Разные судьбы

Первоначальный замысел этой главы состоял в том, чтобы просто призвать вас внимательнее отнестись к различиям в чувственном восприятии и, попытавшись смоделировать то, как воспринимает мир ваш лучший друг, мысленно поставить себя на его место, чтобы лучше понять собачьи отношения с миром. Мы, вообще говоря, видим и понимаем в звериных отношениях с миром только то, что можем истолковать по своему образу и подобию. Мне же хотелось попросить вас отнестись к этому вопросу непредубежденно и всего лишь допустить, что жизнь животных, возможно, гораздо богаче, чем проблемы выживания. Пусть даже мы и не понимаем, в чем именно.

От того факта, что все мы, и люди, и животные, живем и действуем во времени и пространстве, никуда не денешься. И эта простая истина оказывает куда более заметное влияние на наше восприятие мира и психику в целом, чем принято думать. Ну как может психика бабочки-однодневки, не видящей не то что зимы, а даже закатов и рассветов, быть такой же, как психика медведя или жирафа, хотя и устроены они все по тем же общим принципам? Разве может птица или аквариумная рыбка, легко и непринужденно перемещающаяся в трех измерениях, ощущать мир точно так же, как мы, существа «квази-трехмерные», но на деле постоянно проживающие на плоскости? Наполнение-то Моделей будет существенно разным. Вот так и психика собаки, существа, устроенного несколько иначе, чем мы, отличается от человеческой в самых основополагающих деталях.

В одном из хороших научно-популярных фильмов, виденных мною по телевидению, подробно и убедительно объяснялось, что в животном мире темпоритм жизни, а значит, не только ее продолжительность, но и само временное восприятие происходящего вокруг, субъективное время организма зависит от частоты сокращений сердечной мышцы. Что ж, наверное, биологическая правда в этом есть. Но правда информационных процессов далеко не всегда совпадает с биологической, и я совсем не уверена, что это единственный или хотя бы главный фактор, определяющий наше ощущение времени. Основные физиологические показатели, в том числе и частота пульса, и дыхательный ритм у собаки и человека очень близки, но ощущение времени весьма различно. По мнению физиологов, скорость реакции на события у собаки в шесть раз выше человеческой — а ведь именно этот показатель отражает скорость протекания скрытых от наблюдателя процессов психической деятельности.

Мы, с точки зрения наших собак, невероятные тугодумы, недопустимо медлительные в движениях и действиях. Для них заметнее все быстротечные и мимолетные подробности нашей жизни. Я подозреваю, хотя и не могу говорить об этом уверенно, что телевизор они почти не смотрят именно потому, что наши двадцать четыре кадра в секунду ползут для них медленно, как «рапид». Очень может статься, что в собачьем восприятии и волна надвигается на берег с черепашьей медлительностью, и пчела надолго зависает над цветком. Всегда ли мы это осознаем, а главное — всегда ли вводим поправку на разное ощущение времени в нашем общении со зверьем?

И (при всем физиологическом подобии) продолжительность жизни собаки намного меньше человеческой. Задумывались ли вы о том, что мы, по их мнению, бессмертны? Моя Джи, сделавшая свой первых вздох в моих руках, уже вырастила своих собственных детей, уже стали взрослыми и ее внуки — а намного ли я переменилась для нее за эти годы?

Прохожие, глядя на моих фоксов, нередко говорят: «Счастливые эти собаки, не поймешь, кто мать, а кто — дочери!». И я отвечаю: «Не волнуйтесь, мы с ними квиты. Они нашего возраста тоже не различают». Знают, правда, «человечьих щенков», совсем мелких по габаритам и возрасту, но отличают их главным образом по характеру движений и речи, то есть по проявлениям психической деятельности. А к выросшим вместе с ними нашим взрослым детям они зачастую продолжают относиться как к громадным, но не слишком разумным щенкам. Райфи, например, не позволяла двадцатилетнему Ирининому сыну выпить пива у ларька — ну как можно пустить ребенка в подозрительную компанию! Вот и ходили наши вполне взрослые Юрки пить пиво вдвоем — пока один стоит в стороне со всеми собаками, другой может отлучиться за кружечкой пивка. Что ж, щенок сенбернара быстро перерастает болонку во много раз, но щенком быть от этого не перестает. К различиям в массогабаритных показателях они, в силу огромного разнообразия пород, мало чувствительны. Это нам, ненаблюдательным людям, лилипут, пока лица не видно, кажется ребенком.

