Большое решение

Прежде чем я расскажу о нашем первом проникновении в Тибет, хотелось бы поведать о его географическом положении, структуре его гор, которые являются самой большой горной системой на нашей Земле. Некими штрихами хотелось бы еще проинформировать о взаимосвязи ландшафта, растений, животных и человека. Если я говорю о Тибете, то подразумеваю под ним огромное высокогорье в Центральной Азии, чья высота в среднем составляет 4 тысячи метров над уровнем мора. При этом безразлично, относятся ли эти области в политическом отношении к Сиккиму, Бутану, Китаю, Непалу или Кашмиру, для меня это все равно Тибет. Это — удаленный малоисследованный горный регион, который простирается между горными цепями Гималаев на юге и Кунь-Лунем на севере. Ландшафт здесь определяется обширными степями и бороздами долин, которые пролегают в горах. Хотя обветренные плоско-волнистые гигантские горы Тибета определенно имеют древнее геологическое происхождение, но сама основа тибетского высокогорья относительно молода. Она возникла в недалеком геологическом прошлом во время третичного вздымания Гималаев. Многие из протяженных горных складок, которые в основном тянутся с востока на запад, а в областях Восточного Тибета в северо-западном и юго-восточном направлениях, можно рассматривать как геологическую волну, которая в свое время пошла из Гималаев. В данном случае нас интересует тот факт, что район Тибета возвысился как огромное плато, что привело к его полной изоляции от внешнего мира. С биологической точки зрения этот регион занимает совершенно особое положение, междисциплинарное исследование которого имеет очень большое значение для всей науки. Тибет с его высокогорным ландшафтом — это не только область, где сохранился во многом архаичный уклад жизни, но и место вероятного возникновения целого ряда видов растений и животных, которые впоследствии значительно расширили своей ареал обитания. Но некоторые животные, которых мы не напрасно характеризуем как «живые ископаемые», смогли сохраниться до наших дней только в границах тибетского высокогорья. При биологическом рассмотрении Тибета можно обнаружить, что эта горная страна при продвижении на юг делится на три принципиально отличных друг от друга района. Самый северный из них, так называемый «Янг-танг», в силу своего пустынного характера и плохого климата слабо населен людьми. Там живут бесчисленные стада могучих яков, огромных диких буйволов, которые придают этому негостеприимному району неподражаемый шарм. Чуть далее на юг пролегает широкая степная переходная зона, которая населена кочующими полудикими племенами, промышляющими разбоем. Третья, самая южная часть Тибета, к которой с самого начала экспедиции мы и устремились, может быть обозначена как зона горного земледелия. Здесь имеется достаточное количество речушек, которые делают возможным возведение системы искусственного орошения. Летом же здесь выпадет достаточное количество осадков, что в свою очередь позволяет разводить многие зерновые культуры, характерные только для данной таинственной страны. Почти половина тибетского населения, которое составляет около 2 миллионов человек, проживает именно в данном районе. Но и здесь, подобно более северным районам, сказывается недостаток воды.

Большие перепады между горами и долинами Южного Тибета предполагают более выгодные условия для жизни человека, нежели север, который очень беден с точки зрения растительности. Если говорить о расовом образе тибетцев, то он не является единым. Это подтверждает гипотезу о том, что на формирование местного населения оказывалось как индоарийское, так и переднеазиатское влияние. Внешний облик некоторых племен прекрасно это подтверждает. Особое внимание на себя обращает тот факт, что данные племенные различия очень сильно сказываются на культурной и духовной жизни тибетцев. Все тибетцы — буддисты, которые принадлежат к северной школе — Махаяна. Ранее уже упоминалось, что высокоэтическое учение Будды здесь смешалось с анимизмом проторелигиозных представлений тибетцев. Это смешение было настолько сильным, что первоначальный буддизм был нанизан на древнейшие природные культы. Мы называем этот трансформированный буддизм, по названию монахов, ламаизмом. Сам ламаизм распадается на множество сект и течений. О двух самых массовых и важных мы уже рассказывали выше.

Август 1938 года. Лагерь Гайоканг. 4600 метров над уровнем моря.

Мы прорвались с юга на север Гималаев. Вопреки всем трудностям создана целая сеть геомагнитных станций, исследованы и описаны странные племена и народности, постоянно пополняется наша биологическая коллекция, отсняты тысячи метров кинопленки, что должно после нашего возвращения стать наглядным подтверждением нашей воли к победе и нашего творчества.

Мы объехали весь Сикким. Внизу долины буквально заливало днями и ночами напролет. Дожди, дожди и еще раз дожди! Непрерывный муссон гнал опустошительные водные массы, которые превращали небольшие ручейки в урчащие чудовища, отрывал от скал огромные глыбы и швырял их в глубину рек, перегораживал узкие дороги широкими потоками селя и выгонял, словно по взмаху волшебной палочки, из непролазных, душных джунглей миллионы кровожадных пиявок. Во время путешествия по джунглям мы утомились от дикой вечнозеленой растительности. Я радовался, когда наступил конец этому этапу путешествия, но мои товарищи опасались, как бы нас не ждали еще худшие приключения впереди. В любом случае, мы сделали очень многое, к тому же даже в самых отчаянных ситуациях мы не теряли чувства юмора.

Когда мы достигли высоты в 4 тысячи метров над уровнем моря, то нам приходилось долго акклиматизироваться в лагере в Гангу. Тогда нашими спутниками стали густые туманы и промокшая от влаги одежда. Муссон никак не хотел отступать! Кажется, все боги и демоны, подчиненные кровожадному Махакале и могущественнейшему Канченджанги, поклялись закрыть нам путь в божественную страну. Между тем на юге цепь уходящих под самое небо гор превратилась в ледяные капельки. Нечистые духи и демоны должны были рано или поздно успокоиться! Теперь над нами солнечный свет. Даже если во второй половине дня из небесных мехов выливается дождь, то мы все равно понимаем, что мы достигли физико-географической зоны Тибета, с его засушливым континентальным климатом. Перед нами на севере, где-то далеко, виднеется растворяющаяся в небе полоска тибетского высокогорья. Она простирается от края до каря горизонта и кажется нам бесконечной. Вечером начинают дуть холодные ветра, и последние солнечные лучи вспыхивают пастельными красками на пустынных просторах. Ночью температура падает, и наутро степь предстает нам играющей в лучах восходящего солнца отблесками тысяч замерзших кристалликов. Мы провели здесь несколько недель. Осуществляя научные исследования, мы добились неплохих результатов, что доставляло нам даже большую радость, чем условия, приспособленные для жизни человека.

В этой героической среде обитания можно обнаружить многих диких тибетских животных: огромных архаров; стремительных газелей, которые срываются с места подобно серебряной стреле, если чувствуют приближение охотника; диких тибетских лошадей кианов, чьи великолепные жеребцы начинают нервно бить копытом, если предчувствуют опасность. Сколько часов я посвятил этих животным, обитающим на «крыше мира»? Высоко наверху в Янгтанге находятся истоки рек Янцзы, Ян-лунг. Теперь мы находимся на землях нголоков, которые, несмотря на свою внешнюю отрешенность, не уступают упоминавшимся мною районам ни по дикости, ни по своему колдовскому очарованию. Когда я был один, то ко мне из раза в раз возвращалась старая степная мелодия:

Они гордые, эти дикие лошади,

Неутомимо топчущие «крышу мира».

Здесь мы подходим к границам Тибета. Это — страна нашей сокровенной мечты. Там, выше, лежат пограничные горные хребты. Здесь нет ни пограничников, ни барьеров, ни таможни, ни шлагбаумов, только молитва на каменном изваянии, воздвигнутом когда-то, сотни лет назад. Именно оно и делит эти земли между двумя государствами: территориями нашего друга и покровителя махараджи Сиккима и землями Бога в человечьем обличии. Я обещал вице-королю Индии, атакже министру иностранных дел британской Индии и политическому офицеру в Гангтоке, что не буду пересекать границу с Тибетом. Точнее, не буду пересекать ее, не имея на это «официального разрешения». Я, как немец, не был намерен изменять своему слову. Но никто не объяснил мне, что такое «официальное разрешение».

