Глава 17. Омут

Прямо над нами, на краю оврага, стоял человек. Яркое полуденное солнце, находившееся прямо за его спиной, не позволяло быстро рассмотреть деталей, но то, что мы смогли увидеть, повергло нас в панический ужас. Голова его была скрыта под старым оцинкованным ведром. В руках человек держал эмалированный таз, в который, вдруг, принялся нещадно и монотонно колотить огромной палкой. Грохот получался чудовищный! Из-под ведра начали раздаваться жуткие булькающие звуки, похожие на нечто среднее между кашлем туберкулезника и кваканьем умирающей лягушки. В соседних дворах неистово залаяли собаки, а где-то в лесу протяжно завыли волки. Майские птицы дружно захлопнули клювы, решив перенести свои брачные игры, если не на следующий год, то уж точно на многие километры от проклятого места. Для всей остроты ощущений не хватало, разве что, полной луны, быстро скрывающейся за тяжелыми черными тучами на фоне полуночного неба.

Вовка, после первого удара по тазу, не сдержался и коротко, но очень громко вскрикнул, отпрыгнув назад на добрых два метра! Я дернулся, было, бежать, но Вовкин ор совсем уж вогнал меня в ступор, оставив на месте. Мы, молча, стояли с каменными лицами, в ожидании неминуемой гибели, безропотно покоряясь коварной судьбе.

Наступила тишина. Человек перестал колотить по тазу и поднял палку над головой… Точнее, над ведром! Затем из-под него снова раздались звуки, на этот раз разборчивые:

– Бусурмане! Ироды!

Дед Прохор еще что-то кричал, но его уже не было слышно. Вовкин мат был куда более отчетливым и громким. Я же просто упал спиной на землю и, глядя в бездонное голубое небо, благодарил Бога за то, что до сих пор лежу живой и в сухих штанах.

На подмогу прибежала Оля, услышавшая жуткие отзвуки шаманских игрищ своего предка. Она рассыпалась в извинениях за поведение старика, сняла с седой головы ведро и отняла таз. Прямо как у классика: «И коня на скаку остановит, и в горящую избу войдет».

– А ну вылазь! Вылазь, кому говорю! – не унимался дед, разгорячаясь все сильнее, – Лезуть куды не просять! Вылазь, паразиты бестолковые!

Мы переглянулись друг с другом, затем посмотрели на Олю, которая изобразила на лице умоляющую гримасу, и нам не осталось ничего, кроме как смиренно выбраться из оврага и вернуться во двор. По дороге она благодарила нас за то, что пошли ей навстречу и прекратили поиски. А дед Прохор так и остался на огороде, присев на край оврага и, казалось, в ближайшее время не собирался оттуда уходить.

Когда обед был готов, и в ароматный домашний борщ упала первая ложка густой сметаны, я, с трудом отвлекаясь от соблазнительного блюда, напомнил о старике:

– А дедушка как же? Он, что, так и будет там сидеть, пока мы тут борщи поглощаем? Может попробовать привести его как-нибудь? – чувствуя за собой долю вины за произошедшее, спросил я.

– Сереж, лучше не трогайте. Пусть успокоится. Да и кушает он мало. Проголодается – придет.

– Вообще-то, мы это… – замялся Вовка, – Ну, водки ему обещали, чтобы он в нас из пулемета не стрелял. Может он обиделся, что мы без магарыча в его огород ринулись?

– Не выдумывайте, ребят, ничего не надо. Он скоро спать ляжет, пойдете дальше копать.

Однако старик, вопреки всем нашим надеждам и Олиным заверениям, казалось, не собирался никуда уходить. Начинало вечереть, и шансы на то, что сегодня удастся продолжить поиски, становились все меньше. После двух безуспешных попыток уговорить протестующего вернуться в дом, Оля сдалась и дала добро на приобретение огненной воды, а уже через пятнадцать минут мы с Вовкой торопливо вывалились из местного сельпо с двумя литровыми емкостями самой дорогой, из имеющейся там, водки.

Когда мы вернулись, на деревню уже спустились сумерки. Из лесу теперь доносились звуки гитары и чье-то нестройное пение, а запах шашлыков сменился еле уловимым ароматом походного кулеша. По огороду и лежащему за ними зеленому лугу, стелился легкий белый туман, создавая впечатление, что дед Прохор сидит посреди огромного водоема, разливающегося своими краями далеко за горизонт.

Послом от нашей малой археологической группы был назначен ваш покорный слуга. Меня вооружили приобретенным алкоголем, свежими огурцами, вареными яйцами и двумя гранеными стаканами. Благословили и отправили в тернистый путь к вожделенному оврагу, надежно охраняемому ведроголовым витязем.

– Прохор Матвеевич! – несмело начал я, но сидящий ко мне спиной старик не шелохнулся.

Я подошел поближе и присел рядом. Глаза того были закрыты, лицо воздето к горизонту. Мое присутствие он упорно продолжал игнорировать. Ноги свисали с обрыва, сухие кисти рук покоились на коленях, а косматая вьющаяся борода смешно торчала вперед. Медитирует, что ли?