А раз уж жизнь их короче нашей, то и темпы физического и психического развития собаки не совпадают с нашими. И не «один к семи», как думают многие. Первый год собачьей жизни равносилен ни много ни мало, а шестнадцати человеческим годам, второй — еще восьми. Трехлетняя собака — это примерно тридцатилетний человек, а дальше примерно год за пять. Я привожу данные для крупных и средних собак, разработанные Британской Ветеринарной Ассоциацией, а «малышня» вроде фоксов и пуделей взрослеет быстрее, но старится медленнее. Между прочим, если вы продержали своего питомца без прогулок до полугода, как теперь советуют некоторые без ума осторожные ветврачи, то это все равно, что держать в изоляторе человеческого ребенка до одиннадцати-двенадцати лет. Вот и судите, что означают так щедро упускаемые нами дни, недели, месяцы их жизни!

Что же касается пространственного восприятия, то и оно у собак и людей весьма различно. Конечно, эти различия не так велики, как между млекопитающим и птицей, но все же!

Мы с вами все-таки гораздо свободнее, чем собаки, чувствуем себя в отношениях с вертикалью. Мы, если сравнивать с ними, витаем в облаках не только в переносном, но и в самом прямом смысле слова. Мы поднимаемся на ух какие этажи небоскребов, мы взлетаем на самолетах, на «чертовом колесе» и на качелях в парках отдыха, мы с самого раннего детства катаемся с ледяных горок. А в природе сородичи наших собак отрываются от почвы под ногами крайне редко и только добровольно — в прыжке. Потому-то все, что движется на них сверху, ассоциируется первым делом с крупным зверем или с пикирующей хищной птицей и может вызвать бурю переживаний. Потому-то и вестибулярный аппарат собак работает иначе, чем человеческий. Не случайно Джинечка так гордится своим умением кататься на детских качелях и карусельках: она просит меня об этом не потому, что ей приятно, а единственно для того, чтобы покрасоваться перед другими собаками.

Однако отношения со временем и пространством — далеко не единственное существенное различие в восприятии мира нами и нашими верными спутниками. Мир собаки состоит, повторюсь, не из комнат и кухонь, не из дворов и проспектов, не из автобусов и поездов. В нем нет многих существенных для человека источников информации. Зато есть множество таких важных и значимых аспектов психической деятельности, каких никогда не знавать нам с вами. Слагаемые собачьего мира шероховатости почвы под лапами, преобладающие запахи, не слышимые людьми звуки. И события в этом мире происходят особые — тонкие, непостижимо перетекающие друг в друга, едва уловимые грубым человеческим интеллектом. Не миновать нам поговорить об этом в свое время во всех деталях. А пока что я попрошу вас хотя бы встать на четвереньки в собственной квартире. Видите, какая высокая у вас мебель? Ощущаете, как потянуло сквознячком из приоткрытой форточки совсем не так, как когда вы сидели на диване? Чувствуете, чем на самом деле пахнет ваш ковер — вовсе не тем моющим средством, которым вы чистили его в последнее воскресенье? Ну вот! Вы ощутили сотую долю того, из чего в первейшую очередь состоит для вашей собаки ваш и ее дом.

Сотую долю, сказала я? Вряд ли и сотую. В цифрах и процентах этого все равно не выразить… Не будучи физиологом, отсылаю вас за справками и подробными объяснениями к ученым и специальной литературе. Мои же рассуждения здесь носят исключительно описательный характер и призваны всего лишь вкратце передать вам то, что мне рассказали об этом сами собаки.

Органы чувств, рецепторы и (в общих чертах) анализаторы информации у нас и у них принципиально одинаковы — зрение, слух, обоняние, осязание, вкус. Ну, добавим все-таки еще и чувство равновесия (тоже весьма информативное) да пространственную ориентацию, которая развита у собак не в пример лучше нашей. Этим и исчерпывается в трудах по физиологии перечень органов чувств, то есть основных каналов ввода информации, и он почти одинаков для всех животных, может быть, потому, что мы и здесь мерим на свой аршин, отрицая то, чего сами не ощущаем и о чем затрудняемся судить.

