Хенде хох! 4 страница

Старик явно стосковался по собеседнику, да еще на его родном немецком языке! Зигфрид, согреваясь чаем и чувствуя, что снова оказался в цивилизации, быстро входил в свой прежний образ самоуверенного бизнесмена с улыбчивой и спокойной терпеливостью к собеседнику. Так любой корабль, выйдя из шторма в тихую гавань, превращается из гонимой ветрами и заливаемой волнами скорлупки в горделиво‑ величественное судно… Зигфрид чувствовал, что добрался до гавани, выплыл из ледяного моря тундры, если не на материк цивилизации, то хотя бы на остров…

– Романтика в самой пушнине! – продолжал старик Гейзенрих. – Мех – это любовь! Да, да, не улыбайтесь! У меня было шесть жен, мой дорогой, и все – балерины Большого театра! Вот что такое мех, мой милый! Конечно, ваш газопровод убьет тундру, и уже не будет здесь соболей, лисиц, горностая. И это – глупо. Потому что газ вы можете найти и где‑ нибудь в Сахаре. И вообще, пользоваться нефтью, углем, газом – это же рудименты варварских цивилизаций.: Через каких‑ нибудь двадцать, от силы тридцать лет человечество будет получать энергию из морской воды. Ну пусть через сто лет! Но ни из какой морской воды, ни в каком ядерном реакторе вы не получите вот такого горностая или вот такого песца. И вообще, знаете ли вы, что такое тундра?! Тундра – это единственный на земном шаре курорт, воздух которого еще двадцать лет назад был начисто лишен вредоносных бактерий! Люди, смертельно больные астмой, излечивались здесь в неделю! Но вместо того чтобы строить здесь курорты, здесь строили лагеря! – усмехнулся Гейзенрих, – Право, СССР – страна парадоксов. Сталин убил миллионы граждан своей страны, в России нет семьи, у которой он не сгноил бы в лагерях хотя бы одного родственника. Я, с вашего позволения, тоже отсидел здесь с 38‑ го по 46‑ й год, как немецко‑ японский шпион… – Старик усмехнулся, – Но мне было легче, чем другим, – я привык к тундре. А другие…Здесь до сих пор каждое лето, когда оттаивают болота, плывут по трясине человеческие кости и скелеты… А русский народ все равно тоскует по Сталину, по «хозяину», как они говорят. Его портреты снова по всей стране, в каждом автобусе. Даже диссидент Зиновьев называет его «великим человеком»!..

Зигфрид заметил, что в глазах Гейзенриха зажегся какой‑ то горячечный блеск. Видимо, старик впервые наткнулся на человека, которому мог сказать все, не таясь, излить, как говорят русские, душу.

– Впрочем, – продолжал Гейзенрих, – извлекать уроки из истории не умеет ни один народ в мире. Отдельная личность – да, отдельная личность учится на своих ошибках. Ребенок не сунет руку в огонь дважды. Но народы удивительно забывчивы, в этом парадокс человечества. Хотите примеры? Извольте: Израиль поставляет цветы в Германию. Нет, вы подумайте: Израиль поставляет в Германию цветы, а Германия поставляет в Израиль армейскую форму! А вы говорите – уроки истории!.. – И хотя Зигфрид ничего такого не говорил., старик продолжал: – Именно потому, что у народов нет памяти, я не верю в свержение Советской власти в России или вообще в какие‑ нибудь демократические преобразования в этой стране. Русские не знают демократии, боятся ее, им нужен «хозяин». Поэтому власть, которая довела население всей страны до полуголодного уровня, – эта власть и по сей день самая сильная в мире. Никакие диссиденты не могут поднять народ на всеобщее восстание, никакие солженицыны, сахаровы, буковские при всем их донкихотском героизме. Даже во время голодного бунта в Новочеркасске не было мятежа хотя бы в соседних городах и поселках! У русских просто нет опыта борьбы за демократию. Если они и восставали когда‑ то, то за «доброго» царя! Но ненцы… Конечно, это народ дикий, нецивилизованный и отсталый. Но в этом их преимущество. У них нет исторического комплекса рабства. До порабощения русскими они жили здесь первобытной общиной. Без царей, королей или хотя бы князьков. Судьями были старейшины, которые ничем не владели – ни землей, ни людьми. Я изучал этот край по Миллеру, Мильтону и Георги – я знаю, о чем говорю! А теперь прокатитесь по Советскому Союзу и посмотрите: в каждой национальной республике, от Прибалтики до Грузии, к русским относятся как к оккупантам. Русские знают это, и поэтому они там начеку. В каждой республике правительство держит войска – на случай восстания. А здесь, в тундре, – ну кто мог предвидеть, что дикие ненцы восстанут?! Их же никто и людьми не считал… Наверно, так же думали в сороковых годах англичане о евреях Палестины. Английская армия и ее генералы, которые только что разбили Гитлера в Африке, – разве они могли считать пейсатых евреев серьезными противниками? А теперь вспомните, какой тактикой евреи добились победы в Палестине, как они выгнали англичан. Ведь в Израиле, как и здесь, в тундре, нет ни лесов, ни джунглей для партизанской борьбы! Там, как и здесь, все открыто, и все население страны как на ладони. И все‑ таки евреи в течение нескольких месяцев выкинули англичан из Палестины. Как? Чем? Террором! Простым террором они довели англичан до того, что их армия позорно сидела в своих казармах и боялась нос высунуть из‑ за каменных заборов. А потом и вообще бежала из страны…

