Убежденность актера — необходимое условие убедительности его игры

Сценическая вера актера и его серьез являются следствием убежденности, с которой актер осуществляет свое сценическое поведение. Эта убежденность является необходимым условием убедительности актерской игры для зрителя. Только тогда актерская игра становится убедительной, когда сам актер до конца убежден в необходимости именно этих своих действий и поступков, именно этих слов и движений, именно этих интонаций и жестов и т.д. Что значит — в необходимости? Это значит, что никакие другие действия, поступки, слова, движения и т.п. не годятся, а нужны именно эти и только эти. Если актер хотя бы чуть-чуть усомнится в правильности своего сценического поведения, тотчас же в его актерском серьезе образуется трещина, он утрачивает сценическую свободу, его игра теряет убедительность и зритель перестает верить в правду вымысла. Зритель верит тому, во что верит актер. Засомневался актер — сомневается и зритель. Если актер произносит слова своей роли только потому, что их написал автор пьесы, а по существу своей сценической жизни не чувствует в них никакой потребности, не ощущает внутренней необходимости, или, лучше сказать, неизбежности их произнесения, если он осуществляет те или иные движения — садится, встает, переходит с одного места на другое — потому только, что так установил режиссер, а сам при этом не чувствует никаких внутренних побуждений для осуществления этих движений и переходов, то никакой сколько-нибудь убедительной жизни на сцене возникнуть не может. И ни один режиссер реалистической школы не удовлетворится своей собственной работой до тех пор, пока выполнение всех его указаний не сделается органической потребностью актера. Такой режиссер не может быть доволен, если его указания выполняются лишь в порядке профессиональной дисциплины; ему необходимо, чтобы каждое самое ничтожное его задание стало осознанной необходимостью актера, проникло в его плоть и кровь, было бы до такой степени прочувствовано актером, чтобы он не мог его не выполнить. Для этого необходимо, чтобы актер научился подчинять свое поведение на сцене требованию, которое Е.Б. Вахтангов формулировал так: «мне нужно». Это требование означает, что актер должен добиться такого внутреннего самочувствия на сцене, чтобы о каждом шаге своего сценического поведения, о каждом слове и движении он мог сказать: мне нужно сделать это движение, мне нужно произнести это слово, мне нужно выполнить это действие. Е.Б. Вахтангов указывал при этом, что формула «мне нужно» живет двумя смыслами, причем оба эти смысла дополняют друг друга и, соединяясь, образуют третий, заключающий в себе всю полноту предъявляемых к актеру требований. Все зависит от того, на каком слове сделать ударение. Можно сказать так: «Мне НУЖНО!» (ударение на слове «нужно») или: «МНЕ нужно!» (ударение на слове «мне»). И, наконец: «МНЕ НУЖНО!» (ударение и на том и на другом слове). Рассмотрим все три варианта в их существенном значении. «Мне НУЖНО». Что это значит? Это значит, что актер до конца осознал (понял и почувствовал) необходимость именно этого действия, этого поступка, этих слов и т.д., в силу чего это действие, этот поступок и эти слова стали ощущаться актером как обязательные для образа, как НУЖНЫЕ ему. Чтобы этого добиться, актер должен правильно с точки зрения идеи данного образа и того характера, который выведен драматургом, объяснить данное действие, данный поступок или слова, вложенные в уста героя автором пьесы. Объяснить — значит установить мотивы и цель, то есть ответить на два вопроса: почему и зачем (или для чего). Почему и для чего герой совершает данное действие, тот или иной поступок или же произносит данные ему автором слова? Если актер верно ответит на эти вопросы, он в значительной степени приблизится к ощущению необходимости осуществить этот поступок и произнести эти слова. Чтобы это ощущение необходимости сделать полным и абсолютно непререкаемым, надо призвать на помощь также и второй вариант вахтанговской формулы. «МНЕ нужно» — что это значит? Это значит, что актер почувствовал необходимость данных ему слов, действий и поступков не только для действующего лица пьесы, но и для самого себя в качестве этого лица. Это значит, что он в какой-то степени самого себя почувствовал этим лицом, внутренне отождествил себя с ним. «МНЕ нужно!» — это значит нужно моим нервам, моей