Правовые взгляды М. Е. Салтыкова-Щедрина

Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин внес неоценимый вклад в разработку правовых идей. Еще в начале его писательского пути и скептики, и сторонники его творческого метода верно определили направленность и специфику его произведений. И.С. Тургенев литературу этого жанра назвал «исправительной» и «полицейской», а критик Н.А. Добролюбов признал Салтыкова-Щедрина «основателем юридической беллетристики». Сам Щедрин понимал роль литературы в обществе гораздо шире, чем сторонники художественно-эстетического подхода: «Литература составляет, так сказать, достоверный документ, на основании которого всего легче восстановить характеристические черты времени и узнать его требования».[1] [6, 5, 455]

Слова писателя оказались пророческими (по крайней мере применительно к его собственному творчеству), и уже в наше время его наследие оказалось под пристальным вниманием обществоведов. «Особый интерес, - писал один из них, - представляют социально-психологические и социально-нравственные романы, повести и очерки второй половины XIX века М.Е. Салтыкова-Щедрина. В 70-е годы прошлого столетия руководимый мной сектор социологии социального развития сельского хозяйства и деревни Института социальных исследований АН СССР, используя методы контент-анализа произведений писателя, смог на основе их воссоздать системную картину социального распада и социально-демографического вырождения российского дворянства, а также начала капиталистического разложения крестьянства». [2] Эти же методы вполне применимы и к анализу правовых идей в произведениях Салтыкова-Щедрина, тем более что вопросы права интересовали писателя с самого начала его деятельности во второй половине 1840-х годов.

Салтыков-Щедрин вошел в русскую литературу как сатирик, критик правовых порядков, не отвечающих требованиям гуманизма, справедливости и равенства. Его произведения преисполнены слов и крылатых выражений, обличающих неправедные порядки, поведение и взгляды: «административная затрещина», «учинить бородотрясение», «зубы в пепел обращу», «витязи уездного правосудия», «обольстительные юристы училища правоведения», «воровством называется только похищение чужих платков из карманов; акт же, подобный тому, который совершен, называется административной ловкостью» - и многих других. Правда, это только верхний слой его сатиры. Литературное наследие и служебная деятельность писателя заключают в себе богатейший источник правовых идей, проектов, исследований и дел, представляющих исторический и актуальный интерес.

Вся деятельность Щедрина с точки зрения права отчетливо делится на две части – служебную и литературную. Состоя на государственной гражданской службе двадцать лет, Салтыков-Щедрин на всех постах проводил в жизнь идеи законности, правопорядка, защищал несправедливо обиженных и преследовал произвол и беззаконие. «Он пресек немало чиновничьих плутней, разоблачил и покарал не одного взяточника, вернул общественному владению обревизованных им городов < …> немало средств и имущества, присвоенных «отцами города» < …>»[3, 314]

Как писатель и публицист, руководитель крупнейшего литературно-художественного журнала эпохи «Отечественные записки» Щедрин нарисовал правдивую картину беззаконий, служебных и бытовых преступлений, выдвинул ряд прогрессивных идей по местному самоуправлению, организации земской полиции, взиманию налогов и др.

Щедрин отчетливо сознавал острую необходимость распространения правовых знаний среди широких слоев населения. Он поддерживал контакты с тверской оппозицией в период проведения крестьянской реформы, был лично знаком с видными юристами эпохи. Неслучайно первым биографом писателя стал известный юрист второй половины XIX – начала XX века К.К. Арсеньев. По своим идейно-политическим взглядам Щедрин не был ни славянофилом, ни западником. Мало того, он критиковал западные порядки с общечеловеческих позиций. «Каждое общество», - писал сатирик, - имеет «с точки зрения права» «управляться и развиваться по своему усмотрению», но «интерес общества < в конечном счете> должен уступить интересу общечеловеческому; ибо, в сущности, здесь на первом плане стоит начало свободы развития < …> признание которого равно дорого как для целого государства, так и для каждого человека в отдельности». [6, 189]

Вместе с тем Щедрин был воспитан в духе демократических идей 1840-х годов, как западных, так и отечественных. Он всегда считал себя учеником французских социалистов-утопистов (прежде всего Ш. Фурье) и Белинского, с «Письмом к Гоголю» которого он был знаком по кружку петрашевцев. Строки этого письма о том, что России нужны «права и законы, сообразные < …> с здравым смыслом и справедливостью и строгое по возможности их исполнение», стали путеводной идеей писателя на всю жизнь.

