Дневник Мины Харкер. Я очень волнуюсь в ожидании д-ра Ван Хелзинка, так как смутно предчувствую, что он разъяснит мне болезнь Джонатана

25 сентября.

Я очень волнуюсь в ожидании д-ра Ван Хелзинка, так как смутно предчувствую, что он разъяснит мне болезнь Джонатана, не говоря уже о том, что он был при Люси во время ее последней болезни и все мне расскажет и про нее. Может быть, он только из-за этого и приезжает; он хочет разузнать насчет Люси и ее хождения во сне, а вовсе не о Джонатане. Значит, я так и не узнаю истину! Как я глупа! Этот ужасный дневник целиком меня поглотил, и я не могу от него отрешиться. Конечно, этот визит касается Люси. Видимо, к ней вернулась прежняя привычка, и она, наверное, расхворалась после той ужасной ночи на утесе. Поглощенная своими делами, я совершенно об этом забыла. Она, должно быть, рассказала ему о своей прогулке в ту ночь на утесе и сказала, что я об этом знала; и теперь он, вероятно, хочет, чтобы я сообщила подробности.

Я ничего не скажу ему о дневнике, пока он сам не спросит. Я так рада, что мой дневник переписан на пишущей машинке, так что если он спросит о Люси, то я просто передам ему дневник, и это избавит меня от лишних расспросов.

Позже.

Он был и ушел. Какая странная встреча и какая путаница у меня в голове! Мне кажется, что все это сон. Неужели же правда? Не прочти я дневник Джонатана, никогда бы не поверила в возможность произошедшего. Мой бедный, милый Джонатан! Как он, должно быть, страдал! Даст Бог, он успокоится совсем. Я буду его оберегать от всего. Если он наверняка будет знать, что слух и зрение не обманывали его, это будет для него утешением и поддержкой. Им наверняка овладели сомнения, так что если удастся их рассеять, он будет удовлетворен, и ему будет легче пережить этот удар. Д-р Ван Хелзинк, должно быть, очень милый и умный господин, раз он друг Артура и д-ра Сьюарда и раз его пригласили из Голландии для лечения Люси. На меня он произвел впечатление человека доброго, сердечного и благородного. Завтра он придет снова, я спрошу его насчет Джонатана и, Бог даст, всем этим тревогам настанет конец.

А пока воспользуюсь отсутствием Джонатана, чтобы подробно записать наше сегодняшнее свидание.

В половине второго раздался звонок. Мэри открыла дверь и доложила о приходе д-ра Ван Хелзинка.

Это человек среднего роста, здоровый, широкоплечий, с быстрыми движениями. Видно, он очень умен и обладает большой силой воли; у него благородная голова, довольно большая. Лицо начисто выбрито, с резким, квадратным подбородком, большим, решительным, подвижным ртом, большим, довольно прямым носом. Лоб широкий и благородный. Выразительные темно-синие глаза довольно широко расставлены, выражение их то ласковое, то суровое.

— Миссис Харкер, не так ли?

Я утвердительно кивнула головой.

— Бывшая мисс Мина Мюррэй?

Я снова кивнула.

— Я пришел к Мине Мюррэй, бывшей подруге Люси Вестенр, поговорить об умершей.

— Сэр, — сказала я, — я рада видеть друга Люси Вестенр, — и протянула ему руку.

Он взял ее и ласково произнес:

— О, мадам Мина, я знал, что друзья той бедной девушки должны быть хорошими, но все-таки то, что увидел…

Он кончил речь глубоким поклоном. Я спросила, почему ему хотелось меня видеть, и он сразу начал:

— Я читал ваши письма к мисс Люси. Я хотел кое-что разузнать, но было не у кого. Я знаю, вы жили с нею в Уайтби. Она иногда вела дневник — вас это не должно удивлять, мадам Мина, — она начала его после вашего отъезда, по вашему же примеру; в нем она упоминает о некоторых событиях в своей жизни и говорит, что вы ее спасли. Это навело меня на некоторые предположения, и я пришел вас просить рассказать мне все, что вы помните.

— Я думаю, доктор, что смогу рассказать вам все.

— А, вот как! У вас хорошая память на факты и детали? Это не всегда встречается у молодых дам.

— Нет, доктор, дело не в памяти, просто я записывала все и могу вам показать, если хотите.

— Я буду очень благодарен; вы окажете мне большую услугу.

Я не могла удержаться от соблазна поразить доктора — мне кажется, что это врожденное женское чувство, — и я подала ему свой дневник, записанный стенографически. Он взял его с благодарностью, поклонился и сказал:

— Разрешите прочесть?

— Если хотите, — ответила я, смутившись. Он открыл тетрадь, и выражение лица сразу изменилось.

