Епископ Серпуховский Максим (жижиленко) и движение истинно-православных в Подмосковье 4 страница

Еще раз прошу простить меня, глубокочтимый Владыко, если я приношу Вам огорчение. Помолитесь, чтобы Господь укрепил мои силы в мужественном перенесении нового испытания тяжелого разрыва со служением Св. Церкви, которому я отдал все силы и все разумение, и тяжелого разрыва с лаврской братией, клиром и всей своей паствой, с которыми я молился, скорбел, радовался, сроднился, полюбил, для которых стал своим и которых воспринимал как тепло, как родных, как Богом мне врученных...»

Просьба об увольнении на покой не была принята, и епископ Григорий остался на посту наместника Лавры. Он еще около месяца не служил вместе с Владыкой Серафимом, вплоть до Пасхи (она праздновалась в середине апреля 1928 г.). В Пасху за вечерей в Троицком соборе Лавры на великой ектений архидиакон Товия (Кислый) по указанию священноархимандрита впервые помянул митрополита Сергия, но произошло это без разрешения еп. Григория, и он позднее сделал архидиакону замечание и запретил поминать Заместителя Патриаршего Местоблюстителя на сугубой ектений. В конце апреля-начале мая Владыка Григорий не разрешил служить в храмах обители приехавшему на несколько дней в северную столицу для борьбы с иосифлянами бывшему управляющему Петроградской епархией епископу Мануилу (Лемешевскому).

В апреле 1928 г. наместник Лавры написал второе обширное послание митрополиту Сергию, в котором говорил о борьбе «своей» аскетически настроенной группы духовенства с обмирщением Церкви и в этой связи и о непоминовении Заместителя Патриаршего Местоблюстителя. С другой стороны, епископ Григорий порицал и отошедших от митр. Сергия епископов и пресвитеров как прямолинейных экзальтированных людей. Это послание распространялось среди верующих и вызвало появление в начале мая в «церковном самиздате» ответного письма анонимного «православного клирика» — сторонника иосифлян, порицавшего Владыку Григория за его «двойственность»: «Ваше Преосвященство... Если попадет Ваше письмо в руки м. Сергия, он возьмет и скажет: " У, какое длинное. Ишь как расписался, видно, ему в Лавре нечего делать". Потом, проглядев его своими умными, проницательными глазами, бросит на стол и, хитро улыбнувшись, обратится к епископу-секретарю: " Хитер, хитер, и иосифлян не похвалил, и нам сделал грозное, но почтительное внушение, и себя обелил — и цел останется, и народ его не осудит". Лаврские барыни с умиленной и значительной улыбкой будут передавать друг другу тетрадочку, а на другой день будут обмениваться впечатлениями: " Ну как Вам понравилось? — Чудесно, чудесно. — Ведь он это писал только для своих близких. — Да это и чувствуется, он так хорошо понял, что мы чувствуем, что мы переживаем, бедный, он и сам так страдает... Помните, какое у него было лицо, когда он служил на Пасху с митр. Серафимом и поминали м. Сергия. Он был бледен, как полотно, он даже нас не заметил, когда благословлял. Он так страдал, так страдал. Бедный наш Владыка. И все это он терпит ради нас — и никого, никого не осуждает"...

А некоторые, прочтя Ваше письмо, с болью в сердце скажут: " Тот ли это епископ Григорий?.. Сколько здесь лукавства и недоговоренности". Так, простите, Владыко, смею думать и я. Да, Владыко, тонкой мглой лукавства окружили Вы себя со дня формального отхода еп. Димитрия от м. Сергия. И с той поры от каждого Вашего слова, обращенного к вопрошающим, веет двойственностью. На это жаловались горько многие пастыри, прежде близкие Вам, а теперь с недоумением глядящие на происшедшую в Вас перемену. Сколько раз Ваши неясные речи вызывали слезы преданных Вам игумений и монахинь...

Владыко, Вы напрасно думаете, что, не поминая м. Сергия, с его собственного разрешения и служа с сергианскими епископами только в Пасху или в своей епархии, а не в Лавре, отвергая внешне приказы м. Сергия, как, например, публичное осуждение отошедших, а исподволь исполняя их, Вы оградите себя от Суда Божия и суда православных людей. Между Вами и сергианами давно не делается никакого различия. Если не против предателей, то, значит, молчаливо, но с ними...