крови, моему телу, моей душе — словом, всему моему существу. Как же этого добиться? Для этого нужно найти такое объяснение поведения действующего лица, которое было бы не только верным для образа (то есть выявляло бы данный характер и соответствовало предлагаемым обстоятельствам), но было бы убедительным также и для самого актера, то есть насыщало бы его творчески, питало бы его чувство, связывало бы его с образом. Необходимо, чтобы в объяснении действий, слов и поступков героя заключалась не только объективная сторона роли, но и субъективно-актерская, момент соединения, слияния человеческой личности актера с образом. Допустим, что перед актером стоит задача сыграть роль Чичикова в «Мертвых душах» Гоголя. Что является основным мотивом всех действий и поступков Чичикова, их движущей пружиной? Стремление разбогатеть. Гоголь так и называет Чичикова: приобретатель. Стремление приобретать является неодолимой страстью Чичикова. Чтобы стать Чичиковым, актер должен эту его страсть сделать своей страстью. Он тоже должен, пока он находится на сцене в образе Чичикова, хотеть приобретать. Но как это сделать, если самому актеру совершенно не свойственно это стремление, если оно чуждо его природе? Пусть актер в таком случае спросит себя: а для чего Чичиков приобретает? Зачем ему богатство? Что Чичиков стал бы делать, если бы он разбогател? Как бы он использовал свое богатство? Иначе говоря: о чем конкретно думает Чичиков, когда он мечтает о богатстве. Может быть, он купил бы себе дом в Петербурге? Какой? Как бы он его обставил? Может быть, он женился бы? Непременно! В поэме Гоголя есть на это прямое указание. Но в таком случае, где он стал бы жить со своей женой: в столице, в деревне? Какие у него были бы дети? Какой образ жизни он установил бы? Как он стал бы воспитывать своих детей? Словом, пусть актер помечтает за Чичикова. Можно не сомневаться, что разные актеры по-разному создадут в своем воображении эти чичиковские мечты. Так, например, один из них вообразит себя сидящим в большой, отлично обставленной гостиной в обществе своего многочисленного потомства (ведь Чичиков мечтал иметь детей). Другой промчится в своем воображении по Невскому проспекту в великолепном экипаже, запряженном парой чудесных рысаков, и будет с наслаждением прислушиваться к почтительным возгласам прохожих: «Чичиков едет, Чичиков едет!..» Третий вообразит себя в обществе красавицы жены; четвертый устроит великолепный бал в своем дворце и с радушием хлебосольного хозяина будет принимать гостей; пятый примется изумительно хозяйничать у себя в поместье и т.д. и т.п. Для Чичикова, вероятно, в той или иной степени годятся все эти мечты. Но для каждого актера годится только такая чичиковская мечта, которая способна взволновать его кровь, возбудить темперамент и вызвать желание действовать. А для этого необходимо, чтобы в создаваемой фантазией актера чичиковской мечте был хотя бы крохотный кусочек самого актера как человеческой личности. Нужно, чтобы в эту чичиковскую мечту актер вложил и нечто интимно близкое ему самому как человеку, нечто такое, в чем проявилось бы какое-нибудь собственное пристрастие актера, собственное его влечение, собственный вкус. Только тогда эта мечта будет творчески плодотворной, только тогда она родит в актёре самочувствие «МНЕ нужно» и будет содействовать, таким образом, акту творческого перевоплощения актера в образ. Однако нам могут возразить, заявив, что все чичиковские мечты глубоко чужды сознанию современного советского актера. Так ли это? Рассмотрим приведенные выше примеры. Разве нельзя допустить, что фантазия актера, заставившего Чичикова (в первом примере) мечтать о своем потомстве, пошла по этому пути только потому, что сам актер склонен помечтать о своих будущих детях? Правда, Чичиков и советский актер, вероятно, по-разному мечтают о детях! Хорошо, пусть по-разному, но так или иначе они все же оба хотят иметь детей. Этого пока вполне достаточно. Пойдем дальше. Разве нельзя предположить, что чичиковские мечты во втором примере созданы актером, который сам питает пристрастие к породистым лошадям (может быть, в его биографии есть к тому особые основания)? Или что в третьем примере эти мечты рождены актером, который собирается жениться, в четвертом — обладающим даром гостеприимства и в пятом — таким, который чувствует особое влечение к сельскому хозяйству (хотя бы в скромной форме дачного