Ночью, когда свет луны падает на крышу нашего шатра, заливая его призрачн ым сиянием, когда крики диких гусей не дают мне заснуть, я размышляю над этой проблемой. В действительности мы все думаем об этом. Но с днями проходит наше опьянение от прошлых успехов, а решение так и не найдено.

Однако судьба была к нам благосклонна. Наше решение явилось едва ли не как гром среди ясно тибетского неба, как «Deus ex machina» («Бог из машины») в человеческом обличии. Все, что будет описано ниже, произошло в очень красивый день. Заканчивалось лето. Каждый занимался привычной ему работой. В лагере царило спокойствие, адалекие горные ледники ослепительно сияли. Я, как орнитолог, возвращался с ближайших болот и предвкушал радость чашки горячего чая. Но, не успев достигнуть наших палаток, я вижу, что мне встречу бежит Геер, наш практичный и покладистый «шторесахиб». Он шепчет мне на ухо, что у нас в лагере находится очень высокопоставленный тибетец, министр влиятельного короля Таринга, что наш антрополог Бегер оказывает ему медицинскую помощь. В моей голове тут же созрел план.

Речь шла об «официальном разрешении». Мне было безразлично, как дикому яку зимняя пурга, будет ли оно получено от английской стороны или от тибетской. Итак, вперед! В то время как Бегер занят тибетским аристократом, я при помощи Геера, Краузе и Винерта готовлю свою палатку к официальному визиту, для этого в ней раскладываются различные инструменты, которые должны были произвести впечатление. Я. суматошно ищу хотя бы пару подходящих друг другу гетр, чтобы достойно представлять экспедицию. После того как все готово, на стол, который на самом деле является экспедиционным кофром, водружаются кинокамеры, полевые бинокли, высотомеры, объективы, чашки с горячим чаем и коробка с печеньем. В палатке имеется несколько стульев. Я накидываю на один из них свой надувной матрас, что по тибетскому обычаю должно было стать почетным местом» для «большого человека». Подготовка закончена, занавес поднят, представление начинается.

Эта история не была бы полной и нуждалась бы в дополнениях, если бы яне рассказал о некоторых подробностях моего пребывания в Калькутте. Во-первых, я там должен был изображать само «смирение и покорность». Во-вторых, мне в письменной форме ответили, что правительство в Лондоне отклонило мою просьбу на выдачу разреше ния для въезда в Тибет Это мотивировалось тем, что тибетское правительство не желало нашего визита. То есть мне отказывали в «официальном разрешении». Но намекнули как бы между прочим, что для прохода в горную страну не имело значения, какая сторона выдавала разрешение. Между тем Бегера проинформировали, чтобы он привел ко мне в палатку слегка удивленного тибетского вельможу. За стол водрузились все сахибы, и начался разговор. Поначалу это был обмен дежурными фразами вежливости, который каждая из сторон пыталась использовать для того, чтобы выяснить истинные намерения друг друга. За чаем и печеньем мы перешли к цели визита тибетского министра. Он от нас не хочет ничего, за исключением овощей, которые он доставит своему повелителю. К счастью, он не подозревает, что я хочу от него много больше. Наше представление идет бесподобно. Мы посылаемкоролю желаемые им овощи, в том числе 80 фунтов картофеля и других продуктов, в Тибете ценятся как изысканные деликатесы. В итоге министру удается все сложнее и сложнее скрывать под маской непреклонного азиатского вельможи свое радостное возбуждение.

Я считаю, что настал нужный момент, и обрушиваю на министра, через своего непальского переводчика Кайзера Бахадура Тапу, целый ливень вежливых просьб и вопросов. Причем каждый из этих выстрелов я сопровождаю своим искренним и глубоким почтением к Тибету, тибетцами, Далай-ламе и Панчен-ламе. В итоге министр не выдержал такого натиска. Он обещал, что попробует добиться у короля разрешения на въезд в Тибет. Чтобы подстраховаться, на следующий день мы решили устроить почтенный прием в честь министра, который на этот раз ушел без особых подарков, которые мы должны были вручить завтра. Причем, чтобы заинтересовать его, мы подчеркнули, что несколько подарков полагаются лично ему.

Переводчик Кайзер Бахадур Тапа

Подарки для короля, королевы, принцессы и господина министра стали готовить буквально сразу же. Каждый жертвует тем, чем может: овощами, шоколадом, печеньем, соевыми булочками, сахаром, рисом, медикаментами, и другими жизненно необходимыми вещами. Мы отдаем все, в чем сами очень нуждались: кожаные перчатки, шерстяные рукавицы и носки, единственное оставшееся белым полотенце, мыло, которое мы почти не используем, так как оно пахнет цивилизацией, резиновые сапоги и вельветовые гетры. В подарках оказывается даже наш туристический несессер, в котором недостающие бутылочки и предметы заменяются медицинскими коробочками. Верхом аристократизма среди подарков выглядел тюбик крема «Ни-вея». Короче, собранная коллекция должна была вызвать зависть любого модника. Я же пополнил ее воистину королевским пожертвованием — надувными резиновыми матрасом и подушкой. Когда подарки упакованы, мы горды собой. Для нас, достаточно странных людей, не так уж часто настают мгновения в жизни, когда мы полностью довольны. Полное удовлетворение испытываю не только я, но и все мои товарищи. В тот памятный вечер, сидя между палатками и взирая на Канченджанги, я раскурил толстую, хотя и слегка заплесневевшую сигару. У всех отличное настроение. Когда становится почти совсем темно, я собираюсь с мыслями и решаю написать письмо королю Тарингу. Я направляюсь в большой шатер, который мы в шутку называем «немецкой залой», и диктую Кайзеру Бахадуру Тапе:

«Лагерь Гайоканг.

Северный Сикким.

Ваше Величество,

сегодня мы имели честь в нашем лагере принимать министра Вашего Величества Нгерпа Чанхла. Мы выражаем искреннюю радость, что нас поддерживают самыми различными вещами чудесной тибетской страны, которая с давних пор является предметом нашего повышенного интереса и моего личного восхищения. Я ценю те возможности, которые выпали мне в предыдущие годы, чтобы путешествовать по восточнотибетской провинции Хан, гдея посетил такие крупные монастыри, как Батанг, Дерчже, Канизе, Сешу, Дзогчен и Чжекундо. Мне также выпала великая честь считать умершего Панчен-ламу своим личным другом. Благодаря этой благословенной дружбе, его святейшество выдал мне паспорт, позволявший посещать владения князей Восточного Тибета. Но во время этой поездки из-за китайско-японского конфликта я не мог въехать в «страну великих ледников» через восточные провинции. С другой стороны, британско-индийское правительство было настолько любезно, что выдало мне разрешение на посещение Северного Сиккима, где я пребываю и в настоящий момент. В действительности мы, как участники немецкой экспедиции, были бы безмерно рады, если бы смогли лично выразить почтение и признательность нашей страны Его Величеству, тибетскому правительству и тибетскому народу. В этой связи я осмеливаюсь покорнейше просить Вас выдать нам благосклонное разрешение на продолжение путешествия в стране вечных снегов и великих ледников. Для меня было бы великой честью и наградой, если бы Ваше Величество было готово дать мне аудиенцию. И я был бы также безмерно благодарен, если бы Ваше Величество смогло сообщить о целях, планах и добрых намерениях нашей экспедиции Высочайшему правительству Лхасы. Мы были бы безгранично рады, если бы смогли в качестве гостей Тибета посетить эту великолепную страну и ее священную столицу Лхасу, как первые представители своего народа. Это письмо будет передано Вашему Величеству нашим первым переводчиком. Одновременно с этим я позволяю себе преподнести Вашему Величеству несколько скромных подарков, которые я прошу принять как знак нашего почтения и уважения к Вашему Величеству, а также к Тибету и тибетскому народу в целом.

