Месопотамское отношение к явлениям природы

Итак, предполагая, что месопотамское воззрение на вселенную было таким же древним, как и сама месопотамская цивилизация, мы должны затем поставить вопрос, каким образом вообще было возможным такое воззрение. Безусловно, для нас лишено всякого смысла говорить о вселенной как о государстве; о камнях и звездах, ветрах и водах как о гражданах и членах законодательных собраний. Наша вселенная в значительной мере состоит из вещей, из мертвой материи, лишенной жизни и воли. Это ведет к вопросу о том, что видел житель Месопотамии в явлениях, которые его окружали, в мире, в котором он жил.

Читатель, вероятно, помнит из первой главы, что «мир для первобытного человека представляется не пустым или неодушевленным, но изобилующим жизнью». О первобытном человеке было сказано, что «в любой момент он может столкнуться с любым явлением не как с „Оно“, а как с „Ты“. В этом столкновении „Ты“ проявляет свою личность, свои качества, свою волю». Из повторяющегося переживания в опыте отношения «Я — Ты» может развиться вполне последовательное персоналистское восприятие. Предметы и явления, окружающие человека, персонифицируются в различной степени. Тем или иным образом они — живые, они обладают своими собственными волями, каждый представляет собой определенную волю. Другими словами, мы имеем здесь то, что покойный Эндрю Лэнг неодобрительно описал как «то нерасторжимое смешение, в котором люди, животные, растения, камни, звезды — все находятся на одном уровне личности и одушевленного существования»⁴.

Нескольких примеров довольно, чтобы показать, что слова Лэнга хорошо описывают отношение жителя Месопотамии к явлениям окружающего его мира. Обычная кухонная соль для нас — неодушевленное вещество, минерал. Для жителя Месопотамии соль была дружественным существом, к чьей помощи можно прибегнуть, если человек стал жертвой колдовства и магии. Пострадавший должен был обратиться к ней следующим образом:

О Соль, что создана в месте священном!

В пищу великим богам тебя предназначил Энлиль —

Без тебя не бывает и пира в Экуре,

Боги, цари и князья воскурения не вдыхают.

А я — имярек, сын имярека —

Злыми чарами я опутан,

Злыми кознями я охвачен!

Соль, наважденье с меня сними, развяжи мои чары!

Разрушь колдовство, и как бога-создателя тебя да восславлю! ⁵.

Таким же непосредственным образом — как к дружественному существу, обладающему особой силой, — можно было обратиться и к Зерну. Принося в жертву муку, чтобы умилостивить разгневанное божество, человек мог обратиться к ней так:

Я отправлю тебя к богу гневному моему, к богине гневной моей,

Чьи сердца полны против меня ярости гневной!

Бога гневного моего, богиню гневную мою усмири!

Таким образом, и Соль, и Зерно — вовсе не безжизненные вещества, какими они представляются нам. Они одушевлены, у них есть личность и воля, как и у любого явления в месопотамском мире, если взглянуть на него не с точки зрения банального, практического, ежедневного использования, а с точки зрения магии, религии, спекулятивной мысли. Очевидно, что в таком мире имеет больший смысл, чем в нашем, говорить о взаимоотношениях между явлениями природы как о социальных взаимоотношениях, о порядке, в котором они функционируют, как о порядке воль, как о государстве.

Сказав, что для жителя Месопотамии явления природы были одушевлены, персонифицированы, мы многое упростили. Мы завуалировали то потенциальное различие, которое он ощущал. Не совсем верно было бы сказать, что каждое явление было личностью, лучше сказать, что воля и личность присутствовали в каждом явлении — в нем, и в то же время как бы за ним, ибо единичное конкретное явление не могло полностью очертить и выявить связанную с ним волю и личность. Например, определенный кусок кремня имел ясно различимую личность и волю. Темный, тяжелый и плотный, он проявлял удивительную готовность крошиться под инструментом ремесленника, хотя инструмент был сделан всего лишь из рога — вещества более мягкого, чем обрабатываемый камень. Но ведь эту характерную личность, с которой сталкиваешься вот тут, в этом конкретном куске кремня, можно встретить и там, в другом куске, который, кажется, так и говорит: «А вот и опять я — темный, тяжелый, плотный, готовый крошиться; это я — Кремень!» Где бы ты его ни встретил, его имя — «Кремень», и он охотно готов пострадать и покрошиться. Ибо некогда он сразился с богом Нинуртой, и Нинурта в наказание придал ему свойство крошиться⁶.