Всколыхните же, Владыко, эту мглу, которая Вас окружает, и все более и более превращается в сергианские тучи, и пусть над Вами засияет ясное небо православного исповедания. Простите, Господа ради, если что-нибудь в моем письме оскорбит Вас».

Далеко не все понимали занятую наместником Лавры позицию. Владыка Григорий был не согласен со многими поступками митрополита Сергия и старался убедить его изменить избранный курс церковной политики. С другой стороны, епископ не хотел нового болезненного разделения в Русской Православной Церкви, желательного для безбожных властей и провоцируемого ими. Поэтому-то он и не присоединился открыто к иосифлянам, хотя был лично близок со многими «истинно-православными» священнослужителями и в некоторых делах поддерживал их. По словам прот. Петра Белавского, именно епископ Григорий убедил его перейти к иосифлянам.

Следует отметить, что еп. Григорий своим авторитетом сдерживал переход к иосифлянам значительной части насельников Лавры и членов приходского совета храмов обители. Этого перехода опасался митрополит Серафим и поэтому далеко не сразу принял предложения о необходимости перевода епископа из Ленинграда. И все же вечером 4 мая Владыка Серафим уехал в Москву, где, видимо, после его беседы с митр. Сергием, был подписан указ о переводе Владыки Григория на кафедру в Феодосию, викарием Таврической епархии. Епископ правильно понял неожиданный для него майский указ, как замаскированную форму ссылки и не принял нового назначения, вновь написав заявление об оставлении поста наместника Лавры. По словам самого Владыки Григория, «я просился уволить меня на покой не по слабому здоровью, а по причине расхождения в понимании церковной жизни епархии и ее нужд». Увольнение епископа от должности наместника произошло вопреки «просьбам Лавры и районов... об оставлении». 26 мая еп. Григорий в первый раз обратился в ГПУ с просьбой разрешить, вопреки подписке о невыезде, выезд из Ленинграда «на лечение ввиду болезненного состояния».

В начале июля 1928 г. новым наместником Лавры Заместитель Патриаршего Местоблюстителя назначил вдового протоиерея Николая Ксенофонтовича Либина, постриженного в монашество 6 июля митр. Серафимом с именем Амвросий и возведенного на следующий день в сан архимандрита. При вступлении архим. Амвросия в должность наместника не обошлось без конфликтов. Приходские советы лаврских храмов не хотели его принимать и выступали за оставление Владыки Григория. В конце июля в Москву к митр. Сергию ездила депутация от Лавры и Детского Села (г. Пушкина) с просьбой оставить епископа на посту наместника, но получила отказ. В этих обстоятельствах епископ Григорий, «оставаясь верным себе... не выступил против митр. Сергия и придерживался выжидательной тактики, дабы не разжигать полыхавший раздор». 12 июля, в день святых Апостолов Петра и Павла, он совершил последнюю службу в Гатчинском соборе св. Апостола Павла, простившись с местной паствой.

Подобная последняя служба с прощальным словом в Детском Селе состоялась 23 июля — в Екатерининском соборе. Когда диакон провозгласил многолетие Ленинградскому митрополиту Серафиму и епископу Григорию, Владыка неожиданно сказал: «Возлюбленные братья, мой перевод в Таврическую епархию совершился распоряжением митрополита Сергия и помогающего ему так называемого Патриаршего Синода. Я этот перевод принимаю как монашеское послушание, посылаемое мне по воле Божьей. Во изъявление этого послушания, во изъявление того, что никакого неприязненного чувства у меня к митр. Сергию нет, во изъявление того, что все мое церковное поведение диктовалось мне исключительно интересами Церкви, — я возношу мои молитвы за митрополита Сергия: Заместителю Патриаршего Местоблюстителя митрополиту Сергию — многая лета!» Согласно записи его духовной дочери, «сказал тихо, отвернулся, помолился за своего и нашего обидчика, и потом высоко благословил Крестом под радостное и громкое многолетие».