Находятся, правда, еретики от физиологии, которые добавляют к этому перечню разного рода непонятные чувства, вроде телепатии и некоего совершенно неопределенного чувства, которое позволяет, скажем, почтовым голубям безошибочно находить адресата. Приведу в пример англичанина Руперта Шелдрейка, который весьма убедительно развенчал все теории пространственной ориентации голубей по звездам, магнитным полям и прочим явным источникам информации. «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам…»

Однако, если даже принудить себя держаться в чисто традиционных рамках, все равно придется признать, что роль разных органов восприятия в жизни человека и собаки резко различна. Известно, что нам с вами восемьдесят, если не девяносто, процентов информации о внешнем мире поставляют глаза. У собак же, как принято считать, главнейшим информационным каналом является обоняние.

С обонянием, правда, не все так ясно, как принято думать. Мне пришлось видеть работы специалистов по одорологии, в которых показано, что никак не «миллионы запахов» и не «одну молекулу на кубометр воздуха» различает и помнит собака. По некоторым (добавлю: субъективно очень сильным и неприятным для человека) запахам обоняние собаки уступает человеческому. Да, я тоже была поражена! А потом у меня возникло смутное подозрение: не приписываем ли мы мало изученному обонянию то, что реализуется за счет совсем других возможностей?

Запаховая информация — наименее определенная, наименее доступная анализу часть информации о мире, совершенно непригодная для разложения на составляющие. Для звука существует гамма, для света — спектр; при всей непрерывности переходов и неисчерпаемости полутонов характеристики света и звука располагаются на линейной шкале и упорядочены единственно возможным образом. Те семь составляющих, которые выделяют одорологи, вроде пряной, мускатной, сладкой, никоим образом не располагаются на какой-то одной оси, а выступают вместе, в составе одного запаха. И нет тут никакой длины волны, которая позволила бы выстроить запахи в ряд, подобный спектру. Сдается мне, что информационная роль обоняния у животных тесно связана именно с особым характером информации, обрабатываемой их мышлением.

Кстати, и для человека запаховая информация играет гораздо более важную роль, чем мы обычно склонны считать. Не стану напоминать вам, какой безвкусной делается пища при насморке, когда мы лишаемся возможности воспринимать всего лишь один ее аспект — запах. Но разве вам никогда не случалось испытывать мощи запаховой памяти? Вот повеяло любимыми когда-то духами — и нахлынули воспоминания, яркие образы той самой эпохи в вашей биографии. Вы не помните ни имен, ни конкретных обстоятельств, но живо ощущаете тогдашнюю атмосферу и себя тогдашнего, со всеми нюансами эмоционального состояния. Так запах теплых яблок неизменно уносит меня в детство, когда мне, первоклашке, давали их с собой в школу на завтрак, а они нагревались в портфеле и пахли совершенно особо. И я снова там, в том же классе, за второй партой справа…

А запах матери! Сознайтесь, вы ведь тоже помните его всю жизнь. Не просто запах маминых духов, а целая симфония запахов, только самому родному, самому необходимому в мире существу и присущая. И что бы потом ни случилось (всяко ведь в жизни бывает!), вы в это мгновение только ребенок, доверчивый, любящий, сказочно богатый самим маминым присутствием.

Я, впрочем, думаю, что в обонянии, как и в других чувствах, важны не столько возможности соответствующих рецепторов, сколько характер и степень развития отвечающих им центров в мозгу. Глаз, в строгом соответствии с законами геометрической оптики, воспринимает мир вверх ногами, но мозг уже в первые недели жизни учится приводить зрительный образ в соответствие с показаниями вестибулярного аппарата. Мне уже немало лет, и все эти годы изображение предметов на сетчатке моего глаза так и остается перевернутым! И, что самое замечательное, это ничуть не мешает мне воспринимать мир таким, какой он есть. Возможно, и с обонянием происходит что-то подобное: хорошо тренированный жизненным опытом мозг извлекает из запаха больше информации, чем тот содержит.

И если мы, люди, не всегда оказываемся в состоянии вывести в сознание и логически осмыслить ту информацию, которую активизировал в подсознании тот или иной запах, то замечательный по своим возможностям канал остается невостребованным. Не исключено, что обоняние собаки отличается от нашего именно тем, что у них такого не бывает. Во всяком случае, я убедилась на собственном опыте, что собака, спустя годы, уже взрослой, уверенно узнает человека, которого видела лишь однажды в далеком детстве.

