Кино и высший свет: скромная рекомендация

Всем нам нравится говорить, что Турция занимает третье место в мире после Голливуда и Болливуда по производству фильмов. Но, к сожалению, ситуация меняется: политическая смута и террор отучили граждан выходить по вечерам из дома, а порнографический кинематограф отдалил от кинозалов семьи. Многоуважаемые кинопроизводители теперь не могут найти ни средства для съемок, ни зрителя. Поэтому нынче у турецкой кинопромышленности потребность в богатых предпринимателях, готовых вложить деньги в «высокохудожественный фильм», даже больше, чем была. Прежде любители искусства и кино появлялись из среды провинциальных нуворишей, жаждущих общения с красивыми актрисами. Ни один из наших так называемых «высокохудожественных фильмов», потонувших в похвалах отечественных критиков, на деле не может быть показан образованным людям на Западе и недотягивает до утешительного приза любого, самого захудалого, европейского кинофестиваля. Однако благодаря этим фильмам многие состоятельные господа знакомились с красавицами актрисами и переживали прекрасную любовь. Так бывало раньше. А теперь начинается новая мода... Теперь наши богатые любители искусства приходят на «Йешильчам» не в поисках любви красавиц актрис, а затем, чтобы сделать актрис из девушек, в которых они влюблены. Последний такой случай произошел с отпрыском одной очень богатой стамбульской семьи, с одним из самых завидных молодых холостяков Стамбула господином К. (имя мы сохраним в тайне). Он так влюбился в замужнюю молодую женщину, которую называет своей «дальней родственницей», и так ее ревнует, что теперь никак не может дать согласие на съемки настоящего «художественного фильма», сценарий которого он сам же заказал написать ее мужу-режиссеру. Ходят слухи, что он говорит: «Не выдержу, если она будет целоваться с другим!» Кроме того, как тень, он преследует свою возлюбленную и ее мужа, бывает в барах, где встречаются все, кто близок к кино. Ревнует сильно и даже требует, чтобы красивая замужняя женщина, у которой все шансы стать в будущем прекрасной актрисой, не выходила из дома. Несколько лет назад этот молодой богач обручился в «Хилтоне» с прелестной дочерью одного отставного дипломата, об их шикарной помолвке мы рассказывали в наших публикациях. На помолвке тогда присутствовал весь высший свет Стамбула. Однако затем он безответственно расторг помолвку ради той самой своей красивой «родственницы», которую сейчас якобы собирается сделать актрисой. Мы против того, чтобы безответственный богач, испортив жизнь благородной, обучавшейся в Сорбонне дочери дипломата, испортил будущее еще и начинающей актрисе, красавице Ф., от внешности которой у благородных, неравнодушных к дамам господ текут слюнки уже сейчас. Поэтому, извинившись перед читателями, которым, конечно же, уже наскучили наши наставления, нам хочется дать благородному господину К. совет: сударь, в современном мире, в котором американцы слетали на Луну, «высокохудожественный фильм» без поцелуев больше невозможен! Вы прежде определитесь, что вам нужно. Найдите себе девушку из деревни, в платке, о западном кино и искусстве забудьте; а от мечты делать актрис из городских женщин, которых вы ревнуете даже к взглядам других, лучше откажитесь. Конечно, если ваше намерение — сделать из них только актрис...

БГ

Эту статью я прочитал утром в газете «Акшам», завтракая вместе с матерью. Мать прочитывала обе приходившие каждое утро домой газеты от начала до конца, никогда не пропуская колонку светских новостей. Я вырвал страницу со статьей, сложил и спрятал в карман, когда она за чем-то пошла на кухню. «Что с тобой опять? — спросила она, когда я отправился на работу. —У тебя такой расстроенный вид!»

Придя в контору, я пытался вести себя как ни в чем ни бывало, даже веселее обычного. Рассказал Зейнеб-ханым забавный анекдот; посвистывая, прошелся по коридорам; обменялся шутками с пожилыми сотрудниками «Сат-Сата», у которых с каждым днем от бездействия портилось настроение—не занятые делом, они разгадывали кроссворд в газете «Акшам».

