Зигмунд Фрейд О начале лечения 1913г.

Дальнейшие советы по технике психоанализа 1

Кто хочет по книгам научиться благородной игре в шахматы, тот вскоре узнает, что исчерпывающее систематическое изложение допускают только дебюты и эндшпили, тогда как необозримое разнообразие игр, начинающихся после дебюта, описать невозможно. Только усердное изучение партий, в которых боролись между собой мастера, может восполнить пробел в обучении. Сходным ограничениям подлежат, пожалуй, и правила, которыми можно снабдить проведение психоаналитического лечения.

В дальнейшем я попытаюсь собрать воедино некоторые из этих правил, которыми может воспользоваться практикующий аналитик, приступая к лечению. Среди них есть определения, которые могут показаться мелочными и, пожалуй, такими и являются. Оправданием их служит то, что это как раз правила игры, которые должны получить свое значение во взаимосвязи с планом игры. Но я поступлю правильно, если представлю эти правила как «советы» и не буду требовать безусловного их соблюдения. Чрезвычайное разнообразие рассматриваемых психических констелляций, пластичность всех психических процессов и богатство детерминирующих факторов не противятся также механизации техники и допускают возможность того, что обычно оправданный образ действия иногда оказывается неэффективным, а большей частью ошибочный однажды приводит к цели. Тем не менее эти условия не мешают определить в среднем целесообразное поведение врача.

Важнейшие показания для выбора больных я приводил уже несколько лет назад в другом месте 2. Поэтому я не буду их здесь повторять; между тем они встретили одобрение со стороны других психоаналитиков. Однако добавлю, что с тех пор я приучил себя принимать больных, которых мало знаю, вначале только на время, на срок одна или две недели. Если лечение

1 Только в первом издании имеется следующее примечание к заголовку: «Продолжение ряда статей, опубликованных в " Центральном журнале психоанализа", II, в номерах 3, 4 и 9. (Практика толкования сновидений в психоанализе. –О динамике переноса. – Советы врачу при психоаналитическом лечении.)»

2 «О психотерапии», 1905 [а].

прерывается в этот период, то больной избегает неприятного впечатления от неудачной попытки лечения. Было проведено лишь зондирование, чтобы познакомиться с пациентом и решить, пригоден ли он для психоанализа. Другого способа испытания, кроме такой попытки, в распоряжении не имеется; продолжающие беседы и расспросы в часы приема заменой служить не могут. Однако это предварительное испытание уже является началом психоанализа и должно следовать его правилам. Его можно считать отдельным, скажем, из - за того, что в основном побуждают говорить пациента и ему дают разъяснений не больше, чем это необходимо для продолжения его рассказа.

Начало лечения с введением такого испытательного срока на несколько недель имеет, впрочем, также диагностическое обоснование. Довольно часто, когда имеешь дело с истерическими симптомами или симптомами невроза навязчивости без чрезмерно резких проявлений и развившимися недавно, то есть именно с такими формами, которые хочется считать благоприятными для лечения, необходимо оставлять место сомнению, не соответствует ли данный случай предварительной стадии так называемой dementia praecox (шизофрении по Блейлеру, парафрении, как было предложено мной 3) и не проявится по прошествии короткого или долгого времени выраженная картина этого поражения. Я не думаю, что всегда так просто провести разделение. Я знаю, что есть психиатры, реже сомневающиеся в дифференциальном диагнозе, но я убежден, что они ошибаются так же часто. Только для психоаналитика ошибка чревата более серьезным и последствиями, чем для так называемого клинического психиатра. Ибо последний в одном случае делает столь же мало полезного, как и в другом; он рискует совершить только теоретическую ошибку, а его диагноз представляет только академический интерес. Психоаналитик же в неблагоприятном случае совершил практический промах; он повинен в напрасных затратах и дискредитировал свой лечебный метод. Он не может сдержать своего обещания излечить, если больной страдает не истерией или неврозом навязчивости, а парафренией, а потому у него имеется особенно сильный мотив избегать диагностической ошибки. Во время пробного лечения, длящегося несколько недель, у него часто будут возникать настораживающие ощущения, которые могут заставить его прийти к решению не продолжать своего испытания. К сожалению, я не могу утверждать, что такой опыт всякий раз позволяет прийти к надежному решению; это всего лишь еще один хороший способ проявить осмотрительность 4.

Долгие предварительные беседы до начала аналитического лечения, предыдущая терапия другого рода, а также прежнее знакомство врача с анализируемым имеют определенные неблагоприятные последствия, к которым нужно быть подготовленным. Они приводят к тому, что пациент относится к врачу со сформированной установкой, обусловленной переносом, которую врачу приходится раскрывать лишь постепенно, вместо того чтобы иметь возможность с самого начала наблюдать развитие и становление переноса. Поэтому на протяжении какого - то времени пациент имеет преимущество, которое неохотно предоставляют ему в ходе лечения.

Ко всем, кто желает отложить начало лечения, нужно быть недоверчивым. Опыт показывает, что по истечении условленного срока они больше не появляются, даже если мотивировка отсрочки, то есть рационализация намерения, кажется непосвященному безупречной.

Особенные трудности возникают тогда, когда между врачом и приступающим к анализу пациентом или их семьями существовали дружественные или общественные отношения. Психоаналитик, которого просят взяться за лечение жены или ребенка друга, должен быть готовым к тому, что подобное предприятие, чем бы оно ни закончилось, будет стоить ему дружбы. Он должен, однако, принести эту жертву, если не сможет найти замены, достойной всякого доверия.

Дилетанты, как и врачи, по - прежнему путающие психоанализ с суггестивным лечением, обычно придают большое значение тем надеждам, которые пациент возлагает на новую форму

3 См. редакторское примечание к случаю Шребера (1911 с), Studies т. 7, с. 198, прим. 1

4 На тему этой диагностической неуверенности, о шансах анализа при легких формах парафрении и о причинах сходства обоих заболеваний можно било бы сказать очень много, чего в данном контексте я не могу сделать. Я охотно противопоставил бы по примеру Юнга истерию и невроз навязчивости в качестве «неврозов переноса» парафреническим расстройствам в качестве «интровертированных неврозов», если бы при таком применении понятие «интроверсия» (либидо) не отдалялось от своего единственно правомерного смысла. [Ср. «О динамике переноса» (1912 b).]

лечения. Они часто считают, что с данным больным не будет особых проблем, ибо он испытывает большое доверие к психоанализу и полностью убежден в его истинности и эффективности. С другим, пожалуй, будет труднее, ибо он настроен скептически и не желает ничему верить, пока не ощутил результата на себе самом. На самом же деле эта установка больных большого значения не имеет; его временное доверие или недоверие едва ли стоит принимать во внимание по сравнению с внутренними сопротивлениями, которые закрепляют невроз. Доверчивость пациента делает первое общение с ним очень приятным; его за это благодарят, но подготавливают к тому, что его благожелательная предвзятость разобьется о первую трудность, которая возникнет в ходе лечения. Скептику говорят, что анализ не нуждается в доверии, что он вправе быть каким угодно критическим и недоверчивым, что его установку отнюдь не хотят относить на счет его суждения, ибо он не способен составить себе надежное суждения по этим пунктам; его недоверие – это симптом, такой же, как и другие его симптомы, и оно не должно ничему помешать, если только он будет добросовестно делать то, чего требуют от него правила лечения.