А вот и другой пример — тростник, росший на болотах Месопотамии. Из наших текстов отчетливо явствует, что сам по себе он никогда не считался божественным. Любая отдельная тростинка считалась просто растением, вещью, как и все остальные тростинки. Однако конкретная отдельная тростинка обладала удивительными, вызывающими священный трепет свойствами. Тростник обладал таинственной силой, заставлявшей его пышно расти по болотам. Тростник был способен на удивительные вещи. Музыка, вылетавшая из пастушеской свирели, или бессмысленные значки, которые с помощью тростникового стиля в руках писца принимали определенную форму и складывались в рассказ или стихи, — силы эти, всегда одни и те же, таились в каждой тростинке. Для жителя Месопотамии они складывались в божественную личность — богиню Нидабу. Это она заставляла тростник разрастаться на болотах. Если ее не было рядом, пастух не мог усладить сердце музыкой из тростниковой свирели. Ей воздавал хвалу писец, когда ему удавался трудный отрывок текста. Таким образом, богиня была силой, присутствующей во всех тростинках, она делала их тем, чем они были, наделяла таинственными свойствами. С каждой тростинкой она составляла единое целое в том смысле, что она пропитывала тростник как одушевляющее и характеризующее начало, но личность ее не растворялась в конкретном явлении и не ограничивалась одной или даже всеми существующими тростинками⁷. Художники Месопотамии в грубой, но выразительной манере ссылались на это родство, когда изображали богиню тростника. Она предстает в человеческом облике в виде почтенной матроны. Тут же изображен и тростник: он прорастает из ее плеч — он составляет с ней одно целое и кажется происходящим непосредственно из нее.

Таким образом, житель Месопотамии чувствовал, что в огромном числе индивидуальных явлений — конкретных кусках кремня, конкретных тростинках — он сталкивается с единой личностью. Он чувствовал, что существует как бы общий центр всех сил, наделенный особой индивидуальностью и сам по себе являющийся личностью. Этот личностный центр пронизывал все конкретные явления и придавал им те свойства, которые мы ь них различаем: все куски кремня — «Кремень», все тростинки — Мидаба и т. д.

Однако еще любопытнее тот факт, что одна такая личность могла сливаться с другими личностями, и тогда, будучи отчасти тождественной им, наделять их своими свойствами. Процитируем в качестве примера месопотамское заклинание, с помощью которого человек стремился слиться, в одно целое с Землей и Небом:

Я — небеса, не коснешься меня!

Я — земля, не околдуешь меня! ⁸.

Человек пытается отвести чары от своего тела; внимание его сосредоточено на единственном качестве Земли и Неба — их священной неуязвимости. Когда он станет с ними одно, это свойство перейдет к нему и сольется с его существом, а тем самым он будет защищен от злых чар.

В другом, очень похожем заклинании человек стремится пропитать каждую часть своего тела неуязвимостью при помощи отождествления себя с богами и священными символами.

Энлиль — моя голова, лик мой — полдень!

Ураш несравненный — дух мой хранитель, что мой путь направляет!

Шея моя — ожерелье богини Нинлиль!

Две руки мои — месяца западный серп!

Пальцы мои — тамариск, кости небесных богов!

Не допустят они колдовства в мое тело!

Боги Лугальэдинна и Латарак — мои грудь и колени!

Мухра — мои неустанно бегущие ноги⁹.

И в этом случае человек ищет лишь частичного тождества. Качества этих богов и священных эмблем должны влиться в члены человека и сделать его неуязвимым.

Подобно тому, как человек мог частично отождествиться с различными богами, так и бог мог частично отождествиться с другими богами и разделить с ними их природу и их качества. Например, мы узнаем, что лицо бога Нинурты — Шамаш, бог солнца, что одно из ушей Нинурты — бог мудрости Эа, и т. д.¹⁰. Очевидно, смысл этих любопытных заключений в том, что лицо Нинурты получило свой сияющий блеск от сияния, свойственного богу солнца, — и тем самым соучаствует в сиянии свойственном богу солнца и сосредоточенном в нем. Таким же образом его ухо — ибо жители Месопотамии считали ухо, а не мозг, средоточием разума — соучаствует в той высшей мудрости, которая является главным свойством бога Эа.

