Песнь первая

Никола Буало-Депрео

ПОЭТИЧЕСКОЕ ИСКУССТВО

Перевод Э.Л.Линецкой

(с комментариями Н.А.Сигал)

ПЕСНЬ ПЕРВАЯ

Есть сочинители — их много среди нас, —

Что тешатся мечтой взобраться на Парнас;

Но, знайте, лишь тому, кто призван быть поэтом,

Чей гений озарен незримым горним светом,

Покорствует Пегас и внемлет Аполлон:

Ему дано взойти на неприступный склон.

О вы, кого манит успеха путь кремнистый,

В ком честолюбие зажгло огонь нечистый,

Вы не достигнете поэзии высот:

Не станет никогда поэтом стихоплет.

Не внемля голосу тщеславия пустого,

Проверьте ваш талант и трезво и сурово.

Природа щедрая, заботливая мать,

Умеет каждому талант особый дать;

Тот может всех затмить в колючей эпиграмме,

А этот — описать любви взаимной пламя;

Ракан своих Филид и пастушков поет,

Малерб — высоких дел и подвигов полет. ^[1]

Но иногда поэт, к себе не слишком строгий,

Предел свой перейдя, сбивается с дороги:

Так, у Фаре есть друг, писавший до сих пор

На стенах кабачка в стихи одетый вздор;

Некстати осмелев, он петь желает ныне

Исход израильтян, их странствия в пустыне,

Ретиво гонится за Моисеем он, —

Чтоб кануть в бездну вод, как древний фараон^[2].

Будь то в трагедии, в эклоге иль в балладе,

Но рифма не должна со смыслом жить в разладе;

Меж ними ссоры нет, и не идет борьба:

Он — властелин ее, она — его раба.

Коль вы научитесь искать ее упорно,

На голос разума она придет покорно,

Охотно подчинясь привычному ярму,

Неся богатство в дар владыке своему.

Но чуть ей волю дать — восстанет против долга,

И разуму ловить ее придется долго.

Так пусть же будет смысл всего дороже вам,

Пусть блеск и красоту лишь он дает стихам!

Иной строчит стихи, как бы охвачен бредом:

Ему порядок чужд и здравый смысл неведом.

Чудовищной строкой он доказать спешит,

Что думать так, как все, его душе претит.

Не следуйте ему. Оставим итальянцам

Пустую мишуру с ее фальшивым глянцем^[3].

Всего важнее смысл; но, чтоб к нему прийти,

Придется одолеть преграды на пути,

Намеченной тропы придерживаться строго:

Порой у разума всего одна дорога.

Нередко пишущий так в свой предмет влюблен,

Что хочет показать его со всех сторон:

Похвалит красоту дворцового фасада;

Начнет меня водить по всем аллеям сада;

Вот башенка стоит, пленяет арка взгляд;

Сверкая золотом, балкончики висят;

На потолке лепном сочтет круги, овалы:

«Как много здесь гирлянд, какие астрагалы!»

Десятка два страниц перелистав подряд,

Я жажду одного — покинуть этот сад. ^[4]

Остерегайтесь же пустых перечислений,

Ненужных мелочей и длинных отступлений!

Излишество в стихах и плоско и смешно:

Мы им пресыщены, нас тяготит оно.

Не обуздав себя, поэт писать не может.

Спасаясь от грехов, он их порою множит.

У вас был вялый стих, теперь он режет слух;

Нет у меня прикрас, но я безмерно сух;

Один избег длиннот и ясности лишился;

Другой, чтоб не ползти, в туманных высях скрылся.

Хотите, чтобы вас читать любили мы?

Однообразия бегите, как чумы!

Тягуче гладкие, размеренные строки

На всех читателей наводят сон глубокий.

Поэт, что без конца бубнит унылый стих,

Себе поклонников не обретет меж них.

Как счастлив тот поэт, чей стих, живой и гибкий,

Умеет воплотить и слезы и улыбки.

Любовью окружен такой поэт у нас:

Барбен^[5] его стихи распродает тотчас.

Бегите подлых слов и грубого уродства.

Пусть низкий слог хранит и строй и благородство.

Вначале всех привлек разнузданный бурлеск^[6]:

У нас в новинку был его несносный треск.

Поэтом звался тот, кто был в остротах ловок.

Заговорил Парнас на языке торговок.

Всяк рифмовал как мог, не ведая препон,

И Табарену^[7] стал подобен Аполлон.

Всех заразил недуг, опасный и тлетворный, —

Болел им буржуа, болел им и придворный,

За гения сходил ничтожнейший остряк,

И даже Ассуси^[8] хвалил иной чудак.

Потом, пресыщенный сим вздором сумасбродным,

Его отринул двор с презрением холодным;

Он шутку отличил от шутовских гримас,

И лишь в провинции «Тифон» в ходу сейчас.

Возьмите образцом стихи Маро^[9] с их блеском

И бойтесь запятнать поэзию бурлеском;

Пускай им тешится толпа зевак с Пон-Неф. ^[10]

Но пусть не служит вам примером и Бребеф. ^[11]

Поверьте, незачем в сраженье при Фарсале,

Чтоб «горы мертвых тел и раненых стенали». ^[12]

С изящной простотой ведите свой рассказ

И научитесь быть приятным без прикрас.

Своим читателям понравиться старайтесь.

О ритме помните, с размера не сбивайтесь;

На полустишия делите так ваш стих,

Чтоб смысл цезурою подчеркивался в них.

Вы приложить должны особое старанье,

Чтоб между гласными не допустить зиянья.

Созвучные слова сливайте в стройный хор:

Нам отвратителен согласных грубый спор.