27 июля епископ Григорий служил в Евдокиевской церкви Александро-Невской Лавры, 28 июля — в Никольском соборе г. Шлиссельбурга, 30 июля — в Тихвинской церкви на станции Сиверская, 2 августа — в соборе Лавры, а 3-4 августа — в церкви Марии Магдалины г. Павловска. И всюду за архипастырем ездили его преданные духовные дети.

23 июля/5 августа 1928 г., в день праздника иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радосте», Владыка совершил последнюю службу в Свято-Троицком соборе Лавры и произнес собравшимся богомольцам «Прощальное слово к петроградской пастве»: «Возлюбленные братья! Почти пять лет тому назад Святейший Патриарх и наш общий отец, блаженный Тихон, прислал меня сюда и благословил этою иконою. Тогда на ней были камни других цветов: голубой, напоминающий безоблачное небо, и зеленый — цвет надежды. Здесь же те камни переменили и вставили эти, похожие видом своим на слезы, и эти камни явились символом всего моего пребывания здесь, потому что все оно представляет собой длинную, мрачную, тяжелую цепь страданий, которые почти без просвета, тянулись дни, недели, месяцы, и только изредка, как искорки, мелькают в них минуты покоя. Моя жизнь здесь началась скорбью, кончает слезами, но да будет воля Божия! Им я не был оставлен, и неслучайно моя последняя служба в этом храме совпала с празднованием иконы Божией Матери " Всех скорбящих Радосте". Пресвятая Богородица, приими меня под покров Свой!

Возлюбленные братья! В скорби моей моим счастием были вы. Вы были моими утешителями, моею радостью, моим оправданием пред Богом, моим блистающим венцом. В моем страдании я не был одинок. Вы мне сострадали, вы лили за меня слезы. Вы молились за меня день и ночь. И если Бог приведет меня теперь побывать на могиле Святейшего, я могу сказать, что — хотя и мысленно — возвращаю ему его камни, потому что надежда, с которой посылал он меня сюда, сбылась: пастырь и паства здесь — одно неразрывное целое; ясное голубое небо нашего духовного единения было все время безоблачно, и никакая человеческая злоба не могла омрачить его. Проводите меня своей молитвой. Сейчас я совершу в этом соборе последнюю евхаристическую жертву за вас и преподам святым именем Божьим мое последнее благословение вам. Мой путь здесь обрывается. Он начат скорбью, кончается слезами. Да будет воля Твоя. Аминь».

7 августа епископ отслужил последнюю обедню для духовенства Шлиссельбургского уезда в Николо-Феодоровской церкви Лавры. После этого Владыка Григорий дал слово митрополиту Серафиму больше в храмах епархии не служить и исполнил его. Также 7 августа епископ сфотографировался с монастырской братией во дворе Лавры, а на следующий день был вызван в ГПУ, где имел неприятную беседу. Он по-прежнему находился под подпиской о невыезде по делу Богословско-пастырского училища и поэтому не мог покинуть город, как того хотел. 8 августа Владыка вновь написал заявление в ГПУ о разрешении выезда, указав, что «сейчас он по служебному положению должен оставить Ленинград». августа еп. Григорий устроил прощальное чаепитие для своих ближайших духовных детей, но разрешение на выезд получил только через полторы недели.

28 августа, видя, что ситуация для него не меняется в лучшую сторону, епископ окончательно простился с паствой, сказав о своем уходе, как «невольном и вынужденном», и на следующий день уехал в Коломну, откуда через несколько дней написал духовной дочери: «Ищу одного, чтобы Господь помог мне укрепиться в добре. Доходят до меня разные слухи. Скорблю, когда во зло употребляют мое имя. Я ничего не ищу». В родном городе Владыка прожил около трех лет. Отойдя от активной церковной деятельности, он начинает писать богословские труды. Весной 1929 г. епископ задумал очерк о мистическом восприятии христианства, в 1931 г. приступил к своему главному труду — «Евангельским образам» («Дневнику размышлений над Евангелием»). В это же время, работая сторожем на птицефабрике и в других местах, еп. Григорий собирал свои проповеди и вел активную переписку с духовными детьми (в основном, прихожанами лаврских храмов), наставляя их жить по-православному.

