Прощание с другом

Как-то после охоты Иван Иваныч пришел домой, накормил Бима и лег в

постель, не поужинав и не выключив свет. В тот день Бим здорово

наработался, потому быстро уснул и ничего не слышал. Но в последующие дни

и Бим стал замечать, что хозяин все чаще ложится и днем, о чем-то

печалится, иногда внезапно охнет от боли. Больше недели Бим гулял один,

неподолгу - по надобности. Потом Иван Иваныч слег, он еле-еле доходил до

двери, чтобы выпустить или впустить Бима. Однажды он простонал в постели

как-то особенно тоскливо. Бим подошел, сел у кровати, внимательно

посмотрел в лицо друга, затем положил голову на вытянутую его руку. Он

увидел, какое стало у хозяина лицо: бледное бледное, под глазами темные

каемки, небритый подбородок заострился. Иван Иваныч повернул голову к Биму

и тихо, ослабевшим голосом сказал:

- Ну? Что будем делать, мальчик?.. Худо мне, Бим, плохо. Осколок...

Подполз под сердце. Плохо, Бим.

Голос его был таким необычным, что Бим заволновался. Он заходил по

комнате, то и дело царапаясь в дверь, как бы зовя: " Вставай, дескать,

пойдем, пойдем". А Иван Иваныч боялся пошевелиться. Бим снова сел около

него и проскулил тихонько.

- Что же, Бимка, давай попробуем, - еле выговорил Иван Иваныч и

осторожно привстал.

Он немного посидел на кровати, затем стал на ноги и, опираясь одной

рукой о стену, другую держа у сердца, тихо переступал к двери. Бим шел

рядом с ним, не спуская взгляда с друга, и ни разу, ни разу не вильнул

хвостом. Он будто хотел сказать: ну, вот и хорошо. Пошли, пошли

потихоньку, пошли.

На лестничной площадке Иван Иваныч позвонил в соседнюю дверь, а когда

появилась девочка, Люся, он что-то ей сказал. Та убежала к себе в комнату

и вернулась со старушкой, Степановной. Как только Иван Иваныч сказал ей то

же самое слово " осколок", она засуетилась, взяла его под руку и повела

обратно.

- Вам надо лежать, Иван Иваныч. Лежать. Вот так, - заключила она,

когда тот вновь лег на спину. - Только лежать. - Она взяла со стола ключи

и быстро ушла, почти побежала, засеменив по старушечьи.

Конечно, Бим воспринял слово " лежать", повторенное трижды, так, будто

оно относится и к нему. Он лег рядом с кроватью, не спуская взора с двери:

горестное состояние хозяина, волнение Степановны и то, что она взяла со

стола ключи, - все это передалось Биму, и он находился в тревожном

ожидании.

Вскоре он услышал: ключ вставили в скважину, замок щелкнул, дверь

открылась, в прихожей заговорили, затем вошла Степановна, а за нею трое

чужих в белых халатах - две женщины и мужчина. От них пахло не так, как от

других людей, а скорее тем ящичком, что висит на стене, который хозяин

открывал только тогда, когда говорил: " Худо мне, Бим, худо, плохо".

Мужчина решительно шагнул к кровати, но...

Бим бросился на него зверем, упер ему в грудь лапы и дважды гавкнул

изо всей силы.

" Вон! Вон! " - Прокричал Бим.

Мужчина отпрянул, оттолкнув Бима, женщины выскочили в прихожую, а Бим

сел у кровати, дрожал всем телом и, видно, был готов скорее отдать жизнь,

чем подпустить неведомых людей к другу в такую трудную для него минуту.

Врач, стоя в дверях, сказал:

- Ну и собака! Что же делать?

Тогда Иван Иваныч позвал Бима жестом поближе, погладил его по голове,

чуть повернувшись. А Бим прижался к другу плечом и лизал ему шею, лицо,

руки...

- Подойдите, - тихо произнес Иван Иваныч, глядя на врача.

Тот подошел.

- Дайте мне руку.

Тот подал.

- Здравствуйте.

- Здравствуйте, - сказал врач.

Бим прикоснулся носом к руке врача, что и означало на собачьем языке:

" Что ж поделаешь! Так тому быть: друг моего друга - мне друг".