Тот, кто знаком с сущностью невроза, не будет удивлен, услышав, что также и тот, кто вполне способен проводить анализ с другими, может вести себя как любой другой смертный и продуцировать самые интенсивные сопротивления, как только он сам становится объектом психоанализа. В таком случае вновь получаешь впечатление о психической глубине и не находишь ничего удивительного в том, что невроз коренится в психических слоях, до которых аналитическое образование не сумело добраться.

Важными пунктами в начале аналитического л ечения являются договоренности относительно денег и времени.

Что касается времени, то я следую исключительно принципу предоставления определенного часа. Каждый пациент получает определенный час, который я ему отвожу из имеющегося в моем распоряжении рабочего времени; этот час принадлежит ему, и он остается ответственным за него, даже если его не использует. Такая договоренность, в нашем добропорядочном обществе считающаяся совершенно естественной для учителя музыки или языка, по отношению к врачу, возможно, покажется слишком жесткой или даже недостойной. Возникнет желание указать на многие случайности, которые могут мешать пациентам каждый раз появляться в один и тот же назначенный час, и потребуют, чтобы врач считался с многочисленными интеркуррентными заболеваниями, которые могут имеет место в ходе длительного аналитического лечения. Но ответ мой таков: поступать по - другому нельзя. При более мягкой практике «случайных» отказов накапливается так много, что врач ощущает угрозу своему материальному существованию. И наоборот, при строгом соблюдении этой договоренности оказывается, что случайных помех вообще не бывает, а интеркуррентные заболевания очень редки. Едва ли бывает так, что наслаждаешься свободным временем, которого как зарабатывающий человек пришлось бы стыдиться; можно спокойно продолжить работу и избегаешь неприятного и приводящего в замешательство чувства, что пауза, в которой никто не повинен, наступает в работе как раз тогда, когда она обещала быть особенно важной и содержательной. Только после того как многие годы занимался психоанализом при строгом соблюдении принципа выделенного часа, но настоящему убеждаешься в значении психогении в повседневной жизни человека, в распространенности «школьных болезней» и в ничтожности случая. При несомненных органических заболеваниях, которые все же нельзя исключать из - за психического интереса, я прерываю лечение, считаю себя вправе распорядиться освободившимся часом иначе и принимаю пациента снова, когда он поправился, а у меня освободился другой час.

Я работаю с моими пациентами ежедневно за исключением воскресений и больших праздников, то есть обычно шесть раз в неделю. В легких случаях или при далеко продвинувшемся лечении достаточно и трех часов в неделю. В остальных случаях ограничения по времени не приносят пользы ни врачу, ни пациенту; в начале лечения их следует отвергнуть полностью. Даже из - за коротких перерывов работа всегда немного застопоривается; мы имели обыкновение шутливо говорить о «понедельничной корке», когда после воскресного отдыха снова начин али работу; при более редкой работе существует опасность того, что не удастся идти в ногу с реальными переживаниями пациента, что лечение потеряет контакт с настоящим и окажется оттесненным на окольные пути. Иногда встречаются также больные, которым приходится уделять больше времени, чем среднестатистический один час, поскольку большую часть своего часа они расходуют на то, чтобы разговориться, вообще стать общительными.

Неприятный для врача вопрос, который больной с самого начала адресует ему, гласит: «Как долго будет продолжаться лечение? Сколько времени вам потребуется, чтобы избавить меня от моего недуга?» Если предложить в течение нескольких недель провести пробное лечение, то можно избежать прямого ответа на этот вопрос, пообещав по истечении испытательного срока высказаться более определенно. Словно Эзоп в басне о путешественнике, спрашивающем о длине пути, предлагают: «Пройдись», – и обосновывают этот ответ тем, что сначала нужно узнать, какая длина шага у путешественника, прежде чем можно будет вычислить длительность его путешествия. Этим ответом помогают себе преодолеть первые трудности, но сравнение нехорошее, ибо невротик может легко изменять свой темп менять темп своей работы и временами продвигаться лишь очень медленно. На самом деле на вопрос о предполагаемой продолжительности лечения едва ли можно ответить. Неблагоразумие больных и неискренность врачей объединяются с тем эффектом, что анализу предъявляются самые непомерные требования и при этом отводят ему кратчайший срок. Для примера я приведу следующие сведения из письма одной дамы в России, которое мне при шло несколько дней назад. Ей 53 5 года, больна с 23 лет, десять лет неспособна больше ни к какой продолжительной работе. «Лечение в нескольких больницах для нервнобольных» не помогло ей вести «активную жизнь». Она надеется полностью излечиться психоанализом, о котором читала. Но ее лечение уже так много стоило ее семье, что она не может задержаться в Вене больше, чем на шесть недель или два месяца. К этому добавляется затруднение, что она с сам ого начала хочет «объясняться» только письменно, ибо прикосновение к ее комплексам вызовет у нее взрыв или «временно лишит ее дара речи». Никто обычно не стал бы ожидать, что поднимут тяжелый стол двумя пальцами, как легкую табуретку, или что могут построить большой дом за то же время, что и маленькую хижину, но когда речь идет о неврозах, которые в настоящее время, похоже, пока еще не включены во взаимосвязь человеческого мышления, даже образованные люди забывают об обязательной пропорциональности между временем, работой и результатом. Впрочем, это – естественное следствие глубокого незнания этиологии неврозов. Благодаря такому невежеству невроз является для них своего рода «девушкой из чужих краев» 6. Неизвестно откуда он взялся, и поэтому ждут, что однажды он снова исчезнет.

Врачи поддерживают эту доверчивость; даже знающие среди них зачастую не оценивают должным образом тяжесть невротических заболеваний. Один хорошо мне знакомый коллега, которому я ставлю в заслугу, что после нескольких десятилетий научной работы, основанной на других предпосылках, он обратился к психоанализу, писал мне однажды: «Что нам требуется, так это короткое, удобное амбулаторное лечение неврозом навязчивости». В этом я не мог быть полезен, устыдился и попытался загладить вину замеча нием, что, наверное, также и терапевты были бы очень довольны способом лечения туберкулеза или карциномы, сочетающим в себе эти преимущества.

Если сказать более прямо, то в случае психоанализа речь всегда идет о долгих периодах времени, о полугодии или цел ом годе, о более длительных, чем это соответствует ожиданию больного. Поэтому надлежит раскрыть больному это положение вещей, прежде чем он сделает окончательный выбор в пользу лечения. Я вообще считаю более достойным, но также и более целесообразным, не з апугивая больного, все же заранее обратить его внимание на трудности и жертвы аналитической терапии и, таким образом, лишить его всякого права когда - нибудь впоследствии утверждать, что его заманили в лечение, объем и значение которого он не знал. Кого можн о удерживать такими сообщениями, Кого отпугивают подобные сообщения, тот все равно оказался бы непригодным позднее. Подобный отбор неплохо произвести до начала лечения. С прогрессом просветительской работы среди больных растет все же число тех, кто выдержи вает это первое испытание.

Я против того, чтобы обязывать пациентов терпеливо оставаться в лечении в течение определенного срока, разрешаю каждому прекратить лечение по своему усмотрению, но не

5 В изданиях до 1925 года здесь указывается: «33».

6 Намек на стихотворении Шиллера «Девушка из чужих краев».

скрываю от него, что прекращение после непродолжительной работ ы не оставит после себя никакого результата и, подобно незавершенной операции, может легко его привести в неудовлетворительное состояние. В первые годы моей психоаналитической деятельности я считал наибольшей трудностью подвигнуть больных оставаться; эта т рудность давно сместилась, теперь я должен с тревогой заботиться о том, чтобы побудить их также и к прекращению.