Как уже отмечалось, интерес Щедрина к вопросам права проявился очень рано и оставался неизменным на протяжении всего более чем сорокалетнего творческого пути. Он выражался в разных формах: изучение трудов по юриспруденции, а также различных правовых институтов; составление проектов правовых реформ; анализ конкретных правовых ситуаций и составление на их материале практических рекомендаций для государственных органов. Все эти формы работы представляли собой «пропаганду на юридической почве». [4, 237]

В середине 1840-х годов Щедрин, чиновник канцелярии военного министерства, увлекся историей уголовного права. Он занимается пенитенциарной системой и выписывает из-за рубежа несколько сочинений о состоянии тамошних тюрем. Будучи сосланным в Вятку, он набрасывает несколько критических и полемических заметок под заголовком «Об идее права», намереваясь развить их в целое сочинение. Параллельно начинающий писатель изучает труды и биографию знаменитого итальянского юриста Ч. Беккарии. В этих разрозненных заметках идея права представлена как категория демократическая, плод народного законотворчества: «Если нравы народа мягки, - заключает Щедрин, - если в сознании народа живет идея правды, то законодатель является не исключительным запретителем или равнодушным карателем известной категории действия, называемых преступлениями < …> Редко случается так, что уголовный кодекс является не продуктом народной жизни, а чем-то случайным, внешним, применимым к народу без всякой живой с ним связи. Такие факты никогда не проходят даром; рано или поздно народ разобьет это прокрустово ложе, которое лишь бесполезно мучило его». [3]

Во время семилетней вынужденной службы в Вятке Щедрин не ограничился теоретическими изысканиями. Он принял деятельное участие в служебных расследованиях юридических дел и представил по начальству свои соображения относительно законодательных и превентивных мер с целью недопущения в будущем острых конфликтов в этой сфере. Одним из примеров таких действий стал доклад Щедрина по делу о беспорядках крестьян Слободского уезда Вятской губернии в 1852 году. Биограф писателя правовед К.К. Арсеньев так квалифицировал значение этого доклада: «Настаивая на передаче камской оброчной статьи соседним крестьянским обществам, Салтыков предугадал тот путь, на который наше законодательство вступило, и то не вполне, только по прошествии трех десятилетий». [4]

По возвращении из ссылки, в период подготовки крестьянской реформы, Щедрин составляет Записку об административной реформе. Суть ее заключалась в том, что писатель все надежды возлагает на земство, то есть на местное самоуправление из представителей всех сословий. К.К. Арсеньев так прокомментировал значение этой Записки: «В главном, общем цели и пути указаны Салтыковым совершенно верно, и рано или поздно могут осуществиться некоторые из его желаний». [5]

В целях пропаганды правовых знаний Щедрин по выходе в отставку в начале 1860-х годов намеревается издавать журнал «Русская правда», название которого ассоциировалось с названием сборника норм древнерусского права. Издание не было разрешено, но сохранилась его программа, составленная Щедриным. «Главную цель, которой неизменно будет следовать новый журнал, - говорилось в ней, - составляет: утверждение в народе деятельной веры в его нравственное достоинство и деятельного же сознания естественно проистекающих отсюда прав».

В данной формулировке необходимо выделить нравственный аспект. Не будучи ни правоведом, ни законодателем de professio, Щедрин всегда рассматривал правовые проблемы в тесной связи с нравственными нормами. На закате жизни он четко сформулировал эту позицию в письме редактору газеты «Daily news»: «В продолжение всей моей литературной карьеры, то есть уже в течение около сорока лет, я никогда не брал на себя защиты особой формы правления, предпочтительно перед другой, и всегда ограничивался исключительно обсуждением вопросов чисто нравственного характера». [20, 92]

Щедрина не устраивала юридическая формалистика западного типа, не дополненная нравственным компонентом. Правовые нормы, при всей их автономности, должны иметь в виду такие понятия, как совесть, честь, стыд и т. п., а идеалы демократизма соотноситься с нравственными ценностями. В этом заключается своеобразие правовых взглядов писателя. С этих позиций он выдвигал правовые идеи и ставил правовые проблемы в своих произведениях.