Внесли носилки. Положили на них Ивана Иваныча. Он проговорил:

- Степановна... Присмотрите за Бимом, дорогая. Выпускайте утром. Он

сам приходит скоро... Бим будет меня ждать. - И к Биму: - Ждать...

Ждать...

Бим знал слово " ждать": у магазина - " сидеть, ждать", у рюкзака на

охоте - " сидеть, ждать". Сейчас он привизгнул, повиляв хвостом, что

означало: " О, мой друг вернется! Он уходит, но скоро вернется".

Только понял его один Иван Иваныч, остальные не поняли - это он

увидел в глазах всех. Бим сел у носилок и положил на них лапу. Иван Иваныч

пожал ее.

- Ждать, мальчик. Ждать.

Вот этого Бим никогда не видел у своего друга, чтобы вот так

горошинами скатилась вода из глаз.

Когда унесли носилки и щелкнул замок, он лег у двери, вытянул

передние лапы, а голову положил на пол, вывернув ее на сторону: так собаки

ложатся, когда им больно и тоскливо они и умирают чаще всего в такой позе.

Но Бим не умер от тоски, как та собака поводырь, прожившая со слепым

человеком много лет. Та легла около могилы хозяина, отказалась от пищи,

приносимой кладбищенскими доброхотами, а на пятый день, когда взошло

солнце, она умерла. И это быль, а не выдумка. Зная необыкновенную собачью

преданность и любовь, редко какой охотник скажет о собаке: " издохла", он

всегда скажет: " умерла".

Нет, Бим не умер. Биму сказано точно: " ждать". Он верит - друг

придет. Ведь сколько раз было так: скажет " ждать" - и обязательно придет.

Ждать! Вот теперь вся цель жизни Бима.

Но как тяжко было в ту ночь одному, как больно! Что-то делается не

так, как обычно... От халатов пахнет бедой. И Бим затосковал.

В полночь, когда взошла луна, стало невыносимо. Рядом с хозяином и то

она всегда беспокоила Бима, эта луна: у нее глаза есть, она смотрит этими

мертвыми глазами, светит мертвым холодным светом, и Бим уходил от нее в

темный угол. А теперь даже в дрожь бросает от ее взгляда, а хозяина нет. И

вот глубокой ночью он завыл, протяжно, с подголоском, завыл как перед

напастью. Он верил, что кто-то услышит, а может быть, и сам хозяин

услышит.

Пришла Степановна.

- Ну, что ты, Бим? Что? Ивана Иваныча нету. Ай-ай-ай, плохо.

Бим не ответил ни взглядом, ни хвостом. Он только смотрел на дверь.

Степановна включила свет и ушла. С огнем стало легче - луна отодвинулась

дальше и стала меньше. Бим устроился под самой лампочкой, спиной к луне,

но вскоре снова лег перед дверью: ждать.

Утром Степановна принесла кашу, положила ее в Бимову миску, но он

даже и не встал. Так поступала и собака поводырь - она не поднималась с

места и тогда, когда приносили пищу.

- Ты смотри, сердешный какой, а? Это ж уму непостижимо. Ну, пойди

погуляй, Бим. - Она распахнула дверь. - Пойди погуляй.

Бим поднял голову, внимательно посмотрел на старушку. Слово " гулять"

ему знакомо, оно означает - воля, а " поди, поди гулять" - полная свобода.

О, Бим знал, что такое свобода: делай все, что разрешит хозяин. Но вот его

нет, а говорят: " пойди погуляй". Какая же это свобода?

Степановна не умела обращаться с собаками, не знала, что такие, как

Бим, понимают человека и без слов, а те слова, что они знают, вмещают в

себе многое, и, соответственно случаю, разное. Она, по простоте душевной,

сказала:

- Не хочешь кашу, пойди поищи чего-нибудь. Ты и травку любишь. Небось

и на помойке что-то раскопаешь (не знала она по наивности, что Бим к

помойкам не прикасался). Пойди поищи.

Бим встал, даже встрепенулся. Что такое? " Ищи"? Что искать? " Ищи"

означает: ищи спрятанный кусочек сыра, ищи дичь, ищи потерянную или

спрятанную вещь. " Ищи" - это приказ, а что искать - Бим определяет по

обстоятельствам, по ходу дела. Что же сейчас искать?