С почтением к Вашему Величеству

Эрнст Шефер».

К нашему великому стыду, надо признать, что когда утром в половине седьмого министр вновь появился у нас, то мы еще спали. Это произошло отнюдь не из невежливости, а потому, что накануне мы действительно очень устали. После прошедшего длинного вечера я спал как никогда крепко. Мои мысли уже не крутились вокруг «официального разрешения», что само по себе было очень хорошим знаком.

Когда мы сидим при солнечном свете за завтраком, то подмигиваем друг другу. Работа на время отложена. Для короля и министра собрано два мешка подарков, которые водружены на мулов. Когда мы прощаемся с нашим переводчиком, то я, пожимая ему руку, шепчу на ухо, что он должен правильно воспользоваться представившимся нам шансом. Я даю ему недвусмысленно понять, что в случае удачи его ожидает повышение денежного содержания. Министр и Кайзер Бахадур Тапа садятся верхом и вскоре исчезают из нашего поля зрения.

Следующие дни проходят в привычной, казалось бы, для нас работе. Но мы ждем с нетерпением решения.

Краузе и я высоко в горах, под одной из каменных глыб, соорудили себе идеальное убежище, чтобы снимать на фоне огромного ледника золотистых ягнятников и огромных белых гималайских коршунов. Под конец дня с проклятиями вылезаем из нашей тюрьмы, куда мы себя сами заточили на много часов, отряхиваемся и видим Мингму, одного из помощников Краузе.

Мингма приносит весть: Кайзер Бахадур Тапа только что вернулся от короля Таринга. Из суеверия, во власти которых мы оказались в окружении этих детей природы, я позволил спуститься со скалы только моему приятелю. Он уговаривает меня пойти с ним вниз. Но я направляюсь собственным путем, чтобы прихватить для своей коллекции еще несколько небольших птичек. Только когда стало смеркаться, а промозглая погода сменилась мокрыми снегом, который шел вперемешку с градом и дождем, я, преисполненный тревог и ожиданий, гордо спускаюсь в лагерь и позволяю Кайзеру Бахадуру Тапе доложить мне новости.

Он доставил мне от короля большой мешок жирного, но очень вкусного валеного мяса. Все мои приятели собираются вокруг виновника торжества, грызут сухое мясо и внимательно слушают рассказ нашего смелого переводчика, который после трудной поездки был хорошо принят у короля. Его превосходно угощали. В конце рассказа он торжественно достает письмо, написанное собственноручно королем, которое в знак глубокого уважения завернуто в белый шелковый шарф, так называемый «хадак». После этого наш переводчик начинает читать. В письме, написанном тибетскими буквами, говорится, что Его Величество остался доволен подарками и на три дня настойчиво приглашает нас в свою летнюю резиденцию в Доптру. Король просил сообщить предварительно о дате нашего прибытия, так как должна быть проведена подготовка. А также должны были быть урегулированы все вопросы с нашими въездными документами. Ответ на приглашение мы должны были дать желательно в максимально короткие сроки, если возможно, в десять дней, так как Его Величество собирался на паломничество в один из крупных монастырей. Наша радость не знала границ. Мы получили «официальное разрешение». Тибет был для нас открыт. При этом не было никакой необходимости ставить в известность о данной лазейке ни вице-короля Индии, ни британско-индийское правительство. Я воздерживаюсь сообщать об этом даже нашему генеральному консулу, так как он заранее предупредил меня, что Тибет не входит в сферу его компетенции.

Несмотря на то что король пригласил к себе всех пятерых участников экспедиции, визит мы решили нанести вдвоем, чтобы на всякий случай заранее не вызывать подозрений у англичан. Теперь все зависело от того, насколько нам удастся воспользоваться приглашением, чтобы не прослыть в глазах короля бестактными или невежливыми. Дабы добиться своих целей, мне показалось логичным придерживаться золотой диплома-тичной середины. Не могу не отдать должное моим замечательным товарищам: они, видя необходимость для меня этого визита, сами от него отказались. Было решено: в Доптру я отправлюсь один, чтобы, во-первых, выразить наше почтение королю, а во-вторых, чтобы вести переговоры о нашем посещении Лхасы. Только продолжение нашего путешествия стоит того, чтобы пуститься в этот рискованную поездку. Из-за недостатка времени в выборе своего спутника я отдаю предпочтение Краузе, фотографическое мастерство и кинематографическое умение коего мы оцениваем как самые важные навыки, могущие быть ценным дополнением к переговорам, которые предстоит вести лично мне. Визит к королю Тарингу должен был стать нашим триумфом. И он станет нашим большим успехом.

Пока мы собираемся в путь, Геер направляется в двухнедельную поездку, чтобы пополнить наши припасы, а Бегер и Винерт решают основательно исследовать все районы Северо-Восточного Сиккима.[87] Но получалось, что главный лагерь некоторое время оставался пустым и всеми покинутым, что могло вызвать ощущение сбежавшей экспедиции. Впрочем, утром второго дня наш маленький караван, окутанный плотным туманом, начинает свой путь на север. Мы едем по диким и почти пустынным просторам, преодолеваем два горных перевала, каждый высотой по 5000 метров. Мы одни в этой высокогорной степи. Радуют глаз пастельные краски этих бескрайних далей. 1де-то далеко на севере, над блестящими горами, тянутся вереницы облаков. Кажется, что мы попали в совершенно другой мир, где законы мира земного не имеют никакой силы. Все это напоминает лунный ландшафт Такие же странные формы, непостижимые в своих гигантских размерах. Я не нахожу слов, чтобы выразить свое настроение. Поэтому мы едем верхом и молчим.

Под нашими ногами находится «крыша мира». Здесь зловеще-тихо и таинственно-торжественно. Но какая-то магическая сила тянет нас, старается, чтобы мы продолжили свое путешествие. Чем длиннее становятся тени от гор, тем удивительнее делается игра тени и света. Здесь не видно ярких цветов, которые бы, наверное, соответствовали этому ландшафту столь же мало, как и порывы теплого ветерка. Ветер, который свистит здесь, холодный и пронзительный. Только яркие лучи солнца еще в состоянии поддерживать тут какую-то жизнь. Но воздух остается здесь холодным даже в самый разгар лета. Цвета этих краев тяжелые, приглушенные, начиная от фиолетового неба и заканчивая красно-коричными скалами, сероватой зеленью и охряными полутонами вечерних пейзажей, которые прекрасно передают мягкое и все же грустно-печальное настроение западного неба.

Настоящее лето никогда не наступает на этой земле. Этот ландшафт странных контрастов можно постичь только в движении. Здесь все изменяется, все перетекает во что-то. Так и длящееся здесь два-три месяца лето стоит посредине между зимой с ее арктическими морозами и ледяными штормами, сходящими с гор, которые здесь читаются весной. Что сейчас? Весна или осень? А может быть, зима? Или все-таки лето? Тибет почти всегда одинаков. И только биологу под силу увидеть сезонные различия. Горная страна остается горной страной. Здесь весна — как осень. Здесь нет того очаровательно колдовства, которое на наших широтах сопровождает смену времен года, заставляющую людей то веселиться, то грустить, то тянет к романтике, то заставляет мыслить о судьбах мира. Тибет почти не меняется, он такой же, как и всегда. Но только здесь можно понять непостижимую силу природы, которая иногда дарует маленькие прелести, которые греют душу человек и радуют его сердце. Здешняя природа формирует своего человека, она строит его тело и вырабатывает его характер. Тибет такой огромный и могучий, как и большой океан. Однообразный, непостижимый, фантастический и дикий. Это страна для людей, которые хотят испытать свою судьбу.