Сокращение аналитического лечения остается правомочным желанием, к исполнению которого, как мы узнаем, стремятся разными способами. Ему, к сожа лению, противостоит очень важный момент – медлительность, с которой совершаются глубокие душевные изменения, в конечном счете, пожалуй, «безвременность» наших бессознательных процессов 7. Если больные сталкиваются с проблемой больших затрат времени на анали з, то нередко они умеют предложить определенный выход из положения. Они разделяют свои жалобы на такие, которые они описывают как невыносимые, и другие, которые они считают второстепенными, и говорят: «Если вы избавите меня лишь от одной (например, от голо вной боли, от определенного страха), то с другой я уже и сам справлюсь в жизни». Но при этом они переоценивают избирательную силу анализа. Несомненно, врач - аналитик способен на многое, но он не может точно определить, чего он добьется. Он запускает некий п роцесс, процесс устранения существующих вытеснений, он может за ним следить, ему содействовать, устранять препятствия, разумеется, и многое в нем испортить. Но в целом однажды начатый процесс идет своим собственным путем и не позволяет, чтобы ему предписывали ни направление, ни очередность тех пунктов, которые он атакует. Стало быть, с властью аналитика над болезненными явлениями дело обстоит примерно так же, как с мужской потенцией. Самый сильный мужчина хотя и может зачать целого ребенка, но не способен произвести в женском организме одну только голову, руку или ногу; он даже не может определить пол ребенка. Он разве что запускает крайне запутанный и детерминированный старыми событиями процесс, который оканчивается отделением ребенка от матери. Также и невроз обладает свойствами организма, его частичные проявления зависят друг от друга, друг друга обусловливают, обычно взаимно поддерживаются; всегда страдают только одним неврозом, а не несколькими, случайно совпавшими в одном индивиде. Больной, которого по его желанию избавили от одного невыносимого симптома, легко мог бы убедиться на собственном опыте, что слабый дотоле симптом усиливается теперь до невыносимого. Кто вообще хочет по возможности отделить результат от его суггестивных условий (то есть от условий переноса), тот правильно сделает, если откажется от признаков избирательного влияния на результат лечения, которые по праву принадлежат врачу. Для психоаналитика самыми любимыми должны быть пациенты, которые требуют от него полного здоровья, насколько оно возможно для них, и предоставляют в его распоряжение столько времени, сколько расходуется на процесс выздоровления. Разумеется, таких благоприятных условий можно ждать только в немногих случаях.

Следующим пунктом, по поводу которого должна быть достигнута договоренность в начале лечения, являются деньги, гонорар врача. Аналитик не отрицает, что деньги нужно рассматривать в первую очередь как средство самосохранения и обретения власти, но он утверждает, что в оценке денег задействованы мощные сексуальные факторы. Он может сослаться на то, что культурные люди относятся к денежным делам точно так же, как к сексуальным вещам, с такой же двойственностью, щепетильностью и лицемерием. Поэтому он заранее должен решить для себя не участвовать в этом, а вести себя перед пациентом в вопросах денег с той же самой естественной откровенностью, с какой он хочет его воспитывать в вопросах сексуальной жизни. Он доказывает ему, что сам отказался от ложного стыда, по собственной инициативе рассказывая, как оценивает свое вр емя. Затем человеческое благоразумие подсказывает ему не допускать накопления больших сумм, а производить платеж регулярно по истечении коротких периодов (например, ежемесячно). (Как известно, ценность лечения в глазах пациента не повышается, если оно обхо дится ему очень дешево.) Это, как многие знают, не является обычной практикой невропатолога или терапевта в нашем европейском обществе. Но психоаналитик вправе поставить себя в положение хирурга, откровенного и дорогостоящего, поскольку методами лечения, которые способны помочь. Я думаю, что все же достойней и в этическом отношении благонадежней признаваться в своих действительных требованиях и потребностях, чем, как это еще и теперь

7 Ср. «Бессознательное» (1915 е), Studienausgabe, т. 3, с. 146 и прим. 1.

принято у врачей, изображать из себя бескорыстного филантропа, положение к оторого оказалась все - таки не по силам, и зато втихомолку сетовать на бесцеремонность и корыстность больных или громко браниться по этому поводу. В обоснование своего притязания на гонорар аналитик выставит доводом, что, занимаясь тяжелым трудом, он никогд а не заработает столько, сколько д ругие медицинские специалисты.

По тем же причинам он вправе отказаться лечить без гонорара и не делать исключения для коллег или их родственников. Последнее требование, по - видимому, нарушает правило врачебной коллегиальнос ти; но надо иметь в виду, что бесплатное лечение означает для психоаналитика намного больше, чем для любого другого, а именно лишение на многие месяцы значительной части своего рабочего времени (одной восьмой, седьмой и т. п.), которым он располагает для заработка. Одновременное второе бесплатное лечение лишает уже четверти или трети его трудоспособности, что можно было бы приравнять к последствиям приведшего к травме серьезного несчастного случая.

Тогда возникает вопрос, возмещает ли в какой - нибудь степени выгода для больного жертву врача. Пожалуй, я вправе позволить себе высказаться по этому поводу, ибо на протяжении примерно десяти лет я ежедневно посвящал один час, иногда также два, бесплатному лечению, поскольку в целях ориентировки в неврозе хотел рабо тать по возможности без сопротивления. При этом я не обнаружил преимуществ, которых искал. В результате бесплатного лечения иные сопротивления у невротика невероятно усиливаются: у молодой женщины, например, – искушение, заключающееся в отношениях переноса, у молодого человека – происходящее от отцовского комплекса возмущение против обязанности быть благодарным, принадлежащее к самым неблагоприятным затруднениям при оказании врачебной помощи. Упразднение регулирования, которое все - таки задается вознагражден ием врачу, дает о себе знать весьма неприятным образом; все отношения оказываются вырванными из реального мира; пациент лишается хорошего мотива стремиться к завершению лечения.

Можно быть совершенно чуждым аскетическому осуждению денег и все же приходится сожалеть, что в силу внешних, как и внутренних причин аналитическая терапия почти недоступна бедным людям. С этим едва ли что можно поделать. Быть может, верно широко распространенное утверждение, что тот, кого тяготы жизни вынудили к тяжелой работе, не т ак легко впадает в невроз. Но совершенно бесспорен другой факт, что бедному человеку, у которого однажды возник невроз, очень трудно с ним расстаться. Он оказывает ему слишком хорошую службу в борьбе за самоутверждение; вторичная выгода от болезни 8, котору ю он приносит ему, слишком значительна. Сострадания в котором люди отказали ему в материальной нужде, он теперь домогается под титулом своего невроза и может сам избавить себя от требования бороться со своей бедностью посредством работы. Кто воздействует н а невроз бедняка средствами психотерапии, как правило, на собственном опыте убеждается в том, что в этом случае от него требуется, собственно говоря, актуальная терапия совершенно другого рода, терапия, которую, согласно распространенной у нас легенде, име л обыкновение проводить император Иосиф II 9. Разумеется, иной раз все же встречаются ценные и не по своей вине беспомощные люди, у которых бесплатное лечение не наталкивается на указанные преграды и достигает прекрасных успехов.