Все это он сказал Степановне глазами, хвостом, вопросительным

перебором передних лам, но она ничегошеньки не поняла, а повторила:

- Пойди гулять. Ищи!

И Бим бросился в дверь. Молнией проскочил ступеньки со второго этажа,

выскочил во двор. Искать, искать хозяина! Вот что искать - больше нечего:

так он понял. Вот здесь стояли носилки. Да, стояли. Вот уже со слабым

запахом следы людей в белых халатах. След автомобиля. Бим сделал круг,

вошел в него (так поступила бы даже самая бездарная собака), но опять -

тот же след. Он потянул по нему, вышел на улицу и сразу же потерял его

около угла: там вся дорога пахла той же резиной. Человеческие следы есть

разные и много, а автомобильные слились все вместе и все одинаковые. Но

тот, нужный ему след пошел со двора туда, за угол, значит, и надо - туда.

Бим пробежал по одной улице, по другой, вернулся к дому, обегал

места, где они гуляли с Иваном Иванычем, - нет признаков, никаких и нигде.

Однажды он издали увидел клетчатую фуражку, догнал того человека - нет, не

он. Присмотревшись внимательнее, он установил: оказывается, в клетчатых

фуражках идут многие-многие. Откуда ему было знать, что в эту осень

продавали только клетчатые фуражки и потому они нравились всем. Раньше он

этого как-то не приметил, потому что собаки всегда обращают внимание (и

запоминают) главным образом на нижнюю часть одеяния человека. Это у них

еще от волка, от природы, от многих столетий. Так, лиса, например, если

охотник стал за густой куст, закрывающий только до пояса, не замечает

человека, если он не шевелится и если ветер не доносит от него запаха. Так

что Бим увидел неожиданно в этом какой-то отдаленный смысл: поверху искать

нечего, так как головы могут быть одинаковыми по цвету, подогнанными друг

под друга.

День выдался ясный. На некоторых улицах листья пятнами покрыли

тротуары, на некоторых лежали сплошь, так-что, попадись хоть частичка

следа хозяина, Бим ее уловил бы. Но - нигде и ничего.

К середине дня Бим отчаялся. И вдруг в одном из дворов он наткнулся

на след носилок: тут они стояли. А потом струя того же запаха потекла со

стороны. Бим пошел по ней, как по битой дорожке. Пороги отдавали людьми в

белых халатах. Бим поцарапался в дверь. Ему открыла девушка тоже в белом

халате и отпрянула с испуга. Но Бим приветствовал ее всеми способами,

спрашивая: " Нет ли здесь Ивана Иваныча? "

- Уйди, уйди! - закричала она и закрыла дверь. Потом приоткрыла и

крикнула кому-то: - Петров! Прогони кобеля, а то мне шеф намылит шею,

начнет выпинаться: " Псарня, а не " скорая помощь"! Гони!

От гаража подошел человек в черном халате, затопал ногами на Бима и

вовсе незлобно прокричал, как бы по обязанности и даже с ленцой:

- Вот я тебе, тварь! Пошел! Пошел!

Никаких таких слов, как " шеф", " псарня", " гони", " мылить шею",

" выпинаться" и уж тем более " скорая помощь", Бим не понимал и даже вовсе

никогда не слышал, но слова " уйди" и " пошел", в сочетании с интонацией и

настроением, он понял прекрасно. Тут Бима не обмануть. Он отбежал на

некоторое расстояние и сел, и смотрел на ту дверь. Если бы люди знали, что

ищет Бим, они ему помогли бы, хотя Ивана Ивановича сюда и не привозили, а

доставили прямо в больницу. Но что поделаешь, если собаки понимают людей,

а люди не всегда понимают собак и даже друг друга. Кстати, Биму недоступны

такие глубокие мысли непонятно было и то, на каком основании его не

пропускают в дверь, в которую он честно царапался, доверительно и

прямодушно, и за которой, по всей вероятности, находится его друг.

Бим сидел у куста сирени с поблеклыми уже листьями до самого вечера.

