Глава 39

Портье распорядился, швейцар позвонил по телефону, и им подали ту же лодку, в которой они ехали сюда.

Джексон сел в лодку рядом с чемоданами и портретом, который заботливо упаковали. Ветер дул все так же яростно.

Полковник расплатился по счету и роздал положенные чаевые. Служащие гостиницы уложили чемоданы и портрет в лодку и устроили в ней Джексона поудобнее. Потом они ушли.

– Ну вот, дочка, – сказал полковник.

– А мне нельзя доехать с тобой до гаража?

– В гараже будет ничуть не лучше.

– Пожалуйста, разреши мне доехать до гаража.

– Ладно, – сказал полковник. – Дело твое. Садись.

Они не разговаривали: ветер дул в корму, поэтому при той скорости, которую можно было выжать из жалких останков мотора, казалось, будто ветра нет вовсе.

На пристани Джексон отдал чемоданы носильщику, а портрет понес сам. Полковник спросил:

– Хочешь, простимся здесь?

– А разве нельзя иначе?

– Можно.

– Давай я провожу тебя до бара и подожду, пока подадут машину.

– Так будет еще хуже.

– Пусть.

– Отправьте вещи в гараж и попросите присмотреть за ними, пока не выведете машину, – сказал полковник Джексону. – Проверьте, в порядке ли ружья, и уложите вещи так, чтобы на заднем сиденье было как можно свободнее.

– Слушаюсь, господин полковник, – сказал Джексон.

– Значит, я еду? – спросила девушка.

– Нет, – сказал ей полковник.

– Почему мне нельзя с вами поехать?

– Сама знаешь. Тебя никто не приглашал.

– Отчего ты такой злой?

– Господи, дочка, если бы ты знала, как я стараюсь быть добрым! Но человеку легче на душе, когда он злой. Давай-ка расплатимся с нашим приятелем лодочником и посидим вон там на скамейке под деревьями.

Он заплатил хозяину лодки и сказал, что не забудет насчет мотора с «Виллиса».

Он, правда, посоветовал особенно на это не рассчитывать, хоть дело вполне могло и выгореть.

– Мотор будет подержанный. Но все равно лучше того кофейника, который стоит у вас сейчас.

Они поднялись по истертым каменным ступеням, прошли по дорожке, усыпанной гравием, и сели на скамейку под деревьями.

Черные деревья раскачивались от ветра, и ветки на них были голые. Листья в этом году опали рано, их давно вымели.

К ним подошел человек и предложил купить почтовые открытки. Но полковник ему сказал:

– Ступай отсюда, сынок. Тебе тут делать нечего. Девушка наконец расплакалась, несмотря на решение никогда не плакать.

– Слушай, дочка, – сказал полковник. – Ну что я могу тебе сказать? На машине, на которой мы с тобой едем, к сожалению, нет амортизаторов.

– Я больше не плачу, – сказала она. – Я не истеричка.

– Нет, этого я про тебя сказать не могу. Я могу сказать, что ты самая красивая и самая милая девушка на свете. Во все времена. На всей земле. Во всем мире.

– Но какой в этом толк, даже если бы это была правда?

– Вот это верно, – сказал полковник. – Но это правда.

– Ну и что же теперь будет?

– Теперь мы с тобой поцелуемся и скажем друг другу «прощай».

– А что такое «прощай»?

– Не знаю, – сказал полковник. – Но думаю, что это одно из тех слов, которые каждый толкует по-своему.

– Попробую и я.

– Ты не очень расстраивайся, дочка, слышишь?

– Хорошо, – сказала девушка. – Хотя в нашей машине и нет амортизаторов.

– Тележка, в которой возили на эшафот, – самая подходящая для тебя машина. С того дня, как ты меня узнала.

– Неужели ты не можешь быть добрее хоть сейчас?

– Видно, нет. Но я все время старался.

– Постарайся еще. Это все, что нам остается.

– Конечно, постараюсь.

И они тесно прижались друг к другу и поцеловались, а потом полковник повел девушку по дорожке, усыпанной гравием, и вниз по каменным ступеням.

– Возьми лодку получше. Зачем тебе эта рухлядь с испорченным мотором?

– Я поеду на этой рухляди, если ты не рассердишься.

– Рассержусь? – спросил полковник. – Нет, я не рассержусь. Я только отдаю приказы и выполняю приказы. Но не сержусь. Прощай, дорогая, прощай, чудо мое.

– Прощай, – сказала она.