялись целыми соборами русских иерархов, а также и присутствовавшими на этих соборах восточными иерархами.

Большинство теперь стало думать, что с уходом Никона и все его реформы и книжные исправления будут уничтожены, все останется по-старому, а значит, в ход пойдут по-прежнему и старые книги, которые, конечно, теперь находили хороший сбыт на рынки, тогда как торговля новоисправленными книгами естественно должна была остановиться.

При Никоне, как мы видели, наши книги, прежде всего, исправлялись с греческих печатных книг. Но когда во время соборного суда против Никона приведено было одно правило из греческой книги, его осуждающее, то Никон резко заявил на соборе: «греческие правила не прямые, их патриархи от себя написали, а печатали их еретики», и затем опять настойчиво повторил: “греческие правила не прямые, печатали их еретики”. Конечно, это заявление Никона можно объяснять его крайней тогдашней раздражённостью против его судей — патриархов, можно видеть в нём только необдуманные слова пылкого, несдержанного человека. Но можно объяснять дело и иначе. Всё греческое в глазах Никона было хорошо только до тех пор, пока греки льстили ему, всячески угодничали и пресмыкались перед ним, пока они оправдывали и одобряли все его реформаторские действия, а он, опираясь на них, играл видную и эффектную роль реформатора русских церковных порядков.

Как же скоро те же самые греки враждебно коснулись самого Никона, из льстецов и угодников превратились в грозных и не податливых его судей, а реформаторская его деятельность подверглась всяким пересудам, толкованиям и проверкам; грекофильства Никона как не бывало, он уже судит и рядит как истый старообрядец: восточных патриархов называет не настоящими патриархами, греческие печатные книги — неправыми, так как их печатают еретики. Никон, видимо, не смотря на своё громкое заявление: «хотя я русский и сын русского, но моя вера и убеждения греческие», на самом деле, по своим истинным убеждениям, всему духовному складу своей личности и симпатиям, продолжал всегда оставаться завзятым тогдашним русским; всё его грекофильство было у него явлением очень непрочным, как бы искусственным, привитым к нему со стороны».

А по мнению А. В. Карташева[42] именно Никон стал генератором реформ:

«… Никона осенила гигантская идея — осуществить через Москву Вселенское Православное Царство. А для этого необходимо уравняться с греками в обряде и чине. Следовательно, и поправлять книги и обряды надо не по древним славянским, а по греческим текстам, и именно нынешним».

Но стремление Никона натолкнулось на противодействие со стороны противостоящей ему части иерархии РПЦ. Об этом Карташев говорит:

«Между тем, москвичи греческим книгам не верили. По словам самих же греков, в этих книгах была латинская порча. В этом смысле попутное заявление сделал в 1645 года приезжавший от Кпльского (Константинопольского — авт.) патриарха в Москву митрополит Палеопатрасский Феофан с ходатайством начать в Москве печатание и греческих книг, и церковно-славянских, заново переводя их с греческого «прямо, подлинно и благочестиво». Мотив предприятия — это спасение чистоты и греческого оригинала и возможной порчи славянских текстов, ибо часть новопечатных греческих книг в значительной мере портится, как папистами, так и лютеранами, заведшими у себя, даже в самом Кпле, греческие типографии…. Никон всех этих умственных и моральных затруднений не переживал и не понимал, а потому и «пёр против рожна». … Дьякон Фёдор пишет: Арсений Грек, враг Божий, научил его — Никона покупать те книги еретические.

В доказательство приводятся бесспорные внешние факты: порченые венецианские греческие книги и порченые люди — справщики, как Арсений Грек[43]. Кто «свёл с ума Никона?» Вообще — «приезжие нехаи», но особенно Арсений Грек, «еретик, иезуит, бесермен, жидовский обрезанец».

Электронная еврейская энциклопедия в статье «Православие» тоже согласна с тем, что ближайшим сподвижником Никона был «монах еврейского происхождения Арсений Грек».

Автор другой статьи о Никоне[44] пишет про Арсения Грека:

«Именно Арсению принадлежала трагически обернувшаяся для Русской церкви идея использовать для распространения исправленных книг насилие. Основным институтом книжной реформы отныне стал пресловутый Тайный приказ. Новые книги издавались на его Печатном дворе и доставлялись во все, даже самые отдаленные, епархии. В это время Арсений ездил по Руси и вместе со стрельцами устраивал настоящие облавы. Среди ночи они врывались в церкви и монастыри и дочиста выгребали старинные книги, которые впоследствии прилюдно сжигались».

На основании приведённых фактов Арсения Грека можно рассматривать как агента, внедрённого с определёнными целями, о которых можно судить по его деятельности: он занимается исправлением книг, их печатанием и поиском старинных церковно-славянских книг с целью уничтожения.