Однако после обеденного перерыва по выражениям лиц, по слишком нежным — и немного испуганным — взглядам Зейнеб-ханым я понял, что статью прочитал весь «Сат-Сат». Потом я сказал себе: может быть, мне только так кажется. После обеда позвонила мать: она ждала меня на обед и расстроилась, что я не пришел. «Как ты, сынок?» — задала она стандартный вопрос, но в голосе звучали особенные ноты нежности. Мне стало понятно, что ей рассказали о статье или она сама раздобыла пропавшую страницу и прочитала ее, поплакала (голос у нее был чуть глуховатым от слез). «Сынок, в мире очень много людей с черной душой, — сказала мать. — Не обращай ни на кого внимания».

— О чем вы, матушка? Не понимаю, — сделал я вид, будто и не подозревая, о чем идет речь.

— Просто так, сынок, — ответила все с той же особенной нежностью мать.

Если бы я поддался своему чувству и поделился бы с ней своим переживанием, уверен, после первых слов любви и сочувствия мать принялась бы твердить мне, что я сам во всем виноват, и захотела бы узнать подробности нашей истории с Фюсун. А может быть, со слезами уверяла бы, что меня приворожили: «Сынок, тебе подложили заговоренный амулет! Он где-то в доме, в коробке из-под риса или муки или в ящике стола у тебя в кабинете. От него ты и влюбился! Немедленно найди и сожги его!» Но желание делиться с ней у меня пропало, потому что я знал: она не смогла бы разделить со мной грусть и, что важнее, не стала бы говорить со мной об этом. Правда, уважение к моему состоянию мать проявляла. Неужели все это лишь следствие того, насколько серьезным и запущенным было мое положение?

Насколько сейчас презирали меня те, кто прочитал «Акшам»? Кто смеялся над моей глупой и страстной любовью? Насколько все поверили подробностям статьи? Я все время крутил это в голове и в то же время пытался представить, как прореагирует Фюсун. После звонка матери я хотел позвонить Феридуну и посоветовать спрятать сегодняшний выпуск «Акшама». Но не решился. Во-первых, боялся, что не смогу убедить его. А во-вторых (и это самое главное!), несмотря на унизительный тон статьи и то, что меня выставили идиотом, я был ею доволен. И даже радовался: раз детали наших отношений с Фюсун попали в газеты, они в определенном смысле приняты обществом! Весь стамбульский высший свет внимательно следил за колонкой «Общество», особое впечатление производили такие скандальные, колкие статьи — потом все это обсуждали месяцами. Я попытался убедить себя, что сплетни — признак предстоящего моего скорейшего возвращения к обычной жизни, знак того, что я, женившись на Фюсун, под руку введу ее в свой прежний мир. Мне хотелось в это верить.

Но все это были лишь мечты, выдуманные в утешение от безысходности. Я чувствовал, что из-за дурацких сплетен превращаюсь в другого человека. Помню, мне казалось, будто не я сам испортил себе жизнь из-за своей страсти, а меня изгнали из общества после этой статьи.

Подпись «БГ», конечно, означала «Белая Гвоздика». Я сердился на мать, которая пригласила его на помолвку, и злился на Тахира Тана, который, видимо, и попросил Белую Гвоздику написать обо мне. Мне хотелось поговорить обо всем этом наедине с Фюсун, вместе излить проклятия на головы наших врагов, посидеть с ней, утешить ее и чтобы она утешила меня. Нам с ней следовало сделать одно — немедленно, не обращая ни на кого внимания, отправиться в «Копирку». И Феридун должен был пойти с нами! Только так можно доказать, какой подлой ложью пропитана эта статья, чтобы заткнуть не только пьяных сплетников из «Копирки», но и моих «друзей» по стамбульскому свету, которые сейчас смаковали ее.