Приезжали машины, из них выходили люди в белых халатах и вели кого-то под

руки или просто шли следом изредка выносили из автомобиля человека на

носилках, тогда Бим чуть приближался, проверял запах: нет, не он. В вечеру

на собаку обратили внимание и другие люди. Кто-то принес ему кусочек

колбасы - Бим не притронулся, кто-то хотел взять его за ошейник - Бим

отбежал, даже тот дядька в черном халате несколько раз проходил мимо и,

остановившись, смотрел на Бима сочувственно и не топал ногами. Бим сидел

статуей и никому ничего не говорил. Он ждал.

В сумерках он спохватился: вдруг хозяин-то дома? И побежал торопливо,

легким наметом.

По городу бежала красивая с блестящей шерстью, ухоженная собака -

белая, с черным ухом. Любой добрый гражданин скажет: " Ах, какая милая

охотничья собака! "

Бим поцарапался в родную дверь, но она не открылась. Тогда он лег у

порожка, свернувшись калачиком. Не хотелось ни есть, ни пить - ничего не

хотелось. Тоска.

На площадку вышла Степановна:

- Пришел, горемышный?

Бим вильнул хвостом только один раз (" пришел").

- Ну вот теперь и поужинай. - Она пододвинула ему миску с утренней

кашей.

Бим не притронулся.

- Так и знала: накормился сам. Умница. Спи, - и закрыла за собой

дверь.

В эту ночь Бим уже не выл. Но и не отходил от двери: ждать!

А утром снова забеспокоился. Искать, искать друга! В этом весь смысл

жизни. И когда Степановна выпустила его, он, во-первых, сбегал к людям в

белых халатах. Но на этот раз какой-то тучный человек кричал на всех и

часто повторял слово " собака". В Бима бросали камнями, хотя и нарочито

мимо, махали на него палками и наконец больно-пребольно стегнули длинной

хворостинкой. Бим отбежал, сел, посидел малость и, видимо, решил: тут его

быть не может, иначе не гнали бы так жестоко. И ушел Бим, слегка опустив

голову.

По городу шел одинокий, грустный, ни за что обиженный пес.

Вышел он на кипучую улицу. Людей было видимо-невидимо, и все спешили,

изредка торопливо перебрасываясь словами, текли куда-то и текли без конца.

Наверняка Биму пришло в голову: " А не пройдет ли он здесь? " И без всякой

логики сел в тени, на углу, неподалеку от калитки, и стал следить, не

пропуская своим вниманием почти ни одного человека.

Во-первых, Бим заметил, что все люди, оказывается, пахнут

автомобильным дымом, а уж через него пробиваются другие запахи разной

силы.

Вот идет человек, тощий, высокий, в больших, порядком стоптанных

ботинках, и несет в сетке картошку, такую же, какую приносил домой хозяин.

Тощий несет картошку, а пахнет табаком. Шагает быстренько, спешит, будто

кого-то догоняет. Но это только показалось - догоняют кого-то все. И все

что-то ищут, как на полевых испытаниях, иначе зачем и бежать по улице,

забегать в двери и выбегать и снова бежать?

- Привет, Черное Ухо! - бросил тощий на ходу.

" Здравствуй" - угрюмо ответил Бим, двинув по земле хвостом, не

растрачивая сосредоточенности и вглядываясь в людей.

А вот за ним идет человек в комбинезоне, пахнет он так, как пахнет

стена, когда ее лизнешь (мокрая стена). Он почти весь серо-белый. Несет

длинную белую палку с бородкой на конце и тяжелую сумку.

- Ты чего тут? - спросил он у Бима, остановившись. - Уселся ждать

хозяина или затерялся?

" Да, ждать", - ответил Бим, посеменив передними лапами.

- Тогда на-ка вот тебе. - Он вынул из сумки кулек, положил перед

Бимом конфету и потрепал пса за черное ушко. - Ешь, ешь. (Бим не

прикоснулся.) Дрессированный. Интеллигент! Из чужой тарелки есть не будет.

- И пошел дальше тихо, спокойненько, не так, как все.

Кому как, а для Бима этот человек - хороший: он знает, что такое

" ждать", он сказал " ждать", он понял Бима.

Толстый-претолстый, с толстой палкой в руке, в толстых черных очках

на носу, несет толстую папку: все все у него толсто. Пахнет он явно

бумагами, по каким Иван Иваныч шептал палочкой, и еще, кажется, теми

желтыми бумажками, какие всегда кладут в карман. Он остановился около Бима

и сказал:

- Фух! Ну и ну! Дошли: кобели на проспекте.