Незаметно сгущаются сумерки. На севере бледно-свинцовый свет, который льется между темными чудищами облаков и ярко сверкающими серебряными шпилями горных вершин. Небо за нами на юге светится каким-то нереальным желто-зеленым блеском. Мы никогда его не видели таким, а потому это поражает. Это не нежная вечерняя заря родного северного неба, и не горящие пурпуром закаты южных широт. Это небо ледяных Гималаев, самой большой крепости на нашей планете. Я не могу оторвать глаз от небосвода. Я впитываю в себя воздух этих редких небесных расцветок. Я чувствую, как в душе начинают реветь лавины, выть ветра и вздрагивать горные великаны. Эти цвета зловещи, неимоверно мощны и стихийны. При взгляде на них чувствуется мороз и холод. Эти цвета — символ жизни в данных краях.

Мы должны двигаться дальше, чтобы достигнуть Гиру, прежде чем совершенно стемнеет. Огромная равнина раскидывается перед нами на множество миль. Сложно сказать, где мы и сколько проехали, пока прямо перед нами совершенно неожиданно не возникает долина с изъеденными эрозией террасами скал. Мы оказываемся перед домами первого тибетского населенного пункта. Сотни разноцветных флажков с молитвами колышутся на вечернем ветру. Уже в сумерках мы разбиваем палатку. Мы закрываемся в ней вместе с туземцами, которые поят нас «джо» — кислым молоком.

На следующие день мы много снимаем на камеру К вечеру мы достигаем крепости Кампа-Дзонг — строения, которое резко возвышается на фоне тусклого неба.

Здесь нас дожидается Кайзер Бахадур Тапа, которого мы выслали вперед, чтобы он предупредил о нашем прибытии короля. Кайзер Бахадур Тапа ехал верхом два дня и две ночи, но выполнил порученное ему задание просто идеально. Но здесь нас ожидает и плохая новость. Генерал и губернатор провинции Кампа-Дзонг намерены отказать нам в продолжении поездки. Он не готовы выдать нам разрешение на посещение Доптры, несмотря на то, что переводчик вручил им щедрые подарки.

Хотя тот факт, что подарки были приняты, не лишает нас надежды. Пока наши туземцы разбивали палатку, мы совершили первый осмотр местности. У палатки собралось множество любопытных. Мы сидели на спальных мешках, когда появился генерал и гражданский губернатор Кампа-Дзонга, который является ламой. Слуги ламы тут же ставят перед нами муку Чамбы, [88] вяленое мясо и яйца. Мы вскакиваем и низко кланяемся, пожимаем руки знатным тибетцам, — один словом ведем себя так, как будто бы мы старые друзья. Тибетцы во многом наивны и очень восприимчивы к подобным проявлениям дружбы. Их очень легко захватить врасплох, демонстрируя свою расположенность.

Без каких-либо промедлений оба эти правителя садятся рядом с нами на надувные матрасы и как дети начинают играть вентилями надувных подушек. Пока мы жуем мясо, они курят сигареты. Они являются самим радушием. По понятным причинам во время нашей первой беседы я вообще не упоминаю о продолжении нашей поезду в Доптру. Это очень щекотливый момент. А пока для серьезных опасений нет никаких поводов. Пока тибетцы настроены весьма дружественно. Когда мы прощаемся, то они приглашают нас в свою совместную резиденцию, [89] на ночной обед (в дословном переводе — «ночная еда»). Наша просьба сделать на этом мероприятии несколько фотоснимков со вспышкой весьма охотно приветствуеися.

Уже поздно вечером нас забирает большая толпа служителей культа. Они должны позаботиться о нашем благополучии, а потому ведут нас темной ночью по ухабистой дороге под руки.

Наш путь заканчивается у правительственного здания.

Там нас проводят через темные, пахнущие чем-то затхлым коридоры в большую гостиную, где перед картинами и статуэтками святых горит бесчисленное количество маленьких масляных ламп. От них идет уютный приглушенный свет. Некоторое время мы убиваем время, пока не появляются оба властителя. Они очень богато одеты. Вежливым жестом нам предлагают сесть на почтенные места. Все является настолько понятным, что не требуется никакого специального переводчика. Поначалу ведется непринужденная беседа. Но разговор идет на таком ломаном языке, что даже Кайзер Бахадур Тапа не всегда в состоянии понять, что говорят хозяева дома.

Поэтому волей-неволей все официальные вещи, которые мне кажутся наиболее важными, ему приходится озвучивать на придворном тибетском наречии.[90]

Все идет хорошо. Мы отпускаем хозяевам комплименты, а они говорят о религии и угощают нас воистину превосходным цангом — светлым тибетским ячменным пивом. В полумраке Краузе начинает хлопотать, чтобы снарядить свою фотокамеру. Но у него что-то не получается. Отказывает фотовспышка. Краузе отпускает сквозь зубы проклятия. Когда через несколько минут она все-таки заработала, то обстановка начинает накаляться. Вероятно, тибетцы боятся нас. Не исключено, что даже ненавидят, как «белых чертей». В любом случае, настроение уже испорчено. Гражданский губернатор сидит, как идол. Он взирает на нас с гневной гримасой. Она настолько выразительна, что не требуется никаких слов, чтобы понять его мысли. Ситуацию даже с большой натяжкой нельзя было назвать благоприятной, с каждой минутой она становилась все более критичной. Дело в том, что Краузе то ли случайно, то ли в силу своей демонической сущности, то ли под воздействием выпитого «цанга» (сам он придерживался именно такой версии) разбивает вдребезги ценную древнюю китайскую чашку. В силу стечения столь неблагоприятных обстоятельств мы вынуждены констатировать, что сегодня вряд ли удастся исправить ситуацию. По этой причине мы предпочитаем ретироваться настолько быстро, насколько было возможно в данной обстановке. Перед этим мы пытаемся убедить тибетцев, что очень благодарны им. Мы отвешиваем несколько поклонов. Спокойно вздохнуть нам удается только на улице, когда в лицо нам подул свежий ветер.

Я хочу избавить Краузе от мыслей, что именно он испортил этот вечер. Я говорю, что это было стечение обстоятельств. Но он сам, впрочем, как и я, не верит в это. Все слишком хорошо читалось по лицу властного губернатора. В палатке я говорю, что в силу плохой обстановки нам надо подкрепиться. Но по понятным причинам у Краузе плохой аппетит. Но оба мы спали исключительно крепко.

Мы просыпаемся очень рано и используем великолепное утро, чтобы сделать кино-зарисовки и фотографии. Мы как раз снимали несколько сцен из жизни диких тибетцев (они загоняли овечье стало, чтобы, связав животных, срезать с них длинными ножами шерсть), когда меня к себе пригласил губернатор. «Так, значит, наши дела не столь уж безнадежны», — мелькает у меня мысль. Я расчесываю бороду и водружаю на голову пробковый шлем. И прошу доложить обо мне. Я внутренне мобилизован и изливаю в типично азиатской манере всю лесть, на которую только был способен. А начинаю издалека, постепенно сжимая круги, чтобы перейти к нашей истинной цели. На помощь мне приходит только что прибывший переводчик, которого я сердечно приветствую. Кайзер Бахадур Тапа, всегда предельно тактичный в подобных вещах, просовывает в длинный рукав губернатору несколько серебряных рупий. К заседанию правителей в дальнейшем присоединяются командир форта в чине полковника и влиятельный аристократ из Шигаце, постоянного местопребывания Панчен-ламы.