Все творчество Салтыкова-Щедрина, с точки зрения сформулированной темы, четко делится на две части, две группы произведений. К первой относятся произведения, описывающие эпоху крепостного права; ко второй – жизнь пореформенной России. Основополагающая идея Щедрина состоит в том, что с юридической отменой крепостного права прежние порядки, строй жизни, механизм «закрепощения» огромной массы населения (29 млн. чел.), хотя и видоизменились, но сохранили свою сущность: «< …> несмотря на изменившиеся формы общественных отношений, сущность их осталась нетронутою». [17, 9]

Причины такого положения дел заключаются в архаичности местного управления, большой степени инерции прежних порядков, превратного толкования новых правовых установлений, исходящих из громадного недостатка правовых знаний у правящего меньшинства и полного правового невежества большей части населения.

Крепостнические порядки сохраняются в практике проведения новых законов и в сознании как их проводников, так и подчиненной массы. Повсюду «слышится наше стародавнее воззрение на права и преимущества административной власти, в силу которого действия ее и произвол являлись понятиями совершенно однозначащими». [5, 106] Новая эпоха создала множество лазеек, путей и механизмов, позволяющих безнаказанно нарушать закон. Щедрин приводит характерный пример, когда мировой посредник был жестоко избит компанией таких же посредников, дворян прямо на собрании за то, что лишь последовательно проводил положения Манифеста. Все эти явления в сфере применения права Щедрин называет современными призраками.

Живучесть архаичного правового мышления и порядков Щедрин объясняет исторически. Он отказывает крепостному праву как юридическому установлению в легитимности и с этих позиций критикует тех публицистов и писателей, которые идеализируют былые «патриархальные» отношения, экстраполируя их бытовые формы на пореформенную эпоху. Щедрин видит в этой архаизирующей тенденции не белее, чем художественный вымысел. «< …> Если и существовала когда-либо патриархальность, - полемизирует он со сторонниками идиллических взглядов на отношения помещиков и их крепостных, - то она совсем не была результатом естественно установившихся и для обеих сторон равно любезных отношений, а просто насильственной формой, которую одна сторона предлагала, потому что могла предлагать, а другая принимала, потому что не могла не принять». [6, 265] Для носителей крепостнического правового сознания (и бар и холопов в равной мере) подобные отношения были «символом, за которым пряталась идея о праве и долге». [10, 293]

Здесь, как и в других аналогичных ситуациях, Щедрин сталкивает юридические и нравственные понятия. Их независимость является мнимой. В практической сфере они взаимообусловлены. Абсолютизация права приводит к столкновению с нравственными нормами, за которым видится его несовершенство: «< …> Я помню, что у меня были «права», и притом в таких безграничных размерах, в каких никогда самая свободная страна в мире не может наделить излюбленнейших детей своих < …> Насколько такие «права» нравственны или безнравственны < …> я охотно разрешаю в отрицательном смысле < …> < они> суть вопросы высшего порядка, которые и натурам свойственны высшим. Средний же культурный человек, даже в том случае, ежели чувствовал кругом себя виноватым < …> ясно понимал только одно, что за пределами крепостного права его ждет неумелость и беспомощность». [13, 362]

За пределами «культурной» среды крепостное право породила такой тип поведения, который Щедрин именует двоегласием. Оно заключается в приложении категорий сословной морали к тем или иным правовым поступкам. Нравственность приспосабливалась к праву, теряя общечеловеческий характер и ориентируясь на корпоративные ценности. «Нам сдавалось, - пишет Щедрин о носителях подобной «идеи» права, - что убеждения составляют нечто постороннее, сложившееся силою внешних обстоятельств < …> а отнюдь не причастное жизненной работе каждого из нас. Если требовалось < …> сделать оценку известного поступка < …> < то> лежали всегда готовые к нашим услугам связки старых дел, надписи на которых гласили: убеждения дворянские, убеждения мещанские, убеждения холопские. Кодекс < …> условной нравственности < …> и условной справедливости был весь тут налицо < …>» [3, 257]

Былое двоегласие породило тип ловкого адвоката новой формации, для которого правовая истина – относительна, а нравственность вообще выведена за ее пределы. Все это формирует упрощенный взгляд на гражданское судопроизводство. «Если бы не было полной свободы воззрений на гражданскую истину, - утверждает такой адвокат, - не существовало бы громады сочинений по каждому вопросу гражданского права, не было бы, наконец, и самого процесса». [11, 239]

Законодательство эпохи крепостного права создало массу нарушений, с которыми трудно было бороться по той причине, что их совершали сами служители Фемиды. Произведения Щедрина представляют собой своеобразный паноптикум, в котором собраны образцы всех чинов, стоящих на службе закона: исправники, следователи, земские судьи, становые приставы и мелкая судебная сошка. Плутни этих героев грабежа, мастерски изображенные Щедриным, потрясли в свое время всю читающую Россию, да и сегодня служат не только историческим материалом.

