К. Чуковский

" Барабек. Английская песенка"

Русский, немецкий, шотладский, английский и французский фольклор изобилуют небывальщинами, и хотя исторический возраст некоторых из них исчисляется не одним веком, они почему-то не устаревают, не переходят в разряд анахронизмов.

Рано утром, вечерком,

Поздно на рассвете

Баба ехала пешком

В ситцевой карете.

Русский фольклор

В саду на груше я сидел,

Я свёклы накопать хотел.

Но в этот миг меня позвал

Тот самый дед, чей лук я рвал.

- Ах ты воришка! Что за грех!

Опять залез ты на орех!

Из-за тебя я до сих пор

Не видел спелых помидор!

" В саду на груше". Немецкий фольклор (пер. Ю. Коринца)

Я семь недель ловил форель,

Не мог ее поймать я.

Я весь промок, и весь продрог,

И все порвал я платье.

Ловил в лесах, ловил в садах,

Ловил я даже в печке.

И что ж? Форель все семь недель

Скрывалась, братцы, в речке!

" Форель". Шотландский фольклор (пер. И. Токмаковой)

Здорово, талантливо, весело. А вот двухлетний малыш, лукаво улыбаясь, называет папу мамой, маму папой, а на вопрос взрослого: " Как говорит собачка? ", - заливаясь смехом, отвечает: " Мяу! " Вам это ничего не напоминает? «Ну, конечно», - улыбнуться многие взрослые и процитируют что-нибудь вроде:

Свинки замяукали,

Кошечки захрюкали,

Воробышек прискакал

И коровой замычал.

(К. Чуковский " Путаница")

Знаменитая «Путаница» Корнея Ивановича Чуковского очень созвучна этим играм с перевертышами и обычно с восторгом воспринимается детьми.

Откуда же у малыша берется это влечение к " перевернутому" миру и решение каких задач в развитии ребенка поддерживается небывальщиной?

Стадию увлечения перевертышами как формой собственной игры и небывальщиной как литературным жанром в норме проходят все дети.

Несмотря на кажущуюся несерьезность происходящего интерес малыша к небывальщине и стремление играть с нею показатель достаточно значительных достижений как в личностном, так и в читательском развитии.

Первое, что бросается в глаза - малыш научился шутить, у него появилось чувство юмора.

Еще одно значительное достижение - это определенный уровень развития воображения. В игре этот уровень знаменуется появлением способности пользоваться предметами-заместителями (так найденная на земле палочка с успехом заменяет ложку, расческу, шприц и много других полезных вещей), а в читательском развитии впервые проявляет себя интересом к небывальщине и играми в перевертыши. Если потешки – это игра в сопровождении слова, игра организованная словом, то небывальщина – это уже игра со словами. Ребенок не просто играет, но, по меткому выражению Корнея Ивановича Чуковского, делает Слово своей игрушкой.

Своей яркостью, выпуклостью небывальщина предстает антитезой обычному миру, некоторой явной условностью. Малыш отлично знает, что свинки не мяукают, а кошечки не хрюкают, что в тазу нельзя путешествовать ни в грозу, ни при ясной погоде, а на комаре нельзя проехаться верхом. Именно знания и уверенность в своих представлениях об окружающем мире позволяют ему с удовольствием наслаждаться произведениями, которые явно противоречат строгим законам реальности, и радостно смеяться над приключениями чудаков.

Когда мир стабилен и безопасен, а ты уверен в своих силах, тогда можно рисковать. Небывальщина - это еще один пример литературной игры с элементом риска, но, в отличие от потешки, риск здесь интеллектуальный. Ребенок играет с картиной мира, допуская, что " бывают в жизни чудеса".

Игры ребенка с небывальщиной также являются сигналом о том, что у него оформляется или уже оформилось ядро жанрового сознания. Становление и развитие жанрового сознания играет большую роль в читательском развитии ребенка. Поговорим об этом чуть подробнее.

Различные жанры художественной литературы можно сравнить с картой местности. Глядя на карту, мы видим, что где-то у нас на пути город, где-то лес или болото, где-то основная магистраль, а где-то проселочная дорога. Эти сведения позволяют нам выбирать оптимальный маршрут для достижения цели своего путешествия, средства передвижения и т.д. Литературные жанры, подобно карте, содержат в себе специфические сигналы, которые мы интуитивно или осознанно вычленяем, организуя затем свое читательское поведение.

Представьте, что вам дали отрывок текста и попросили высказать предположение о том жанре, в котором он написан.

" В некотором царстве, в некотором государстве жили-были царь с царицей...". Вы да и ребенок тоже без труда узнаете в этих словах начало - зачин сказки. Как более продвинутый читатель вы, наверное, даже уточните, что это не просто сказка, а русская народная волшебная сказки. И оба вы будете ждать от последующего продолжения рассказа о стародавних временах, отважном герое или героине, постигшей их беде и полному приключений пути, о волшебных предметах и волшебных помощниках и обязательно о хорошем конце - яркой и выпуклой победе добра над злом, доброго героя над разной сказочной нечестью и недоброжелателями.

Таким образом, ориентировка в жанре, с одной стороны, " настраивает" наши ожидания, с другой - делает предельно чуткими к нарушению этих ожиданий, а следовательно, вносит свой вклад в формирование контроля за пониманием прочитанного, не позволяя нам соскальзывать в бездумное, непродуктивное чтение.

А теперь другой пример. В одном из экспериментов детей просили продолжить текст, который начинался словами: " Жил-был мальчик Антоша. Однажды...". Часть детей полностью игнорировала сказочный зачин и придумывала бытовую историю, где мальчик Антоша занимался обычными детскими делами характерными для возраста самого маленького автора. То есть, ребенок сочинял историю про другого как историю про себя только с другим именем. Сказка не была здесь освоенным жанром, и сказовый зачин нисколько не смущал ребенка и не организовывал его авторское поведение. Часть детей оказывалась в тупике. Они так и говорили экспериментатору о том, что что-то тут не так: вроде это сказка, а вроде нет. Такие ответы яркий пример того, как ребенок старается сориентироваться, опираясь на свое во многом еще интуитивное представление о законах жанра. И, наконец, еще часть детей с удовольствием додумывала этот зачин до авторской сказки, где в повседневную реальность легко вторгалось чудо.

Помните как в известных и любимых многими из нас повестях А. Волкова и Э. Успенского? Жила себе девочка Элли во вполне реалистичном Канзасе и вдруг перенеслась в Голубую страну и отправилась в Изумрудный Город, а мальчик Митя - из повести-сказки " Вниз по волшебной реке" поехал на каникулы к бабушке Егоровне и выяснил, что она самая настоящая всамделишная баба-яга. Добрая, мудрая, с Кикиморой любит поболтать, Василису Премудрую уважает, а вот Кощея да Змея Горыныча недолюбливает и боится.

Различные литературные жанры используют в своей структуре различное соотношение были и небыли (безусловно, это не единственное в чем они отличаются). Именно поэтому бывальщина и небывальщина образуют ядро жанрового сознания. Потренировавшись на ярком преувеличении присутствующем в небывальщине, ребенок легко переходит к восприятию более тонкого и мягкого по своим краскам сказочного вымысла.