Для среднего сословия денеж ные расходы, необходимые на психоанализ, только кажутся непомерными. Не говоря уже о том, что здоровье и работоспособность, с одной стороны, и умеренные денежные расходы – с другой, вообще несоизмеримы: если суммировать никогда не прекращающиеся расходы на санатории и медицинское лечение и противопоставить им повышение дееспособности и способности зарабатывать после удачно завершившегося аналитического лечения, то можно сказать, что больной совершил хорошую сделку. Ничто нам не обходится в жизни так дорого, как болезнь и глупость.

8 Мысль о «вторичной выгоде от болезни» появляется уже в разделе Б работы об истерическом приступе (1909 а), Studienausgabe, т. 6, с. 201; однако само выражение, по всей видимости, впервые употребляется именно здесь. Более подробное обсуждение см. в примечан ии, добавленном Фрейдом в 1923 году к описанию случая «Доры» (1905 е), Studienausgabe, т. 6, с. 118 - 119, прим. 1.

9 Ср. редакторское примечание к работе «Пути психоаналитической терапии» (1919 а), с. 249, прим. 2.

Прежде чем закончить эти заметки о начале аналитического лечения, еще несколько слов о известном церемониале ситуации, в которой проводят лечение. Я придерживаюсь совета укладывать больного на кушетку, в то время как врач должен за нять место позади него, оставаясь для больного невидимым. Это мероприятие имеет исторический смысл, оно представляет собой остаток гипнотического лечения, из которого развился психоанализ. Но по многим причинам оно заслуживает, чтобы его придерживаться. Пр ежде всего по личному мотиву, который, однако, могут разделить со мной и другие. Я не вынесу, если ежедневно на протяжении восьми часов (или больше) меня будут разглядывать. Во время слушания я сам отдаюсь течению моих бессознательных мыслей, и поэтому не хочу, чтобы выражения моего лица давало пациенту материал для истолкований или чтобы они влияли на него, когда он что - то рассказывает. Обычно пациент воспринимает навязанную ему ситуацию как лишение и ей противится, особенно если в его неврозе существенную роль играет влечение к рассматриванию. Но я настаиваю на этом мероприятии, имеющем целью и результатом предотвращение незаметного смешения переноса с мыслями пациента, изоляцию переноса и проявление его в свое время в виде четко выраженного сопротивления. Я знаю, что многие аналитики делают это иначе, но не знаю, чем в большей степени продиктовано их отступление – стремлением делать это иначе или преимуществом, которое они при этом нашли.

Если теперь условия лечения урегулированы таким способом, то в озникает вопрос, в какой момент и с каким материалом следует начинать лечение.

В целом не имеет значения, с какого материала начинают лечение, с истории жизни, истории болезни или с детских воспоминаний больного. Но в любом случае побуждают больного расска зывать и предоставляют ему выбрать исходную точку. Стало быть, ему говорят: «Прежде чем я смогу вам что - то сказать, я должен много о вас узнать; пожалуйста, расскажите мне то, что вы о себе знаете».

Исключение делают только для основного правила психоанали тической техники, которое должен соблюдать пациент. С ним его знакомят в самом начале: «Еще кое - что, прежде чем вы начнете. Ваш рассказ в одном пункте должен все - таки отличаться от обычной беседы. Если обычно вы с полным правом пытаетесь в ходе своего изло жения сохранять связность и отбрасывать все мешающие и посторонние мысли, чтобы, как говорится, не перескакивать с пятого на десятое, то здесь вы должны поступать по - другому. Вы обнаружите, что во время рассказа у вас появятся разные мысли, которые вам зах очется отклонить под влиянием известных критических возражений. Появится искушение себе сказать: " То или другое к делу не относится", – или: " Это совершенно неважно", – или: " Это бессмысленно, поэтому незачем говорить"». Не поддавайтесь никогда такой крити ке и скажите это несмотря ни на что, более того, именно потому, что испытываете к этому антипатию. Причину этого предписания – собственно говоря, единственного, которому вы должны следовать – вы узнаете позже и с ним согласитесь. Итак, говорите все, что ва м приходит в голову. Ведите себя так, как, например, путешественник, который сидит у окна железнодорожного вагона и описывает тому, кто расположен в его внутренней части, вид, меняющийся перед его взором. Наконец, никогда не забывайте о том, что обещали бы ть полностью откровенным, и не пропускайте ничего из - за того, что по какой - то причине сообщение этого вам неприятно» 10.

10 Можно было бы многое сказать о наб людениях, связанных с основным уа правилом. Иногда встречаются лица, которые ведут себя так, словно они сами установили себе это правило. Другие грешат против него с самого начала. О нем необходимо, а также полезно сообщить на ранних стадиях лечения; позднее, при господстве сопротивлений, больной отказывается ему подчиняться, и у каждого когда - то наступает период, когда он его не выполняет. Из своего опыта самоанализа нужно вспомнить о том, сколь непреодолимо искушение уступить тем критическим предлогам и отклонить приходящие в голову мысли. Регулярно убеждаешься в незначительной эффективности договоренностей, которые заключаются с па ц иентом благодаря предъявлению основного ya правила, когда ему впервые приходится рассказывать что - то интимное о третьих лицах. Пациен т знает, что должен рассказывать все, но останавливается из такта по отношению к другим. «Я действительно должен рассказывать все? Я думал, что это относится только к вещам, которые касаются меня самого». Разумеется, невозможно проводить аналитическое лече ние, при котором не сообщается об отношениях пациента с другими людьми и о его мыслях о них. Pour faire une omelette il faut casser des ce ufs [нельзя приготовить яичницу, не разбив яиц (фр.)]. Порядочный человек с готовностью забывает то, чем, по его мнени ю, ему не стоит интересоваться в подобных тайнах посторонних людей. Нельзя также отказаться от сообщения имен; в противном случае рассказы пациента приобретают качество чего - то расплывчатого, как сцены в «Побочной дочери» Гёте, не желающего остаться в памя ти врача; кроме того, не произнесенные имена закрывают доступ ко всякого рода важным отношениям. Имена можно, скажем, скрывать, пока анализируемый не познакомился ближе с врачом и методом. Весьма примечательно, что вся задача становится неразрешимой, как т олько позволили что - либо скрыть в одном - единственном пункте. Но подумайте, сколько времени потребовалось бы на то, чтобы собраться на одной площади в городе всему городскому отребью, если бы, например, право убежища существовало у нас только в отношении эт ой единственной площади. Однажды я лечил высокопоставленного функционера, от которого служебная присяга требовала никому не рассказывать о некоторых вещах, составлявших государственную тайну, и потерпел с ним неудачу вследствие этого ограничения. Психоанал итическое лечение не должно считаться со всеми этими соображениями, потому что невроз и его сопротивления бесцеремонны.

Пациенты, считающие себя больными с определенного момента, обычно ориентируются на повод к заболеванию, другие, которые сами усматривают связь своего невроза с детством, нередко начинают с изложения всей истории своей жизни. Никоим образом нельзя ожидать систематического рассказа и не надо ничего делать, чтобы ему способствовать. Каждый кусочек истории будет рассказан еще раз позднее, и тол ько при этом повторении появятся те дополнения, которые служат посредниками в важных и неизвестных больному взаимосвязях.