Об одном из предков моего Рольфа рассказывают замечательную легенду. Этот пес служил вместе со своим хозяином на границе. При задержании нарушителя собака, спасая жизнь своему хозяину, была ранена в голову, после чего ослепла. Хозяин, честь ему и хвала, привез «списанную» из пограничной части собаку домой, в Ленинград, где пес и жил на положении почетного пенсионера-инвалида.

Прошло несколько лет. Как-то вечером слепая собака и хозяин шли по Литейному проспекту, возвращаясь домой с прогулки. Литейный — место людное, но собака и человек были спокойны и никаких происшествий не ожидали. И когда собака внезапно «швыранулась» на идущего навстречу мужчину, хозяин в первую секунду ничегошеньки не понял. А пес взял встречного совершенно профессионально, уложив и не давая пошевелиться. Вызвали милицию. Начались те неприятности, которых боится всякий порядочный собачник. И только через довольно долгое время, после дотошной проверки личности пострадавшего, выяснилось, что «мирный прохожий» был… тем самым нарушителем границы, который тяжело ранил собаку и чуть не убил хозяина. Он не был пойман в свое время и обосновался у нас в городе в качестве резидента. Правда ли это или просто красивая легенда, я в точности не знаю, но по опыту собственного общения с собаками верю безоговорочно, что такое возможно.

Сестра моего мужа, живущая в Смоленске, в молодости любила крепкие духи и довольно часто меняла запахи. Рольф видел ее всего лишь двухмесячным щенком, в первое свое путешествие в Смоленск. А когда она два с лишним года спустя приехала погостить к нам, он, уже умея распознавать своих и чужих, залаял на звонок у дверей, как на появление хорошо знакомого человека и, стоило ей войти, он приласкался к ней, к человеку из своего детства. По всем нюансам его поведения у нас не было никаких сомнений, что он сразу ее узнал. Надо ли говорить, что волна аромата, которую он мог учуять из-за двери, за эти годы была уже совсем иной и не давала никакой возможности распознать ее по запаху?

К сожалению, мы часто недооцениваем значение такого информационного канала, как осязание. К слову, замечали ли вы, что нос собаки служит органом не только обоняния, но и осязания? Принюхиваясь, они частенько вплотную прикасаются к предмету мочкой носа, ощупывая фактуру поверхности и подключая к запаховой информации тактильную.

Не стану рассказывать вам о том, как собака ориентируется в темноте при помощи вибрисс — специальных волосков, особенно заметных на губах и щеках (у кошек мы называем их усами, потому что они сгруппированы в пучки на соответствующих местах). Гораздо любопытнее наблюдения другого рода. Фокс, по малости росточка, легко проходит у взрослой овчарки под брюхом, не задевая оного. А если при этом фоксюха взята на поводок, то поводок этот, естественно, протягивается под брюхом или между лапами примерно на уровне скакательного сустава рослого зверя. Видеть поводок или чувствовать его прикосновение овчарка при этом не может. Вы полагаете, будто, шагнув вперед, овчар обязан споткнуться и задеть задними ногами за поводок? Нет, такого не бывает. Он переносит лапы аккуратно, с запасом по высоте в сантиметр-другой.

С таким же запасом прыгающая овчарка перелетает через любой барьер, от полуметра до полутора метров высотой, который берет без опоры. Зачем взлетать выше, чем нужда заставляет? Фоксы же замечательно прыгают и в длину, перелетая единым махом пару-тройку метров засыпанной гравием канавы, перегораживающей узкий проход под аркой в нашем дворе, и приземляются «на все четыре» в том же сантиметре от края, на гладком асфальте. Гравий так колет нежные девичьи лапки!