Сила созданных писателем картин заключается не только в их правдивости. Щедрин показал, что никакие законы не могут эффективно функционировать в обществе, члены которого – исполнители этих законов – не имеют прочных нравственных устоев, легко поддаются соблазнам, вытекающим из сложившихся порядков: «Следственную часть вы знаете, - признается один из служителей закона: - в ней представляется столько искушений, если не для кармана, то для сердца, что трудно овладеть собой надлежащим образом» [2, 269]; а вот признание старообрядца: «От самой < …> утробы материнской и до самой смерти земская полиция неотступно за нами следила < …> стерегла она стадо наше и получала от того утеху великую. Первая была мзда за нехождение, вторая за сожительство, третья за некрещение, четвертая за погребение не по чину». [2, 371]

Щедрин вскрыл сущность механизма, позволявшего повсеместно нарушать закон и порядок. Этот механизм строился на двух симметричных началах – круговой поруке «пастырей» и превратном понимании права «стадом». Нарушение закона не осознавалось как беззаконный поступок, а воспринималось как должное. «< …> Начальник края находится под контролем весьма нелегким; за ним надзирает и губернский штаб-офицер, и губернский прокурор, - а между тем чувствует ли он это? Нет < …> ибо, с другой стороны, штаб-офицер и прокурор находятся и под его контролем < …> Сойдутся вместе, переговорят между собой ладком, ан, смотришь, и прекратятся разом все недоразумения < …>» [3, 404]; «< …> места советников казенных палат < …> считались самыми завидными. Хотя грабеж шел неусыпный, но так как он был негромкий, то со стороны казалось, что это не грабеж, а получение желаемого < …> И откупщики, и заводчики, и винные пристава – все приносили от избытков своих, а тот, кто терпел, - не жаловался, да и вряд ли и понимал, что терпит». [10, 234]

Фундаментальными недостатками законодательства и его отправления, по мнению Щедрина, являются зыбкость, нечеткость его основополагающих формул и дефектность правосознания самих законодателей. Первый изъян способствует вольному обращению с буквой закона, его превратному толкованию: «< …> Невозможность жить есть признак такого общественного строя, в котором обязательная сила закона находится в зависимости не от большей или меньшей ясности заключающихся в нем предписаний, а от применений и толкований, которые являются обыкновенно независимо от закона, со стороны, и которые < …> предвидеть < …> нельзя». [7, 438]

Поскольку законодательство имеет пассивную и активную стороны, то есть, с одной стороны, является актом творчества, с другой – само формирует взгляды носителей правовых знаний, - то неточность смыслосодержания законодательных формул воспитывает правоведов, для которых двоемыслие становится нормой профессиональной деятельности. В книге «За рубежом» Щедрин приводит факт из своей учебы в Александровском (Царскосельском) лицее, связанный с именем известного правоведа профессора Я.И. Баршева, который читал будущему писателю курс уголовного права и судопроизводства. На своих лекциях он утверждал, что такая форма телесного наказания, как кнут, есть благо для наказуемого. Когда же кнут в законодательном порядке заменили треххвостой плетью, то почтенный профессор «целую лекцию сквернословил, кá к скорбела высшая идея правды и справедливости, когда она осуществлялась в форме кнута, и кá к она ликует теперь, когда < …> ей предоставлено осуществляться в форме треххвостой плети < …>» [14, 55]

Подобные казусы Щедрин, однако, не считает следствием только российского законодательства. С той же силой критики он обрушивается и на современное ему (1880-е годы) законодательство Запада: собранные в Берлинском университете со всех концов Германии ученые знаменитости «устраивают обстановочку (по аналогии с тем, что говорил Баршев, - О.Е.), придумывают оправдательные теории в пользу совершившихся фактов и скромно пользуются присвоенным им отличным содержанием. Но влияния на ход жизни они не имеют и никого для будущего не воспитают». [14, 56]

Из подобных фактов вытекает то печальное положение дел, когда служители Фемиды поступают на службу, будучи неподготовленными к такого рода ответственному посту: «< …> лишенные всякой дельной подготовки, мы отнюдь, однако же, не сомневаемся, что можем управлять судьбами, если не целого мира < …> то, по крайней мере, одного из его захолустьев < …>» [3, 530]