В конце сентября 1931 г. Владыка переехал в Москву, где служили священниками его братья. Проживая у родственников, еп. Григорий продолжал работать над своими трудами. В столице имелось больше возможностей достать необходимую богословскую литературу, однако из соображений безопасности епископ был вынужден в сентябре 1932 г. переехать в пос. Жаворонки Озерского района Московской области, где снял две комнаты в доме В.А. Попендик. Новое пристанище оказалось еще более кратковременным, местные власти пригрозили владелице дома, и она отказала от квартиры. Тогда, в марте 1933 г. еп. Григорий переехал в г. Кашин (ныне Тверская область), где проживал вплоть до своего ареста в 1937 г. Братья помогали епископу материально, около года (с мая 1933 г. — по апрель 1934 г.) у него в Кашине жила жена брата — протоиерея Константина Лебедева Людмила Алексеевна, высланная из Москвы за пределы стокилометровой зоны после ареста мужа. Домашнее же хозяйство Владыки вела его духовная дочь с 1924 г., бывшая прихожанка лаврских храмов Нина Александровна Слепушкина, приехавшая в 1932 г. из Ленинграда в Москву, а затем проживавшая со своим пастырем в Жаворонках и Кашине.

Епископ жил в Кашине довольно уединенно, сначала на Рудинской ул., а с лета 1935 г. — в доме Гавриловой на Калязинской ул., 23, лишь один раз, в марте 1934 г., съездив в Москву для лечения зубов. Он продолжал писать свои богословские труды, завершив «Благовестие святого Евангелиста Марка» и «Благовестие святого Евангелиста Луки». В феврале 1934 г. еп. Григорий писал духовной дочери: «Начал чтение и систематизацию сочинения Андрея Критского», завершив эту работу через три месяца. В дальнейшем Владыка работал над толкованием молитвы прп. Ефрема Сирина и т.д., отмечая в одном из писем: «Я забываюсь только за своими занятиями... А работается, милостью Божией, легко и охотно». В работе епископу помогали его духовные дочери, постоянно приезжавшие из Ленинграда. Они привозили необходимую литературу и увозили для перепечатки и хранения написанное. Особенно помогали еп. Григорию сестры Вера и Александра Титовы (в монашестве Сергия и Германа), сохранившие многие произведения и десятки писем своего духовного отца. В 1935-1936 гг. в Кашин неоднократно приезжали знавшие Владыку, как и Титовы, по Александро-Невской Лавре с 1924 г., работавшие в Ленинграде машинистками (и перепечатывавшие труды еп. Григория) Зоя Богданова и Мария Постникова. Почти все посещавшие Кашин другие почитатели епископа также познакомились с ним в Лавре в середине 1920-х гг.: врач Е.П. Башкирова, буфетчик М.С. Новиков и его жена Г.М. Новикова, сестры Красновы — Александра и Мария (они записывали проповеди Владыки), пенсионерка А.А. Трофимова, счетовод А.И. Казина, секретарь бюро по изобретательству Е.В. Померанцева и пенсионерка К.А. Моржецкая. Лишь с П.В. Курзиной епископ был знаком с 1924-1925 гг. по Детскому (Царскому) Селу, где она состояла членом приходского совета Екатерининского собора. Со всеми этими духовными детьми Владыка вел регулярную переписку.

Из местных жителей в домике на Калязинской, 23, чаще других бывали медсестра Е.Г. Боброва и ее муж фельдшер А.А. Бобров, старые лаврские богомольцы. Они помогали еп. Григорию в устройстве хозяйства и оказывали ему медицинскую помощь. Изредка у Владыки бывали кашинские священнослужители: настоятель собора протоиерей Михаил Соколов, священник Покровский и священник Петропавловской церкви, высланный ранее из Москвы о. Владимир Кудрин. Несколько раз заходили и проживавшие в Кашине бывшие насельники Московского Свято-Данилова монастыря иеромонахи Исаакий (Бабиков) и Антоний (Савин), которого Владыка в начале 1937 г. намечал избрать своим духовником, а также монахини Манефа и Анфиса.