Стихи, где мысли есть, но звуки ухо ранят,

Ни слушать, ни читать у нас никто не станет.

Когда во Франции из тьмы Парнас возник,

Царил там произвол, неудержим и дик.

Цезуру обойдя, стремились слов потоки...

Поэзией звались рифмованные строки!

Неловкий, грубый стих тех варварских времен

Впервые выравнял и прояснил Вильон^[13].

Из-под пера Маро, изяществом одеты,

Слетали весело баллады, триолеты;

Рефреном правильным он мог в рондо^[14] блеснуть

И в рифмах показал поэтам новый путь.

Добиться захотел Ронсар^[15] совсем иного,

Придумал правила, но все запутал снова.

Латынью, греческим он засорил язык

И все-таки похвал и почестей достиг.

Однако час настал — и поняли французы

Смешные стороны его ученой музы.

Свалившись с высоты, он превращен в ничто,

Примером послужив Депортам и Берто. ^[16]

Но вот пришел Малерб и показал французам

Простой и стройный стих, во всем угодный музам,

Велел гармонии к ногам рассудка пасть

И, разместив слова, удвоил тем их власть.

Очистив наш язык от грубости и скверны,

Он вкус образовал взыскательный и верный,

За легкостью стиха внимательно следил

И перенос строки сурово запретил.

Его признали все; он до сих пор вожатый;

Любите стих его, отточенный и сжатый,

И ясность чистую всегда изящных строк,

И точные слова, и образцовый слог!

Неудивительно, что нас дремота клонит,

Когда невнятен смысл, когда во тьме он тонет;

От пустословия мы быстро устаем

И, книгу отложив, читать перестаем.

Иной в своих стихах так затемнит идею,

Что тусклой пеленой туман лежит над нею,

И разума лучам его не разорвать, —

Обдумать надо мысль и лишь потом писать!

Пока неясно вам, что вы сказать хотите,

Простых и точных слов напрасно не ищите;

Но если замысел у вас в уме готов,

Все нужные слова придут на первый зов.

Законам языка покорствуйте, смиренны,

И твердо помните: для вас они священны.

Гармония стиха меня не привлечет,

Когда для уха чужд и странен оборот.

Иноязычных слов бегите, как заразы,

И стройте ясные и правильные фразы.

Язык должны вы знать: смешон тот рифмоплет,

Что по наитию строчить стихи начнет. ^[17]

Пишите не спеша, наперекор приказам^[18]:

Чрезмерной быстроты не одобряет разум,

И торопливый слог нам говорит о том,

Что стихотворец наш не наделен умом.

Милее мне ручей, прозрачный и свободный,

Текущий медленно вдоль нивы плодородной,

Чем необузданный, разлившийся поток,

Чьи волны мутные с собою мчат песок.

Спешите медленно и, мужество утроя,

Отделывайте стих, не ведая покоя,

Шлифуйте, чистите, пока терпенье есть:

Добавьте две строки и вычеркните шесть.

Когда стихи кишат ошибками без счета,

В них блеск ума искать кому придет охота?

Поэт обдуманно все должен разместить,

Начало и конец в поток единый слить

И, подчинив слова своей бесспорной власти,

Искусно сочетать разрозненные части.

Не нужно обрывать событий плавный ход,

Пленяя нас на миг сверканием острот.

Вам страшен приговор общественного мненья?

Судите строже всех свои произведенья.

Пристало лишь глупцу себя хвалить всегда.

Просите у друзей сурового суда.

Прямая критика, придирки и нападки

Откроют вам глаза на ваши недостатки.

Заносчивая спесь поэту не к лицу,

И, друга слушая, не внемлите льстецу:

Он льстит, а за глаза чернит во мненье света.

Ищите не похвал, а умного совета!

Спешит вам угодить не в меру добрый друг:

Он славит каждый стих, возносит каждый звук;

Все дивно удалось и все слова на месте;

Он плачет, он дрожит, он льет потоки лести,

И с ног сбивает вас похвал пустых волна, —

А истина всегда спокойна и скромна.

Тот настоящий друг среди толпы знакомых,

Кто, правды не боясь, укажет вам на промах,

Вниманье обратит на слабые стихи, —

Короче говоря, заметит все грехи.

Он строго побранит за пышную эмфазу,

Тут слово подчеркнет, там вычурную фразу;

Вот эта мысль темна, а этот оборот

В недоумение читателя введет...

Так будет говорить поэзии ревнитель.

Но несговорчивый, упрямый сочинитель

Свое творение оберегает так,

Как будто перед ним стоит не друг, а враг.

«Мне грубым кажется вот это выраженье».

Он тотчас же в ответ: «Молю о снисхожденье,

Не трогайте его». — «Растянут этот стих,

К тому же холоден». — «Он лучше всех других!»—

«Здесь фраза неясна и уточненья просит». —

«Но именно ее до неба превозносят!»

Что вы ни скажете, он сразу вступит в спор,

И остается все, как было до сих пор.

При этом он кричит, что вам внимает жадно,

И просит, чтоб его судили беспощадно...

Но это все слова, заученная лесть,

Уловка, чтобы вам свои стихи прочесть! ^[19]

Довольный сам собой, идет он прочь в надежде,

Что пустит пыль в глаза наивному невежде, —

И вот в его сетях уже какой-то фат...

Невеждами наш век воистину богат!

У нас они кишат везде толпой нескромной —

У князя за столом, у герцога в приемной.

Ничтожнейший рифмач, придворный стихоплет,

Конечно, среди них поклонников найдет.

Чтоб кончить эту песнь, мы скажем в заключенье:

Глупец глупцу всегда внушает восхищенье.