«Они хотят меня окружить», — является моей первой мыслью. Но я гоню ее от себя. После почтительного приветствия я начинаю развивать клубок: Шигацзе — Ташилунпо — монастырь маленького Панчен-ламы — Китай. Я свожу всс к предельно понятным вещам, которые могли бы их заинтересовать.

Я кручу свою «граммофонную пластинку» без перерыва до тех пор, пока хмурые физиономии присутствующих не начинают добреть. Чтобы их лица окончательно просветлились, мне пришлось беспрерывно говорить почти полтора часа. Я лил водопад мягких слов, пока окончательно их не задобрил. Когда пришло время расставаться, мы поклонились друг другу. Для них я был полной противоположностью белых, которых им приходилось видеть. Они поняли, что я неплохо разбирался в религии. К тому же я путешествовал больше, чем кто-то из известных им людей. И когда победа у меня уже почти в кармане, я решил рассказать несколько забавных, но совершенно невинных историй про маленького Панчен-ламу. Я поведал им, что Панчен-лама изображен в одной из моих книг на особом месте. После этого меня хором спрашивают, высказывает ли каждый немец почтение этому изображению. На этот вопрос, к радости всех присутствующих, я даю утвердительный ответ. Я продолжаю и говорю, что я, несмотря на то что являюсь немцем, весьма почитаю маленького Панчен-ламу как буддистское божество. После этого переводчик, отвешивая поклоны, заявляет, что я вопреки своему белому происхождению очень сильно чту Панчен-ламу. Это окончательно растопило лед недоверия. И теперь я решаю бить прямо в цель. Я прошу выдать нам въездные паспорта, чтобы продолжить поездку в Доптру После некоторого раздумья гражданский губернатор, который, судя по всему, из всех присутствующих является самым главным, объясняет, что, к сожалению, не может выдать нам никаких документов, так как для этого должен направить запрос в Лхасу Чтобы избежать осложнений, он предложил нам спокойно следовать дальше. Но при этом он просил никому не рассказывать об оказанной нам услуге. Прежде чем я успеваю попрощаться, генерал заверяет меня, что для него было бы большой честью, если бы на обратном пути мы три или четыре дня погостили у него в замке. После этого все участники почтенного собрания снимаются на фотокамеру В знак высшей благодарности каждому из них я протягиваю обе руки. Я уверен, что правители Кампа-Дзонга дали нам лучшее из всех пожеланий, которые только можно было сделать отправляющимся в путь: «Всех Будд Вам в дорогу. Езжайте» И мы двинулись дальше.

К этому моменту наши мулы совсем изголодали. Это объяснялось тем, что в окрестностях крепости Кампа-Дзонга было строго запрещено пастись чужим животным, [91] хотя для тибетских пастбищ они ни разу не сделали ничего плохого. В итоге наших мулов едва ли не силой пришлось заставлять двигаться в направлении Доптры. Вероятно, мул Кайзера Бахадура Тапы рассказал моему мулу, что им предстоит впереди.

Если бы мы знали, что нас ожидает на следующий день, то назло всем генералам и губернаторам выпустили бы наших мулов на несколько часов на свободу, так как ни один даже самый сильный мул не может на пустой желудок перебраться через тибетские болота, ни рискуя закончить свою жизнь на их дне.

В силу нашей самонадеянности мы вбили себе в голову, что сможем достичь Доптры в тот же самый день. Мы торопились и гнали мулов через пески. Переднему мулу мы завязали глаза, чтобы он не замечал и не пугался ящериц, которыми кишела эта местность. Вокруг был песок, один песок, перемешанный со скудными жесткоколосницами. Ветер был такой сильный, что мы почти ничего не видели и не слышали.

Через час мы достигаем небольшого поселка Танга, где каждый человек, имея пять чувств и здравый рассудок, непременно разбил бы лагерь. Однако у нас нет ни разума, ни слуха, ни зрения. Трагедия начинается с того, что, не выдержав многочасовой езды, подо мной рухнула лошадь. Чтобы симфония степи стала более звучной, начинается сильный дождь. Теперь неприятности преследуют нас едва ли не каждую минуту. Караван разбредается. Мою лошадь за уздцы ведет Кайзер Бахадур Тапа. Неизбежным следствием этого является то, что наш переводчик сильно отстает и мы теряем его из виду почти на целый день.

Дождь усиливается. Я иду вперед сам и веду за собой людей. Я набросил на плечи прорезиненный плащ и двигаюсь навстречу отвесной, свинцово-черной стене непогоды. Я готов задать хороший темп, чтобы увлечь за собой остальных. Но это может длиться только до тех пор, пока все не теряются из виду. Время от времени раздается гром, который своими раскатами бежит по равнине и отражается где-то впереди от невидимых гор. В сумерках я вижу дикого гуся, крачку и травника.[92] Это единственные живые существа, которые предстают моему взгляду.

Становится все угрюмее и угрюмее. Без сомнения, мы приближаемся к какому-то болоту или большому озеру у Доптры, появление которого полевую руку я ожидаю уже несколько часов. Согласно нашей карте, мы должны были уже давно достигнуть его. Но в действительности оно находится совершенно в другом месте. Ни одна карта Тибета не может претендовать на исключительную точность! Пески и пустынные земли становятся мягче. Несмотря на то что на мне достаточно легкие ботинки, при каждом шаге я погружаюсь в грязь почти по самые лодыжки. Шквальный ветер бьет мне в лицо. Но я все еще надеюсь на лучшее. Ведь где-то в данной долине должен находиться этот трижды проклятый Доптра. Когда же он, в конце-то концов, появится? В какой-то момент мне кажется, что мы кружимся по кругу, настолько однообразным и унылым является ландшафт, окружающий меня. Несмотря на высокогорный воздух и полностью промокшую одежду, я чувствую себе свежим. Но вот только я не нахожу дорогу. Километр за километром я ступаю по зыбким пескам, туда, где до сих пор должна быть дорога, пролегающая между болот. Пытаюсь ориентироваться на болотные кочки, но напрасно. Только длинные ряды полос, заполненных водой, намекают, что здесь некогда была «дорога». Эти полосы мне напоминают рельсы, которые убегают до горизонта и теряются где-то вдали, сливаясь с дождливым небом. Когда пепельное хмурое небо омрачает все вокруг и свинцовые облака изливают километровые струи дождя на бесплодную землю, тогда по тибетским горным долинам сложно двигаться вперед. Этим миром правят бледные духи и жестокие мстительные демоны. Здесь свой смертельный танец танцует шторм и человек становится жертвой природных стихий. Когда видишь все это, то начинаешь ощущать себя лишь тенью, которая была отброшена в какой-то момент. Глаза видят лишь шторм, а уши слышат только пронзительное завывание ветра, но все эти ощущения укореняются в душе. И если спросить себя, как можно описать такое всемогущество, то не можешь дать на него ответ хотя бы в силу того, что на это не решается твоя душа.

Воистину я начинаю понимать жестких, как сама погода, краснокожих тибетцев, когда они описывают свою страну как оплот богов. Почти бессильные, мы, белые люди, пытаемся противостоять разгулу стихий, а трезвый европейский ученый непременно ошибется, когда попытается постигнуть эти края. То, что он сформулирует, будет всего лишь жалким людским творением. Это будет подобно жемчужине, утратившей свой притягательный блеск. Ни один живущий человек не сможет погрузиться на такие глубины, но, пожалуй, только художник может попробовать передать тень или отражение этого величия. В действительности надо изучать душу этой страны, но она так же мало постижима, как душа тибетца, сияющая тысячами мистических видений. В ней происходит неимоверная игра света и теней, это почти первобытная душа, которая могла появиться только в Тибете. Не случайно мистическое сияние Тибета тянет к себе представителей всех цивилизованных стран, а сама запретная страна воспринимается как нечто сверхъестественное, загадочное и демоническое.