Однако чаще всего из священнослужителей он общался с бывшим насельником Александро-Невской Лавры иеромонахом Матфеем (Челюскиным). Приговоренный в 1931 г. к 3-м годам концлагеря о. Матфей до осени 1933 г. отбывал срок в Беломоро-Балтийском лагере на строительстве канала, а затем еще 3 года жил в ссылке в г. Петропавловске (Казахстан). Сразу же после освобождения в сентябре 1936 г. иеромонах приехал в Кашин по приглашению его давних знакомых по Лавре Бобровых, входивших ранее в кружок почитателей блаженного Матвея Татомира. Посетив бывшего настоятеля Лавры, о. Матфей рассказал ему о своем пребывании в заключении и спросил совета «по какой линии... продолжать жизненный путь». В конце сентября иеромонах ездил в Ленинград к митрополиту Алексию по вопросу подтверждения сана и устройства на приход в городе на Неве, но получил отказ. Митрополит сказал, что в Ленинграде мест нет, а для подтверждения сана нужно письменное свидетельство еп. Амвросия (Либина), рукополагавшего о. Матфея в 1930 г. Хотя Владыка Амвросий уже проживал в ссылке в Саратове, он вскоре прислал по почте свое свидетельство, и иеромонах в декабре 1936 г. вторично побывал в Ленинграде, где встретился с епископом Николаем (Ярушевичем). Сан о. Матфея был подтвержден, но устраиваться на приход ему посоветовали в Калининской епархии, что иеромонах и сделал, начав в феврале 1937 г. служить в церкви с. Хабоцкое Краснохолмского района.

О своих поездках в Ленинград о. Матфей рассказал еп. Григорию, рассказывал, в частности, о словах еп. Николая, что «прекращение поминовения в храмах имени митрополита Петра необходимо для блага Церкви». Власти в то время объявили о смерти Патриаршего Местоблюстителя митрополита Петра (хотя он был расстрелян в 1937 г.), и о. Матфей сообщил о мнении части верующих, «что будто бы перестали поминать митр. Петра для того, чтобы подойти к соединению с обновленцами». Согласно показаниям еп. Григория, на допросе 28 апреля 1937 г. он ответил, «что это есть не что иное, как обывательские разговоры», а если митр. Петр умер в ссылке, то прекращение его поминовения «совершенно законно, равно как и законно возглашение митрополита Сергия Местоблюстителем патриаршего стола, т.к. других кандидатов в завещании Патриарха Тихона нет». При этом Владыка Григорий, вероятно, по-прежнему находился в оппозиции к митр. Сергию. В ходе указанного допроса епископ заявил: «Я лично — приверженец Тихоновской Церкви и ничего общего с обновленческой церковью не имел и не имею», умолчав об отношении к политике митр. Сергия. Отец Матфей же 26 апреля 1937 г. показал следователю: «Лебедев Григорий не признает митрополита Сергия и отошел от него, потому что митрополит Сергий в 1927 году написал к верующим воззвание о необходимости лояльного отношения Церкви к советской власти... Лебедев предупреждал нас об опасности соединения с обновленческой ориентацией, т.к. митрополит Сергий может пойти на сторону обновленческой церкви (правда, этим утверждениям полностью доверять нельзя)».

Известно, что еп. Григорий посещал закрытый в 1936 г. собор св. Анны Кашинской, но служил, вероятно, у себя дома (при обыске у него нашли архиерейское облачение и 1250 свечей), не стремясь возвращаться к активной церковной деятельности. Весь круг общения Владыки в 1930-е гг. не превышал 20-30 человек, и он целиком посвятил себя богословским трудам. В марте 1937 г. епископ в письме к духовной дочери отмечал: «Я, милостию Божией, живу потихоньку. Относительно здоров. Время идет быстрейше, и делать не успеваешь, что надобно бы».