Одной из важнейших задач в деле установления правопорядка Щедрин считал распространение правовых знаний и профессиональную юридическую подготовку служителей закона. Практика повсеместно показывала, что многочисленные случаи произвола являются следствием правового невежества даже культурного слоя. Средний культурный человек выработал ряд формул бытового поведения, которые заменяли ему и уложения о наказаниях, и другие законодательные и подзаконные акты: «Секут не по закону, а по обычаю» [3, 125]; «Юридическое образование их ограничивалось: по части прав и состояния – отсылкой грубиянов на конюшню или в часть, а по части гражданских прав – выдачею заемных писем и неплатежом по ним». [3, 525]

Крестьянская, судебная и муниципальная реформы 1860-х годов не внесли существенных изменений в дело подготовки квалифицированных кадров для юстиции. Голод на них ощущался в пореформенную эпоху не меньше, чем прежде. Об этом свидетельствуют сложные ситуации, изображенные Щедриным в произведениях, которые относятся к разным историческим эпохам: «Ан и выходит, что во всяком деле мало одной честности да доброй воли: нужна тоже добросовестность, нужно знание», - признается дореформенный ратман местного магистрата. [2, 257] А вот размышления о профессиональных качествах своего сословия пореформенного интеллигента из дворян: «К земству примкнуть – но мы не знаем, как гать построить и где канаву вырыть < …> В мировые судьи выбираться – но мы не только законов не знаем, а просто двух фраз толково связать не можем < …>» [10, 541]

Помимо профессиональных знаний в деле установления власти закона требуются решительность, гражданская смелость, непримиримость к устарелым формам жизни. Щедрин выступает сторонником решительных действий: только так можно побороть зло беззакония: «Нельзя мириться с жизнью < …> потому что она ни одним из своих благ не поступится иначе, как с бою < …> Покуда мы не объявим себя в пользу деятельности воинствующей, мы напрасно станем кичиться нашими честными убеждениями < …>» [4, 251] И Салтыков, уже не как писатель Щедрин, а как чиновник высшего ранга – вице-губернатор и председатель казенной палаты, - не ограничиваясь призывами, применяет эту тактику в действии.

В конце 1850-х – начале 1860-х годов, сначала среди общественности Рязанщины, а потом и во всероссийской печати, прогремело дело Хлудовых. Напуганные грядущей крестьянской реформой, помещики стали совершать незаконные сделки по продаже крестьян с целью завладения их земельными наделами. Группа помещиков Егорьевского и Зарайского уездов Рязанской губернии совершила преступную аферу в компании с богатейшими фабрикантами этой губернии Хлудовыми. Помещики выдавали своим крестьянам фальшивые отпускные свидетельства и разрешали им работу на хлудовских предприятиях. Хозяева нещадно эксплуатировали крестьян, среди которых были даже 12-летние девочки. Полуголодное существование и побои вынудили крестьян обратиться с жалобой к губернатору.

В это время Салтыков-Щедрин был рязанским вице-губернатором. Под его непосредственным наблюдением производилось следствие по делу о хлудовской афере. Как вытекает из произведенного дознания, в афере был замешан «весь цвет как служащих, так и выгнанных из службы подьячих» Егорьевска, «а в деле этом открылись бесчисленные подлоги и преступления со стороны должностных лиц». [5, 91-92] Как второе лицо в системе губернской власти Щедрин проявил твердость и решительность в хлудовской истории, заявив в печати, что «весь губернский синклит не заставит его сделать что-либо противное его убеждению». [5, 97]

Судебная реформа 1860-х годов породила надежды на установление власти закона и демократизацию самого этого института. В суд притекло новое поколение деятелей, которое, однако, оказалось не на высоте положения в силу своей внутренней неподготовленности. Работники новых учреждений показали свою несостоятельность, потому что «их пленяла только красивая сторона дела». Громадность новых задач оказалась несоразмерной усилиям и намерениям псевдолиберальной интеллигенции. «Относительно судебной реформы опять то же пристрастие не к существенной, а к красивой стороне дела, - горько сетует Щедрин, - то есть к гласности и устности, которые дают большой простор талантам. Понятно, с каким изумлением должны были увидеть эти господа, что живое дело никогда не ограничивается одними красивыми сторонами, а прежде всего выступает наружу существом, которое в нем заключается». [9, 15]