– Прохор Матвеевич! – уже чуть громче повторил я.

Имея горький опыт общения с темпераментным старичком, я ожидал чего угодно, и даже всерьез готовился увернуться от его клюки, но, к счастью, опасения не оправдались. Он просто открыл глаза и очень тихо сказал:

– Пришел таки, барбос. Ну, наливай тады, коли стаканами звенишь.

Дед не шепелявил, говорил отчетливо и спокойно, не меняя позу и даже не поворачивая в мою сторону головы. Я разлил водку в стаканы, один из которых протянул ему, вложив в другую руку огурец. Тот, все также не оборачиваясь и продолжая всматриваться мутными глазами в угасающий горизонт, взял свою порцию и тяжело вздохнул:

– Дай тебе Бог, сынку.

С этими словами он выпил и, чуть поморщившись, вернул мне посуду. Я не знал с чего начинать разговор, поэтому просто налил еще, снова передал стакан деду. Тот, не колеблясь, снова выпил и занюхал рукавом. «Оживает», подумал я и тоже употребил, закусывая горькую огурцом.

– От ты скажи мне, сынку, – заговорил первым дед, – в тебе зубы в роте есть?

– Зубы? Ну, есть конечно!

– Оооот… А в меня нету их совсем, выпали усе давно, ни одного не осталося. Усе мыши поели… Ага…

– Угу, – поддакнул я, продолжая хрустеть огурцом и не понимая, к чему тот клонит.

– От тебе и угу… Жизню проживашь, а умов не наживашь, – он наконец обернулся в мою сторону, – Вот скольки тебе годов зараз?

– Двадцать шесть.

– Ага… Ну, тады скажи мне, сынку, чтобы горилку пить, скоки зубов надобно?

– Да ни сколько не нужно, у вас и без зубов-то вон как хорошо получается! Как в сухую землю уходит!

– О! – протянул дед, подняв вверх свой костлявый узловатый палец, – А скоки зубов надобно, чтоб огурцом ту горилку захрумать?

Я чуть не подавился и с трудом проглотил недожеваный кусок огурца. «Черт! Вот тупица!» – выругав самого себя, достал из кармана два вареных яйца, которые мне предусмотрительно вручила Оля, и передал их старику.

– Оооот… Бачу, вже чуток поумнев! Трохи ума нажив, токмо не шибко много, видать, пока нажив. Ще трохи надо вправить.

– Это еще почему? Вам яйца пожевать, что ли? Это, извините, не ко мне…

– Бог с тобой, сынку! Не надо мне ничаво жувать, а тем паче яйца! А лучше скажи, ты мне горилки вже наливав?

– Наливал.

– Ага… А я ее закусив?

– Ну, нет, конечно! Вы же огурец не смогли съесть! За это извините, конечно…

– А теперь закусывать чем я буду, сынку?

– Да елки-палки, ну, яйцом же будете! Я ж вам яйцо для чего дал? Закусывайте! – чуть не срываясь на крик, выпалил я.

– О! – все также безмятежно протянул старый маразматик и снова ткнул пальцем в небо, – Токмо, скажи-ка мне, сынку, а что я этим твоим яйцом закусывать буду? А?

Я медленно и глубоко вздохнул, из последних сил сдерживаясь, чтобы не взвыть от отчаянья, затем налил деду полстакана водки. Тот принял из моих рук напиток и снова уставился в заметно потемневший горизонт.

– Оооот… Ще трохи вправить осталось и можно тебе вже рассказы говорить, – продолжал издеваться дед.

– Ну, что теперь нет так, Прохор Матвеич?

– Как что, сынку?! Ты-то, видать, хворый дюже! Себе-то вон не наливашь, а токмо мне горилку в стакан подливашь!

Я не стал ничего отвечать, а просто налил себе водки, и даже произнес тост: «За примирение!», чокнулся с дедом и осушил свой стакан. Больше претензий ко мне не возникло.

– Прохор Матвеич, там вас Оля заждалась, волнуется, к столу зовет. Может, пойдем в дом, а? А то нам с другом тоже уходить пора, засиделись мы у вас. Вы уж нас простите, если чем обидели, мы не специально. Не знали мы, что не разрешите здесь копать, надо было спросить, конечно – я положил руку на плечо старику и тот, будто внезапно проснувшись, легонько вздрогнул.

– Ты, сынку, в Бога веришь? – зачем-то спросил он у меня и даже обернулся ко мне лицом. В темноте его глаза, ввалившиеся от старости и худобы, казались совсем черными, а седые, косматые пучки волос, торчащие в разные стороны словно мочалка, придавали деду зловещий вид, который никак не сочетался с прежней комичностью.

– Верю, отец.

– Ага… – он дожевал яйцо, и вытер руки о штанину, – А в черта?

– В дьявола, что ли? Ну, раз в Бога верю, значит, и в дьявола тоже. Куда ж без него-то.

– Оооот… В черта, значится, тоже веришь, – он на мгновение притих, и продолжил, резко повысив голос почти до крика, – Так чаво ж тогда ты, бусурманин окаянный, к черту к этому сам на рога лезешь?! А?! – дед нервно задвигал желваками.