Есть пациенты, которые тщательно готовятся к своему рассказу с первых часов якобы для того, чтобы лучше использовать время лечения. То, что таким образом драпируется как усердие, является сопротивлением. Надо удерживать от такой подготовки, которая осуществляется лишь для защиты от появления нежелательных мыслей 11. Как бы искренне больной ни верил в свое похвальное намерение, сопротивлени е будет требовать своей доли в преднамеренной подготовке и добьется того, что самый ценный материал ускользнет и не будет рассказан. Скоро станет заметно, что больной изобретает еще и другие методы, чтобы лишить лечение требуемого. Например, он будет кажды й день говорить о лечении с близким другом и в этой беседе выложит все мысли, которые должны были бы у него возникнуть в присутствии врача. В таком случае лечение имеет пробоину, через которую вытекает как раз самое лучшее. Тогда вскоре настанет самое врем я посоветовать пациенту относиться к своему аналитическому лечению, как к делу, касающемуся врача и его самого, и исключить от соучастия в нем всех других лиц, какими бы близкими или какими бы любопытными они ни были. На более поздних стадиях лечения пацие нт, как правило, таким искушениям не поддается.

Больным, которые хотят держать свое лечение в тайне, зачастую из - за того, что они скрывали также и свой невроз, я не чиню никаких препятствий. Конечно, я не имею в виду тот случай, когда вследствие этой сдерж анности некоторые из самых прекрасных успехов лечения не оказывают воздействия на окружение. Само собой разумеется, уже сам выбор пациентов в пользу тайны разоблачает одну черту их тайной истории.

Когда в начале лечения убедительно внушаешь больным посвяща ть в него как можно меньше людей, то этим до известной степени защищаешь их от многих враждебных влияний, которые будут пытаться отвратить их от анализа. В начале лечения такие влияния могут стать губительными. Впоследствии чаще всего они оказываются безра зличными или даже полезными для выявления сопротивлений, которые пытаются скрыть пациенты.

Если в ходе аналитического лечения пациенту временно требуется другая, специализированная, терапия в связи с внутренними болезнями, то гораздо целесообразнее обратит ься к коллеге, не являющемуся аналитиком, чем самому оказывать эту другую помощь 12. Комбинированное лечение от невротического недуга, имеющего прочную органическую опору, чаще всего неосуществимо. Интерес пациентов отвлекается от анализа, как только показыв аешь им более одного пути, который должен привести к выздоровлению. Лучше всего отложить органическое лечение до окончания психического; если бы предпосылали первое, то в большинстве случаев оно оставалось бы безуспешным.

Вернемся к началу лечения. Иногда встречаются пациенты, которые начинают лечение с отрицательного уверения, что им не приходит в голову никаких мыслей, которые они могли бы рассказать, хотя вся область истории жизни и болезни лежит перед ними нетронутой 13. С просьбой

11 Исключения допускаются только для таких, сведений, как семейный обед, местопребывание, операции и т. п.

12 Ср. это с собственным опытом Фрейда при лечении своих самых первых больных в «Этюдах об истерии» (1895 d; см., в частности, пассаж в начале описания случая «фрау Эмми фон Н.», G. W., Т: 1, с. 101 – 102, и место в начале описания случая «фрейлин Элизабет фон P.», G. W., т. 1, с. 199 – 200).

13 Эта техническая проблема обсуждалась Фрейдом уже на последних страницах написанной им главы о психотерапии в «Этюдах об истерии» (1895 d)

указать им, о чем все - таки они должны говорить, не надо соглашаться как в этот первый раз, так и впоследствии. Нужно хорошо понимать, с чем приходится иметь дело в таких случаях. Здесь на передний план выдвинулось сильнейшее сопротивление, чтобы защитить невроз; тогда сразу же п ринимают вызов и на него наседают. Энергично повторенное уверение, что такого отсутствия мыслей в начале не бывает и что речь идет о сопротивлении анализу, вынуждает пациента к предполагаемым признаниям или раскрывает часть его комплексов. Плохо, если он д олжен сознаться, что, выслушав основное правило, он все - таки оставил за собой право хранить в тайне то или другое. Не так плохо, если ему приходится лишь рассказать, какое недоверие он проявляет к анализу или какие ужасные вещи он слышал о нем. Если он осп аривает эти и подобные возможности, которые ему ставят в укор, то настойчивостью его можно принудить к признанию, что он все - таки пренебрег некими мыслями, которые его занимают. Он думал о самом лечении, но ни о чем определенном, или его занимал вид комнат ы, в которой находится, или он должен думать о предметах в лечебном кабинете и что он здесь лежит на диване, – и все это он заменил информацией «ничего». Эти намеки, пожалуй, понятны; все, что связано с нынешней ситуацией, соответствует переносу на врача, оказавшемуся пригодным для сопротивления 14. Таким образом, приходится начинать с выявления этого переноса; от него вскоре находится путь, ведущий к патогенному материалу больного. Женщины, подготовленные содержанием истории своей жизни к сексуальной агресси и, мужчины со слишком сильной вытесненной гомосексуальностью скорее всего предпошлют анализу такое отрицание мыслей.

Подобно первому сопротивлению, особый интерес могут также вызывать первые симптомы или случайные действия пациентов, которые выдают господс твующих в их неврозе комплекс. Один остроумный молодой философ с ярко выраженными эстетическими установками спешит поправить лампас, прежде чем прилечь для проведения первого сеанса лечения; оказывается, что в прошлом он был чрезвычайно изощренным копрофил ом, как и следовало ожидать от будущего эстета. В этой же ситуации юная девушка краем своей юбки поспешно прикрывает выглядывающую лодыжку; этим она выдает наилучшее из того, что в будущем обнаружит анализ, – свою нарциссическую гордость своей физической к расотой и свои эксгибиционистские наклонности.

Особенно много пациентов отказывается занять предлагаемое положение, когда врач сидит позади них невидимый, и просят разрешения проводить анализ в другой позиции, чаще всего потому, что хотят видеть врача. Им в этом регулярно отказывают; но им нельзя препятствовать в том, чтобы сказать несколько слов до начала «заседания» или после объявленного его окончания, если встали с ложе. Таким образом они разделяют лечение на официальную часть, когда они обычно ведут се бя очень скованно, и на «уютную», когда они действительно свободно говорят и рассказывают разные вещи, которые сами они не относят к лечению. Врач недолго мирится с таким разделением, берет на заметку то, что было сказано до или после сеанса, и, пользуясь ближайшей возможностью, сносит перегородку, которую хотел соорудить пациент. Она опять - таки сколачивалась из материала сопротивления, возникшего в переносе.

До тех пор пока сообщения и мысли пациента следуют без заминки, темы переноса касаться не стоит. С этой наиболее щекотливой из всех процедур нужно повременить, пока перенос не станет сопротивлением.

Следующий вопрос, который встает перед нами, носит принципиальный характер. Он гласит: с какого момента мы должны сообщать что - то анализируемому? Когда наст упает время раскрыть ему тайное значение его мыслей, посвятить его в предположения и техническими процедуры анализа?

Ответ на него может быть только следующий: не раньше, чем у пациента установится эффективный перенос, настоящий раппорт. Первой целью лечен ия остается – привязать больного к лечению и к персоне врача. Единственное, что нужно для этого сделать, – дать ему время. Когда к нему проявляют серьезный интерес, тщательно устраняют возникающие поначалу сопротивления и избегают известных промахов, такая привязанность возникает у пациента сама по себе, и он присоединяет врача к имаго тех лиц, от которых он привык получать любовь. Однако

14 Ср. «О динамике переноса» (1912 b). В примечании к главе X работы «Психология масс и анализ Я» (1921 с), Studienaus gabe, т. 9, с. 118, прим. 2, Фрейд обращает внимание на сходство этой ситуации с определенными гипнотическими техниками.