Щедрин выделяет две причины торможения реформ. Первую он усматривает в живучести крепостнических порядков, заявляющих о себе на протяжении 15-ти пореформенных лет: «Да, крепостное право упразднено, но еще не сказало своего последнего слова. Это целый громадный строй, который слишком жизнен, всепроникающ и силен, чтобы исчезнуть по первому манию. Обыкновенно, говоря о нем, разумеют только отношения помещиков к бывшим крепостным людям, но тут только одна капля есть < …> Капля устранена, а крепостное право осталось». [12, 403]

Пороки прежнего стоя поразили и властные институты. Эти пороки передались по наследству и новым учреждениям. Главным их недостатком Щедрин считает отсутствие созидательной способности. Дефицит творчества – вот вторая причина, мешающая проводить реформы. «Я не хочу утверждать, - пишет Щедрин через 25 лет после крестьянской реформы, - что нынешняя администрация плоха < …> я говорю только что она, подобно своей предшественнице, лишена творческой силы». [16, II, 38]

Условием позитивных сдвигов в государственном управлении Щедрин считает подъем уровня общественного сознания и благосостояния. Только так можно поставить на службу человеку силы природы и усвоить результаты этого процесса.

Щедрин критически оценивал пореформенное законодательство. Гласность судов, соревновательность процесса, наличие защиты не компенсируют отсутствия в законах разделов, относящихся к психологической мотивировке преступлений, того, что «наименее уловимо для общего оценочного уровня» и что «требует со стороны обвинителя < …> более строго внимания». [9, 122] Прямые улики, полагает Щедрин, не всегда могут служить доказательством вины. Поэтому строгий «к предостережениям собственной совести» судья, зная об этом изъяне в законодательстве, «не решится требовать обвинительного приговора, не взвесивши предварительно всех доказательства pro и contra». Законодательство, лишенное гуманитарного начала, ориентированное на юридическую формалистику, а не на живую человеческую личность, по мнению Щедрина, породит «сумрак законов, то есть такие законы, которые, с пользою занимая досуги законодателей, никакого внутреннего касательства до посторонних лиц иметь не могут». [8, 359]

Подобные претензии Щедрин предъявляет не только к российской юстиции. Сокрушительной критике он подвергает западные права и законы. Щедрин никогда не переставал считать Францию родоначальницей прогрессивных социальных идей. Тем не менее он выражает сомнение относительно такого «неотъемлемого приобретения» республиканской формы правления, как всеобщее избирательное право. Во-первых, такое право существовало и «во времена бандита» Наполеона III и «неизменно отвечало «да», когда последний этого желал». [14, 160] Во-вторых, современные политические деятели Франции, защищающие интересы собственников, «отяжелели и ожирели». В проводимых ими законах нет окрыляющих идей, но есть лишь «личный расчет», корысть. Поэтому современную ему Францию писатель называет «республикой без республиканцев».

Щедрин видит два серьезных препятствия на пути строительства нового законодательства. Оба они проистекают из «невыработанности понятий о правде и праве». [7, 240] Два главных сословия государства – податное и освобожденное от податей – живут разными представлениями о своих правах. Привилегированное сословие всюду стремится придерживаться понятий «вотчинного» права, представляющего собой формулу: «сильный против бессилия, бессильный против силы». [7, 242] Такой порядок царствует преимущественно в провинции, где власть закона ослаблена. Здесь еще не изжито наследие прежнего произвола и однообразия жизненных условий. Искоренение этого позорного явления нужно начинать с осознания «себя воистину человеком < …> нужно признать права одного голоса и несостоятельность другого. Одним словом, нужно начать борьбу» [14, 81] за «права новые, предъявляющие иск не перед судом привычки и закоснелого предрассудка, а перед судом разума и общественной совести». [7, 240]

Рядом с «вотчинным» правом существует право традиционное, по законам которого живет еще громадное большинство народа, крестьян. Этот вид права не учитывался при подготовке реформы, что и затормозило ее проведение. Сущность традиционного права состоит в том, что народ «не умеет обобщать < в масштабах государственной необходимости> и всего себя приурочивает к общине, к волости и, в крайнем случае, к своему уездному городу».