садоводства). И право же, нет решительно ничего предосудительного, с точки зрения психологии советского человека, ни в мечте о детях, ни в любви к лошадям, ни в желании жениться, ни в гостеприимстве, ни в пристрастии к садоводству. Поэтому едва ли можно что-нибудь возразить против того, чтобы советский актер, мечтая от лица своего героя, использовал также и свои собственные невинные влечения или даже положил их в основу мечтаний образа. Ибо на фундаменте какого-нибудь своего собственного желания, стремления или пристрастия актер может при помощи своей фантазии построить потом целую башню уже специфически чичиковских мечтаний со множеством подробностей и обстоятельств, призванных характеризовать отрицательную сущность Чичикова в конкретной исторической обстановке того времени и поэтому, действительно, очень далеких от психологии современного советского актера. Но эти специфически чичиковские мечты будут эмоционально переживаться актером, творчески его насыщать и содействовать зарождению процесса перевоплощения именно благодаря наличию в них этой первичной точки взаимного соприкосновения, этого маленького общего желания или пристрастия. Конечно, Чичиков и советский актер любят лошадей или увлекаются сельским хозяйством по-разному, но если в этом «разном» есть хотя бы едва приметная общая точка, этого достаточно: отсюда, от этой точки, начнется процесс сращивания актера с образом. «Искусство и душевная техника актера, — пишет К.С. Станиславский, — должны быть направлены на то, чтобы уметь естественным путем находить в себе зерна природных человеческих качеств и пороков, а затем выращивать и развивать их для той или другой исполняемой роли. Таким образом, душа изображаемого на сцене образа комбинируется и складывается артистом из живых человеческих элементов собственной души, из своих эмоциональных воспоминаний и прочего». Поэтому, когда актер мечтает от лица своего образа, необходимо, чтобы в этих его мечтах непременно была точка соприкосновения личности актера с создаваемым образом. Этой точкой может быть не только какое-нибудь невинное пристрастие актера, но также и зерно какого-нибудь порока. Поэтому актер даже не всегда и расскажет кому-нибудь о своих мечтах в качестве образа: иной раз он постесняется выставлять напоказ глубоко интимную сторону своей работы над ролью. Но это и не требуется — важно, чтобы эти мечты питали творческую веру актера и сращивали его с образом. В дальнейшем процессе вынашивания образа эта тоненькая ниточка интимной связи между актером и образом будет играть роль пуповины, через которую актер станет насыщать зародыш будущего образа плодами своей творческой фантазии. И если творческая фантазия актера создаст в конце концов такую чичиковскую мечту, которая, будучи в чем-то интимно близкой самому актеру, начнет по-настоящему волновать его, то это будет означать, что найдена сверхзадача образа. Мечта, ставшая сверхзадачей, — это источник темперамента роли, эта то, ради чего можно делать все, что делает образ, то есть, играя, например, Чичикова, ездить от помещика к помещику и с необыкновенной настойчивостью добиваться от каждого, чтобы тот согласился продать свои «мертвые души» (ведь мертвые души — путь к обогащению). Теперь всякое препятствие, малейшее затруднение на пути к приобретению мертвых душ начнет волновать актера — вызывать в нем раздражение, досаду, гнев, а всякая удача, наоборот, будет радовать, вселять надежду, стимулировать его настойчивость. И все это потому, что теперь, перед его умственным взором стоит волнующий образ его мечты, осуществление которой то приближается (слава богу, Собакевич согласился продать мертвые души!), то, наоборот, отдаляется (Коробочка, черт бы ее взял, никак в толк не возьмет, чего от нее хочет Чичиков). Так благодаря увлекательной для актера мотивировке ему становится «нужно» то, что нужно образу; в результате пробуждается темперамент актера, желание действовать, добиваться, бороться за достижение поставленной цели. Задачи, действия и стремления образа становятся задачами, действиями и стремлениями самого актера. Так реализуется третий вариант вахтанговской формулы: «МНЕ НУЖНО!» На основе этой формулы актер приобретает необходимую убежденность, а вместе с убежденностью приходит и сценическая свобода, а также творческая вера в правды вымысла, которая заставляет и зрителя верить во все, что происходит на сцене.