Магистр богословия С. А. Белокуров[45] нашёл и опубликовал рукопись архимандрита Сильвестра Медведева, работавшего на Московском печатном дворе с 1678 по 1688 год.

Белокуров описал ситуацию, сложившуюся при исправлении Служебника 1655 годатак:

«…патриарх Никон, приступая к исправлению Служебника, имел в виду редактировать его на основе древнегреческих и славянских рукописных, что соответствовало решению собора 1654 года: «Чтобы впред реко исправлению в печатном тиснении Божественным книгам против древних харатейных и греческих книг, уставов, потребников, служебников и часословов». В действительности же исправление Служебника проводилось «с новопечатных у немец греческих книг», причём эти книги не проверялись по древнегреческим и славянским рукописным, а наоборот, последние «были чернены противу новопечатных у немец греческих книг». Надо понимать, что справщики в отдельных случаях просто зачеркивали в рукописных книгах те места, которые им казались противоречащими новопечатным книгам».

Белокуров нашёл в библиотеке Московской синодальной типографии и ту «у немец печатную греческую безсвидетельствованную книгу», о которой писал Сильвестр Медведев. Это оказался греческий Евхологион[46] венецианского издания 1602 г. Говоря языком Медведева, она действительно была бессвидетельствованной. У неё не было титульного листа. Итак, сообщение Медведева о том, что при издании Служебника 1655 года справщики руководствовались «у немец печатной греческой безсвидетельствованной книгой, у нея же и начала несть и где печатана неведомо», подтвердилось».

Роман Бобарыкин[47] написал жалобу царю на Никона и, видимо, обвинил его в связях с жидами. В письме царю[48] патриарх Никон жалуется, что его оклеветали, но, тем не менее, не отрицает эту связь:

«Да у меня же в Воскресеньскомъ были два жидовина, крещёных во имя Отца и Сына и Святаго духа. И от техъ жидов един, ему имя Домиян, оставя православную святую християнскую веру, почал по старому закону жидовскую веру держать и святых постовъ не хранити, и во вся посты мяса ясти, и молодых черньцов развращать, для чево, де, вы не женитесь и мяса не едите, молоды, де, таковы, и иным всяким жыдовскимъ обычаем. И про то ево, Демьянка жида, учинилось ведомо мне, и я, сыскав доподлина, что впрямь развратились от святыя православныя християнския веры, и велелъ ево, Домиянка, посмирять и сослать в Ыверьской монастырь. И тот Демьянко другому жиду, Мишке, сказал: «Не пробыть, де, и тебе без беды, ведь, де, и ты таков же, побежи, де, к Москве и скажи, де, за собою государево слово». И тот, побежав к Москве, сказал за собою твоё, великаго государя, слово».

Мы уже читали, что правкой священных книг заправлял «жидовский обрезанец» Арсений Грек, и его по каким-то причинам поставил на это место сам Никон, а тут ещё оказывается, что и вокруг него вертелись крещённые жидовины. Как они там оказались? Ведь нужно было иметь чью-то серьёзную поддержку, чтобы войти в окружение патриарха.

Израильский историк Савелий Дудаков[49] приводит цитату из книги Ю. Крыжанича[50] «Политика»:

«Если Русское царство когда-нибудь погибнет, то оно примет гибель от этих перекрестов или их потомков. Или, наверно, они сами завладеют нашим царством на позор всему нашему роду. Они смешаются [с нами] по крови, но во веки вечные не соединятся [с нами] воедино в [своих] устремлениях. Внуки и правнуки перекрестов имеют иные помыслы, чем коренные уроженцы [данной страны]».

Дудаков спрашивает сам себя:

«Но кого имел в виду Юрий Крыжанич? Кто эти выкресты, занимавшие виднейшие посты в администрации Алексея Михайловича? Несомненно, одним из них был думный дьяк Алмаз Иванович. Неизвестны ни год рождения дьяка, ни его настоящая фамилия, только несколько имён и прозвищ. Алмаз (Ерофей) Иванович Иванов (умер в 1669 г.) происходил из вологодских посадских людей. В молодости он побывал на Востоке — в Турции и Персии, выучил восточные языки и, по словам Олеария, вёл переговоры без переводчика. В 1640 г. б ыл назначен дьяком Казённого приказа, а в 1649 г. переведён в Посольский приказ. В составе русского посольства ездил в 1649 г. в Стокгольм для подписания договорной записи. В 1652-1653 гг. — член посольской делегации к польскому королю Яну Казимиру. В 1653 г. п олучил звание думного дьяка и был назначен на должность начальника Посольского приказа, которую занимал до 1667 г. Одновременно (с 1653 г.) управлял Печатным приказом». Еврейское происхождение «любимца Алексея Михайловича» не вызывает сомнений.... Однако Ю. Крыжанич имел в виду не только государственного канцлера. По-видимому, в Посольском приказе работали и другие выкресты-евреи, ибо…. Так, русским послом в Кахетии был В. С. Жидовин, а приказным дьяком — Василий Юдин из «гостей», т.е. из купцов. Наконец, главой московских стрельцов (должность, по современным понятиям, выше командующего Московским военным округом) был Иван Васильевич Жидовин. Таким образом, «засилье» евреев (пусть и выкрестов) при дворе Алексея Михайловича, по мнению Ю. Крыжанича, становилось «опасным».