В этом деле решающее слово принадлежит правительству, которое как «высшее выражение государства» «несет на себе все ответственность за него». Оно обязано входить в нужды народа и устраивать его благосостояние при непременном условии соблюдения государственных интересов. Правительство должно наблюдать за тем, чтобы «внутренние распорядки» крестьянского сословия (традиционное право) «отнюдь не противоречили высшим государственным соображениям». [11, 463]

Сделать это можно при развитии и распространении самоуправления. Начиная с 1860-х годов, Щедрин был сторонником земской реформы, которая, по его мнению, ускорила бы преодоление пережитков крепостного права и традиционного правового мышления. В земстве все его элементы «найдут своих естественных представителей и защитников», а «значение бюрократии будет ограничено единственно сферой государственных интересов». [5, 80] Существующие становые управления устраняют коллегиальное начало и дают большую власть личному произволу. Расширение самоуправления будет служить гарантией неотъемлемых личных прав человека. «Право на обеспечение человеческой личности и на свободу человеческого труда, право на неприкосновенность домашнего очага – все это < …> простые и удобопонятные права, - резюмирует Щедрин. – Чтобы пользоваться этими правами, не требуется ни особой мудрости, ни чрезмерных усилий; нужно только чтобы они были под руками». [7, 273]

Щедрин внимательно следил за ходом реформ 1860-70-х годов. Его выступления в печати по этому вопросу носили регулярный характер. Он уделял ему внимание в журнальной полемике, в художественно-публицистических циклах «Наша общественная жизнь» и «Благонамеренные речи», а также в художественных произведениях. После крестьянской реформы наибольший интерес Щедрин проявил к реформе судебной. Призванные покончить с прежним произволом, новые суды, однако, произвели на свет новые злоупотребления. Их быстрое распространение писатель связывает с типом нового судебного деятеля.

На начальном этапе судебная реформа испытывала дефицит в кадрах. Как образно выражается писатель, «до сих пор были только звери, а теперь понадобились люди». [10, 181] Но качество такого человеческого материала, который заполнил новые судебные учреждения, не отвечало их задачам. В процессе подготовки кадров правовые учебные заведения столкнулись с превратным пониманием будущими правоведами своих обязанностей и роли в обществе. Общая атмосфера, в которой они воспитывались, сформировала у них лишь потребительский инстинкт: «< …> Лестная обязанность ограждать невинного, защищать попранное право < …> сопровождалась тысячными купюрами, пением, танцами, увеселительными прогулками < …> Дальше рубля взор ничего не видит». [10, 182]

Обобщая происходящую в судебном мире профессиональную дифференциацию, Щедрин рисует сатирическую галерею адвокатов, прокуроров и судей. Такая классификация основывается на видах деятельности и способах извлечения материальной выгоды той или иной разновидности служителей Фемиды. «Благородные отцы», например, занимают места конкурсных председателей и юрисконсультов при аукционных предприятиях: «Четыре-пять хороших конкурсов и столько же юрисконсультских мест – и положение человека обеспечено». [11, 494] Затем Щедрин выделяет такие разновидности адвокатов-стяжателей, как «злодеи», «адвокаты-пауки», «адвокаты-ищейки» и «адвокаты-свободомыслящие». Всех их объединяет безродность и выполнение своих обязанностей «с хладнокровием и рассчитанностью вполне искушенных профессиональных жуликов». [11, 497]

Столь убийственная характеристика не является в устах Щедрина-сатирика приемом художественного преувеличения, гротеском. Не менее едкую сатиру заслужил от него известный во второй половине XIX века адвокат В.Д. Спасович, юрист с либеральной репутацией. Он выступил адвокатом обвиняемого в нашумевшем «деле Кронеберга». Последний обвинялся в истязании своей малолетней приемной дочери. Процесс имел не только юридическую сторону. Он послужил материалом для обсуждений и в педагогической печати, так как поднимал актуальную для системы воспитания России проблему телесных наказаний. С помощью Спасовича присяжные оправдали Кронеберга.

Однако в данном деле Щедрина заинтересовала не только криминальная и педагогическая сторона. На материале процесса он показал углубляющееся противоречие между адвокатурой, подчиняющейся идеалам, которые выработаны прошедшим и вверены охране закона, и теми сделками и компромиссами, на которые она все чаще идет ради мнимой независимости и интересов клиента.