это первого успеха можно лишиться, если с самого начала занять позицию, которая отлична от вчувствования, скажем, морали зирующую, или если вести себя как представитель или уполномоченный партии, скажем, супруга или супруги т. д. 15

Разумеется, этот ответ содержит осуждение метода, который хотел бы сообщать пациенту переводы его симптомов, как только их разгадали, или усматрив ал бы особый триумф в том, чтобы при первой же встрече бросить ему в лицо эти «решения». Опытному аналитику не составляет труда четко и внятно уловить скрытые желания больного из одних только его жалоб и из истории его болезни; но насколько нужно быть само довольным и безрассудным, чтобы после самого короткого знакомства раскрыть постороннему человеку, не знакомому со всеми аналитическими предположениями, что он инцестуозно привязан к матери, желает смерти своей якобы любимой жене, вынашивает намерение обман уть своего шефа и т. п.! 16 Я слышал, что есть аналитики, которые гордятся такими мгновенными диагнозами и быстротечным лечением, но я предостерегаю каждого, что таким примерам лучше не следовать. Этим полностью дискредитируешь себя и свое дело и вызовешь са мые бурные возражения, и при этом не важно, правильно угадал или нет, собственно говоря, тем более сильное сопротивление, чем правильнее угадал. Как правило, терапевтический эффект сначала будет равен нулю, но отпугнет от анализа окончательно. Да и на позд них стадиях лечения необходимо проявлять осмотрительность, чтобы не сообщать о разгадке симптома и о переводе желания раньше, чем пациент не будет стоять перед этим вплотную, так что ему нужно будет сделать еще один маленький шаг, чтобы самому овладеть эти м решением. В прежние годы мне часто доводилось убедиться на собственном опыте, что преждевременное сообщение разгадки вело к преждевременному концу лечения – как вследствие сопротивлений, которые совершенно неожиданно пробуждались, так и благодаря облегче нию, которое наступало с разгадкой.

Здесь возразят. Разве наша задача – продлить лечение, а не наоборот, привести его к завершению как можно скорее? Разве больной не страдает от своего незнания и непонимания и не наша ли обязанность – сделать его осведомле нным как можно скорее, то есть как только стал осведомленным сам врач?

Ответ на этот вопрос нуждается в небольшом отступлении о значении знания и механизме излечения в психоанализе.

В самые ранние времена аналитической техники мы высоко ценили – правда, в рамках интеллектуалистской мыслительной установки – знание больным того, что им было забыто, и при этом едва ли проводили различие между нашим и его знанием. Мы считали необыкновенной удачей, если удавалось получить сведения о забытой детской травме от дру гой стороны, например от родителей, воспитателей или от самого соблазнителя, что становилось возможным в отдельных случаях, и спешили довести до сведения больного информацию и доказательства ее подлинности, с уверенностью ожидая, что таким образом быстро п окончим с неврозом и с лечением. Было тяжелым разочарованием, когда ожидаемый результат отсутствовал. Кате могло случиться, что больной, который знал теперь о своем травматическом переживании, все - таки вел себя так, словно знает о нем не больше, чем раньше? Даже воспоминание о вытесненной травме не желало всплывать после того, как сообщали о ней и ее описывали.

В одном конкретном случае мать истерической девушки рассказала мне о гомосексуальном переживании, оказавшем большое влияние на фиксацию приступов де вушки. Мать поразила сама сцена, которую, однако, больная совершенно забыла, хотя уже и находилась тогда в предпубертатном возрасте. Я смог сделать тут поучительный вывод. Каждый раз, когда я повторял девушке рассказ матери, она реагировала истерическим пр иступом, а после него сообщение вновь забывалось. Не подлежало сомнению, что больная оказывала сильнейшее сопротивление навязанному ей знанию; в конечном счете она симулировала слабоумие и полную потерю памяти, чтобы защитить себя от моих сообщений. Таким образом, нужно было решиться на то, чтобы лишить знание предписанного ему значения и сделать акцент на сопротивлениях, которые в свое время стали причиной неведения да и теперь по - прежнему были готовы его защищать. Однако

15 Только в первом издании вторая часть предложения выглядит следующим образом: «...если вести себя как представитель и уполномоченный п артии, с которой пациент пребывает в конфликте, скажем, родителей, супруга или супруги и т. д.».

16 Ср. в связи с этим подробный пример, который Фрейд уже приводил в своей работе «О " диком" психоанализе. (1910 k)

сознательное знание было беспомощн ым против этих сопротивлений, даже если оно не изгонялось снова. 17

Странное поведение больных, которые умеют объединять сознательное знание с неведением, для так называемой нормальной психологии остается необъяснимым. Психоанализу – в силу того, что он приз нает бессознательное – никакой трудности это не представляет; однако описанный феномен относится к фактам, наилучшим образом подтверждающим точку зрения, которая представляет душевные процессы топически дифференцированными. Больные знают теперь о вытесненн ом переживании в своем мышлении, но у него отсутствует связь с тем местом, в котором в том или ином виде содержится вытесненное воспоминание. Изменение может наступить только тогда, когда сознательный мыслительный процесс проник до этого места и преодолел там сопротивления, обусловленные вытеснением. Дело обстоит так, как если бы в министерстве юстиции был оглашен указ, согласно которому несовершеннолетних надо судить менее строго. Пока этот указ не дошел до сведения отдельных участковых судов, или в том сл учае, если участковые судьи не намерены следовать этому указу и, скорее, выносят решения по собственному усмотрению, в обращении с отдельными несовершеннолетними правонарушителями ничего измениться не может. Для корректировки добавим еще, что сознательное сообщение больным того, что ими было вытеснено, все же безрезультатным не остается. Оно не окажет желательного эффекта, не положит конец симптомам, но будет иметь другие последствия. Сначала оно вызовет сопротивления, но затем, когда они будут преодолены, приведет в действие мыслительный процесс, в ходе которого будет оказано, наконец, ожидаемое влияние на бессознательное воспоминание 18.

Теперь самое время рассмотреть взаимодействие сил, которые мы приводим в движение посредством лечения. Первым двигателем т ерапии является страдание пациента и вытекающее из него желание излечиться. Из величины этой движущей силы кое - что вычитается – то, что раскрывается только в ходе анализа, прежде всего вторичная выгода от болезни, но сама эта движущая сила должна сохранять ся до конца лечения; любое улучшение приводит к ее уменьшению. Но сама по себе устранить болезнь она неспособна; ей недостает двух вещей: она не знает путей, которые нужно проложить к такому концу, и у нее нет в наличии необходимых количеств энергии, чтобы справиться с сопротивлениями. Оба недостатка устраняет аналитическое лечение. Величины аффекты, необходимые для преодоления сопротивлений, оно предоставляет в распоряжение благодаря мобилизации энергий, заготовленных для переноса; своевременными сообщения ми оно показывает больному пути, по которым он должен направить эти энергии. Довольно часто сам по себе перенос может устранить симптомы болезни, но в таком случае только временно, до тех пор пока он сам сохраняется. Тогда это будет суггестивным лечением, а не психоанализом. Последнего названия лечение заслуживает только тогда, когда перенос использовал свою интенсивность для преодоления сопротивлений. Только тогда болезненное состояние становится невозможным, даже если перенос упразднен, как того требует е го предопределение.