«Да он просто маньяк, – вдруг подумал Зигфрид о Гейзенрихе. – Он безумный маньяк с безумной мечтой свержения Советской власти в тундре…»

– Я не знаю, кто организовал ненцев на это восстание, – продолжал Гейзенрих, – и есть ли вообще у них единый организатор, но события в тундре развиваются сейчас почти так, как в Израиле перед бегством англичан: сначала – личный террор против руководящих персон, потом – одиночные диверсии и, наконец, диверсия по всему краю – поджоги буровых… Вы следите за моей мыслью? – вдруг требовательно спросил он у Зигфрида.

– Да… Но я… Я не думал, что все это так серьезно. Ведь, насколько я слышал, все началось с того, что убийства совершили какие‑ то беглые заключенные. При чем тут ненцы?

– Вы думаете? – усмехнулся старик Гейзенрих.

Он прошел по мехам в угол комнаты, снял кипу соболиных шкурок с какой‑ то тумбочки и достал из этой тумбочки старую, с затертой обложкой книжку. «НЕНЕЦКИЕ СКАЗКИ И БЫЛИНЫ» – было написано на обложке, середина книжки была заложена бумажной закладкой. Гейзенрих водрузил на нос пенсне, открыл книгу на этой закладке и сказал Зигфриду:

– Тут есть замечательная былина о семи ненецких братьях‑ богатырях и их семи сестрах. Однажды, вернувшись с охоты, братья обнаружили, что враги разрушили их чумы, угнали их оленей, а над сестрами надругались. Братья вскочили на ездовых оленей, догнали врагов и… – Тут Гейзенрих поднял палец и прочел из книги: – «Сколько врагов было, всех перебили. У живых уши и хотэ отрезали и заставили их хотэ съесть. Так наши отцы за свою кровь и позор мстили, так сыновья и делают!» Вы знаете, что такое хотэ? Это то, что у вас между ног, мой милый. А теперь скажите мне: с какой стати беглые русские заключенные будут выполнять заветы ненецких преданий, да еще так последовательно и точно – отрезать уши и половые органы таким любителям ненецких девочек, как Розанов, Хотько и Воропаев…

– Как? Как? – Зигфрид, до того слушавший старика несколько свысока, как безумного, теперь всем телом подался вперед. – Вы сказали – Розанов?! Какой Розанов?

– Петр Розанов, главный геолог «Ямалнефтегазразведки», – сказал Гейзенрих и с интересом поглядел на Зигфрида. – А вы его знали?

Знал ли Зигфрид Розанова! Да он знал всех троих – и Розанова, и Хотько, и Воропаева! Именно они и были в коттедже Розанова пять лет назад на той самой сабантуйной вечеринке – проводах Зигфрида, когда Зигфрид не разрешил пустить по кругу свою ненецкую Лолиту – Окку. Они тогда быстро утешились другой ненецкой девчонкой, с которой тоже вытворяли черт‑ те что… И именно их – Розанова, Хотько, Воропаева – именно их убили духи тундры, да еще как!..

– Вы… вы хотите сказать, что их убили и отрезали им… за то, что они… – проговорил, почти заикаясь, Зигфрид.