Здесь Щедрин подходит к институту адвокатуры с позиций просветительского гуманизма. Если адвокатура, по его мнению, «отмежевывается от области общих умственных и нравственных интересов», то она должна занять место в кругу разнообразных ремесел. Но от этого она ничего не выиграет: «Она скоро очутится в том же незавидном положении, в каком еще недавно находились ябедники и строчители просьб», а это не соответствует ее действительному назначению в жизни общества. [15, II, 228]

Какой бы вопрос Щедрин ни затрагивал в своих произведениях – внутренняя политика, образование, социальная справедливость – он всегда исходил из положительного общественного идеала. Критика действительности с позиций сатиры не заслоняла положительный образ человека. «< …> Чтобы сатира была действительною сатирою, - утверждал писатель в начале эпохи реформ, - и достигала своей цели, надобно, чтобы она давала почувствовать читателю тот идеал, из которого отправляется творец ее < …>» [5, 430]

Так писатель подходил и проблеме права. Вера в осуществимость идеала справедливого общества, основанного на законности и уважении прав личности, не покидала его в самые тяжелые времена произвола и «двоегласия»: «История < …> должна привести к просветлению человеческого образа, а не к посрамлению его < …>» [3, 273]

В полемике по вопросу прав Щедрин всегда стоял на стороне тех, для кого социальные права человека были первоочередными по отношению к политическим правам. Формулировке любых правовых норм должно предшествовать обсуждение той модели, того идеала будущего права, к которому стремится человеческая мысль. «< …> Человечество будет бессрочно томиться под игом мелочей, ежели заблаговременно не получится полной свободы в обсуждении идеалов будущего». [16, II, 41] В своем стремлении к идеалу Щедрин утверждает, что, хотя «каждое общество < имеет право> управляться и развиваться по своему усмотрению», его интерес «должен в этом случае уступить интересу общечеловеческому, ибо здесь на первом плане стоит начало свободы развития < …> признание которого равно дорого как для целого государства, так и для каждого человека в отдельности». [6, 189] Так Щедрин приходит к обоснованию прав с универсальных общечеловеческих позиций, что придает его взглядам современное звучание.

Щедрин жил в крайне противоречивую эпоху с точки зрения установления и применения правовых норм. В этом хаосе идей и фактов он занимал оригинальную и активную позицию. Словом писателя и делом администратора-управленца он стремился к установлению в стране правового порядка. Как искусный и бескомпромиссный администратор он понимал, что единичные усилия по установлению власти закона не повлияют на практику правоприменения в целом. Для этого нужно реформировать всю государственную систему. Поэтому в старости с легкой ироний относился он к своим прежним служебным принципам – «практиковать либерализм в самом капище антилиберализма» и «вождения влиятельного человека за нос, или теории приведения влиятельного человека на правый путь». Но Салтыков-Щедрин – просветитель и гуманист обогатил отечественную правовую мысль важными провидческими идеями. Многое их этих идей не утратило своей актуальности и по сей день.

Список литературы

1. Арсеньев К.К. Материалы для биографии М.Е. Салтыкова / М.Е. Салтыков (Н. Щедрин) Губернские очерки. С.-Пб., 1894.

2. Григорьев С.И. Произведения В.М. Шукшина в преподавании социологических дисциплин / СОЦИС, 2009, №10.

3. Макашин С.А. Салтыков-Щедрин. Биография, т.1, М., 1951.

4. Макашин С.А. Салтыков-Щедрин на рубеже 1850-1860 годов. Биография. М., 1972.

5. Растов Ю.Е., Трофимова Р.А. Конфликтологические идеи Ф.М. Достоевского в учебном процессе / СОЦИС, 1009, №8.

6. Салтыков-Щедрин М.Е. Собрание сочинений и писем: в 20-и томах, М.1965-1977.

[1] Здесь и далее все ссылки на произведения М.Е. Салтыкова-Щедрина производятся в скобках в тексте статьи по изданию: Салтыков-Щедрин М.Е. Собрание сочинений и писем: в 20-и томах, М.1965-1977. Первая цифра обозначает том, вторая – страницу.

[2] Растов Ю.Е., Трофимова Р.А. Конфликтологические идеи Ф.М. Достоевского в учебном процессе / СОЦИС, 1009, №8.

[3] Макашин С.А. Салтыков-Щедрин на рубеже 1850-1860 годов. Биография. М., 1972.

[4] Арсеньев К.К. Материалы для биографии М.Е. Салтыкова / М.Е. Салтыков (Н. Щедрин) Губернские очерки. С.-Пб., 1894.

[5] Там же, с. LXVIII.