Теоретики и практики дрессировки придают громадное значение и слуху собаки. Он отличается от нашего и по остроте (порогу слышимости), и по диапазону восприятия. Острота собачьего слуха в шестнадцать раз превышает человеческие возможности. Диапазон слышимых собакой звуков шире, чем у человека, почти вдвое — до сорока килогерц против наших двадцати. Собаки отчетливо воспринимают и распознают то, что для нас лежит за пределами слышимости, в области ультразвука. На этих частотах работают специальные «немые» свистки — очень, кстати, удобная вещь для многих случаев, когда собака легко отвлекается от словесных команд хозяина или когда вы не хотите, чтобы ваши команды собаке слышали и понимали посторонние. Мой свисток для человеческого уха звучит негромким «шепотом», но собаки — проверено! — слышат его издалека. Помогает, конечно, и то, что в городской обстановке звуков такой частоты, значимых для собаки, не слишком много. В лесу — иное дело, там и птицы, и насекомые…

И правда, ухо собаки чувствительнее человеческого. Но и тут я не удержусь от того, чтобы рассказать вам о паре любопытных казусов.

Как-то мы вместе с двумя старшими собаками, Бамби и Рольфом (младших тогда, что называется, и в проекте-то не было), присутствовали на авиационном празднике на аэродроме в Смоленске. Мы с превеликим удобством расположились на травке, метрах в пятидесяти от взлетной полосы — ни дать ни взять, первый ряд партера. Видно было и впрямь замечательно, и я была в детском восторге — пока не началось это самое авиационное действо. У меня закладывало уши, земля под нами содрогалась мелкой и противной дрожью. Это ревели на взлете форсированными двигателями реактивные истребители. А уж когда один из асов высшего пилотажа демонстрировал разнообразные фигуры на особо малой высоте, прямо над дорожкой, а от нас метрах эдак в семидесяти, нам стало и вовсе не по себе. Какое там разговаривать! Кроме оглушающего звука в мире уже ничего не существовало. Но собаки наши, с их великолепным, тончайшим слухом, превосходнейшим образом спали на травке, привалившись к нам боками — будто и не слышали страшного рева.

В нашей машине динамики магнитофона вмонтированы в дверцы так, что один из них находится под самым моим правым локтем. Ездим мы далеко и подолгу, можем за день и тысячу километров отмахать, и без музыки в такой дороге трудно и пассажирам, и водителю. Мои девочки-фоксы, всласть насмотревшись в окно, пресытившись дорожными впечатлениями, укладываются спать у меня на коленях, головками к правому локтю, чтобы не мешать водителю. А это означает — ухом прямо на динамик, в котором, перекрывая рокот двигателя и прочие дорожные шумы, ревет обожаемый моими мужчинами довольно-таки жесткий рок. Я не всегда хорошо слышу свой собственный голос. А они — спят!

Вы можете подумать, будто у моих собак, вынужденных приспосабливаться к тяжелым условиям существования, слух попросту притупился. Но тогда послушайте-ка, что происходит сейчас, когда я пишу эти строки.

Тарахтит моя старенькая пишущая машинка. В углу комнаты, правда, негромко и не хард-рок, играет музыка — я люблю под нее работать. Девчонки мои блаженно развалились на кровати. Что еще делать в морозный денек, нагулявшись, наигравшись и перекусив, как не дремать в тепле и уюте? Под стук машинки я не всегда слышу входной звонок, но знаю, видела полчаса назад, что дворничиха затеяла уборку лестницы. Тогда она мыла и мела этажом выше нас.

Вскинулись, хотя и не залаяли, мои собаки. Прислушиваюсь. Ни звука. Но собаки врать не станут, и я выхожу через другую комнату в прихожую. Ну, так и есть! Дворник легонько задевает метлой с тряпкой нашу дверь. Собаки услышали и отреагировали только тогда, когда дело дошло до наших с ними владений. Что ж на посторонние шумы-то внимание обращать! А если они слышали звуки уборки и раньше, то какова же мощность их слуха?

Способность к избирательному восприятию, обусловленная значимостью той или иной информации, известна и у человека. Так мать, крепко спавшая при артиллерийском обстреле, вскакивает при первом же изменении дыхания своего ребенка — при всей хрестоматийности этого примера он все же весьма показателен. Так мой Юрка, обычно безмятежно спящий под любые шумы и грохоты, мгновенно вскинулся, когда во входную дверь поцарапалась когтями похищенная тремя днями раньше Каська. Существующие объяснения этого феномена не столько проясняют дело, сколько его затуманивают, но ясно лишь одно: дело тут ни в какой не физиологии, а в чисто психических процессах.