Из калитки появился дворник с метлой и стал рядом с толстым. А тот

продолжал, обращаясь к дворнику, указывая пальцем на Бима:

- Видишь? На твоей небось территории?

- Факт, вижу, - и оперся на метлу, поставив ее вверх бородой.

- Видишь... Ничего ты не видишь, - сказал сердито. - Даже конфету не

жрет, заелся. Как же дальше жить?! - он злился вовсю.

- А ты не живи, - сказал дворник и равнодушно добавил: - Ишь как ты

исхудал, бедняга.

- Оскорбляешь! - рявкнул толстый.

Остановились трое молодых ребят и почему-то улыбались, глядя то на

толстого, то на Бима.

- Чего вам смешно? Чего смешно? Я ему говорю... Собака! Тыща собак,

по два три кило мяса каждой - две три тонны в день. Соображаете, сколько

получится?

Один из ребят возразил:

- Три кило и верблюд не съест.

Дворник невозмутимо внес поправку:

- Верблюды мясо не едят. - Неожиданно он перехватил метлу поперек

палки и так-то сильно замахал ею по асфальту перед ногами толстого. -

Посторонись, гражданин! Ну? Я чего сказал, дубова твоя голова!

Толстый ушел, отплевываясь. Те трое ребят тоже пошли своей дорогой,

посмеиваясь. Дворник тут же и перестал мести. Он погладил Бима по спине,

постоял немного и сказал:

- Сиди, жди. Придет, - и ушел в калитку.

Из всей этой перепалки Бим не только понял - " мясо", " собака",

возможно, " кобели", но слышал интонацию голосов, и, главное, все видел, а

этого уже достаточно для того, чтобы умной собаке догадаться: толстому -

плохо жить, дворнику - хорошо. Один - злой, другой - добрый. Кому уж лучше

знать, как не Биму, что ни свет ни заря на улицах живут только дворники и

что они уважают собак. То, что дворник прогнал толстого, Биму даже отчасти

понравилось. А в общем-то это случайная пустяковая история только отвлекла

Бима. Хотя, может быть, оказалась полезной в том смысле, что он начинал

смутно догадываться: люди все разные, они могут быть и хорошими, и

плохими. Ну что ж, и то польза, скажем мы со стороны. Но пока для Бима это

было совершенно неважно - не до того: он смотрел и смотрел на проходящих.

От некоторых женщин пахло остро и невыносимо, как от ландышей, пахло

теми беленькими цветами, что ошарашивают нюх и возле которых Бим

становился бесчутым. В таких случаях Бим отворачивался и несколько секунд

не дышал - ему не нравилось. У большинства женщин губы были такого цвета,

как флажки на волчьей облаве. Биму такой цвет тоже не нравился, как и всем

животным, а собакам и быкам в особенности. Почти все женщины что-нибудь

несли в руках. Бим приметил, что мужчины с поноской попадаются реже, а

женщины - часто.

...А Ивана Иваныча все нет и нет. Друг ты мой! Где же ты?...

Люди текли и текли. Тоска Бима как-то немножко забылась, рассеялась

среди людей, и он еще внимательней вглядывался вперед - не идет ли он.

Сегодня Бим будет ждать здесь. Ждать!

Около него остановился человек с мясистыми обвислыми губами, крупно

морщинистый, курносый, с глазами навыкате, и вскричал:

- Безобразие! (Люди стали останавливаться.) Кругом грипп, эпидемия,

рак желудка, а тут что? - тыкал он всей ладонью в Бима. - Тут среди массы

народа, в гуще тружеников, сидит живая зараза!

- Не каждая собака - зараза. Смотрите, какой он милый пес, -

возразила девушка.

Курносый смерил ее взглядом сверху вниз и обратно и отвернулся,

возмущаясь:

- Какая дикость! Какая в вас дикость, гражданочка.

И вот... Эх, если бы Бим был человеком! Вот подошла та самая тетка,

" советская женщина" - та клеветница. Бим сначала испугался, но потом,

взъерошив шерсть на холке, принял оборонительную позицию. А тетка

затараторила, обращаясь ко всем, стоящим полукругом в некотором отдалении

от Бима:

- Дикость и есть дикость! Она же меня укусила. У-ку-си-ла! - и

показывала всем руку.