В изобилии и разнообразии жизненных форм тропиков мне интересно как исследователю. Но если сравнивать многообразие тропической Азии с этой героической страной, то первая проигрывает. Местная природа тоже может дать очень многое исследователю, но гораздо больше она дает человеку, так как успеха ему придется мужественно добиваться здесь в одиночку.

Дождь продолжает шуметь, но его струи ослабевают. Наконец, посреди непроглядной ночи, окруженные водой, мы решаемся устроиться на ночлег. Это не самая простая затея, так как дождь атакует и брезент вырывается из мокрых пальцев. Во мраке очень сложно согнать животных. Еще сложнее их разгрузить. Но почти совершенно невозможно в такую погоду поставить палатку. Забивание колышков и натягивание канатов превращаются в мучительное испытание. Когда же мы наконец поставили ее и с чувством успокоения плюхнулись на мокрую землю, я чувствую себя почти счастливым. Мы радуемся, что в такую ночь у нас есть хоть какая-то крыша над головой. Мы раздеваемся и развешиваем полностью промокшую одежду Кайзера Бахадура Тапы нет, он отстал. Мы начинаем скромную трапезу Мы поглощаем плохо пахнущую соевую массу, которую купили в крепости у грязного уличного торговца, делаем по глотку шока-колы, которую запиваем из единственной фляги (все остальные ушли на подарки губернатору) чаем, отдающим ячьим навозом.

Лошади связаны между собой и отпущены в темноту.[93] Пеней раскинул спальный мешок между нами. И вот мы погружаемся в праведный сон, о котором мы так давно мечтали.

Когда ранний свет наступающего утра пробивается в палатку, мы видим, что идет непрерывный моросящий дождик. Он стучит по нашей брезентовой крыше и поет свою занудную, монотонную песню. Выглядываю и вижу плотную стену ужасного зеленоватого тумана. Раздающиеся из него крики водоплавающих птиц говорят мне, что мы находимся близ берега озера. Но более четко сориентироваться не удается. Нет даже никакой надежды, что нам удастся найти наших вьючных животных. Мы вынуждены ждать, когда прояснится небо. Почва не вызывает особых опасений. Духи не могут более скрывать от нас Доптру и в любом случае сегодня мы должны добраться до резиденции короля Таринга.

Нам ничего не остается, кроме как подкрепиться холодной и невкусной едой, которой у нас оказалось предостаточно, а затем снова забраться с спальные мешки и продолжать спать дальше. Второй раз мы просыпаемся уже в районе 8 часов. Мы поднимаемся и начинаем готовиться к достижению Доптры. Временный ночлег разбирается. Мы начинаем финишный рывок по великой равнине. Я почти уверен, что Кайзер Бахадур Тапа, хорошо знающий эти края, смог еще ночью добраться до Доптры и с ним не случилось никакой беды. Ночная температура была около нуля градусов, так что не было серьезной опасности переохлаждения. Кроме этого, у этого 21-летнего сорванца настолько большой опыт, что вряд ли стоило беспокоиться. В то время как мы разбираем палатку, Пеней занимается поиском лошадей и мулов. Вряд ли можно описать мое удивление, когда перед нами предстали изможденный Кайзер Бахадур Тапа и его уставшая кляча. Он, как всегда, протягивает руку, говорит «салам», снимает шапку и низко кланяется. Он делает это так, как будто бы ничего не произошло. Даже в такой ситуации наш переводчик не отступал от принятых ритуалов. Чувствовалось, что он происходил из непальской благородной военной касты.

Еще вчерашним вечером Кайзер Бахадур Тапа натолкнулся на какой-то караван. Холодную ночь он провел в палатке погонщиков без еды и питья. Но теперь он выглядит снова свежим и бодрым, словно с ним ничего не произошло. Он является именно таким парнем, который нужен нашей экспедиции. Проходит некоторое время, прежде чем прибывает Пеней с животными. Довольные этим, мы начинаем готовить холодный противный суп из затхлой некипяченой озерной воды и промокшей под дождем муки. Получается нечто ужасное, но в силу того, что желудок почти пуст, я засасываю его в себя как насосом. Но трапеза не пошла мне впрок, от подобной похлебки начинаются непредвиденные последствия, как будто бы я выпил поллитра касторового масла. Уже перед отъездом в желудке возникают острые боли, странное ощущение кишечной слабости, что сопровождается сильным головокружением.

Так как к этому времени небо прояснилось и на горизонте можно было заметить руины старого замка Доптры, до которых было почти рукой подать, я принимаю решение. Несмотря на усиливающие боли в желудке, надо приложить все силы, чтобы найти караванную тропу, от которой в дождливой темноте мы отошли на несколько километров. Расстояние до Доптры Пенси оценивает в три-четыре мили. Я и Краузе и приходим к выводу, что должны добраться до цели в данных условиях[94] часа за полтора. С этой установкой я, полный надежд, направляюсь в путь по мягким от влаги пескам. Не успели мы проехать час, как меня скрючивает от кишечной колики. Она меня не отпускает. Но самое ужасное, что расстояние до Доптры почти не уменьшилось. Надо мной раскидывается ясно-синее, сияющее тибетское небо, покрытое бесчисленными снежниками, плывут перистые облака цвета слоновой кости. Они простираются от края до края горизонта, что делает эту необозримую безграничную страну еще более безграничной. Но вокруг меня только пески, вода да болота. Ужасная пустыня. Где-то начинает дрожать воздух, и мне кажется, что мне является призрачная фата-моргана. Время от времени эту коварную тишину разрывает металлический крик орлана-белохвоста.

Как только мои внутренности начинают успокаиваться, я замечаю, что надо мной кружит золотистый ягнятник. Я смотрю ему вслед и продолжаю свой путь. Далеко над болтами звенят призывные крики степных куриц. Где-то, выгибая шеи, курлычут черные журавли. Я продолжаю двигаться по зыбким пескам, пока не замечаю Кайзера Бахадура Тапу, который ведет наших животных на веревке, так как вскоре начнется болотистая почва. Не успеваю я сесть верхом, как мой живот снова пронзает колика. Я остаюсь в седле и хватаюсь за гриву, пока живот не отпускает. Краузе и другие караванщики не должны ничего заметить.

Нам повезло, и мы быстро находим потерянную дорогу, которая ведет нас через болота. Но чем болотистее становится местность, тем условнее становится дорога. В какой-то момент она исчезает полностью, а вокруг нас начинают свою пляску болотные пузыри. Двигаться в данном направлении больше нельзя. Нам надо пересечь огромные песчаные дюны, которые своими белыми песками напоминают мне пустыню Гоби. За ними мы обнаруживает реку шириной в 60–80 метров. Ее форсирование на первый взгляд кажется несложной задачей. Итак, вперед! Вода доходит нашим животным до живота. Течение реки настолько сильное, что нас относит где-то на 100 метров. Мы внезапно оказываемся посреди грязной стремнины, переходящей в болото.

Первым упал самый сильный мул Кайзера Бахадура Тапы. Когда я хочу повернуть, моя кляча теряет равновесие и падает. Ее тащит потоком, который норовит утопить животное. Мул нашего переводчика мощным рыком поднимается на ноги. Но от этого мощного движения он погружается в грязь почти по самое седло. Смертельно испуганный мул рвется изо всех сил до тех пор, пока не начинает ощущать под своими ногами относительно твердую почву Я вижу, что мой мул того гляди утонет. Я выскакиваю из седла и сам погружаюсь по колено в песчаную болотину, которая засасывает меня все глубже и глубже. Пытаясь вытащить животное, я погружаюсь почти по пояс в ледяную жижу. Наконец задние ноги моей животины сантиметр за сантиметром вырываются из плена зыбких песков. Мне на помощь спешит Кайзер Бфсадур Тапа. Теперь мы тянем из болота мула вдвоем.