Крупнейший историк-русист, директор Библиотеки Конгресса США Дж. Х. Биллингтон[51] приводит интересные факты:

«Старообрядцы обвиняли Никона в том, что он разрешил евреям переводить священные книги, а никониане обвиняли старообрядцев в том, что они позволяли евреям вести богослужение. … Обе стороны считали собор 1666-1667 гг. “еврейским сборищем”, а в официальном постановлении собор обвинял своих противников в том, что они стали жертвами “лживых еврейских словес”. … Везде ходили слухи, что государственная власть отдана “проклятым еврейским правителям”, а Царь вступил в тлетворный “западный” брак, одурманенный любовными зельями врачей-евреев».

Как не поверить израильскому историку и директору Библиотеки конгресса США, они наверняка допущены к закрытым архивам и непроверенную информацию не опубликуют. Тогда становится ясно, кто поддерживал процесс раскола. Но для чего? Какая же была главная цель, ведь раскол сам по себе — это не цель?

А вот это мы поймём, когда прочитаем книгу богослова XIX века Сольского [52]:

«И лета 1674 Алексей Михайлович издал указ и получил благословление священного собора на перевод Ветхого и Нового заветов Библии и поручил иеромонаху Епифанию Славинецкому с греческих книг, напечатанных во Франкфурте, в 1597 г., в Лондоне в 1600 г. и иных изданий 1587 г. Надзирать было поручено Павлу — митрополиту сарскому и подонскому. Но едва исправили Новый завет, как Митрополит Павел умер, через 2 месяца умер и Славинецкий. (Правда по «известиям Киевско-печерской лавры Епифанию Славенецкому приписывается ещё и исправление Пятокнижия по греческому тексту» (сноска на стр. 549 цитируемого источника)). После этого исправления прекратились и возобновились только при Петре I. Переведён только Псалтирь с немецкой Библии Лютера, но он не был напечатан».

Сольский (стр. 538) считает, что вероятно по совету Максима Грека ещё царь Иоанн Васильевич Грозный основал типографию. В 1564 году была напечатана книга — «Богослужебный Апостол». А напечатали её Иван Фёдоров и Пётр Мстиславец. В книге слова писались слитно, из знаков препинания использовались только точка и запятая, разделения на главы не было. В послесловии говорится, что царь велел использовать в святых церквях книги: Псалтирь, Евангелия и Апостол, а в прочих святых книгах потребности мало (ещё одно доказательство отсутствия на Руси Ветхого завета в то время). Другие книги вообще искажены, и ими пользоваться нельзя. А само книгопечатание вводится «ко очищению и ко исправлению ненаученных и неискусных в разум книгописцев» (стр. 539). Но нашлись люди, которые были против распространения новых книг и печатного дела, они оставались поборниками древних русских книг. В итоге возникли волнения, и типография была сожжена. Царь восстановил типографию и напечатал Псалтирь.

Обратим внимание читателя на то, что вместе с новозаветными книгами в русском богослужении используется Псалтирь, которую сейчас относят к Ветхому завету на основании того, что в ней упоминается Давид. Это – очередная уловка хозяев библейского проекта, их неуклюжая попытка доказательства единства Нового и Ветхого заветов. В Псалтири на славянском языке есть многократные упоминания о Христе, например: «Предсташа царiе земстiи, и князи собрашася вкупе на Господа и на христа eго» (2: 2). В синодальном издании этот стих переведён иначе: «Восстают цари земли, и князья совещаются вместе против Господа и против Помазанника Его». Действительно, слово «христос» можно перевести как «царь», «помазанник» и «мессия», но почему-то в Псалтири авторам лучше подошло значение «помазанник», а в Новом завете — «Христос».

Анализ текстов Псалтири показывает, что большая часть псалмов скорее принадлежит к христианскому вероучению, чем к иудейскому.

Но вернёмся к нашей теме. Дальше о печатании книг заботится уже царь Михаил — первый царь династии Романовых. При нём открыли Греко-латинскую школу, которой командовал Арсений Грек. В 1648 году боярин Фёдор Ртищев устроил около Москвы Преображенскую пустынь и пригласил 30 киевских монахов для перевода священных книг. Они были учениками Петра Могилы, учившегося на Западе. Вскоре эта пустынь перешла под покровительство Алексея Михайловича и Никона. Сюда пригласили из Киева старца Епифания Славинецкого, Арсения Сатановского и Дамаскина Птицкого. Никон пригласил ещё Арсения Грека и заставил их заниматься исправлением богослужебных книг по греческим подлинникам, а затем и Библии. Но сопротивление было достаточно сильное и печатание остановили. Тем не менее, Алексей Михайлович дал добро на печатание в 1663 году Острожской Библии, вроде как для нужд церкви и народа, и она была напечатана.