Звук своей машины они узнают тогда, когда она и во дворе-то еще не показалась, а только лишь свернула с Невского в длинный, метров ста пятидесяти протяженностью, проезд, ведущий к нам, в глубину двора. Различив среди общегородских и общедворовых шумов звук родного двигателя, они просыпаются и бегут даже не к окну, а прямо к дверям встречать хозяина. Впрочем, тут-то дело, может быть, вовсе и не в слухе? Мой знакомец Руперт Шелдрейк, на которого я уже ссылалась, рассылает по разным странам мира свой опросник, касающийся того, как собаки ждут своих хозяев, предчувствуя их появление даже в необычное время и непривычным транспортом.

Он и книгу написал, «Семь экспериментов, которые могут изменить мир», и посвящена она как раз тем наблюдениям за животными, которые не требуют ни специальной аппаратуры, ни основательной научной квалификации.

Но: ах, если бы собачьи загадки исчерпывались лишь тем, что связано с обонянием, осязанием и слухом! Зрение собаки оценивается физиологами и совсем невысоко. Принято, например, думать, будто оно слабее человеческого настолько, что при полном освещении пес не способен разглядеть и узнать хозяина с расстояния в сотню-полторы метров. Но Акела узнаёт меня в неверном свете осенних фонарей, в окно третьего этажа, когда я появляюсь в другом конце двора! По прямой, если верить Пифагору, это составляет больше семидесяти метров.

И, только что прочитав о неважном собачьем зрении в книжке вроде «Служебного собаководства», вы через пару-другую страниц наткнетесь на утверждения совсем иного свойства. Собаки, говорится в книге, речи не понимают, но зато запросто оценивают эмоциональное состояние и намерения человека по тончайшей мимике, не распознаваемой людьми. Но окликните-ка свою собаку с другого конца двора и, не давая команды, подождите, что она сделает! Могу спорить, что она с большой вероятностью разгадает ваши пожелания не хуже, чем если бы слышала команду или видела ваше лицо вблизи. Мои, во всяком случае, поступают именно так. Какая уж тут «тончайшая мимика», когда я и сама не могу на таком расстоянии узнать соседку! Так у кого же зрение слабее, если эту самую мимику видит собака, но не видит человек?

К слову сказать, они моментально и безошибочно распознают намерения не только хозяина, но совершенно незнакомого человека, случайно возникшего на их пути и едва видимого в полумраке. Единственное, что существенно затрудняет этот процесс, это подсветка сзади, контражуром, несколько ослепляющая собаку. А ведь мимика человека так же индивидуальна, как и манера произношения или пластика тела. И если собака имела возможность годами изучать «мимический акцент» родного хозяина, то как же она успевает настроиться на «диалект» чужака? Нам с вами не всегда удается сразу отличить искреннюю дружескую улыбку от притворно-лицемерной. Может быть, и здесь все решают не физиологические особенности органов чувств?

Всем как будто хорошо известно, что собаки — дальтоники и цветовое зрение у них практически отсутствует. Насколько я понимаю, это утверждение основывается на том, что в зрительном аппарате собаки существенно преобладают палочки, отвечающие у человека (подчеркиваю: у человека!) за черно-белое зрение, в том числе и ночное, поскольку они чувствительны даже к очень малой освещенности. Колбочки же, обеспечивающие у нас с вами различение цветов, у собаки развиты очень слабо. Вот отсюда и делается общепринятый вывод о дальтонизме собаки. Но послушайте-ка, что рассказал мне мой знакомый, отличный армейский дрессировщик, который в свое время выбрал в качестве дипломной работы обучение колли службе поводыря слепых. Надо вам сказать, что эта спецслужба по праву считается самой трудной из всех собачьих специализаций, и сравниться с ней может разве что работа собаки-спасателя. Недаром в нашей стране существует лишь один-единственный питомник, под Москвой, где готовят таких собак, их мало и стоят они очень дорого.