- Где укусила? - спросил юноша с портфельчиком. - Покажите.

- Ты мне еще, щенок! - Да и спрятала руку.

Все, кроме курносого, рассмеялись.

- Воспитали тебя в институте, чертенка, вот уж воспитали, гаденыш, -

набросилась она на студента. - Ты мне, советской женщине, и не веришь? Да

как же ты дальше-то будешь? Куда же мы идем, дорогие граждане? Или уж у

нас советской власти нету?

Юноша покраснел и вспылил:

- Если бы вы знали, как выглядите со стороны, по позавидовали бы этой

собаке. - Он шагнул к тетке и крикнул: - Кто дал вам право оскорблять?

Хотя Бим не понял слов, но выдержать больше не смог: он прыгнул в

сторону тетки, гавкнул изо всей силы и уперся всеми четырьмя лапами,

сдерживаясь от дальнейших поступков (за последствия он уже не ручался).

Интеллигент! Но все-таки - собака!

Тетка завопила истошно:

- Мили-иция! Мили-иция!

Где-то засвистел свисток, кто-то, подходя, крикнул:

- Пройдемте, гр-раждане! Пройдемте по своим делам! - Это был

милиционер (Бим даже повилял чуть хвостом, несмотря на возбуждение). - Кто

кричал?! Вы? - обратился милиционер к тетке.

- Она, - подтвердил юноша студент.

Вмешался курносый:

- Куда вы смотрите! Чем занимаетесь? - запилил он милиционера. -

Собаки, собаки - на проспекте областного города!

- Собаки! - кричала тетка.

- И такие вот дикие питекантропусы! - кричал и студент.

- Он меня оскорбил! - почти рыдала тетка.

- Граждане, р-разойдись! А вы, вы, да и вы, пройдемте в милицию, -

указал он тетке, юноше и курносому.

- А собака? - взвизгнула тетка. - Честных людей - в милицию, а

собаку...

- Не пойду, - отрубил юноша.

Подошел второй милиционер.

- Что тут?

Человек в галстуке и шляпе резонно и с достоинством разъяснил:

- Да вон, энтот студентишка не хочеть в милицию, не подчиняется. Энти

вон, обоя, хотять, а энтот не хочеть. Неподчинение. А это не положено.

Ведуть - должон иттить. Мало бы чего... - И он, отвернувшись от всех

прочих, поковырял в собственном ухе большим пальцем, как бы расширяя

слуховое отверстие. Явно это был жест убежденности, уверенности в

прочности мыслей и безусловного превосходства перед присутствующими - даже

перед милиционерами.

Оба милиционера переглянулись и все же увели студента с собой. Следом

за ними потопали курносый и тетка. Люди разошлись, уже не обращая внимания

на собаку, кроме той милой девушки. Она подошла к Биму, погладила его, но

тоже пошла за милиционером. Сама пошла, как установил Бим. Он посмотрел ей

вслед, потоптался на месте, да и побежал, догнал ее и пошел рядышком.

Человек и собака шли в милицию.

- Кого же ты ждал, Черное Ухо? - спросила она, остановившись.

Бим уныло присел, опустил голову.

- И подвело у тебя живот, милый. Я тебя накормлю, подожди, накормлю,

Черное Ухо.

Вот уже несколько раз называли Бима " Черное Ухо". И хозяин когда-то

говорил: " Эх ты, черное ухо! " Давно-давно он так произнес, еще в детстве.

" Где же мой друг? " - думал Бим. И пошел опять же с девушкой в печали

и унынии.

В милицию они вошли вместе. Там кричала тетка, рыкал курносый дядька,

понурив голову, молчал студент, а за столом сидел милиционер, незнакомый,

и явно недружелюбно посматривал на всех троих.

Девушка сказала:

- Привела виновника, - и указала на Бима. - Милейшее животное. Я все

видела и слышала там с самого начала. Этот парень, - она кивнула на

студента, - ни в чем не виноват.