В ходе лечения пробуждается еще и другой содействующий момент – интеллектуальный интерес и понимание больного. Однако в сравнении с другими борющимися между собой силами он едва ли принимается во внимание; ему постоянно грозит обесценен ие вследствие помутнения суждения, которое исходит от сопротивлений. Стало быть, в качестве новых источников энергии, которыми больной обязан аналитику, остаются перенос и указания (при помощи сообщения). Но указаниями он пользуется только постольку, поско льку к этому его побуждает перенос, и поэтому с первым сообщением он должен повременить, пока не установится сильный перенос и – добавим еще – пока не будет устранено нарушение переноса, вызванное поочередно возникающими

17 В период совместной работы с Брейером Фрейд занимал совершенно Другую позицию по этому вопросу, о чем можно судить из его сообщения об аналогичном случае в «Этюдах об истерии» (1895 d)

18 Топографическая картина различий между бессознательными и сознательными представлениями уже обсуждалась Фрейдом в его описании случая «маленького Ганса» (1909 k), Studienausgabe, т. 8, с. 103 – 104, и имплицитно содержится также в его работе «О " диком" психоанализе» (1910 b). Трудности и недостатки модели обнаружились примерно через два года после публикации данной работ ы в разделах II и VII метапсихологического сочинения «Бессознательное» (1915 е), где эти различия описываются более основательно, Studienausgabe, т. 3, с. 131 - 135 и с. 159 - 162.

сопротивлениями при переносе [Весь вопрос о принципе действия психоаналитической терапии, а также, в частности, переноса очень подробно обсуждается в 27 - й и 28 - й лекциях по введению в психоанализ (1916 – 1917). Несколько интересных замечаний о трудностях при соблюдении основного правила Фрейд делает в главе VI работы «Торможение, симптом и тревога» (1926 d), Studienausgabe, т. 6, с. 265 – 266].

Дальнейшие советы по технике психоанализа 2

Мне кажется нелишним снова и снова напоминать учащимся о глубоких изменениях, которые претерпела психоаналитическая техника по сравнению с тем, когда только делались первые шаги. Вначале, в фазе катарсиса по Брейеру 1, непосредственная настроенность на момент симптомо-образования и последовательно предпринимаемые усилия заставить воспроизвести психические процессы той ситуации, чтобы они имели отвод посредством сознательной деятельности. Воспоминание и отреагирование были тогда целью, которую можно было достичь при помощи гипнотического состояния. Затем, после отказа от гипноза, на переднем плане оказалась задача на основании свободных ассоциаций анализируемого догадаться о том, чего ему не удавалось вспомнить. Благодаря работе по толкованию и сообщению ее результатов больному должно было быть обойдено сопротивление; настроенность на ситуации симптомообразова-ния и на другие ситуации, которые выявлялись за моментом заболевания, сохранилась, отреагирование отошло на задний план и, казалось, заменилось затратами на работу, которую должен был проделать анализируемый, преодолевая по требованию аналитика критику приходящих ему в голову мыслей (при выполнении основного уа правила). Наконец, выработалась последовательная нынешняя техника, когда врач отказывается от настроенности на определенный момент или проблему,

1 [Ср. в данном томе «Психическое лечение (душевное лечение)». (1890а), с. 3 и далее, выше, а также главу о психотерапии из «Этюдов об истерии» (1895d).]

довольствуется тем, что изучает психическую поверхность анализируемого в данный момент, а искусство толкования использует в основном для того, чтобы выявить выделяющиеся на ней сопротивления и довести их до сознания больного. Появляется новая форма разделения труда: врач открывает не известные больному сопротивления; если они преодолены, то больной рассказывает — зачастую без всяких усилий — забытые ситуации и взаимосвязи. Цель этих техник, разумеется, осталась неизменной. Дескриптивно: заполнение пробелов в памяти, динамически: преодоление сопротивлений вытеснения.

Старой гипнотической технике нужно оставаться благодарным за то, что она изолированно и схематично продемонстрировала нам отдельные психические процессы анализа. Только благодаря этому мы смогли обрести мужество, чтобы создавать и прояснять сложные ситуации в самом аналитическом лечении.

При том гипнотическом лечении воспоминание конструировалось очень просто. Пациент переносился в прежнюю ситуацию, которую, казалось, он никогда не смешивал с нынешней, сообщал о психических процессах в ней, насколько они оставались нормальными, и добавлял то, что могло получиться благодаря превращению бессознательных тогда процессов в сознательные.

Присоединю здесь несколько замечаний, подтверждение которым любой аналитик найдет в собственном опыте1. Забывание впечатлений, сцен, переживаний сводится большей частью к такому «блокированию». Когда пациент говорит об этом «забывании», он почти никогда не упускает при этом добавить: «Собственно говоря, я всегда это знал, но только об этом не думал». Он нередко выражает свое разочарование тем, что ему приходит в голову мало вещей, которые он может признать «забытыми», о которых он никогда больше не вспоминал, после того как они случились. Между тем также и это желание находит удовлетворение, особенно при конверсионных истериях. «Забывание» претерпевает дальнейшее ограничение, если принять во внимание повсеместно встречающиеся покрывающие воспоминания. В иных случаях у меня возникало впечатление,

1 [Только в первом издании этот, а также три следующих абзаца, в которых сформулированы вставленные замечания, набраны петитом.]

что известная, столь важная для нас в теоретическом отношении детская амнезия полностью компенсируется покрывающими воспоминаниями. В них содержится не только нечто существенное из детской жизни, но, собственно говоря, все существенное. Нужно только уметь извлекать это из них посредством анализа. Они репрезентируют забытые детские годы столь же достаточно, как явное содержание сновидения — мысли сна.

Другую группу психических процессов, которую в качестве чисто внутренних актов можно противопоставить впечатлениям и результатам, фантазии, отношения, эмоциональные побуждения, взаимосвязи, с точки зрения забывания и воспоминания нужно рассматривать отдельно. Здесь особенно часто случается так, что «вспоминается» нечто, что никогда не могло быть «забыто», потому что это никогда не замечалось, никогда не было осознанным, и, кроме того, для процессов, происходящих в психике, по-видимому, совершенно не важно, была ли такая «взаимосвязь» осознанной, а затем забылась или она никогда не достигала сознания. Убеждение, которое приобретает больной в ходе анализа, совершенно не зависит от такого воспоминания.

Особенно при разнообразных формах невроза навязчивости забытое ограничивается в основном разобщением связей, непониманием последовательностей, изолированием воспоминаний.

В случае особого рода чрезвычайно важных событий, приходящихся на очень ранние периоды детства и в свое время пережитых без понимания, но впоследствии понятых и истолкованных, чаще всего воспоминание пробудить не удается. К знанию о них приходят благодаря сновидениям, и в них заставляют поверить самые убедительные мотивы, относящиеся к устройству невроза; можно также убедиться, что после преодоления своих сопротивлений анализируемый не использует отсутствие чувства воспоминания (ощущения знакомого) против их принятия. Тем не менее этот объект требует настолько большой критической осторожности и приносит так много нового и удивительного, что я оставлю его на потом для отдельного рассмотрения на подходящем материале 1.

1 [Этот намек относится к «Волкову» и его сновидению, которое приснилось ему в пять лет. Фрейд как раз завершил этот анализ и, возможно, намеревался примерно в одно время с данной работой написать историю своего больного, хотя затем она была опубликована четырьмя годами позднее (1918b). Перед этим Фрейд рассматривал этот особый класс детских воспоминаний во второй половине 23-й лекции по введению в психоанализ (1916-1917).]