– Я не знаю, в какой последовательности, – усмехнулся старик. – Убили и отрезали или сначала отрезали, а потом убили. В былине, во всяком случае, сказано точно: «У живых уши и хотэ отрезали». – И Гейзенрих снова в упор посмотрел на Зигфрида. – Так вы знали Розанова?

– Н‑ да… – смутился Зигфрид. – Н‑ не очень близко…

Но страх сам по себе, рефлекторно, свел его колени. И этот инстинктивный жест самозащиты не ускользнул от пристальных глаз старика Гейзенриха. Он отложил книжку и сказал успокаивающе, с улыбкой:

– Но это, безусловно, мое чисто литературное предположение. Вам, во всяком случае, нечего бояться, вы тут человек приезжий…

«Мне‑ то как раз есть чего бояться, – подумал Зигфрид, и грязная сцена группового разврата в ту пьяную ночь снова всплыла перед его глазами. – Но, Боже мой, ведь я не принимал участия в сексуальных играх Розанова, Воропаева и Хотько с той неночкой! Я занимался любовью только со своей Оккой! И вообще бред все это – духи тундры, ненецкие былины и этот тундровый старик с пронзительными глазами, книжным немецким языком, антисоветскими речами и многозначительной литературной криминалистикой. У самого‑ то шесть жен было, да, поди, и в тундре не раз баловался в ненецких чумах девчонками типа Мелькуне и Окки, но почему‑ то не трусит и не бежит из тундры…»

Однако поганое ощущение страха уже поселилось в душе Зигфрида, холодное предчувствие беды и катастрофы, как в самолете при новом приступе аэрофобии. Розанов, Воропаев, Хотько и он, Зигфрид, были в ту ночь в коттедже у Розанова, и теперь троих казнили духи тундры, и логика подсказывала, что он, четвертый, – на очереди. Больше всего захотелось Зигфриду в эту минуту даже не 225 миллионов своих кровных комиссионных долларов и не торжественного открытия газопровода в компании зарубежных журналистов – а тихой, затерянной в снегах Затайки с таким заботливым и надежным полковником КГБ Хановым…

Но за окнами была полярная ночь Ямала и ненцы, возвратившиеся с хальмера.

– У вас есть связь с Уренгоем или Салехардом? – спросил он у Гейзенриха.

– Телефона нет, конечно. Но есть рация, – ответил тот и показал взглядом на еще одну высокую кучу песцовых шкур у окна.

Зигфрид прошел туда, снял шкуры с какого‑ то крупного предмета и обнаружил, что это табуретка с допотопной рацией, которые в России называют «урожайками». Он снял трубку и стал крутить ручку динамо‑ машинки, вслушиваясь в потрескивающие шумы трубки. Сейчас он вызовет Уренгойское или Салехардское управление КГБ, назовет себя и сдастся в их надежные руки, и разом кончится весь этот бред его побега в тундру и мистическая угроза расплаты за мимолетное баловство с какой‑ то двенадцатилетней неночкой пять лет назад…

Но еще до того, как он услышал в трубке далекий женский голос радиотелефонистки, ему послышался за окном гул вертолетных двигателей. Он взглянул в окно, и Гейзенрих подошел к окну тоже.

В темном небе полярной ночи были видны бортовые огни тяжелых десантных вертолетов «Ми‑ 10». Вертолеты быстро спускались с неба к стойбищу ненецкого зверосовхоза «Светлый путь». От тяжелого гула у Зигфрида заломило в ушах, а там, за окном, олени со страху срывались с привязей, чумы кренились от ветра винтов зависших над ними вертолетов, а в клетках и вольерах беспокойно метались перепуганные и оглушенные норки, черно‑ бурые лисы и голубые песцы. Казалось, что сейчас неминуемо прозвучат автоматные и пулеметные очереди.

Но нет – из вертолетов беззвучно выскакивали фигуры армейских десантников. Прикладами автоматов они сгоняли ненцев на площадку перед правлением совхоза.

Один из вертолетов приземлился прямо у крыльца дирекции совхоза, где находились Зигфрид и Гейзенрих, громкие торопливые шаги прозвучали в коридоре, и кто‑ то из десантников ногой пнул дверь комнаты сортировки мехов.

От неожиданной картины – яркий свет ламп дневного света и обилие мехов на полу – этот молодой десантник в защитном бушлате остолбенело запнулся на пороге.

– Хенде хох… – негромко сказал Гейзенрих Зигфриду, чтобы тот поднял руки.