Когда мы переводим дух, то от неимоверных усилий во мне начинается очередная реакция. Мои кишки пронзает острая боль, мне кажется, что живот вот-вот разорвется на множество кусочков. В эти ужасные минуты мне видится, как в желудке у меня топорщатся сотни иголок. Меня охватывает приступ слабости, и я оседаю в седле посреди реки. Со лба капает холодный пот, я теряю контроль над собою. В итоге я вручаю себя в руки судьбы.

Только когда я прихожу в себя, меня охватывает отвращение — отвращение к самому себе. Кайзер Бахадур Тапа помогает мне очиститься, и я оседаю на берегу. Собравшись с силами, я продолжаю поиски перехода через реку. Мы находим новое место. Там река глубже и течение стремительнее, но животные чувствуют под ногами твердую, каменистую почву. Здесь мы успешно форсировали реку.

Вновь начинаются пески и тянущиеся вдаль склоны дюн. Вдобавок ко всему мы в очередной раз обнаруживаем, что Доп-тра не стала к нам ближе. Меня охватывает отчаяние. Я проклинаю себя и сотрясаю воздух, что был настолько глуп, поступив безрассудно. Но это отнюдь не исправляет ситуации, в которой мы оказались. У нас есть только один путь попытаться найти проход в болотистой почве В итоге мы хлещем наших мулов, чтобы вытащить их из хлюпающей жижи. Но впереди испытание — это раскинувшееся от горизонта до горизонта полуболото-полуозеро. В свете солнца оно весело поблескивает, но картина нас отнюдь не радует. У нас есть только один путь. Там, за этой преградой, лежит все-таки приблизившаяся к нам Доптра. У нас нет выбора!

Мы пробуем перейти водную преграду как минимум в десяти местах. Но каждый раз, начав вязнуть, мы возвращаемся. Мы пробуем снова и опять отступаем. Еще раз, и вновь неудача. Кайзер Бахадур Тапа занят тем, что изо всех сил пытается тянуть за собой животных. Но выбившиеся из силы мулы отказываются сделать хотя бы один шаг.

Наконец, после многочисленных попыток, когда мы уже стали терять надежду, находится сносный брод. Наши мулы не один раз падают. Окруженные водой со всех сторон, мы следуем по болоту, со злости отпуская ругательства в адрес любопытных крачек. После того как большая часть болота осталась у нас за спиной, мы оказываемся на сухом островке. Теперь нашей самой большой заботой является Краузе, мул которого везет на себе очень ценные в экспедиции фото-и кинопленки, которые весьма чувствительны к влаге. Мы позволяем нашим животным «попастись» на островке. Когда караван отдохнул, возвращается наш смелый и верный Кайзер Бахадур Тапа. Наш отчаянный непалец со слезами ярости не раз пускался в рискованный путь, чтобы найти нам брод. Каждый раз Кайзер Бахадур Тапа делал это добровольно и всегда отлично справлялся со своим заданием.

Но в тот момент я падаю на мокрую землю и засыпаю. Я настолько утомлен, что мне все кажется бесполезным. Выбившись из сил, я стал трусливо-малодушным. Засыпая, чувствую, как горит у меня в животе.

Прошел где-то час. Проснувшись, я вижу скопившихся вокруг меня воронов и светлоголового орлана-белохвоста, [95] которые ждали момента, чтобы поживиться мной. Я замечаю сияющих от счастья Краузе, Пеней и Кайзера Бахадура Тапу Они смогли преодолеть все трудности, и теперь вернулись за мной. Судя по положению солнца, сейчас вторая половина дня. Вот теперь до Доптры остается действительно полтора часа пути.

Мы едем верхом и пытаемся держаться вместе. Выглядим мы ужасно. От сапог до самых воротников мы заляпаны грязью, котораявперемешку с илом превратилась в толстую корку. Наши мулы падали еще несколько раз. Но теперь, когда опасность миновала, мы можем сделать несколько фотоснимков. Но большую часть пеленки мы хотим сохранить на обратный путь. Мы едем дальше и дальше, приближаясь к Доптре. Нам навстречу кто-то едет. Это спешит наш друг министр, которого король Таринг послал нам на помощь. Дело в том, что Его Величество несколько часов наблюдал за нашей битвой за жизнь в болотах. «Первый человек государства» решил прийти нам на помощь. Мы находим это весьма трогательным. Господин министр, идущий босиком, перепачкан грязью не меньше, чем мы. С радостью мы пожимаем друг другу руки. Это очень странная встреча. Министр, более-менее хорошо знающий местные дороги, сопровождает нас до самой королевской резиденции, где нас готовятся встретить не только король и его семья, но и все население Доптры. Когда мы приближаемся к замку, то начинаем различать его мощные стены, монастырь и близлежащие дома. Нас охватывает смущение, что в таком непотребном виде мы должны предстать перед королем. Однако министр настаивает на этом. При любых условиях мы должны нанести визит королю, так как наша встреча должна была состояться еще вчерашним вечером. Мы опоздали ровно на сутки, а потому Его Величество. стал опасаться за нашу судьбу. Именно это заставило короля взять в руки полевой бинокль, который он не выпускал несколько часов. В итоге мы должны был смириться с нашим ужасным видом.

Вырвавшись из болота на ширь степей, мы внезапно обнаружили дорогу шириной метра в три, которая с обеих сторон была обрамлена камнями. Она вела нас непосредственно к королевской резиденции. Теперь мы не позволяем нашим мулам свернуть направо и налево, что они хотят сделать с завидной частотой, а заставляем их следовать по прямому пути. Под конец пути мы их почти не контролируем. Но водрузившись в седла и поддав им каблуками под ребра, мы торжественно въезжаем в Доптру. Перед воротами скопилось с полтора десятка королевских слуг. Все они одеты, в отличие от нас, в чистые одежды. Одни подхватывают наших животных под уздцы, а другие ведут нас через красивые зеленые сады. У нас фактически не находится времени, чтобы восторгаться чистотой и ухоженностью этих роскошных рощ. Они окружают со всех сторон небольшой замок, к которому ведут посыпанные светлым гравием дорожки. Из него уже вышел встречающий нас король. Кроме него нас встречают шуршащая шелками королева, на голове которой гигантский головной убор, и принцесса, которая облачена в вечерний наряд монахини.[96] Они спускаются по лестнице и любезно приглашают нас войти. Мы почтительно раскланиваемся и самым сердечным образом жмем друг другу руки.

При этом король в знак глубокого почтения кладет мне на руки свой первый подарок, белое шелковое покрывало. Король самым сердечным образом приветствует даже Кайзера Бахадура Тапу, который ведет себя очень тактично. Мы поднимаемся по лестнице в большую комнату. В это время я не перестаю кланяться и говорить королю комплименты, которые быстро сменяют друг друга. В великолепно обставленной гостиной нас угощают чаем.

На этой земле все еще есть люди, которые полностью замкнуты в своей культуре и не знают, да и не хотят ничего знать о проблемах большого мира. Эти люди, весьма деятельные в духовном отношении, обладают утонченными манерами, но предпочитают жить только в своем мире. Они ведут счастливое, пусть в чем-то и ограниченное существование, и не проявляют никаких симпатий или антипатий к западным нациям, ведущим активную борьбу между собой. Они предпочитают пребывать в покое. Они живут в магических местах и распространяют вокруг себя таинственный ореол. Эти люди, которых мы должны чтить, живут гордо и властно в духе времени, который соответствует нашим давно минувшим столетиям. Когда внезапно перед таким влиятельным тибетцем предстает измученный целеустремленный европеец, то он начинает ощущать всю атмосферу этих краев, которая воплощена в одном азиатском человеке. Самое удивительное в подобных встречах, которых на протяжении последних десяти лет во время своих азиатских экспедиций я имел великое множество, — это, что мы начинаем проникаться тем глубоким уважением, которое эти тибетцы выказывают совершенно незнакомым им людям.