Работа поводыря предполагает максимальную самостоятельность собаки, опекающей беспомощного незрячего хозяина; ее ответственность уже не за себя, а за члена своей стаи. А куда же поводырю без способности уверенно ориентироваться в сложной обстановке города, где на первый план выходит совсем не собачьи задачи и правила поведения! И один из важнейших элементов — это умение переводить слепого через улицу по сигналам светофора. Можно, конечно, надеяться на то, что собака сориентируется по месту горящего «глаза» — красный в наших светофорах всегда наверху, а зеленый — внизу. Но нередко светофор бывает плохо виден из-за ветвей деревьев, с уровня обзора собаки его могут частично заслонять и проезжающие машины, и фигуры людей. Есть и такие модификации светофоров, в которых желтый сигнал отсутствует. А поведение других пешеходов — дело в наших условиях и вовсе ненадежное, мало ли таких, кто преспокойно переходит на красный свет, в ущерб собственной безопасности. Для слепого будет гораздо лучше, если собака надежно обучена распознавать цвет сигнала. Но как делать это дальтонику?

Мой знакомец разрешил мне выдать вам часть его профессиональных секретов. Начал он дрессировку с того, что обнес часть комнаты лентами разных цветов и позволял собаке выйти на кормежку только в том случае, когда она перешагивала через зеленую ленту. Чуть позже он начал менять ленточки местами, а потом в ход пошли и толстые и тонкие крашеные веревочки, и не только в три светофорных цвета, а затем и швейные нитки. Когда собака уверенно освоила различение цветов ограждения, он раздобыл модель светофора и принялся работать с ней. Чтобы распознавание сигнала не зависело от разного рода случайностей, он менял местами светофильтры, убирал их по очереди, оставляя то один, то два, а то и укладывал светофор на бок. Собака справлялась со все более сложными заданиями, доказав свою способность ориентироваться именно по цвету горящего сигнала, а не по его расположению относительно других.

Как вы знаете, несколько лет назад у меня было два помета подряд, пятеро щенков-фокстерьеров. Я кормила их из пяти одинаковых по размеру и форме пластмассовых мисочек, три из которых были красного цвета и две — желтого. Большинству детишек в те поры было чуть больше двух месяцев от роду, и только Каська была старше племянников на месяц. Я разбиралась очень просто: три девочки получали еду из красных мисочек, двое мальчишек ели из желтых. Очень скоро они точно знали, кому какая мисочка положена, могли спутать красную с красной и желтую с желтой, но мальчишки никогда не подходили к красным, а девочки — к желтым. Не стоит и говорить, что мисочки всякий раз мылись очень чисто, горячей водой с мылом, не сохраняя никаких индивидуальных запахов, и еда была у всех одинаковой. Распознавание по цвету я закрепила почти случайно, ради собственного удобства, но потом, оценив ситуацию, я начала им подыгрывать. Обмануть их мне не удалось ни разу. Такой вот получился непреднамеренный эксперимент. Было бы еще интереснее, найдись у меня в хозяйстве посудинки еще какого-нибудь цвета, скажем, голубого или зеленого.

Были в нашем семействе и другие неожиданности из той же серии. На шумном, оживленном проспекте Стачек, у самого Кировского завода вышла из строя наша машина, в которой мы ехали в полном составе, исключая только кота. Мои мужчина остановили «вольво» вишневого цвета и уехали в ближайший автомагазин за жизненно необходимыми запчастями, чтобы суметь хотя бы добраться до дому, а я осталась с собаками караулить нашу обездвиженную страдалицу. Погуляв немножко, фоксы преспокойно улеглись спать на заднем сиденье, а Рольф сидел и внимательно наблюдал за дорогой, поджидая хозяев. Овчарке всегда не по себе, если стая разбежалась. Мимо проезжало множество машин, с десяток их за это время останавливались позади нашей машины, примерно на том месте, откуда отбыли в неизвестность наши мужчины. Он приглядывался к машинам, сдерживая эмоции. И встрепенулся, пытаясь вскочить, весь напрягшись, даже заскулил негромко, когда сзади остановились «Жигули» — вишневого цвета. Ни на серые, ни на синие, ни даже на ярко-красные машины такой реакции не было.

Покататься в машине собаки любят, что называется, хлебом не корми. Если нашей машины во дворе нет, а им очень уж невтерпеж куда-нибудь проехаться, они могут запроситься в машину соседа — тоже «пятерку» и тоже бежевую. На другие машины (а их во дворе десятка полтора-два) они внимания не обращают, не «клюют» и на такую же, как у нас «пятерку», только красную.