Рассказывала она спокойно, то указывая на Бима, то на кого-нибудь из

тех трех. Ее пытались перебить, но милиционер строго останавливал и тетку,

и курносого. Он явно дружелюбно относился к девушке. В заключение она

спросила шутя:

- Правильно я говорю, Черное Ухо? - А обратившись к милиционеру, еще

добавила: - Меня зовут Даша. - Потом к Биму: - Я Даша. Понял?

Бим все существом показал, что он ее уважает.

- А ну, пойди ко мне, Черное Ухо. Ко мне? - позвал милиционер.

О, Бим знал это слово: " Ко мне". Точно знал. И подошел.

Тот пошлепал по шее легонько, взял за ошейник, рассмотрел номерок и

записал что-то. А Биму приказал:

- Лежать!

Бим лег, как и полагается: задние ноги под себя, передние вытянуты

вперед, голова - глаза в глаза с собеседником и чуть набочок.

Теперь милиционер спрашивал в телефонную трубку:

- Союз охотников?

" Охота! - вздрогнул Бим. - Охота! Что же это значит здесь-то? "

- Союз охотников? Из милиции. Номер двадцать четыре посмотрите.

Сеттер... Как так нету? Не может быть. Собака хорошая, дрессированная... В

горсовет? Хорошо. - Положил трубку и еще раз взял, что-то спрашивал и стал

записывать, повторял вслух: - Сеттер... С внешними наследственными

дефектами, свидетельства о родословной нет, владелец Иван Иванович Иванов,

улица Проезжая, сорок один. Спасибо. - Теперь он обратился к девушке: -

Вы, Даша, молодец. Хозяин нашелся.

Бим запрыгал, ткнул носом в колено милиционера, лизнул руку Даше и

смотрел ей в глаза, прямо в глаза, так, как могут смотреть только умные и

ласковые доверчивые собаки. Он ведь понял, что говорили про Ивана Иваныча,

про его друга, про его брата, про его бога, как сказал бы человек в таком

случае. И вздрагивал от волнения.

Милиционер строго буркнул тетке и курносому:

- Идите. До свидания.

Дядька начал пилить дежурного:

- И это все? Какой же у вас будет порядок после такого? Распустили!

- Идите, идите, дед. До свидания. Отдыхайте.

- Какой я тебе дед? Я тебе - отец, папаша. Даже нежное обращение

позабывали, с-сукины сыны. А хотите вот таких, - ткнул он в студента, -

воспитывать, по головке гладить, по головке. А он вас - подождите! - гав!

и скушает. - Гавкнул действительно по-собачьи, натурально.

Бим, конечно, ответил тем же.

Дежурный рассмеялся:

- Смотрите-ка, папаша, собака-то понимает, сочувствует.

А тетка, вздрогнув от двойного лая человека и собаки, попятилась от

Бима к двери и кричала:

- Это он на меня, на меня! И в милиции - никакой защиты советской

женщине!

Они ушли все-таки.

- А меня что - задержите? - угрюмо спросил студент.

- Подчиняться надо, дорогой. Раз приглашают - обязан идти. Так

положено.

- Положено? Ничего такого не положено, чтобы трезвого вести в милицию

под руки, как вора. Тетке этой надо бы пятнадцать суток, а вы... Эх, вы! -

И ушел, пошевелив Биму ухо.

Теперь Бим уже совсем ничего не понимал: плохие люди ругают

милиционера, хорошие тоже ругают, а милиционер терпит да еще посмеивается

тут, видимо, и умной собаке не разобраться.

- Сами отведете? - спросил дежурный у Даши.

- Сама. Д_о_м_о_й. Черное Ухо, д_о_м_о_й.

Бим теперь шел впереди, оглядываясь на Дашу и поджидая: он отлично

знал слово " домой" и вел ее именно домой. Люди-то не сообразили, что он и

сам пришел бы в квартиру, им казалось, что он малоумный пес, только Даша

все поняла, одна Даша - вот эта белокурая девушка, с большими задумчивыми

и теплыми глазами, которым Бим поверил с первого взгляда. И он привел ее к

своей двери. Она позвонила - ответа не было. Еще раз позвонила, теперь к

соседям. Вышла Степановна. Бим ее приветствовал: он явно был веселее, чем

вчера, он говорил: " Пришла Даша. Я привел Дашу". (Иными словами нельзя

объяснить взгляды Бима на Степановну и на Дашу попеременно.)