Порой подобные представления о частичном тождестве принимают несколько иную форму. Например, говорится, что бог Мардук — это бог Энлиль, если он властвует и держит совет, но он же — Син, бог луны, если он сияет в ночи, и т. д.¹¹. Очевидно, это означает, что бог Мардук, властвуя и принимая решения, соучаствует в личности, качествах и способностях бога Энлиля, божественного исполнителя по преимуществу. Когда, с другой стороны, Мардук, как планета Юпитер, сияет на ночном небосклоне, он соучаствует в тех специфических силах, которые характеризуют бога луны и сосредоточены в нем.

Итак, всякое явление окружавшего месопотамянина мира было для него одушевленным, обладало собственной личностью, волей, собственным «Я». Но это «Я», проявлявшееся, например, в конкретном осколке кремня, не ограничивалось данным осколком; оно было и в нем, и за ним, оно пронизывало его и придавало ему его особый характер, равно как и всем другим кускам кремня. И поскольку подобное «Я» могло пронизывать много индивидуальных явлений, оно могло проникать и в другие «Я» и сообщать их собственным качествам нечто от своего специфического характера.

Таким образом, понять природу, многочисленные и разнообразные явления, окружающие человека, означало понять личности в этих явлениях, изучить их характеры, направленность их воль, а также пределы их власти. Это была задача, схожая с задачей понять других людей, изучить их характеры, желания, пределы их возможностей и влияния. И житель Двуречья интуитивно пользовался применительно к явлениям природы опытом, полученным в собственном человеческом обществе, истолковывая эти явления в социальных терминах. Проиллюстрируем это особенно ярким примером. У нас на глазах объективная реальность приобретает форму социального типа.

По месопотамским представлениям, околдованный человек мог уничтожить околдовавших его врагов; сжигая их изображения. Из этого изображения на человека глядело характерное «Я» его врага. Можно было настичь и. уничтожить это «Я» как у изображения, так и у самого врага. И человек предавал изображение огню с такими словами:

Огонь палящий, что сыну небес подобен! [5]

Ты, самый ярый меж твоих братьев!

Как месяц и солнце, разрешаешь все тяжбы.

Реши мое дело, спусти указанье!

Сожги моего колдуна и мою колдунью!

Сожги, о Огонь, моих колдуна и колдунью!

Спали, о Огонь, моих колдуна и колдунью!

Сожги их, Огонь!

Спали их, Огонь!

Захвати их, Огонь!

Истреби их, Огонь!

Уничтожь их, Огонь! ¹².

Совершенно ясно, что человек обращается к огню, рассчитывая на его разрушительную силу. Но огонь обладает собственной волей; он сожжет изображения — и тем самым врагов человека, — только если пожелает. И, решая, сжечь ли ему изображения, огонь становится судьей между человеком и его врагами: вся ситуация превращается в судебный процесс, в котором человек является истцом и просит огонь отомстить за него. Сила, таящаяся в огне, приняла определенную форму, она истолковывается в социальных терминах; она — судья.

Так огонь становится судьей, а другие силы принимают свою форму в аналогичных важных ситуациях. Гроза была воином, она посылала смертоносные молнии, и слышен был скрежет, издаваемый колесами ее боевой колесницы. Земля была женщиной, матерью, ежегодно дающей жизнь новой растительности. В таких случаях обитатели Месопотамии делали то же, что делали и другие люди на протяжении столетий. «Люди, — как говорит Аристотель, — уподобляют самим себе не только богов, но и образ их жизни»¹³.

Если бы мы должны были попытаться выделить наиболее характерную черту жителей Двуречья, мы бы указали, пожалуй, на удивительную настойчивость, с которой этот народ отыскивал и подчеркивал организованные взаимосвязи сил, которые он видел в природе. В то время как все люди склонны очеловечивать нечеловеческие силы и часто рассматривают их как социальные типы, месопотамская спекулятивная мысль в необычайной степени выявляла и систематизировала импликации социальной и политической функции, открытые в такой типизации, и оформила их в систему четко разграниченных учреждений. Очевидно, эта тенденция была тесно связана с природой общества, в котором обитатели Месопотамии жили и у которого заимствовали терминологию и иерархию ценностей.

Как мы уже сказали, вселенная обитателя Двуречья обретала свои очертания в эпоху примитивной демократии. Все великие начинания, все важные решения брали начало на общем собрании граждан, а не были делом рук отдельной личности. Естественно поэтому, что, пытаясь понять механизм возникновения великих космических событий, житель Месопотамии особенно интересовался, каким образом индивидуальные космические силы объединялись, чтобы править вселенной. В свете его представлений о вселенной его особенно интересовали космические учреждения, и структура вселенной ясно представлялась ему как структура государства.