В тот вечер пойти к Кескинам я так и не смог, хотя пытался себя заставить. Несомненно, тетя Несибе принялась бы меня успокаивать, Тарык-бей сделал бы вид, что ни о чем не знает, но как повела бы себя Фюсун — вот в чем вопрос. Скорее всего, увидев друг друга, мы бы по взгляду сразу поняли, какую боль нам обоим причинила эта статья, какую бурю в душе подняла. А это почему-то пугало меня. Кроме того, стоило только нашим взглядам встретиться, мы признали бы оба — в статье написана правда!

Конечно, многие детали были неверными, я расторг помолвку с Сибель не для того, чтобы сделать Фюсун известной актрисой... И не заказывал сценарий Феридуну. Но то частности. Сплетники подхватили бы лишь одно: я опозорился из-за любви и из-за Фюсун! Теперь, наверное, все надо мной смеялись, над моим положением шутили, и даже самые благожелательные люди жалели меня. Стамбульский высший свет был тесен, и, хотя у этих людей, не имевших больших состояний и не владевших по-настоящему крупными фирмами, идеалы и принципы менялись, легче мне от этой мысли не становилось. Как раз напротив: я видел себя еще более неудачливым и безголовым. Из-за собственной глупости упустил удачу, дарованную мне от рождения в богатой семье, возможность вести честную, безбедную, благородную и счастливую жизнь в бедной стране. А ведь Аллах так редко ниспосылает это тем, кто живет здесь! Я понимал, что единственный способ выбраться — жениться на Фюсун, навести порядок в делах, заработать много денег и с победой вернуться в общество; но теперь у меня больше не было сил на воплощение счастливого плана, и к тому же я теперь ненавидел людей, которые составляли «высший свет». Да и атмосфера у Кескинов, в чем я нисколько не сомневался, после злополучной статьи совершенно не соответствует моим представлениям.

В итоге я нашел только один выход: замкнуться и замереть недвижно и безмолвно там, куда завели меня любовь и стыд. Каждый вечер неделю подряд я ходил в кинотеатры «Конак», «Сите» и «Кент» на американские фильмы. Кино, особенно в таком мире несчастных людей, как наш, не должно рисовать печальную картину реальности и страданий, а должно создавать другой, новый мир, который будет отвлекать нас и сделает счастливыми. Воображая себя на месте героя какого-нибудь фильма, я думал, что преувеличиваю собственные терзания. Убеждал себя в слишком сильных переживаниях из-за жалкой статьи, ведь мало кто догадается, что в статье высмеивают меня, — скоро о ней вообще забудут ГЪраздо труднее мне было избавиться от навязчивой идеи оспорить неправду. Постоянно думая о проросших зернах лжи, я казался себе слабым и, представляя, что все развлекаются этой статьей, обсуждая ее, а некоторые, изображая жалость, рассказывают о моей истории тем, кто ничего не знал, искажая ее еще сильнее, я не находил себе места. Мне представлялось, что все радостно и охотно поверят в написанное, например в то, что я расторг помолвку с Сибель, так как обещал Фюсун сделать ее актрисой. Я ругал себя, что оказался таким неудачником, что умудрился стать объектом газетных насмешек, и сам начинал верить в написанное в статье. Больше всего мне не давала покоя фраза, что я якобы был против поцелуя Фюсун с другим актером. Наверное, именно это место вызвало бы наибольшее количество насмешек, и мне хотелось исправить именно его; от этих мыслей настроение портилось окончательно. Меня раздражало и утверждение, будто я — безответственный молодой богач, бездумно расторгший помолвку, но в это-то хорошо меня знавшие не поверили бы. Скорее они согласились бы с тем, что я не соглашался на сцену поцелуя Фюсун, потому что, несмотря на мой европейский образ жизни, придерживался принятых правил, тем более я брякнул нечто подобное, всерьез или в шутку, когда был пьян. Ведь мне действительно не хотелось, чтобы — будь то ради денег или ради искусства—Фюсун целовалась с кем-то другим.