Женщины разговаривали тихо, при этом произносили " Иван Иваныч" и

" осколок", затем Степановна открыла дверь. Бим приглашал Дашу: не спускал

с нее глаз. Она же первым делом взяла миску, понюхала кашу и сказала:

- Прокисла. - Выбросила кашу в мусорную ведро, вымыла миску и

поставила опять на пол. - Я сейчас приду. Жди, Черное Ухо.

- Его зовут Бим, - поправила Степановна.

- Ж_д_и, Б_и_м. - И Даша вышла.

Степановна села на стул. Бим сел против нее, однако поглядывая все

время на дверь.

- А ты пес сообразительный, - заговорила Степановна. - Остался один,

а видишь вот, понимаешь, кто к тебе с душой. Я вот, Бимка, тоже... На

старости лет с внучкой живу. Родители-то народили да и подались аж в

Сибирь, а я воспитала. И она, внучка то, х_о_р_о_ш_о меня любит, всем

сердцем к_о м_н_е.

Степановна изливала душу сама перед собой, обращаясь к Биму. Так

иногда люди, если некому сказать, обращаются к собаке, к любимой лошади

или кормилице корове. Собаки же выдающегося ума очень хорошо отличают

несчастного человека и всегда выражают сочувствие. А тут обоюдно:

Степановна явно жалуется ему, а Бим горюет, страдает оттого, что люди в

белых халатах унесли друга ведь все неприятности дня всего лишь немного

отвлекли боль Бима, сейчас же она вновь возникла с еще большей силой. Он

отличил в речи Степановны два знакомых слова " хорошо" и " ко мне",

сказанных с грустной теплотой. Конечно же, Бим приблизился к ней вплотную

и положил голову на колени, а Степановна приложила платок к глазам.

Даша вернулась со свертком. Бим тихо подошел, лег животом на пол,

положил одну лапу на ее туфлю, а голову - на другую лапу. Так он сказал:

" Спасибо тебе".

Даша достала из бумаги две котлеты, две картофелины и положила их в

миску:

- Возьми.

Бим не стал есть, хотя третьи сутки у него не было во рту ни крохи.

Даша легонько трепала его за холку и ласково говорила:

- Возьми, Бим, возьми.

Голос у Даши мягкий, душевный, тихий и, казалось, спокойный, руки

теплые и нежные, ласковые. Но Бим отвернулся от котлет. Даша открыла рот

Бима и втолкнула туда котлету. Бим подержал, подержал ее во рту, удивленно

глядя на Дашу, а котлета тем временем проглотилась сама. Так произошло и

со второй. С картошкой - то же.

- Его надо кормить насильно, - сказала Даша Степановне. - Он тоскует

о хозяине, потому и не ест.

- Да что ты! - удивилась Степановна. - Собака сама себе найдет.

Сколько их бродит, а едят же.

- Что же делать? - спросила Даша у Бима. - Ты ведь так пропадешь.

- Не пропадет, - уверенно сказала Степановна. - Такая умная собака не

пропадет. Раз в день буду варить ему кулеш. Что ж поделаешь? Живность.

Даша о чем-то задумалась, потом сняла ошейник.

- Пока я не принесу ошейник, не выпускайте Бима. Завтра часам к

десяти утра приду... А где же теперь И_в_а_н И_в_а_н_ы_ч? - спросила она у

Степановны.

Бим встрепенулся: о нем!

- Увезли самолетом в Москву. Операция на сердце сложная.

О_с_к_о_л_о_к_-_т_о рядом.

Бим - весь внимание: " осколок", опять " осколок". Слово это звучит

горем. Но раз они говорят про Ивана Иваныча, значит, где-то должен быть.

Надо искать. Искать!

Даша ушла. Степановна - тоже. Бим снова остался один коротать ночь.

Теперь он нет-нет да и вздремнет, но только на несколько минут. И каждый

раз он видел во сне Ивана Иваныча - дома или на охоте. И тогда он

вскакивал, осматривался, ходил по комнате, нюхал по углам, прислушивался к

тишине и вновь ложился у двери. Очень сильно болел рубец от хворостины, но

это было ничто в сравнении с большим горем и неизвестностью. Ждать. Ждать.

Стиснуть зубы и ждать.