Труды Владыки прервались 16 апреля 1937г. В этот день на квартире епископа был проведен обыск, а сам он арестован и отправлен в тюрьму г. Калинина «как руководитель контрреволюционной группы фашистско-монархической организации, которая ставила перед собой задачу восстановления фашистско-монархического строя в России при помощи интервенции фашистских стран». В этом обвинении не было ни слова правды. В соответствии с обычной практикой «большого террора» органы НКВД сфабриковали групповое дело бывших насельников Данилова монастыря. Следствие было начато арестом 9 января 1937 г. в г. Киржиче архимандрита Симеона (Холмогорова), который под давлением «сознался» в создании «подпольной Церкви истинно-православной веры» с тайными домовыми храмами и скитами, во главе которой будто бы стоял оппозиционный митр. Сергию бывший настоятель Данилова монастыря архиеп. Феодор (Поздеевский), отбывавший в это время ссылку в Коми АССР. Одна из «контрреволюционных групп» (тайных общин), возглавляемая бывшим наместником монастыря архим. Поликарпом (Соловьевым), якобы существовала в Кашине. Арестованный по этому делу иеромонах Исаакий (Вабиков) на допросе 14 июня 1937 г. сознался в проведении «нелегальных сборищ» (т.е. домашних богослужений) и назвал Владыку Григория в числе участников «организации», возглавляемой архиеп. Феодором и архим. Поликарпом.

Аресты по делу продолжались до 19 мая, всего было схвачено 50 человек — священнослужителей и мирян. Епископа Григория допрашивали трижды — 17, 28 апреля и 10 мая, и всякий раз он категорически отрицал какое-либо участие в «контрреволюционной церковной группе», ответив, в частности, на первом допросе: «Участником названной контрреволюционной организации я не был, и таковую совершенно не знаю, и по этому вопросу сказать ничего не могу». Ответ на последнем допросе был еще более краток: «Таковой к-р церковной группы я не знаю». Владыку не смутили даже, вероятно выбитые пытками «признательные показания» иеромон. Матфея, который заявил, что во время второй встречи еп. Григорий предложил ему участвовать в своей группе, сказав: «Гибнет православная вера, а вместе с ней погибнет и русский народ. Легально-синодальная церковь, и особенно обновленческая организация, вместе с властью разрушает религию».

В 1936 г., в день закрытия собора св. Анны Кашинской, в городе произошла крупная демонстрация верующих, разогнанная местными властями с помощью милиции и комсомольцев. При этом был избит обновленческий священник, а в январе 1937 г. обновленцев изгнали из Вознесенской церкви, которая перешла к Московской Патриархии. Следователь попытался обвинить еп. Григория в организации «захвата» этого храма, но встретил категорическое отрицание Владыки, заявившего: «Я ни Челюскину и ни Бобровой Елене каких-либо установок в вопросе отношения их к обновленцам не давал, и в частности о Вознесенской церкви разговора у нас не было». Не дал епископ никаких компрометирующих сведений и о других обвиняемых. Органы следствия пытались придать максимально возможные размеры «разоблаченной организации» и даже собрать обвинительные материал против Ленинградского митрополита Алексия. Так, в деле утверждалось, что Е. Боброва была «связником» — ездила в Ленинград и привозила от митрополита деньги. Однако этот факт доказать не удалось.

Из 50 обвиняемых 7 человек не признали свою вину, в том числе епископ Григорий и супруги Бобровы. Мужественно вела себя на допросах и арестованная вместе с Владыкой его келейница Н. Сле-пушкина, которая даже отказывалась подписывать протокол. 31 августа 1937 г. следствие было закончено и составлено фальсифицированное обвинительное заключение, в котором говорилось о разоблачении существовавшей «на территории Калининской и Ярославской областей антисоветской церковной монархической организации т.н. Истинно-Православной Церкви, ставившей целью свержение советской власти и установление монархического строя». Еп. Григорий был признан «руководителем контрреволюционной группы фашистско-монархической организации». 13 сентября Тройка Управления НКВД по Калининской области приговорила 49 из 50 обвиняемых к высшей мере наказания. Епископ Григорий вместе с другими мучениками был расстрелян в Калинине 17 сентября 1937 г. в час ночи.

Память о Владыке продолжала жить среди верующих жителей города св. Апостола Петра. Духовные дети сберегли произведения епископа, и уже в 1976-1980 гг. в официальном церковном издании «Богословские труды» были опубликованы его «Евангельские образы» («Благовестие святого Евангелиста Марка» и «Благовестие святого Евангелиста Луки»), а с 1981 г. проповеди Владыки стали печатать в «Журнале Московской Патриархии». В октябре этого же года он был канонизирован Русской Православной Церковью за границей. В 1990-е годы было опубликовано несколько книг духовных произведений епископа Григория. 16 июля 2005 г. Священный Синод Русской Православной Церкви причислил Владыку к лику святых.