От этого отрадного для нас гладкого течения при применении новой техники остается очень мало, зачастую — не остается вообще ничего. Также и здесь встречаются случаи, которые какое-то время ведут себя, как при гипнотической технике, и терпят фиаско только потом; другие случаи с самого начала ведут себя по-другому. Если для обозначения различия придерживаться последнего типа, то мы вправе сказать, что анализируемый вообще ничего не вспоминает из забытого и вытесненного, — он это проигрывает 1. Он репродуцирует это не как воспоминание, а как действие, он повторяет это, разумеется, не зная, что он это повторяет.

К примеру: анализируемый не рассказывает, что помнит, как был упрям и недоверчив к авторитету родителей, а ведет себя таким образом по отношению к врачу. Он не помнит, как, растерянный и беспомощный, застрял в своем инфантильном сексуальном исследовании, а преподносит кучу запутанных сновидений и мыслей, сокрушается, что ему никогда не удается довести дело до конца, и преподносит это как свою судьбу. Он не вспоминает, что очень стыдился определенных проявлений сексуальности и боялся их разоблачения, а демонстрирует, что стыдится лечения, которому теперь подвергся, и старается от всех его скрыть, и т. д.

Прежде всего он начинает лечение с подобного повторения. Часто, когда пациенту с изменчивой историей жизни и долгой историей болезни сообщают основное психоаналитическое правило, а затем просят его говорить все, что приходит в голову, и теперь ожидают, что его сообщения потекут рекой, прежде всего узнаешь, что сказать ему нечего. Он молчит и утверждает, что ему ничего не приходит в голову. Разумеется, это не что иное, как повторение гомосексуальной установки, которая протискивается вперед в качестве сопротивления всякому воспоминанию. Все время, пока больной проходит лечение, он не будет свободен от этого

1 [Фрейд это прояснил значительно раньше, а именно в своем послесловии к истории болезни «Доры» (1905e), Studienausgabe, т. 6, с. 183, где обсуждается тема переноса.]

принуждения к повторению 1; в конечном счете становится ясным, что это его способ вспоминать.

Разумеется, нас в первую очередь будет интересовать отношение этого навязчивого воспроизведения к переносу и сопротивлению. Вскоре мы замечаем, что и сам перенос — это лишь часть повторения, а повторение — это перенос забытого прошлого не только на врача, но и на все другие области нынешней ситуации. Стало быть, мы должны быть готовы к тому, что анализируемый уступает принуждению к повторению, заменяющего импульс к воспоминанию, не только в личном отношении к врачу, но и во всех других одновременно осуществляемых видах деятельности и жизненных ситуациях, например, когда во время лечения он выбирает объект любви, ставит перед собой какую-либо задачу, берется за какое-то дело. Нетрудно распознать здесь и долю сопротивления. Чем сильнее сопротивление, тем обильнее воспоминание заменяется проигрыванием (повторением). Ведь идеальное воспоминание забытого при гипнозе соответствует состоянию, в котором сопротивление полностью устранено. Если лечение начинается под патронажем мягкого и открыто не выраженного позитивного переноса, то он позволяет прежде всего углубиться в воспоминания, как при гипнозе, и в это время даже симптомы болезни смолкают; но если в дальнейшем этот перенос становится враждебным или чересчур сильным и поэтому нуждается в вытеснении, то воспоминание тотчас уступает место проигрыванию. Отныне очередность того, что должно быть повторено, определяют сопротивления. Больной извлекает из арсенала прошлого виды оружия, с помощью которых он защищается от продолжения лечения и которые мы должны отнимать у него один за другим.

Мы слышали, что анализируемый повторяет, вместо того чтобы вспоминать, повторяет в условиях сопротивления; мы

1 [Здесь, по-видимому, впервые высказывается идея навязчивого повторения, которая в гораздо более общей форме играла важную роль в теории влечений, разработанной Фрейдом позднее. В таком клиническом применении она встречается также в работе «Жуткое» (1919b), Studienausgabe, т. 4, с. 261, и привлекается для подтверждения общего тезиса в главе III эссе «По ту сторону принципа удовольствия» (1920g), Studienausgabe, т. 3, с. 228 и далее, где Фрейд ссылается на данную работу.]

можем теперь спросить, что, собственно говоря, он повторяет или проигрывает? Ответ гласит: он повторяет все, что из источников вытесненного уже утвердило себя в его открыто демонстрируемом поведении, его торможения и непригодные установки, патологические черты его характера. Ведь он повторяет во время лечения также и все свои симптомы. И тут мы можем отметить, что, подчеркивая навязчивость повторения, мы получили не новый факт, а лишь добились большего единообразия в нашем понимании. Мы отдаем себе отчет в том, что болезненное состояние анализируемого не может прекратиться с началом его анализа, что мы должны относиться к его болезни не как к историческому событию, а как к актуальной силе. Часть за частью этого болезненного состояния появляется теперь на горизонте и попадает в сферу действия терапии, и пока больной переживает это как нечто реальное и актуальное, мы должны проделать нашу терапевтическую работу, которая в значительной степени состоит в сведении к прошлому.

Побуждение к воспоминанию в гипнозе, должно быть, производило впечатление эксперимента в лаборатории. Побуждение к повторению во время аналитического лечения в соответствии с новой техникой означает — воскрешать часть реальной жизни и потому не может быть во всех случаях безопасным и безобидным. С этим связана целая проблема зачастую неизбежного «ухудшения во время лечения».

Прежде всего уже начало лечения приводит к тому, что больной меняет свою сознательную установку к болезни. Обычно он довольствовался тем, что жаловался на нее, презирал ее как бессмыслицу, умалял ее значение, но в остальном продолжал демонстрировать в связи с ее проявлениями вытесняющее поведение, политику страуса, которую проводил по отношению к ней в самом начале. Поэтому может случиться, что по-настоящему он не знает условий своей фобии, не слышит точного текста своих навязчивых идей или не понимает истинной цели своего навязчивого импульса 1. Разумеется, для лечения это не нужно. Он должен найти в себе мужество сосредоточить свое внимание на

1 [См. примеры этого в описаниях случаев «маленького Ганса» (1909b), Studienausgabe, т. 8, с. 105-106, и «Крысина» (1909d), Studienausgabe, т. 7, с. 84-85.]

проявлениях своей болезни. Сама болезнь уже не может быть для него чем-то заслуживающим презрения, напротив, она становится достойным противником, частью его существа, которая опирается на веские мотивы, от которого нужно получить нечто ценное для будущей жизни. Таким образом, с самого начала подготавливается примирение с вытесненным, которое выражает себя в симптомах, но также отводится место известной терпимости к нездоровью. Если теперь вследствие этого нового отношения к болезни обостряются конфликты и протискиваются вперед симптомы, бывшие дотоле неясными, то пациента легко можно утешить замечанием, что это лишь неизбежные, но преходящие ухудшения и что нельзя уничтожить врага, который отсутствует или которого нет поблизости. Но сопротивление может воспользоваться ситуацией в своих целях и злоупотребить позволением быть больным. Оно словно демонстрирует: «Смотри, вот что получится, если я действительно допущу эти вещи. Разве я неправильно поступал, подвергая их вытеснению?» Особенно лица юношеского и детского возраста охотно пользуются требуемой в лечении уступкой болезненному состоянию, предаваясь симптомам болезни.

Другие опасности возникают в результате того, что в дальнейшем ходе лечения могут добиться повторения также новые, более глубоко лежащие импульсы влечения, которые еще себя не утвердили. Наконец, действия пациента вне переноса могут повлечь за собой временные осложнения в жизни или даже быть столь изощренными, что надолго обесценивают здоровье, которое нужно приобрести.