Так как же все-таки обстоит дело с их дальтонизмом? Я не могу судить о физиологии процесса, да и вы не станете производить со своей собакой сложные лабораторные опыты; все, что нам доступно, это наблюдение за поведением и реакциями наших зверей. Однако именно по изменениям их поведения можно убедиться, что к цвету предметов они вовсе не безразличны. Оказывается, цвет почти одинаково информативен для человека и для живущей с ним, в его антропогенной среде собаки. Осмелюсь даже утверждать, что цвет не просто связывается для них с той или иной знаковой информацией, а несет, как и для нас, определенную эмоциональную нагрузку. И какая разница, как именно они его воспринимают? В конце концов, и для человека цвет — тоже всего лишь образ, рождающийся в зрительном центре головного мозга. Кто может поручиться, что возбуждение, возникающее в мозгу при попадании на сетчатку глаза излучения с длиной волны 0, 78 микрометра, соответствующей красному краю видимого спектра, в точности одинаково у вас и у меня?

Вы, верно, заметили мою оговорку о том, что различение цветов важно для собаки именно в антропогенной, а не в природной среде. Дело в том, что мне не удалось придумать такой ситуации, когда для диких собачьих цвет мог бы служить единственным источником существенной и незаменимой информации. В зеленой природе цвет, в общем-то, фиксирован, определен для данного предмета раз и навсегда. Трава и листва всегда зеленые; малина и земляника всегда красные; небо — от серого до ярко-голубого, как и вода… Вы можете напомнить мне о сходных по виду растениях и плодах, например, о сатанинском грибе, который отличается от съедобного белого покраснением мякоти на изломе. Уж тут не распознать цвет просто опасно (хотя и не всегда смертельно)! Несомненно, опасно… для нас, людей. Но не для дикого животного. Даже я, если принюхаться как следует, отчетливо ощущаю разницу в запахе между сатанинским и белым грибом, а что уж говорить о волке! И растут они в разных местах, да и при первой же попытке попробовать на зуб различия становятся совершенно очевидными. Отличия между съедобными и ядовитыми «двойниками» достаточно существенны, чтобы их распознало питающееся ими животное.

То же касается и мимикрии, угрожающей окраски, которая присуща главным образом насекомым да пресмыкающимся. И вообще, собачьи хищники ни теми, ни другими в норме не питаются.

Нет, вряд ли нам удастся отыскать в природе такой случай, когда животное могло бы положиться только на цветовое зрение. Если я не права, пусть биологи меня поправят. Но у меня нет сомнений, что цветовое зрение домашних собак тренируется и совершенствуется именно в их отношениях с человеком, в тех ситуациях, когда человеческое распознавание объектов основывается на цвете.

Но, скажете вы, как же быть с окрасами самих собак? Не будь они важны, зачем бы их столько, и сплошных, и пятнистых? Они, надо думать, играют существенную роль в естественном отборе? Да нет, ничуть не бывало! Окрасы — это плод творчества человека, результат не естественного, а искусственного отбора. Диким собачьим разнообразие окрасов никак не свойственно, у них преобладает серо-рыжий зонарный окрас, именуемый «агути». К слову, в эксперименте по одомашниванию чернобурых лисиц было убедительно показано, что пежины и пятна, наравне с курчавостью шерсти, висячими ушами и загибанием хвоста в кольцо, появляются у хищников в процессе отбора по признаку дружелюбия к человеку!

Да, в нашей селекции окрас играет определенную роль как показатель «генетического качества» (уж простите мне терминологические изыски!). Только дело здесь вовсе не в цвете и расположении пятен, а в насыщенности пигмента, создающего окрас. Опыт разведения собак заставляет специалистов полагать, что с более интенсивными окрасами родителей связаны многие ценные качества психики потомства, в частности, лучшая дрессируемость. Зато ослабленная пигментация способна повлечь за собой разного рода наследственные неприятности. Практика зоопсихолога научила меня, к примеру, опасаться за поведение голубых и изабелловых (дымчатых) доберманов, да простят меня их хозяева, хотя неверно было бы считать, будто окрас играет решающую роль. Но вспомним, что и на выставках, и в племенном разведении в тех породах, где окрас регламентирован стандартом, предпочтение отдается более ярко пигментированным собакам.

Вы еще не устали от загадок, дорогой мой Читатель? Моя «копилка курьезов» еще далеко не исчерпана.