Такие носители высокой чести из древних тибетских благородных родов являются правителями маленьких территорий.

Они превосходят всех властителей нашего мира в том, что они действительно являются королями. Неограниченными в свой власти и зависимыми лишь от фанатичной религиозной веры. Нередко они жестокие, но в большинстве случаев справедливые вожди, которые дисциплинируют своих людей и никому не позволяют вмешиваться в собственные дела. Эта полная самостоятельность, связанная лишь естественным уважением, которым они пользуются у местного населения, делает подобных людей весьма приятными в общении. Они не расспрашивают меня о нашей стране, не интересуются нашими обычаями и традициями. Им хватает вполне собственных знаний. Они живут по законам, которым тысячи лет. Они впитали в себя через сотни поколений культуру, живыми носителями которой они являются. Одним словом, в этом мире еще имеются люди, которые ведут мирную, но по-мужски гордую жизнь. Они счастливы и живут без забот, так как их мысли крутятся вокруг других вещей, нежели у нас, европейцев. Такие первые, несколько хаотические впечатления возникли у меня, когда мы встретились со сказочным королем Тарингом, правящим княжеским государством с центром в Доптре.[97] Нам предстояло три дня быть его гостями.

Все дни пребывания в Доптре я почти не занимаюсь собственными исследованиями. Почти все время уходит на переговоры. Но несмотря на это, я испытываю редкостное спокойствие. Я уже почти добился выполнения великой цели. Ведь ни в Германии, ни в Англии, ни в Индии мне не удалось добиться разрешения попасть в Тибет. Однако больше всего я радуюсь за Краузе, у которого просто глаза разбегаются. Он снимает и снова снимает. Когда я свободен, я выполняю функции послушного ассистента оператора. Иногда мне приходится самому побыть режиссером.

Но вернемся к нашему чаепитию. Королева, постоянно шепчущая молитвы, почти не принимает участие в нашей беседе. Сам же король оказался весьма веселым и открытым человеком. Он многое рассказывает о Лхасе, чье правительство уведомил о целях и задачах нашей экспедиции. Наша первая аудиенция длится где-то часа полтора. Когда мы наконец прерываемся и расстаемся, то, к великому нашему удивлению, обнаруживаем, что нас ждут множество слуг, которые должны нам помогать и прислуживать. Они ведут нас к специальной палатке, которая возведена на английский манер, где мы закрываемся, чтобы помыться.

Там нас ожидали теплая вода, японское мыло, белоснежные полотенца, которые, к нашему великому стыду, после использования надолго остались грязными. Тибетцы позаботились и о других гигиенических средствах, которые вряд ли стоит описывать на этих страницах. Все эти вещи кажутся нам необычными, но, к нашей радости, мы вновь к ним привыкаем. Отмывшись от корки грязи, мы только готовились отдохнуть от множественных трудностей в нашей уютной палатке, как нам подали еду. Все последующие дни, которые мы провели в Доптре, нас кормили воистину по-королевски. Узнав о моем больном желудке, король перед трапезой собственноручно намотал мне на живот шелковый плед, что почти сразу же помогло. По крайней мере, в Доптре я никогда не жаловался на отсутствие апатита. Нам подавали китайские блюда самого тонкого приготовления, коих каждый раз было от десяти до пятнадцати штук. Нас потчевали великолепными огурцами, нежными салатами, вкусными овощами, бобами, бараньей грудинкой, свининой и неизменным «миен», китайским блюдом, состоящим из смеси риса и макарон. Наша трапеза длится долго. Мы сидим за столом, накрытым идеально белой скатертью, и вытираем капающий на бороду жир настоящими столовыми салфетками.

Позже я узнал, что король содержит целую армию собирателей деликатесов, которые достают лакомства в Шигацзе, Лхасе, Кхаме, Западном Китае, Непале, Бутане, Сиккиме. Именно этим объясняется тот факт, что в диком Тибете мы можем порадовать себе изысканной едой, которая приготовлена настолько искусно, что составила бы честь лучшим китайским поварам.[98] По моему мнению, многие из этих блюд были неповторимы. Позже мне сообщили, что для нас все три дня каждый раз готовили новые, ранее не подававшиеся нам на стол блюда. Если снаружи выли холодные ветра, то мы попали в какую-то тибетскую сказочную страну, где текли молочные реки. Я редко доверял своему желудку, но на этот раз мне пришлось полагаться на исключительный вкус короля Таринга. Желудок Краузе начал бастовать уже на второй день. Я соглашаюсь, что даже самому большому обжоре было бы сложно после стольких дней голода уничтожить за несколько часов такое количество деликатесов. После каждой трапезы нам подавался светлый чудесный «цанг», которому Краузе был особо рад. Не буду утаивать, и мне самому пришлось по вкусу это превосходное тибетское пиво. В итоге ни один» вечер не проходил для нас в скучной обстановке. Мы много смеемся и шутим. Я даже не предлагаю напеть Его Величеству несколько немецких песен. Король в диком восторге. У Краузе лучше слух, но у меня более звучный голос — в итоге мы даем неповторимый концерт. Даже Кайзер Бахадур Тапа, голос которого больше напоминает «регенсбургских соборных воробьев», со всей своей нерешительностью затягивает непальскую песню о любви. По глупости я прошу короля тоже что-нибудь спеть. Но он тут же принимает королевскую осанку и делает серьезное лицо, которое подобает сохранять в присутствии королевы. Мы прощаемся за руки, чтобы направиться спать. Тут мы замечаем луну и затягиваем с Краузе: «Добрая луна, ты идешь так тихо». После этого Его Величество почтенно удаляется в свои покои.

Три дня полетели незаметно. Когда мы едем к озеру или проводим киносъемки в окрестностях крепости, за нами следуют слуги, которые несут термосы с горячим чаем. Если мы объезжаем близлежащие монастыри, то молодые тибетцы несут наши камеры и кино-принадлежности. Наше любое желание исполняется моментально. Осталось решить еще одну задачу. Но наш заботливый король предполагает осуществить нашу просьбу и послать рекомендательное письмо в Лхасу, только если мы преподнесем ему еще несколько подарков: цейссовский бинокль с десятикратным увеличением, дорожную аптечку и большое металлическое зеркало для королевы.

По старому доброму дипломатическому рецепту все переговоры ведутся только после еды, так как на сытый желудок в большинстве случаев можно что-нибудь выторговать. Но переговорам мешает пышнотелая и весьма энергичная королева, которая дает своему супругу советы, время от времени адресуя ему короткие реплики. После этого с неизменной регулярностью мы получаем отказ. Для нее это была задорная игра, во время которой она вставляла свои возражения в слова стандартных молитв.

Хотя покойный ныне английский поэт Киплинг не был другом немецкого народа, но наряду со своими бессмертными произведениями он ввел в оборот словосочетание «Female of the species» («Женщина с рождения»), что должно соответствовать немецкой пословице «Женщины хуже мужчин». Я прошу извинения у дам, так как я знаю, что имеется множество исключений, но в отношении махарани Сиккима и королевы Таринга это изречение является исключительно верным. В итоге нам приходится менять тактику и подлизываться к этой знатной матроне. В этом мы преуспеваем. Накануне нашего отъезда вся королевская семья провожала нас подарками в виде ковров и серебряных изделий, которые должны были весьма существенно пополнить нашу этнографическую коллекцию. Мы прощаемся на рассвете с нашим прелестным хозяином, который удостаивает нас великой чести. Он провожает нас до лошадей, после чего накидывает каждому на шею белоснежный широкий шелковый шарф.