— Я знал, что Джонатан очень образованный человек, но и жена его тоже оказалась умницей на редкость. Но не будете ли вы столь любезны прочесть дневник мне? Увы я не знаю стенографии.

Тут я поняла, что шутки кончились, и почувствовала неловкость. Я вынула свою копию, перепечатанную на пишущей машинке, из моего рабочего ящика и передала ему.

— Простите, — сказала я, — я сделала это нечаянно, я думала, что вы хотели спросить меня относительно Люси, но чтобы вам не ждать, — для меня это не важно, но ваше время, я знаю, дорого, — я могу дать вам мой дневник, переписанный для вас на пишущей машинке.

— Разрешите мне прочесть его сейчас? Может быть, мне придется спросить вас кое о чем?

— Да, пожалуйста, прочтите его сейчас, а я пока распоряжусь о завтраке; за завтраком можете расспрашивать меня, сколько хотите.

Он поклонился, затем, усевшись в кресло спиною к свету, углубился в чтение, я же пошла позаботиться о завтраке, главным образом для того, чтобы его не беспокоить. Вернувшись, я застала доктора ходящим взад и вперед по комнате; на лице его отражалась тревога.

Тут уж я больше не могла выдержать. Мне стало жаль Джонатана: ужас, который ему пришлось пережить, странная таинственность его дневника и тот страх, который не покидал меня с тех пор, все это живо предстало передо мной. Я, должно быть, была болезненно расстроена, так как бросилась на колени и, протягивая к нему руки, умоляла его вылечить моего мужа. Он взял меня за руки, поднял, усадил на диван и сам сел рядом. Затем держа мои руки в своих ласково сказал:

— Моя жизнь одинока, и я всегда так был занят своими делами, что у меня оставалось очень мало времени для дружбы; но с тех пор как мой друг Джон Сьюард вызвал меня сюда, я узнал столько хороших людей, что теперь я больше чем когда-либо чувствую свое одиночество, все усиливающееся с годами. Уверяю вас в своей бесконечной преданности, благодарю вас за то, что вы доказали мне существование милых женщин, которые услаждают жизнь, — и жизнь и вера которых служит хорошим примером для детей. Я рад, очень рад, что могу быть вам полезным, так как если ваш муж страдает, то болезнь его наверное из области моих знаний. Обещаю вам сделать все, что в моих силах, чтобы он был здоров и мужествен и чтобы ваша жизнь была счастлива. А теперь съешьте что-нибудь. Вы слишком измучены и слишком взволнованы. Джонатану тяжело будет видеть вас такой бледной, вы должны пожалеть его, поэтому вы должны есть и смеяться. Вы все уже сказали мне о Люси, не будем больше говорить об этом, — это слишком грустно. Я переночую в Эксетере, так как хочу обдумать все, что вы говорили, а затем, если позволите, задам вам еще несколько вопросов. Тогда вы и расскажете мне о болезни Джонатана, но не сейчас — сейчас вы должны есть.

После завтрака мы вернулись в гостиную, и он сказал:

— А теперь расскажите все о нем.

Вначале я опасалась, что этот ученый примет меня за дурочку, а Джонатана за сумасшедшего — ведь его дневник такой странный — и я не решалась начинать. Но он был очень любезен, обещал мне помочь, я поверила ему и начала свое повествование.

— Мой рассказ будет очень странным, но вы не должны смеяться ни надо мной, ни над моим мужем. Со вчерашнего дня меня охватило какое-то сомнение, но вы должны быть серьезны и не считать меня дурочкой из-за того, что я могла поверить некоторым странным вещам.

— О, моя дорогая, — ответил он, — если бы вы только знали, из-за каких странных явлений я здесь, то сами рассмеялись бы. Я научился уважать чужие убеждения, безразлично, какими бы они ни были. У меня широкие взгляды на все, и изменить их может лишь нечто странное, из ряда вон выходящее, вызывающее сомнение в том, безумно оно или здраво.

— Благодарю вас, бесконечно благодарю вас! Вы облегчили мне задачу. Если позволите, я дам вам прочесть одну тетрадь. Она очень длинная, но я переписала ее на пишущей машинке. Это копия дневника Джонатана за границей; там описано все, что с ним произошло. Я не скажу о ней ничего, пока вы сами не прочтете и не сделаете выводы. Затем мы снова встретимся, и вы расскажете, что вы думаете по этому поводу.

— Обещаю, — сказал он, когда я подавала ему тетрадь. — Я зайду, если позволите, завтра утром, пораньше, навестить вас и вашего мужа.

— Джонатан будет дома в половине одиннадцатого, приходите к завтраку и тогда его увидите; вы можете успеть на скорый в 3.44 и будете в Паддингтоне около восьми.

Он взял с собою бумаги и ушел, а я сижу здесь и думаю — думаю сама не знаю о чем.