В статье «Жизнь первопечатника диакона Ивана Фёдорова»[53] говорится об этом издании:

«Московская первопечатная Библия 1663 г. была лишь перепечаткой «Острожской Библии» с незначительными исправлениями, главным образом — правописания. Последующие справщики и издатели славянской Библии, начиная с Епифания Славинецкого, приглашённого в Москву из Киева в 1649 г., до архимандрита Варлаама Лящевского и иеромонаха Гедеона Слонимского, окончательно подготовивших известную «Елизаветинскую Библию» (Санкт-Петербург, 1751 г.), были южнорусские учёные и исправляли всё то же Острожские издание».

Выводы

До раскола была лишь идеологическая подготовка для внедрения в России библейской ростовщической доктрины, а раскол — это уже прямая агрессия.

В Польше под руководством раввинов была переведена и напечатана, якобы, русским первопечатником Иваном Фёдоровы, Острожская Библия, содержащая еврейскую Библию и Новый Завет. Для придания авторитета этому изданию был создан миф о том, что для борьбы с ересью жидовствующих новгородскому архиепископу Геннадию понадобилась полная Библия, которую перевели и написали по его просьбе. Такая Библия действительно появилась, но, скорее всего, значительно позднее и была подделкой.

Затем шла долгая подготовка к распространению двуединой Библии в России. Некоторые сведения об этом дошли до настоящего времени. Например, даже через школьные учебники осуществлялось давление на общественность с целью принудить власть к исправлению церковных книг[54]:

«В подготовке общественного мнения о мнимой неисправности старых русских книг особую роль сыграло обширное предисловие к грамматике Мелетия Смотpицкого (1648 г.). Здесь на все лады проводится мысль, что русские церковные книги очень неисправны и потому нуждаются в немедленном тщательном исправлении, а исправлять их нужно, разумеется, только по греческим образцам».

После объединения Руси с Украиной Москву наводнили киевские богословы, среди которых были и прямые агенты раввинов. Например, Арсений Грек, Епифаний Славинецкий и другие получили должности редакторов на Печатном дворе. Пользуясь отсутствием патриарха, им удалось напечатать Московскую Библию в 1663 году, являющуюся полной копией Острожской Библии. Для облегчения выполнения своих целей был спровоцирован раскол. Две части православных верующих бились по пустякам между собой: за тот или иной ритуал. Дрались на смерть за то, как молиться, как осуществлятьевхаристию и т.п. Но это было лишь отвлечением внимания, тогда как главная цель состояла совсем в другом — навязать еврейскую Библию как часть священного писания наряду с Новым заветом и модифицировать последний так, чтобы он воспринимался как «продолжение» или «надстройка» Ветхого завета. Из-за неразберихи в Москве, возникшей при расколе, большую часть древних русских книг смогли уничтожить.

Однако раз и навсегда решить все вопросы знахарству не удалось. Хотя Московская Библия и появилась, она не была принята обществом. Сольский пишет, что народ сомневался в правильности новых книг (точнее — презирал и хулил) и воспринимал их внедрение как попытку порабощения страны (вот это уровень понимания нашими предками глобальной политики!), доверяя только древним русским переводам (сноска 17 на стр. 545). В церквях по-прежнему использовались славянские варианты Нового Завета, Апостола и Псалтири.

Да и власть стала кое-что понимать, поэтому уже при Фёдоре Алексеевиче[55], правившем с 1676 по 1682 год, были подготовлены некоторые документы, в которых предусматривались меры по защите страны от чуждого западного влияния, но они пошли в дело только при царевне Софье. Об этом сообщает В. О. Ключевский[56]:

«В 1685 г. ученик Полоцкого Сильвестр Медведев поднёс правительнице царевне Софье устав академии, составленный ещё при царе Фёдоре. Характер и задачи академии ясно обозначены некоторыми пунктами устава. Она открывалась для людей всех состояний и давала служебные чины воспитанникам. На должности ректора и учителей допускались только русские и греки; западнорусские православные учёные могли занимать эти должности только по свидетельству достоверных благочестивых людей. Строго запрещалось держать домашних учителей иностранных языков, иметь в домах и читать латинские, польские, немецкие и другие еретические книги; за этим, как и за иноверной пропагандой среди православных, наблюдала академия, которая судила и обвиняемых в хуле на православную веру, за что виновные подвергались сожжению».

А что ещё оставалось делать? Другого пути власть того времени не видела.