– Почему на рога? – я недоумевал, – Это вы сейчас о водке, что ли?

– Ну, а куды ж? На рога, конечно! Чаво в яр полез, дурко? Говори!

– Ну… Археологи мы… Раскопки там всякие… Копаем…

– Ты мне голову не полощи, я жизню прожил, бачу какие вы археологи! – он перевел дух и добавил уже немного спокойнее: – Шо в тебе з рукою стало? Ну-ка глянь!

Я испуганно уставился на свои ладони, пытаясь рассмотреть что-либо необычное, но все было в порядке: чистые, пальцы все на месте…

– А что с ними?

– От бусурманин! Откеле ж мне знать-то что с ими? Это ж твои руки! Не наливашь деду, значится шось не то с руками-то!

– Тьфу ты! – не сдержался я и разлил водку по стаканам.

– Будь здоров, сынку!

Выпив горькой и закусив яйцом, старик продолжил задумчиво:

– Ведьму тутычки селяне колысь втопили. В яру омут тогда був, в нем и втопили. Давно, годов триста тому, може больше. Хлопцев молодых со свету сживала, паскуда. Придет к ней кто погадать, чи еще шо, она ему в ухо пошепчет, поколдует, а тот ночью тогда идет и сам в том омуте топится. Меня ще бабка моя той ведьмою пугала, колы я мальцом бегав сюда с хлопцами у войну гулять. Говорила, шо она до сих пор ходит и детишек малых в реку заманивает. Так ее, говорять, и не нашли потом! Втопили, а она там и пропала. Сгинула! Усем селом по дну искали, как у землю провалилась – нема!

К этому времени уже совсем стемнело, и над лесом взошла полная луна, заполняя все вокруг холодным серебристым светом. Сказки деда Прохора очень гармонично сочетались с такой обстановкой, а алкоголь, в разы усиливший эмоциональный фон беседы, стимулировал нервы не меньше, чем фильм «Вий», просмотренный когда-то в далеком детстве.

– Потом река в сторону пошла, – продолжал старик, – а вместе с нею и омут обсох, токмо яр этот и остался. В нас на огороде через ту ведьму, близко до яра, не растет ничаво, окромя бурьяна – гниет усё. Потому, мы картохи подле дома садим, там они добрые растуть, крупные и за селом еще один огород с бабою держали, царство ей небесное. А тут не растет. Место совсем гиблое, сынку. Люди говорять, черти ту ведьму под землю к себе потянули, специально ход из пекла прорывши, потому и не нашли ее опосля. А еще говорять, теперича, кто спустится туды сам, назад не повернется – черти к себе заберуть.

– Ну, может не все так страшно, отец? Мы ж с Вовкой как-то вернулись! – я старался придать голосу беззаботный тон, но, то ли водка так на меня повлияла, то ли я действительно проникся рассказом старика, только говорить получалось с предательскими нотками волнения в голосе.

– Не страшно, говоришь? – Прохор Матвеевич возмущенно потряс в воздухе кулаком – Людей тут много гибло! Могила тутычки сташная! В пекло ворота! Куды вы с лопатой лезете, окаянные? Погублять черти дураков молодых! Они таких как раз люблять! Скольки вже со свету сжили, вас токмо там не хватает! Кабы б не я, жарили б вас теперича на сковороде и поминай как звали! А кабы б вы под ноги себе глядели, а не куды не попадя, то руки черные, волосатые узрели, когда те с под земли к тебе тянулись! Они ж тебя за ноги вже хотели хватать! Ты думаешь, чаво я в таз колотить стал?!

Надо сказать, что такой эмоциональный стиль повествования возымел некоторый эффект и мне, почему-то, очень захотелось вернуться во двор. Прямо сейчас! Сразу! Я тут же поджал, свисавшие до этого ноги, обернулся в сторону двора и с трудом рассмотрел силуэты ждущих нас Оли и Вовки. Они все это время внимательно наблюдали за нами, а эти последние слова деда, должно быть, отчетливо расслышали в ночной тишине. Уж очень громко дед кричал.

– Умеете вы пугать, Прохор Матвеевич, – ничуть не кривя душой, сказал я, и немного поразмыслив, добавил: – Бог с вами, убедили. Не будем мы тут больше ничего рыть. Завтра же утром уедем. Давайте лучше выпьем еще, а то... Чтоб вы здоровы были, Прохор Матвеевич!

Дед подал мне свой стакан и, еле заметно утвердительно закивал головой:

– Езжайте, сынки, езжайте… Ольгу мою, токмо, не смей обидеть, слышь?

Я удивленно уставился на старика.

– Чаво смотришь, бусурманин? Думаешь совсем дед из ума выжил, шо вже не понимает ничаво, окромя чертовых делов? Чи думаешь не заметил я, как она на тебя глядит? Токмо гляди, сынку, друг у тебя дюже в этих делах прыткий. Отобьет! А Ольга в нас девка добрая! – старик хитро сощурил глаз и негромко захихикал.